Часто бывает – утром в метро едет поезд. И вдруг где-то посреди чёрного тоннеля между станциями он ни с того ни с сего останавливается. И сразу тишина. Слышно, как у студента в другом конце вагона в наушниках плеера музыка играет. Потом кто-нибудь возмутится. «Господи! – скажет. – На работу опаздывают люди же…» Но этот упрёк звучит робко так, скромно, вполголоса.

Поезд постоит минуту-другую и едет дальше.

Зачем он останавливался посреди тоннеля? Чего ждал?

Он пропускал детей. Через пути переходили дети.

Подземные дети ходят в основном, конечно, ночью. Но немного ещё и утром. Вечером очень редко, днём – никогда.

Идут они и сами не знают куда. А выглядят так, словно детский сад переходит проезжую часть или школьники младших классов. Только ведёт их не воспитательница и не физрук, а плюшевый мишка с оторванной лапой.

Всё это видят только машинисты. И тени на стене тоннеля, если ехать в начале первого вагона, иногда видны. Посмотрите, если хотите. Я, когда узнал, стал приглядываться и несколько раз видел.

Потому-то все машинисты метрополитена пьют. После смены – сразу полный стакан. Глядишь, немного отпустило, посидишь, покуришь – и ещё грамм сто…

А дети ходят. Ночью в основном и утром иногда. Куда идут?

Дети как во сне: на лицах улыбки блаженные. Не идиотские, а такие… Так младенец только может улыбаться.

Иногда остановятся на путях и на поезд смотрят. И машинист на них смотрит, взгляд оторвать не может. Так и глядят друг на друга: дети улыбаются, машинист плачет. Потом мишка обернётся, посмотрит на машиниста хмуро, детям сделает знак – пошли, мол, дальше, не надо тут стоять. Медведь, кажется, понимает, что делает, зачем и куда детей ведёт.

Когда утром, в час пик, переполненный вагон вдруг останавливается посреди тёмного тоннеля, не пугайтесь, не ругайтесь, не думайте о том, что опаздываете на работу. Поплачьте. Не о детях – они счастливы. Не о мишке – он ведёт счастливых детей. Не о машинисте – он сам о себе плачет.

О себе поплачьте. Себя пожалейте.

Тайная комната есть в каждой средней школе. Обычно она находится там, где раздевалка, и если прислушаться, то за стеной можно различить шорохи и скрип гусиного пера по бумаге – это шумят Отверженные. Они Изгои на время, лишь пока не достигнут возраста инициации, а завтра именно эти дети станут президентами, министрами, олигархами, на худой конец, губернаторами. Их выбрали управлять миром. Хотя и среди них есть свой отбор, и не все будут занимать большие посты – не выдержат конкуренции.

Отверженные есть в каждой школе: их презирают сверстники, над ними издеваются на переменах. Но это не страшно – так надо. Они должны пройти через страдания, чтобы стать жестокими. Они должны учиться жизни и наукам.

Изгоями становятся редкие счастливцы, которых выбирают ещё в начальной школе педагоги, вызывающие ужас: некрасивые учительницы с безучастным взглядом и учителя с механическими неживыми движениями. Школьника ставят перед выбором: либо он станет тем, кем ему предлагают, либо умрёт от страшной болезни. Кстати, соглашаются не все: мешает первобытный страх, его можно сравнить только с тем чувством, которое испытывает человек перед первой половой близостью. Но это сильнее.

Наводит ужас не только преподаватель, но и кабинет. В нём холодно, бездушно, пусто, как на Луне…

Как бы ни ответил ученик, педагог сделает некое подобие улыбки, подойдёт и погладит ребёнка по голове, и от этого в нутро проникнет абсолютный вакуум, от которого сожмутся внутренности, и даже сердце скакнёт и остановится, а во рту высохнет. Только если ребёнок наблюдателен, то он сможет понять, что стало тому причиной: тело учителя ничем не пахнет, запаха нет, – и это отчётливо чувствуется в кабинете, где тихо и пусто, где каждый предмет вызывает острую тревогу.

А потом или смерть или долгие занятия в тайной комнате без окон, в которой говорят только шёпотом… На стенах, на полу стоят свечи. Дети переписывают книги пером и чернилами, и каждый день всё, что переписали, они должны пересказать педагогу. Здесь не наказывают за неуспеваемость: после третьей оплошности ученик пропадает без вести…

На стене каждой комнаты Отверженных висит странный портрет мальчика с разбитыми коленками. Педагоги учат относиться к изображению трепетно, словно к Богу. И ясно – в портрете разгадка тайны.

Среди Отверженных ходят слухи, что это не мальчик, а образ души умершего ребёнка. Общий образ всех безвременно умерших детей в одной картине, где каждый мазок выражает уныние и страдания. Ребенок тоскует по родителям и жизни – обыкновенной жизни, как у всех.

Некоторые ученики думают, что Общество Отверженных создал Ленин, другие утверждают – Ломоносов. Однако причём тогда здесь мальчик с разбитыми коленями? Мне кажется боже правдоподобной другая версия: общество основал художник, который написал эту страшную картину.

Отверженным приходится вести двойную жизнь. Они почти не появляются дома, но родители этого не замечают. Уже став взрослыми, бывшие Отверженные много думают о том, почему их родители ничего не заподозрили. Большинство считает, что к родителям в их образе приходил тот самый мальчик с портрета. Мертвый ребёнок брал плату родительским теплом, которого из-за недолгой жизни ему почти не досталось.

Может быть так, а может быть иначе… На самом деле разгадки всего этого нет и к концу обучения Отверженные понимают, что тайна, частью которой они стали, боже древняя, чем может себе представить человек, она вбирает в себя и Ломоносова, и Ленина, и художника…

Но время думать появляется только потом, а до этого вечером и ночью ученики переписывают книги, а днём появляются в классе. Простые дети их ненавидят и бьют, потому что чувствуют – другие они, непонятные. Чувствуют, что Отверженные главные, а они лишь декорации для их будущей игры, и за это простые дети мстят, пока ещё возможно. Отверженных бьют и всячески унижают. Если могут… Некоторые уже в школе собирают вокруг себя ровесников, становятся лидерами. Педагоги им не мешают.

После школы Отверженный поступит в институт или займётся чем-то другим, но всюду ангелом-хранителем его будет сопровождать мальчик с портрета. Он будет спасать от беды, приносить удачу. И однажды избранный займёт в обществе высокое место, которое заслужил и выкупил у странного духа.

До конца дней ангелом-хранителем избранного будет тот мальчик. Но при всех удачах, деньгах и власти с каждым годом человеку будет тоскливей. И не будет средства от этой меланхолии. А всё потому, что не может мёртвый мальчик принести радость живому человеку. Только скорбь и печаль.

Бывает так: уверены вы в чём-то на все сто процентов, но вдруг кто-то говорит вам на белое – чёрное. Вы, конечно, спорите, отстаиваете то, в чём уверены. Но понимаете, что засомневались почему-то.

И чем больше проходит времени, тем меньше у вас остаётся уверенности в себе. Придет день, и вам в белом начнёт мерещиться чёрное и наоборот.

Это в ваш мозг проникли метафизические черви.

Черви очень опасны, они передаются от человека к человеку через уши. Процессы, которые они вызывают, необратимы для души. Зараженный человек выплевывает червей изо рта при разговоре, часть их попадает на оппонента, после чего черви ползут к ушам.

«Не вешай мне лапшу на уши!» – говорим мы и не подозреваем, что это древнейший заговор от метафизических червей. Раньше все люди знали об их существовании и пытались защищаться с помощью этих слов.

Проникнув через слуховой проход в тело, черви пожирают энергию мозга и души. Люди, поражённые заболеванием, в скором времени начинают сомневаться в себе и верить в вещи, которые раньше отрицали. Это первый этап болезни.

Единицы имеют стойкий иммунитет к заболеванию (душа и мозг подобных людей червям не по зубам), но таких мало. У большинства болезнь развивается медленно, и они успевают умереть от старости, прежде чем черви обескровят их мозг и уничтожат душу полностью.

Те, кому везёт меньше, до смерти тела ведут полусознательное существование. Их представление о мире искажено и искажается с каждым днём. В конце концов они перестают различать цвета и оттенки, всё сужается до чёрного и белого. Они понимают, что мир простой до тупости. Все попытки рассказать им о цветах радуги наталкиваются на агрессию. Так проходят второй и третий этапы болезни.

На последнем, четвёртом этапе, заражённые уже путают чёрное с белым и наоборот…

Утрата себя и понимания мира ведет к потере бессмертия души: она, источенная червями, умирает. Особи, поражённые болезнью, чувствуют свою метафизическую ущербность, и от этого раздражительны и агрессивны. Страх перед Бездной заставляет их делать самые неадекватные поступки. Многие в свои последние дни стараются заразить как можно больше людей.

Подцепить метафизическую заразу можно не только в прямом разговоре, но и через Интернет, телевизор, телефон, радио, газеты, письма. Будьте осторожны. Если вы перестали видеть цвета радуги, и вам вдруг стало ясно – всё; то мой совет – застрелитесь. Таким образом вы прервёте одну из цепочек заражений и избавите себя от страданий. А главное, вы спасёте от разложения души окружающих!

Сквозь голые ветки мелькало небо. Водитель набирал скорость… Снег этой зимой еще не выпал, но холод стоял жуткий – минус двадцать пять. Это был второй день мороза – зима только начиналась. Олег представил, как сейчас зябко в лесу.

Водитель-татарин, сухой, жилистый, похожий на шайтана, время от времени крутил головой и самодовольно говорил: «Как надо приедем», «Я за два часа двести километров даю», «Три часа ночи только». На него никто не обращал внимания. Олег и тучная, хорошо одетая женщина, сидевшая с ним рядом на заднем сидении, думали каждый о своём. «Интересно, сколько ей лет? Наверно, пятьдесят», – думал Олег.

Двойной подбородок, напомаженные лиловым тонкие-тонкие губы… Она носила очки, огромные, на пол-лица – стёкла увеличивали глаза. Могло быть и хуже.

Олег посмотрел на женщину, стараясь сделать это незаметно. Она ответила серьёзным взглядом… В салоне пахло старыми окурками.

Такая своего не упустит. Олег работал в газете всего третий месяц, но от сотрудников слышал о ней очень много. Женщина пришла в газету простым менеджером и за короткий срок смогла заручиться поддержкой генерального директора и редактора, сместить директора по рекламе и занять его место. Беспощадная!

Детей у нее не было. Из мужа давно сделала жалкое существо, которое движения не делает без её одобрительного кивка. Он часто приходил в редакцию. Бледный, всегда напуганный и покорный.

Олег смотрел под зеркальце на брелок – пластиковая длинноногая девушка с торчащими огромными грудями качалась, как маятник. Вправо – влево, вправо – влево.

Женщина отчего-то жалела Олега. Они познакомились с ней в день, когда он первый раз пришёл в газету. И женщина с первого дня стала ему покровительствовать. Редактору она говорила об Олеге только лестное. Если намечалась рекламная статья на полосу, она обязательно назначала автором Олега: «Так великолепно, как он, у нас больше никто не пишет». Иногда статья у него не получалась, рекламодатель был не доволен. Но женщина всегда Олега прикрывала.

Для провинциального журналиста, который ещё даже не окончил университет, работать в корпункте знаменитой газеты было великим счастьем. Он получал за статьи московские гонорары, с которыми в Казани можно было жить не просто, а с размахом… Он любил быть щедрым, обожал дорогой алкоголь, рестораны, клубы, обожал женщин, курить с ними в постели, тратиться на них.

Последнее время Олег жил полнокровно. Кроме денег, у него было и какое-то признание. Например, однокурсники считали его талантом, будущей звездой и очень уважали. Кто-то, конечно, завидовал. Но не вредил…

Пластиковая девушка покачивалась, пахло окурками. Женщина положила его руку к себе на бедро. Он погладил. «Эту командировку вдвоём она придумала специально».

Он вспомнил, что женщина ровесница матери.

Мать жила в деревне около Казани, всего лишь в трёх километрах от города, но они не виделись два года.

Женщина направила его руку. Он почувствовал отвращение, но превозмог, расстегнул, подлез, погладил.

Она спустила свои брюки, потянула его голову вниз. Олег напряг шею, отстраняясь, но потом сдался. Перед тем как нагнуться, он зачем-то посмотрел на качающуюся под зеркалом девушку. «Виселица какая-то…», – подумал Олег. Мельком увидел в зеркале взгляд татарина.

У женщины ноги были полные, бугристые, по коже змеились синие вены. Олег почувствовал тошноту, и ему показалось, что машина завертелась, накренилась, а потом упала…

…Он открыл дверь машины. Ледяная вода. Он вцепился пальцами в лёд.

Сломался. Сломался.

Олег почувствовал, что тонет. Попытался нащупать лёд. Руки одеревенели…

…Он полз по льду. Ему казалось, что лёд вот-вот треснет. Берег. Олег замер, его мелко трясло. Он закашлял. Полежал ещё. Приподнялся и посмотрел на реку.

Машина упала в реку. Водитель не справился с управлением на повороте перед мостом.

«Речка совсем маленькая». Другую сторону реки он видел отчётливо: песчаный откос, наверху сухая трава. Тишина…

…Он пошёл к трассе. Снежинки таяли на мокрой одежде. Холодно. Влажные подошвы скользили по откосу. Для того чтобы не упасть, он цеплялся за редкую сухую траву.

Дорога была совершенно пустой. Он не знал, где находится. С обеих сторон дороги деревья. Он попытался вспомнить сколько раз, во время пути, видел встречные огни фар, но не смог. Лес.

Пойти наугад?

Вдалеке появились фары. Олег вытянул руку. Свет фар осветил его жалкую сгорбленную фигуру и негнущуюся руку. Автомобиль проехал мимо. Олег не верил глазам. Он выдохнул густой клуб пара и заплакал. Казалось, заледенели даже глазные яблоки.

Он шёл навстречу к автомобилю. Пытался нацелиться аккуратно между фар. Водитель заметил его силуэт издалека и притормозил, и аккуратно объехал Олега.

…Он заметил свет фар. Снежинки, снежинки, снежинки. Он побежал. Машина остановилась. Олег попытался открыть дверцу, но не смог. Водитель оскалился в улыбке. Машина тронулась. Водитель ехал медленно. Улыбался. Олег бил кулаком в стекло. Снежинки, снежинки, снежинки…

…Ему захотелось прижаться лицом к ногам той женщины…

Светало. Двое шли по заснеженной трассе. Ребёнок и взрослый. Деревянные сани с хворостом давили оглоблями на их плечи, задевали полозьями о кочки. Снег валил большими неуклюжими хлопьями.

– Дедушка, – спросила девочка по-татарски, – а откуда снег?

– С неба, – ответил дедушка.

– А кто его кидает?

– Аллах.

– Аллах снег горстями или вёдрами кидает?

Старик не ответил: он заметил человека, вмёрзшего в дорогу. Его почти засыпало снегом. Дед потрогал закостеневшее тело носком сапога.

– Одному Аллаху известно, чем он кидает снег, – сказал дедушка.

Он с трудом поднял труп и положил его поверх хвороста. Девочка смотрела широко открытыми глазами.

Путники пошли дальше. Ветер раскидывал хлопья снега, деревья радостно кивали дедушке и внучке.

Чем дальше уезжала машина от Москвы, тем радостней и беззаботней становилась Алиса. Она не понимала, откуда берётся эта надвигающаяся беззаботность. Думала, что, наверно, сказывается усталость от большого города, от ответственной работы, от суеты. Теперь всё это позади, и поэтому она рада! С другой стороны, она ведь едет не отдыхать, а в деловую командировку…

Они были где-то между Тулой и Москвой. Автомобиль жадно глотал километр за километром. Алиса видела лицо водителя в зеркале заднего вида: старик выглядел недовольным и даже грустным. Ему, в отличие от Алисы, эта поездка не нравилась. 31 декабря в четыре дня его вызвали в редакцию и заставили куда-то ехать, как ему сказали, на несколько суток, а дома соберётся вся семья. Сын приедет из Питера – он привезёт внуков…

Алиса старалась не замечать его настроения, они вообще обращали друг на друга мало внимания.

Когда ей дали служебную машину с водителем, первые дни он разговаривал с ней мало. Хмуро смотрел на дорогу, хмуро кивал, с хмурым видом ждал её, когда она выходила по делам. Потом он вдруг сказал: «Делать, что ли, нечего нашему начальству. Машины персональные раздают. То одному курьеру, то другому». Только тогда Алиса поняла, что он принимал её всё это время за курьера. Решила пока не говорить, что вообще-то она начальник рекламного отдела газеты… Узнал он только через месяц. Тогда он спросил: «Тебе сколько лет?» – «Двадцать пять». Он покачал головой, тяжело вздохнул. И всё, с тех пор он, что называется, держал дистанцию – говорил мало, старался не встречаться с ней взглядом, как будто таил обиду на что-то. Странный старик. Алиса тоже привыкла его не замечать.

За стеклом было безветренно, снежно, чисто. Дорога не утомляла, а вдохновляла. И даже в дрёме Алисе приходили какие-то интересные нарядные призраки. Хотя, проснувшись, она уже не помнила сна. Только то, что сон был милым, как радужная мечта, и ещё что-то приятное, убаюкивающее. Неуловимое ощущение… Вдруг она поняла, что это предвкушение счастья. Впрочем, она, как поняла, в ту же секунду всё забыла. В памяти осталась только тень этой мысли, что и было первоначальным неуловимым ощущением…

К нужному дому они подъехали около десяти часов вечера. Вокруг уже ночь, но от снега очень светло. Из миниатюрной белой сумочки она достала зеркальце. Посмотрелась в него. Курносый носик, зелёные глаза, гладкая светлая кожа, тёмные пряди волос. Макияж в порядке. Нужно лишь, может быть, чуть подкрасить губы. Но она не стала этого делать, потому что машина остановилась.

В окнах трёхэтажного особняка Алиса не видела ни одного огонька. Вышел крепкий высокий парень в дублёнке и в ушанке, услышав её имя, он кивнул, и она зашла во двор. Кто-то другой открыл ворота, чтобы впустить машину. Очень холодно.

Алиса думала о человеке, с которым ей предстояло общаться… Он чрезвычайно богат. Сказочно. Она не знала, как он выглядит, красив ли, но и даже если бы он был интересным, Алиса вряд ли могла бы его воспринимать как мужчину. Робела. Именно он настоял на том, чтобы она приехали к нему в новогоднюю ночь. Её это немного интриговало.

Она сосредоточилась на предстоящей встрече. На лице появилась дежурная улыбка – некокетливая, доброжелательная. Однако чувство свободы и праздника не покидало её. Только чуть отступило. Алиса вспомнила – он никогда не давал интервью, его лицо не появлялось на телевидении. Говорили, что он странный человек.

Большая прихожая выглядела очень необычно. Во-первых, здесь не было электричества. Канделябры, свечи. Ненормально. Во-вторых, старинная мебель. Всё очень красиво, но непонятно.

Кто-то спускался по лестнице. Алиса попыталась рассмотреть человека. Она не очень хорошо видела, но очки носить не хотела, потому что они её портили. Молодая библиотекарша какая-то получалась. К линзам она тоже так и не привыкла. Неудобно, и их нужно промывать перед сном. Не до того. Поэтому обходилась так.

Когда человек спустился, она вполне могла разглядеть его. К ней шёл худой старик. Он протянул руку и представился. На секунду она подумала, что где-то уже этого человека видела. Только где?.. Худоба, заострённые черты лица, крючковатый нос. Одет он был в костюм. «По телевизору, что ли…» Но он не выступал по телевидению. Все думали, что у него такая имиджевая стратегия – окружить своё имя тайной. Но возможно, он просто не любил журналистов или ещё что-то. Точно сказать нельзя.

Алиса назвала своё имя, фамилию, должность и улыбнулась.

– Я слышал о вас.

«Откуда?» – подумала она.

– Вы работаете в старейшей столичной газете. Одной из самых влиятельных. Когда я был комсомольцем, мне приходилось ее читать. Сейчас я её выписываю, потому что привык.

– Это очень приятно, когда тебя хвалят, – она улыбнулась шире.

– А когда я решил стать вашим постоянным рекламодателем, заключить договор, я навёл справки обо всех сотрудниках… Ничего личного – просто бизнес.

– И как я вам?

– Судя по тому, как после вашего прихода стал работать рекламный отдел, вы редкий и талантливый человек. Легко обучаемый. Кроме того, вы очень красивая девушка.

– Спасибо, Валерий Сергеевич, – её смущение было непритворным.

Она почувствовала, что щёки горят. Значит, покраснела. «Интересно, он заметил?»

– Пойдёмте, сегодня вы встретите Новый год с нами. Мы редко встречаемся всей семьёй. Только в Новый год. Я почти всё время живу в поездках. Поэтому вам пришлось приехать сегодня. Но вы не пожалеете… Я вас познакомлю с домочадцами. А о делах поговорим завтра. Вы не против?

– Нет. Конечно, нет. Сегодня праздник, поэтому о делах завтра.

Он взял её под руку и повёл по лестнице наверх.

– Как вам мой дом?

– Романтично.

– Я очень консервативный человек и обожаю старину. Я могу себе позволить жить так, как я хочу.

Она его украдкой рассматривала. Чудной старик. Где-то она его видела?

Комната, в которую они вошли, выглядела так же необычно, как прихожая. Бесконечно просторная. Большая голубая ель посередине, а на стеклянных игрушках, которыми была она украшена, бликовал свет от многочисленных свечей! Горел камин. За покрытым белой скатертью столом сидели люди. Старик представил ей всех, сказав о каждом несколько слов. Это были его сыновья. Алиса почувствовала, как её осматривают. Она вспомнила, что одета в простое платье, которое не сочеталось с атмосферой дома. Мужчины в костюмах – и она в простом платье. Ей стало неудобно отвечать на взгляд взглядом, поэтому она не заметила, кто на неё так пристально смотрел.

Она присела на краешек стула. Потом поняла, как это выглядит со стороны, и приняла нормальную непринуждённую позу. Появилась женщина, которая положила еду на тарелку Алисы.

У старика было четыре сына – старшему уже пятьдесят, следующему тридцать два, третьему двадцать восемь и младшему двадцать шесть.

– А супруги у меня нет. Так и запишите в свой блокнот.

– Почему? – Алиса улыбнулась.

– Я пережил двух. Сначала первую, потом вторую. У меня оказалось больше жизненных сил. А сейчас жениться уже неумно.

Помолчали, потом старик вдруг заговорил о живописи. Поинтересовался – каких художников она любит. Алиса назвала Тициана. Старик оживился. Это был и его любимый художник.

А она это знала. Ведь и они тоже навели о нем справки. Правда, информации почти не было. Никто даже не знал, сколько ему точно лет. Кажется, в одной газете она читала, что – тридцать, в другой – сорок пять… Оказалось – намного старше.

Если всё пройдет нормально, её газета получит массу эксклюзивных прав и космическую сумму денег. Тут и реклама его предприятий, и освещение частной жизни. Если только дело как-нибудь вдруг не сорвётся!

– Мне было восемнадцать, когда я впервые попал в Эрмитаж и увидел его Святого Себастьяна, пронзённого стрелами. Все сокрушались о страданиях Себастьяна, а я видел перед собой очень красивого, полного жизни мужчину: вынь стрелы – и всё мгновенно заживёт. Потом я подошёл к «Кающейся Магдалине». Её глаза были в слезах. Полные слёз глаза! Но насколько красивая и чувственная была она! Женщина во цвете лет! Вот таким мне и запомнился Тициан. Я стремлюсь быть таким же талантливым и удачливым, как он, и таким же трудолюбивым и стойким, как Генри Форд.

Алиса поняла, кого он ей напоминал. Старик очень походе на престарелого Форда. Такой же жилистый, сухощавый, такие же острые черты лица…

Она старалась не пропустить ни слова из того, что говорил хозяин дома, и в то же время рассмотреть всех, кто находился за столом.

Старик много говорил. Остальные молчали. Он рассказывал о жизни Тициана и о своей жизни. Вперемешку. Потом подытожил:

– Тициан укрепил во мне ощущение удивительной энергетики, жизнелюбия и реальности бытия… Свою жизнь, судьбу нужно сделать. Сделать себя. Поэтому очень многое зависит от того, кто твой кумир. С кого берёшь пример…

Ближе к полуночи накрыли на стол. Прислуживали им три человека – одна женщина и две молодые девушки. За несколько минут до Нового года, заискивающе улыбаясь, вошли люди, которые несли музыкальные инструменты, ноты, стулья. Они стали всё это расставлять, раскладывать.

Большие часы в комнате пробили двенадцать.

– С Новым годом, господа! – сказал старик, поднимая бокал с шампанским.

– С Новым годом! С Новым годом! С Новым годом! – откликнулись сыновья и Алиса.

Музыканты расселись и заиграли вальс.

Алиса давно потеряла всякое ощущение реальности и даже привыкла к тому, что реальность находится где-то вне происходящего. Поэтому ничему не удивлялась. Всё, что её окружало, казалось, возникло из какой-то старой новогодней сказки.

Первым на танец Алису пригласил старик. Она призналась ему, что не умеет танцевать вальс, и он обещал её научить:

– Это просто.

У неё получалось кое-как. Лицо ее горело от стыда. Когда кончилась музыка, она хотела вернуться на своё место, но её подхватил следующий кавалер.

Потом под ненавязчивую музыку они ещё разговаривали о чём-то все вместе. Алиса чувствовала, что внимание всех сосредоточено на ней. Она видела доброжелательные улыбки, взгляды в свою сторону. И от этого ей было интересно и приятно.

Где-то в четыре часа старик сказал:

– Вы, наверно, хотите спать? Маша вас отведёт в комнату.

Алиса послушно встала и улыбнулась всем.

– Очень было приятно с вами познакомиться. Спасибо за приятную встречу Нового года в вашей компании.

Все закивали-заулыбались и сказали о том, как им тоже приятно.

Самый младший сын, он сидел справа от неё, приблизился к ней и прошептал:

– Вы очень симпатично врёте.

И улыбнулся ей.

– Алексей, – ответила она так же тихо, – мне правда приятно.

И улыбнулась тоже.

Женщина, которая ухаживала за ними во время ужина, отвела Алису в спальню. Горели свечи.

– Я растоплю камин, – сказала женщина.

Алиса промолчала. Слишком много впечатлений за день, слишком всё необычно.

Когда она осталась одна, то пересела с кровати в кресло перед камином. Долго смотрела в огонь. Ей почему-то подумалось так: «Какая красивая жизнь. Старая мебель, свечи… Камин… Чем занимаются его сыновья?..» Потом почему-то так: «А вдруг у него возникнут какие-нибудь непредвиденные условия?..»

Честно говоря, ей вообще не хотелось думать. Мысли возникали обрывочно. Прорывались через какую-то пелену, часть их увязала в ней…

Почему-то вспомнила генерального директора своей газеты. Ни к чему. Просто вспомнила лицо. И опять подумала о старике: «Как бы его чудачества не повредили делу…»

Алиса успела повидать людей разных. Продавать газетные полосы для рекламы она пошла, когда ещё доучивалась в институте. Потом доучилась. «Романо-германская филология». Очень хотели родители, они у неё кандидаты наук: папа преподаёт в Литинституте, мама в гуманитарном университете. Не великие учёные, но люди глубоко увлечённые. К воспитанию дочери они подошли серьёзно. И поэтому Алиса знала великолепно английский, испанский и португальский, писала маслом, могла сложить сонет, музицировать на пианино…

Но из редакции она так и не ушла, а потом ещё вдруг стала начальником отдела.

Она умела общаться, очаровывать. Она относилась ко всему, что делала, как к искусству.

Ей понадобилось несколько месяцев, чтобы освоиться.

А потом к ней уже ходили советоваться менеджеры со стажем. «Алиса, как лучше нам с ним себя вести?.. Ты думаешь? А если он…» Ей нравилось советовать. Она всегда давала точные рекомендации. И советы помогали. Потому что она была внимательна к деталям. «Алиса, у тебя природный талант разбираться в людях!»

Алиса открыла в себе еще одно качество – несмотря на молодость, она любила помогать, покровительствовать. Её любили.

Всё это не нравилось бывшей начальнице, и она попыталась выжить девушку. Интриганка была ещё та… Но вступились коллеги. Они хорошие, и её, хорошую, спасли, оградили от интриг.

Менеджеры смогли доказать генеральному директору и главному редактору, что действующий начальник плохо ведёт дела отдела. «А вот если бы Алиса… Мы ей доверяем… Да если бы не она, мы бы столько рекламодателей потеряли…»

Так Алиса стала начальником отдела рекламы.

…Она заснула в кресле. Ей приснилась фотография Генри Форда, которую она видела в журнале. Потом ей приснилась комната и улыбающийся старик. Он кивал на портреты, висевшие на стенах. Их было много. Но в полумраке она выделила опять-таки один большого формата, знакомый ей по какой-то журнальной публикации: престарелый Форд в канотье копается в моторе автомобиля. Она поняла, кого ей напоминал хозяин дома. Снова поняла. Уже во сне. Он был очень похож на Генри Форда… Старик улыбался добро-добро. Потом она увидела людей, сидящих за столом в столовой. Кажется, они обсуждали ее и улыбались… Кто-то вошёл в комнату. И это уже был не сон. Она даже не поняла, когда он прервался. Свечи кто-то потушил, но огонь в камине ещё не погас. Она слышала дыхание. Алиса не испугалась, она чувствовала, что в этом доме с ней ничего плохого случиться не может. Человек постоял около её кресла, потом положил что-то на столик рядом. И ушёл.

Утром Алиса проснулась рано. Обнаружила, что так и не перелегла на кровать, а проспала всё время в кресле.

И тут она вспомнила о человеке, который приходил к ней ночью. Алиса подумала, что ей, наверно, всё приснилось, потому что если бы она не спала, то обязательно посмотрела бы, что такое положил человек. А так сон прервался, перешёл на другой какой-нибудь, и всё…

Алиса взглянула на столик и увидела бархатную коробочку. Она заглянула в неё – там лежали серьги, на каждой по большому очень дорогому бриллианту, и записка: «Самой лучшей девушке на свете. Незаменимой. Это украшение – признание в любви».

«Кто это был?! Зачем он приходил?! Старик?!»

Она вспомнила, что человек выглядел очень громоздко: широкий в плечах, высокий, а старик сухой, жилистый… А если он кого-то послал?

Алиса отбросила эту мысль и попыталась вспомнить сыновей, у кого из них крепкое сложение. Оказалось – у троих младших…

Она пыталась восстановить в памяти, что же произошло ночью. Всё было наполовину во сне. Какой-то человек. Когда он зашёл, ей стало приятно как будто… Как будто она почувствовала тысячу тонких божественно приятных запахов.

Какая-то сказочная лёгкость, потрясающая глубина ощущений. Всё, что произошло с ней ночью, было пропитано странностью, гофмановской необычностью: реальность сквозь мечту, мечта сквозь реальность.

Её не оставляло чувство, с которым она ехала сюда. Предвкушение счастья.

Алиса подумала и решила, что понравилась кому-то из сыновей старика. Почему бы и нет? Они так много наговорили ей вчера комплиментов… Она умная, у неё красивое тело, лицо. Кто-то из сыновей в неё влюбился. Решил сделать подарок на Новый год. Для сына миллионера такие серёжки, наверно, пустяк… Но всё равно приятно. А потом, так необычно – ночью, почти под подушку…

Она стала гадать, кто это. Кажется, вчера она танцевала со всеми сыновьями.

Алиса вспомнила, как младший Алексей шептал ей что-то на прощание. Он?.. Очень красивый молодой человек. Ещё мог быть тот, который чуть старше, ему двадцать восемь. Зовут Сергеем. Они похожи. Конечно, не близнецы, но одного роста и телосложения. Только у младшего длинные волосы…

Старик и старший сын оба были очень худые… Ещё оставался брат Иван, который работал в театре где-то в Туле или в Орле. Актёр. О нем вчера много рассказывал старик, кажется, он гордится, что один из его сыновей ушёл в искусство. Странно для делового человека, но это так.

Алиса почувствовала, что ей неудобно выходить из комнаты. Почему-то.

Собственно говоря, у неё было не так много мужчин… Сначала учёба, потом учёба и работа, потом ответственная работа. На серьёзные отношения не находилось времени. Алиса заводила анкеты на сайтах знакомств. Переписывалась, с некоторыми встречалась, но как-то ничего основательного не выходило.

Её дедушка зачитывался романами Дюма, приучил и Алису. Поэтому ей нравились красивые любовные истории, но почему-то она поняла, ещё в детстве, что в жизни такое с ней вряд ли произойдёт. Этот мир не сказка, она как-то сразу это знала…

В поклонниках разочаровывалась быстро: после первой сказанной пошлости. Подруги говорили, что ей трудно будет в жизни, если она будет вести себя так.

Она лежала ещё час, пока не зазвонил мобильный.

– Да… Пока нет, но подпишет. Вчера сказал… Вчера подписать не захотел, сказал, что праздник. Потом расскажу… Очень странный… Сразу позвоню. До свидания.

Звонила генеральный директор. Волнуется.

Алиса встала. Этот разговор подействовал на нее отрезвляюще и укрепляюще. В конце концов, она на работе!

Вышла, но перед этим надела подаренные серьги. Никого в доме. Прошла в столовую. Там сидел Сергей. Которому двадцать восемь, который похож на младшего. Или младший на него похож…

Сергей посмотрел на нее с красивой доброй улыбкой.

«Он?» – подумала она быстро.

– Алиса, садитесь. Кофе, бутерброды. Маша ушла куда-то. Первое января. Да… Отец просил передать – он и старший брат… У них какие-то срочные дела. Они поэтому уехали очень рано… Отец сказал, чтобы вы его дождались.

А что ей ещё остается делать? Она села за стол.

– И всё-таки доброе утро, – сказала она.

Он смутился:

– Доброе утро.

– А где остальные? Вчера, когда ужинали, было столько людей.

– Братья уехали вместе с отцом. По пути. Меня оставили вас развлекать.

У неё возникло ощущение, что всё подстроено. Уехали специально, чтобы оставить их вдвоём. Такое ведь может быть?.. Принёс подарок, потом остался с ней вдвоём.

Через несколько минут она почти была уверена в этом.

Во-первых, она заметила, что Сергей испытывает к ней интерес как к женщине. Во-вторых, он избегает смотреть ей в глаза. И вот несколько раз косо глянул на серёжки и покраснел до ушей. «Понаблюдаем», – ей вдруг стало занятно, будто она играла в очень увлекательную игру.

– И как же вы меня будете развлекать?

– Можем поговорить, погулять… Здесь очень красивый лес. Недалеко поселок.

– А Дед Мороз к вам часто заходит?

– Какой Дед Мороз?

– Обыкновенный. Красный нос.

Алиса следила за ним. Сергей покраснел и промямлил что-то о чудесах в Новый год.

После кофе они пошли в лес. Уже не было вчерашнего мороза. Снег подтаял, очень солнечно. Она кокетничала, старалась быть воздушной, грациозной. Ей хотелось его очаровать. Такое у неё было впервые. Раньше всё-таки соблазнить пытались её.

Иногда Алиса не понимала, чего она хочет от него. Это случалось, когда девушка вдруг выплывала из своего ощущения сказки и счастья в реальность. Иногда она сомневалась: «Он или нет?»

Она еще несколько раз заговорила о чудесах, которые происходят в доме ночью, о дорогих подарках, которые дарит местный Дед Мороз незнакомым девушкам. Сергей краснел. «Такой застенчивый, что даже странно для его лет». Всё было написано на его лице. Алиса теперь точно знала, что это он был у неё ночью. Очень всё было заметно… Она его продолжала разглядывать – крайне милое лицо. Он очень неясный, и ей он казался добрым. Мужчина, который готов на такой романтический неординарный поступок, казался ей необыкновенным.

Сергей стал рассказывать об отце. Оказалось, старик похож на Форда, потому что специально для этого сделал небольшую пластическую операцию.

– Зачем? – искренне удивилась Алиса.

– Обожает Форда. Вы не думайте, ему не нужно было что-то кардинально менять в своей внешности. Он и так был очень похож. Просто небольшая операция сделала его лицо совсем уже похожим.

Алиса подумала: «Чудной он старик, Господь ему навстречу…»

Сергей рассказал о том, что старший брат Антон от первого брака. Он сейчас правая рука отца, и самый младший его за это ненавидит. Чувствует себя обделённым, что ли… Алиса шутила, мило улыбалась. Беседа становилась всё боже непринуждённой. Сергей много рассказал о себе. Он и младший брат жили не на отцовские деньги, у них была своя оптовая фирма в Туле. Алиса спросила об Иване, ведь старик так много о нём говорил, с такой гордостью. В каком театре он играет? Почему, интересно, он не женат в тридцать два года? Из разговора выяснилось, что Иван был небанальной ориентации.

– А я подумала, что ему понравилась…

Сергей промолчал. Она заметила, что ему неприятно то, что она сказала. Ревнует? Ревнует!!!

Она стала рассказывать о себе: институт, работа. И вдруг вспомнила, что у нее была всё-таки любовь. А она уже забыла об этом. Как она могла забыть! Люди, с которыми она общалась по делу, газетные полосы, летучки – всё это совсем стёрло из памяти первую любовь ее жизни.

В 16 лет она познакомилась с мальчиком. Вообще она на улице не знакомилась, но тут это как-то непринуждённо случилось. Он приехал поступать в университет откуда-то из Волгограда или Астрахани…

Они встречались неделю, пока он сдавал вступительные экзамены. Он приходил к её дому. Они просто разговаривали, но она поняла, что его любит. Потом он не поступил… Виктор. Алиса вспомнила, что его звали Виктор! Он взял билет домой. Она пошла провожать его. Плакала.

И он сдал билет.

Жить ему было негде. Он ночевал где придётся. У каких-то знакомых, на вокзалах. Так прошло три недели, потом он исчез. И больше не появлялся. Действительно, не мог же он постоянно жить на вокзалах. Уехал. А не стал прощаться, потому что это было ненужно. Ну что он мог ей сказать? «Я вернусь»? Куда?

В общем, была любовь. Она рассказала Сергею о мальчике её жизни. Уже на половине истории поняла всю глупость «этой своей любви» и пожалела. Но досказала. А он неожиданно вдруг обрадовался:

– Со мной не такое было. У меня такая любовь в детстве была! Хотите, расскажу?

И лицо его стало милое, детское.

– Ну конечно, мужчины всегда говорят, что у них все круче, чем у женщин!.. И давайте на ты… Чего уж теперь. Хорошо?

Сергей примерно тоже в шестнадцать лет влюбился. И любовью его жизни была молодая цыганка. Они тогда уже жили в этом особняке… В лесу, который рядом, зазимовал табор, и Сергей подружился с цыганами, часто ходил к ним. Сейчас он уже не помнил её лица, но точно знал, что девушка была, как нарисованная. Совершенная!

– Это бывает, что в детстве кажется. А на самом деле она, наверно, была самая обыкновенная!.. – сказала Алиса. – А она полюбила тебя?

– Да. Кстати, она была замужняя. Вышла замуж в двенадцать лет, так у них положено.

– Как же ты с замужней женщиной? – она улыбнулась игриво.

Когда табор стал уходить, Сергей уговорил цыганку остаться. Дело в том, что тогда, кроме него, в особняке мало кто из семьи находился постоянно. У всех дела. Поэтому так никто о цыганке не узнал.

– Так она жила в доме?

– У нас два минусовых этажа. Жилых. Там никто никогда не бывает. Вообще семья и сейчас живёт в этом доме «как бы». Иван, когда начинается театральный сезон, уезжает в Орёл. У папы и Антона постоянные дела по всей стране. Алексей любит город, ему здесь скучно. Поэтому, как тогда, так и сейчас, больше всех в этом доме живу я.

– Со свечами?

– Когда нет отца, я включаю лампочки.

– Так что с твоей девушкой-картинкой в конце концов произошло?

Она прожила с ним полгода, потом сказала, что хочет уйти. И ушла.

– Она хоть сказала на прощание, что любит? Или там что-нибудь ещё? – сказала Алиса, а сама подумала: «Придумал или правда такой?»

– Нет, не сказала.

– А что сказала?

– Ничего. Просто ушла в лес, и всё.

Они гуляли целый день. Дошли до посёлка, там перекусили в кафе у шоссе, потом снова вернулись в лес. Уже вечером, когда они подходили к дому, заиграл мобильный Сергея.

– Это отец звонил. Он очень извиняется, но сегодня вернуться не успеет. Он просит, чтобы ты осталась до завтра. Сможешь?

«Интересно, он попытается что-то предпринять сегодня? Мы ведь вдвоём останемся?» – подумала она.

Алиса зашла в свою спальню, помылась, переоделась, позвонила в Москву, потом спустилась, но Сергея нигде не было. И ужинала она одна. Накрыла на стол какая-то девочка, Алиса её видела впервые.

Почему-то застеснялась спросить о Сергее…

Она поднялась в свою комнату и стала ждать. Она с удивлением прислушивалась к самой себе и поняла, что ждёт. Но он не пришёл.

Алиса заснула. Кажется, она плакала, кажется, это было во сне. О ком? О чём? Ее душила какая-то непонятная обида. Утром она встала и только тогда поняла до конца, что он не пришёл. Она не подумала, что он ее отверг. В ее голову не пришло ни одной обычной женской мысли. Ей было просто очень одиноко. Жутко одиноко. Она спустилась вниз. Его нигде не было.

Маша накрывала на стол.

– Вы так рано встаёте, – улыбнулась она.

Алиса хотела спросить о нём, но передумала.

– А Сергей Валерьевич вот-вот приедет, – сказала она.

– А он куда-то уезжал?

– Так к отцу. Он его вчера позвал зачем-то.

Алиса вспомнила о цели своего визита в этот дом, но как-то без эмоций. Непрофессионально.

Сейчас они приедут, и наконец-то Алиса подпишет договор. Но ей так не хотелось отсюда уезжать.

Сергей приехал один.

– Отец вечером обязательно будет и всё подпишет. Ты только не беспокойся. У тебя, наверно, в Москве много дел?

– Для твоего отца я готова их отложить… Он человек исключительного обаяния.

И она снова почувствовала, что ему эта фраза неприятна.

– Мы пойдём сегодня гулять?

– Тебе понравилось гулять в нашем лесу?

– Мне понравилось гулять с тобой…

А потом они шли по солнечному лесу, по снегу. Он держал её за руку. Они говорили о чём-то. Говорили, говорили. А в три часа позвонил телефон – это приехал старик. И они пошли назад. Алиса поняла, что это, в общем-то, всё. Сейчас они вернутся, её дела благополучно решатся, и всё. Она не знала, что делать, поэтому поцеловала его первая.

Они целовались долго-долго.

– Ладно, пошли подписывать твои бумаги. Отец на полчаса заехал. Я тебя сегодня не отпущу.

– Я должна. Сегодня четверг, завтра пятница. Бумаги нужно привезти обязательно на этой неделе. Но мы что-нибудь придумаем… Я очень хочу остаться.

Они молча пошли к дому…

– Сад расположен на окраине Венеции, у лагуны, оттуда видны прелестный остров Мурано и другое соседство. После захода солнца по воде плавают многочисленные гондолы с прекрасными женщинами в них. Я куплю себе такой. Непременно куплю, – говорил старик. – Все дела передам старшему сыну и буду жить в этом саду…

Он все подписал, Алисе пора уезжать. Она собрала бумаги, попрощалась, сказала, что у неё много дел в Москве.

Сергей не пошел её провожать к машине.

Ей так показалось сначала.

Он остановил её за руку:

– А ты можешь ещё остаться?..

– А ты можешь приехать ко мне?.. Я и так задержалась. Меня ждут…

– Кто?

– Реклама, клиенты, дела. Но я очень хочу, чтобы ты ко мне приехал. Или… летом у меня будет отпуск.

Она сама испугалась своих слов…

– Я приеду раньше, – сказал Сергей.

Они поцеловались.

Алиса села в машину. Да, вот так все распределили по-деловому. Договорились. Он к ней через месяц, она к нему летом. По-современному.

– Мы даже мобильными не обменялись, – сказал он, заглянув в окно, – Какой у тебя телефон? Я наберу.

Она сказала. Всё, теперь можно ехать. У него есть её номер, у неё определился его. По крайней мере непродолжительный роман по CMC обеспечен. Она чувствовала потерю. Ей было обидно, как будто её обманули. Хотя на самом деле ничего подобного не наблюдалось. Вроде всё хорошо. И он к ней замечательно относится, и она.

Помахали друг другу.

Машина выехала за ворота.

Ей было грустно. Хотелось расплакаться. Они уже прилично отъехали от дома, когда Алиса нечаянно посмотрела в зеркало заднего вида и увидела взгляд водителя. Он смотрел на неё добро-добро – с какой-то отеческой любовью.

– Тебе, видно, подарок понравился. Серьги красивые! Дорогие! Это тебе от всех сослуживцев. Просили тебе в Новый год сюрприз сделать. Как лучшему сотруднику редакции, – водитель смотрел на неё в зеркало, разглядывал серьги с бриллиантом.

И тут она поняла.

Водителя она не видела с тех пор, как въехала в тот дом. Алиса привыкла его не замечать. Ну да, Сергей говорил, что водителя утром забрал отец. Просил извинить. Тем боже что её водителю от этого только хорошо – прилично подзаработает! Потому что… Вот тут она не помнила, зачем он взял её водителя… Что-то случилось. В отпуске, что ли, водитель был у старика…

– Так это вы пришли ко мне в новогоднюю ночь?

– Конечно, я. Хотел сюрприз сделать. Ты просыпаешься, а подарок лежит. Дед Мороз принёс…

Вот кто был в ту ночь!

Алиса рассмеялась.

А она себе напридумывала! Любовь какую-то… С чего она взяла, что сын миллионера может влюбиться в неё?

Подарили серьги сослуживцы. Принёс водитель, хотел сделать сюрприз. Почему она не догадалась? Потому что привыкла его не замечать. Водителя привыкла не видеть… И поэтому она решила, что сын миллионера подарил ей серьги, влюбился в неё. «Верю в сказки какие-то. Глупая дура. А пора бы уже понять…», – подумала Алиса, а потом вдруг осознала, что только-только недавно целовалась с сыном этого миллионера. И Сергей просил её остаться. И… И они договорились снова встретиться. Так что серьги тут не влияют.

И тогда она заволновалась о другом: а будет ли эта новая встреча? И как она поглядит на Сергея в другой обстановке. Например, в Москве…

– Я кое-что забыла. Отвезите меня назад… Это очень важно.

Водитель молча развернул машину.

– Красивый подарок. Я, наверно, такого недостойна. Спасибо, Степан Витальевич, вам и всем.

– Тебя все любят, ценят… Ты ведь сама знаешь.

– Я думала, что лично вы ко мне относитесь плохо.

– Почему? Разве я тебе сделал что-то плохое?

– Извините меня… Я себе очень много придумываю. Такой у меня характер. В чем-то реалист, в чем-то дура. Простите, меня, пожалуйста!

Когда они подъехали, Алиса вышла и набрала номер:

– Встреть меня…

Потом отдала документы водителю.

– Мне нужно обсудить ещё несколько вопросов… Я доберусь сама.

– Точно доберёшься?

– Точно.

Степан Витальевич кивнул:

– Я скажу, что тебя задержал миллионер по каким-то делам.

– Хорошо. Спасибо вам!..

Она почувствовала себя виноватой перед этим, в сущности, простым и добрым человеком. Хотела что-то ещё сказать, но не успела.

Вышел Сергей. Машина поехала.

Она повернулась к нему.

Сергей сказал, что это очень-очень хорошо – она вернулась! Он уже заскучал.

Алиса снова почувствовала что-то неуловимое. Предвкушение счастья. Собственно говоря, предвкушение её и не покидало все это время. Просто иногда оно было ярче, иногда притухало.

Она на него смотрела.

Сергей приобнял её и сказал:

– Я, наверно, влюбился.

И слегка тряхнул её за плечи. То ли у него руки задрожали от волнения, то ли он хотел, что бы до неё дошёл смысл его слов. Проник глубже. Поразил.

– Правда? Я поняла, что если уеду, то всё станет тогда каким-то заурядным. И смысла в наших отношениях не будет. А всё долясно быть по-другому… Сказочно… Не как обычно… По-другому! Ты слышишь?!! Слышишь??!

Он обнял её крепко-крепко, погладил по волосам.

Она потянулась губами.

Он поцеловал её и обнял неясно-неясно. Очень неясно.

Она думала о том, что с ним всё должно быть по-другому.

Осенью в Астрахани смеркается часов в восемь. Поэтому было уже темно, когда мы прогуливались по нашему району. Грязь хлюпала под туфлями, а в воздухе стояла тёплая сырость… Нас трое, мы в спортивных штанах и китайских куртках-ветровках, у Сани и Вовы вышиты орлы на спине, у меня ничего такого нет, но тоже прикольно – куплена одежда на вьетнамском рынке недалеко от улицы Карла Маркса. Оттуда и наши шапки-гондоны.

Не люблю я носить шапку – в ней потеет голова. Но это нужно делать, чтобы не заболеть менингитом. «Надует голову, заболеешь менингитом и станешь дурачком», – так моя матушка говорила.

Мы сели на «пьяную» лавочку, чтобы перекурить. Она так называлась на районе, потому что на ней братва часто бухала. Вова достал «Приму» и сплюнул на асфальт. Позади нас – грязный подъезд, впереди – теплотрасса. Горячая труба подтекает, и от этого по району ползёт туман. Около лавочки перевёрнута урна, из нее вывалилась куча мусора: окурки, пивные бутылки, какой-то тухляк. Мы всего этого не замечаем, привыкли – это наша улица, она называется Куликова. В 90-х годах прошлого века, когда происходили события, о которых я пишу, город был лишь чуть грязней и опасней, чем сейчас. Если не верите, то поезжайте и сами посмотрите.

А наш район не самый паршивый. Большую часть города, в том числе и его центр, занимают домики на курьих ножках. Они давно прогнили. В них живут нищие бабушки, дедушки, их спившиеся, скурившиеся дети. Там обитают и работяги, они тоже пьют, но не очень много, иногда курят «план». У них всё ровно. Правда, денег особо нет и существовать в гнилом доме, особенно с семьёй, неудобно. На Куликовой хоть и грязно, как во всём городе, но живем мы не в хибарах или бараках, а в девятиэтаясках. Они разного цвета: белые, зелёные, коричневые, розовые, синие. Мы, когда на районе разборки начинаем, по делу или без дела, если видим, что пацан мелькал на районе, то спрашиваем:

– Ты, братан, с какого дома? Ты с коричневого дома? Там одни биксы и лохи живут!

Так разбираемся – что он за человек, откуда, кого знает. Мы не беспредельщики. Даже если лоховый пацан попадётся, не бьём и особо ничего не отнимаем. Только сигареты.

Иногда, конечно, били за слова. Иной раз борзой попадётся. Скажет:

– Да вы рамсы попутали!

Или:

– Да вы знаете, куда попали? Вы Севу знаете? – это к примеру.

Ну а мы-то знаем, и что? Раз по морде, два. Упал. Ногами хоп-хоп.

Только один раз из-за такого «баклана» стрелку нам забили, а так всегда обходилось.

Конечно, у нашего района была одна проблема, и часто нужно было её решать: нариков очень много развелось. Те, которые курили «план», у нас не считались нариками, я и сам иногда был не дурак курнуть, а вот те, что сидели на маке, эти задолбали. Квартиры вскрывали, своих на районе гопали. Беспредел от нариков как начался, так и закончился. Собрались нормальные старшаки, мы им тоже помогли, и опустили наркош. Они после этого на соседнем районе тусовались. Здесь только на цыпочках до своего подъезда крались. Тоже, конечно, западло. На том районе биксы красивые, а с нариками тусят. Нафига? Кое-кого из девок они, как водится, на свою тему подсадили, но и без этого подруги к ним липли. Аж пищали. Я никогда не понимал, в чём дело.

Короче, наши наркоманы с местными наркоманами обитали в Жабах, а мы, ровные пацаны, у себя на Куликовой. Иногда с нариками всё равно непонятки случались. Об этом ниже.

В общем, сидим мы на «пьяной» лавочке, курим. Темно. Вован, Саня. А меня Никита зовут. Смотрим, идёт какая-то толпа, и вроде в руках у них палки. Уличный фонарь вдалеке людей осветил, но мы толком не разглядели. Какие-то пацаны, то ли наши, то ли чужие. Двигаются к нам в район.

Вован из нас самый осторожный:

– Может, ноги в подъезд сделаем? Из окна посмотрим, кто.

Саня, его родной брат, на год старше, он всегда над Вовцом издевался:

– Ну ты и очко. Это же наши пацаны идут.

Действительно, пока мы говорили, толпа подошла ближе. Там Матрос, Башка, Мосол, пацан какой-то мутный – Виталик, я его видел несколько раз, но кто он и что, не скажу. И еще пацаны с нашего района, но из дальних домов. Мы иногда на трубах осенью тусили, когда делать было нечего.

– Привет, банда! – говорю я.

Они остановились, присмотрелись, стали здороваться. Присели с нами. Кто на лавочку, кто на корточки.

– Курить есть? – спросил Матрос.

Вован говорит:

– «Прима».

– Не, такие не курю.

Оборзел в этом году Матрос, раньше то он тихий был, а сейчас в «качалку» пошёл, скорифанился с какими-то деловыми. Где-то на Ахшарумова бабки с лохов с ними сшибает. И ведёт теперь себя борзовато. «Приму» не курит.

– Мы идем с нариками махаться в Жабы. Пойдёте с нами?

Блин, и в лом идти махаться куда-то, и нельзя отказать. За район впрягаться – нужно, иначе от авторитета ничего не останется. Начнутся проблемы, только успевай решать. Начнут прессовать, прикалывать. Лучше пойти, только сначала разобраться из-за чего кипеж получился.

– А чё за базар-то с ними?

– Наших вчера прессанули. Пришли к подругам, местные до них докопались. «На пацана» стали проверять.

– И чё, проверили?

– Мы в отмазку пошли, они нас свалили и забили, – вмешался в нашу беседу Башка.

Остальные смотрели на Матроса и на нас с тупыми овечьими выражениями морд.

– Тебя-то, малой, – говорю я, – забить легко. Кто ещё был?

– Кирилл…

Мне всё понятно, идти придется, Кирилл в авторитете. Поэтому дальше я тупорылого Башку не слушаю. Говорю Матросу:

– А где он сам-то?

– Щас к зелёному дому подойдёт.

– Ну чё, пойдём тогда набьём Жабам, – говорю я.

Поднимаемся и идём к зелёному дому. Кирилл со старшаками что-то трёт около подъезда. У зелёного дома тротуар разбитый – грязь, лужи. Из мусоропровода воняет, потому что двери, которые должны сдерживать вонь от контейнера, давно сняли и куда-то унесли. Да и тухлой водой тянет из подвала, но это по всему району так. Зелёный дом грязнее всех, зато пацаны злее. Здороваемся со всеми за руку, особенно со старшаками. Не дай Бог кого-то пропустить, скажет, что ты его не уважаешь, что тебе западло с ним за руку поздороваться, и прессанёт. А потом ещё долго будет вспоминать расклад этот, пока братва не заступится. Старшаки у нас стрельнули курить.

– Ну что, жиганы? Идёте Жаб мочить? – покровительственно сказал здоровый Арнольд.

Говорят, он служил в спецназе. Ростом со шкаф. Мы загудели, мол, да, конечно, а как же.

– Так и надо, – он чему-то заулыбался.

Обкуренный. Вообще рядом со старшаками мы находиться не любили, от них всякого можно было ожидать. Сейчас Арнольд улыбается, а через пять минут у него крышу сорвёт, и он тебя ногами забьёт. Или зашлёт – за водкой, закуской, стаканами. Ты молодой – иди. Или своих молодых напряги. Но сейчас мы долго не сидели. Дело понятно, и нужно его делать. Кирилл прощался со старшаками за руку, они смотрели на него по-дружески. Это потому что у Кирилла два старших брата в авторитете. Отец вообще отсидел. Да и сам он пацан энергичный. Они с Матросом впереди пошли, типа ведут. Я их догнал, закурить у Кирилла попросил. Тут главное показать, что ты не лох. Тоже идёшь впереди всех и курить стрельнуть можешь, хоть он и у старшаков в авторитете. Шли, прикалываясь над тем, какие Жабы лохи, курили. А в Жабах нас уже ждали. Или кто-то стуканул, или они сами догадались, что после вчерашнего беспредела к ним придут разбираться.

Мы подтянулись к дому, около которого они постоянно тусят, а там толпа немереная. Они нас увидели, их больше намного, но прессовать нас Жабы не спешили. Мы – у подъезда с начала дома, они – у другого подъезда в конце. Вован с Саньком вперёд не лезут, сзади стоят. Осторожные. Тоже верно. Я бы не высовывался и сам, если бы авторитет не хотел поддержать в глазах пацанов. Белобрысый щегол, из Жаб, стоял к нашей толпе ближе всех. У него ремень солдатский в руках. Смотрит борзо. Биксы в толпе стояли какие-то перепуганные, была пара, которые «лыбу» давили. Одна, в короткой юбке и с синей лентой в волосах, к пацану белобрысому подошла, руки ему на плечи положила. Посмотрела на нас так же, как он, дерзко. Так и хотелось этих двоих замесить. Понятно, что нас тут самих замесят. Но бежать первый никто не решается. Потому что если первый палево поднимешь, то потом пацаны могут предъявить. Может, не предъявят, а, может, и предъявят, – как фишка ляжет. Опустят на районе, потом долго нужно будет доказывать, что ты – не лох. Проверки устроят «на пацана»: поставят лося здорового, он тебя прессанёт, а ты должен в ответ бить, и желательно, чтобы ему что-то от этого было. Толпой будут заставлять ботинки чистить кому-то из братвы или на колени ставить. И ты должен или с толпой добазариться, или пытаться биться. А могут и забыть о том, кто первый побежал. Очко то у всех играет. Понятно, что нас здесь по-любому уроют.

Пацан с биксой стоят наглые. Прям чего-то хотят… Сильную «жлобу» я на них, особенно на него, испытал. Казалось бы, если возник вариант ему «ворвать», то я бы такое облегчение почувствовал! Тут из подъезда мужик с палкой вышел и к нам. Жабы стали за ним подтягиваться. Мы помешкали, пока Миша Бардин, мой одноклассник, не закричал:

– Шубись!

И мы побежали. Жабы заорали и за нами. Как потом мне сказали, поймали одного из двух толстых братьев – Мурзака-младшего. Попинали маленько. Мы бежали через гаражи к себе на район. В темноте кто-то спотыкался и падал. Было страшно попасть в руки к Жабам. Мне казалось, что если я попаду к ним, то меня убьют, и не просто убьют, а заживо сдерут кожу. От этого внутри холодело, поэтому ногами передвигал, что было мочи.

Во дворе зелёного дома мы уже шубились кто куда: по квартирам, по другим домам, по чердакам. Я осмотрелся. Сзади никого не было. То ли Жабы устали бежать, то ли они боялись на наш район заходить. Блин, стопудово местных нариков, которые в Жабах тусуются, цеплять сегодня будем. Забьём гадов. Зла не хватает!

Я пошёл к своему, белому, дому. Предположительно я знал, где Вовец и Санёк. Если они не ушли домой, то на чердаке. Там было место, где мы тусили. Типа слушали мафон, курили, пили. Иногда всё это мы делали не одни, а с биксами. Я поднялся на девятый этаж. Лестничная площадка была тёмная. Мы сами лампочки и выкрутили, чтобы соседи в глазки за нами не палили. Наощупь полез по стальному трапу, открыл люк. Пацанов нет. Я зажёг свечу. На стенах прикольные надписи: «Сектор газа», «ХОИ», «Красная плесень», «AC/DC», «КИНО», «ЦОЙ ЖИВ». Я поискал, нашёл заначенный бычок и закурил. Стало слышно, что кто-то поднимается на чердак.

А если менты?.. Я задул свечу, затушил окурок. Через некоторое время люк поднялся, чиркнули зажигалкой, и я увидел белобрысую башку Вовца. Следом за ним поднялся Санёк.

– Два брата-акробата в натуре. Менты по району не ходят?

– Нет, но говорят, Жабы цепляют пацанов на улице. Короче, Матрос сейчас сюда с Кириллом придут, – сказал Санек.

– Чуть не догнали меня, блин, – Вован закурил.

– Слышь, а зачем они придут?

– Толпа со Спутника собирается и с нашего района. К Жабам пойдём типа, – Санек присел на корточки и сплюнул.

– Опять?

– Да.

Мне совсем не хотелось снова идти на район к нарикам, но сказать пацанам об этом я не мог. Хотелось выпить, а выпить было нечего. И денег тоже нет. Повезло, что Матросу, Кириллу и еще двум «весовым» пацанам со Спутника тоже хотелось выпить. Они принесли с собой бутылку водки и три бутылки портвейна. У нас были заныканы стаканы. Пили молча, закуривая каждую порцию «Примой». Только Матрос говорил, когда давал мне или Вовцу стакан с выпивкой:

– На, только сразу. Не грей её, а то закипит. Пацанам тоже хочется.

Мы не могли выпить водку одним махом, давились. Но ни капли не оставляли. Во-первых, потому что пацаны не поймут. Во-вторых, пьяным махаться будет легче. После такого бега возвращаться на район к Жабам, где чуть не замочили, тоже нелегко.

Допили и вышли к подъезду. Мне уже было всё по барабану. С чердака я захватил ржавую цепь, тяжёлую, на такой собак держат.

Матрос сказал:

– Я подарок им несу, – и вытащил из-под куртки велосипедную цепь.

Я загоготал.

– Я тоже взял. Прям в тему, – и показал свой «подарок».

Почувствовал, что Матрос меня зауважал. Поступок конкретный, правда, если я цепь не использую, то его уважение превратится в презрение. Но я использую – нариков нужно наказать. Мы спрятали цепи, чтобы не палиться.

– А мы так с братом помахаемся с ними. Без цепей. Правда, Санёк? – спросил Вовец.

– Да, без цепей. Мне с ноги нужно удар отработать… Сзади когда с поворотом. Корпусом так.

– Пока будешь удары отрабатывать, тебя завалят, – мудро заметил Матрос.

Вовец и Саня просто очковали. Они знали, что кого менты поймают с цепью, на того могут списать что угодно. А в групповой драке случается всякое. Мы стояли около подъезда, ждали толпу со Спутника и толпу с нашего района. Собирали пацанов по районам «шестёрки» Матроса и Кирилла. Пока нас было семеро. И зачем мужику нужно было делать это… Пьяный просто. Планка упала, вот и попал под раздачу.

Мужик прошёл с женщиной, наверно ему было лет тридцать. Он вдруг бросил её руку и вернулся к нам.

– Кто меня козлом назвал?

Матрос ответил культурно:

– Мы между собой разговариваем. Никто тебя козлом не называл.

Мужик сделал свирепое выражение лица:

– А то смотрите у меня. – И он хотел отойти в сторону.

– А чё смотреть-то? – спросил Матрос.

– Чё ты сказал… Да ты знаешь, я кто? Я живу там, – и показал на дальний дом.

– А я живу здесь, – ответил Матрос. Мы смотрели на мужика молча.

Женщина, которая была с ним, потянула его за руку:

– Пойдём, пойдём отсюда, Юра…

Но мужик не останавливался.

– Ты Лёшу-Железо знаешь?

– Я тебе приведу сотню Лёш. И что?

Мужик несильно ударил Матроса по лицу. И тут понеслось. Повалили, стали бить ногами. Женщина орала в стороне.

– Всё! Всё, пацаны! – сказал Матрос и позвал женщину. – Возьми его.

– Пойдём, Юра. Пойдём быстрее.

Но Юра не успокаивался.

– Ты ответишь за это…

– Ты угрожаешь, что ли?.. – и Матрос ударил мужика. Мы снова начали его пинать.

– Хорош, – остановил нас Матрос.

Женщина подняла мужика, и они заковыляли к своему дому.

– Блин, как бы ментов не вызвали. Пойдем к зелёному дому, – сказал Кирилл. – Туда походу пацаны должны стекаться.

Мы пошли, по дороге обсуждая, как мы круто набили мужика. Я тоже был этому рад. Ведь в жизни как? Главное себя в обиду не давать. Вспомнил, как впервые почувствовал злость и «вписался» за себя, и за район. Кстати, Матрос и Кирилл были при этом. Как раз тогда я на районе получил кое-какой авторитет.

Короче. Недалеко от нас есть пожарная часть. Там футбольное поле, баскетбольное. Там мы летом часто играли в квадрат, в футбол или баскетбол. Какие-то «левые» пацаны заняли наше поле. Матрос подошёл разбираться первым. Потом Кирилл подтянулся с пацанами. Потом я с Вовцом и Саней. Их было пятеро, нас человек девять, но вели они себя нагло. Да, совсем забыл… Не Матрос первый подошёл. Сначала мы «молодого» нашего послали. Его звали – Яйцо. Кругленький, упитанный, с наглой мордой. Он подошёл и сказал точь-в-точь, как мы велели:

– Эй, какого вы тут делаете на нашем районе? Вы откуда ваще?

Они подозвали его ближе. Худой длинный пацан дал ему пощёчину и что-то заговорил со злостью. Тут начали подтягиваться мы. Главный у них был толстяк. Он обернулся к пацану с выбитыми передними зубами и сказал:

– Кеша, пока ничего не вытаскивай, – потом обратился к нам. – Мы пришли сюда, и мы будем тут играть. А вы пошли…

Я почувствовал глубокую злость. Его наглая морда сочилась превосходством. Он нас презирал и был уверен, что он лучше нас. Лучше меня, пацанов. Я сказал твёрдо:

– Кеша, доставай, что там у тебя. И ко мне иди. Один на один.

Я сделал шаг вперёд. В глазах Кеши появился страх. И у толстого тоже. Остальные вообще опустили голову. Мы их набили очень сильно. Потом заставили Кешу собирать окурки вокруг пожарки. Был как раз напряг с деньгами – курить нечего. Нам помог добрый Кеша. У толстяка я отнял одноразовую зажигалку. После этого он с разбитой мордой, пыльный, в рваной одежде побежал. Над остальными мы поглумились часа три, потом выгнали пинками из пожарки. Они поковыляли к себе на район – опущенные и заплаканные. Так я понял, что врагам нельзя давать спуску. И что моя злость мне помогает, когда драться страшно, но нужно.

А толпа на Жаб собиралась. Пацаны подтянулись и со Спутника, и с нашего района. Группки стояли в трёх разных дворах. Человек сто, наверно, было. Может, чуть меньше. Тронулись постепенно друг за другом.

Я шёл в первой толпе с Матросом и Кириллом.

– Хочется тому с ремнём голову пробить, – это говорил не я, а водка во мне.

А, может быть, и я. Мне хотелось драться. Жабы расслабились. Почти все разошлись по домам, осталось человек десять около подъезда. А тот пацан, который был с ремнём, теперь сидел с гитарой. Около него стояла та самая, в короткой юбке. На поводке у её ног вился чёрный пудель. Типа он играет своей биксе и её собаке. Я действовал жёстко. Вытащил цепь и ударил пацану по лицу. Наотмашь двумя руками. Девка заорала, но её с ноги успокоил Кирилл. Кто-то из пацанов ударил собаку. Началось махалово. Белобрысый с разбитым лицом уже не вставал. Потом я узнал, что убил его с одного удара.

Со стороны драка неподготовленных людей, подростков, выглядит некрасиво. Угловатые движения тел, слабые удары. Кулаками даже от серии ударов в голову особых повреждений противнику не нанести, если не умеешь. Вроде бьёшь, а эффект – хорошо, если средний. Вот поэтому сейчас на «Ютьюбе» записи реальных дворовых драк показывают в ускоренном темпе. Чтобы неуклюжие движения сделать ловкими, быстрыми, красивыми. Зато если в драке «толпа на толпу» использовать подручные средства, например, цепь от велосипеда, то картина будет чёткая и понятная. Ну или, если ничего нет под рукой, а пацан обнаглел, и нужно конкретно прессануть, тогда главное – свалить его на асфальт, а потом прыгнуть, желательно попав ногами в лицо, но так и убить можно.

Через несколько минут нашего махалова с Жабами подъехали менты. Патруль какой-то. Мы сорвались в стороны. Мои лёгкие разрывались. Блин! Столько бегать! Но только бы не попасться. Я забежал в камыши и провалился по пояс в грязь. Выбираться не стал и вообще притих, потому что мелькнули фонарики. Кто-то из ментов или, хуже того, из Жаб видел, как я юркнул в заросли, и теперь меня искал. Так в грязи я простоял, пока всё не успокоилось, до глубокой ночи.

Моё сознание будто отключилось. Мысль мелькала только одна: «Не попасться!» Когда стало можно, я прокрался до подъезда, поднялся на лифте и ключом открыл дверь. Матушка и младший брательник спали. Я снял мокрую одежду, кое-как вымылся и упал в кровать. Лёгкие болели, я уснул нервным, неглубоким сном.

А наутро пришёл Санёк. Он сказал, что в драке погиб один из Жаб, – белобрысый, тот который, когда ходили в первый раз, стоял с солдатским ремнём. У меня было странное чувство. Я только сейчас понимаю, что с вечера, а именно с того момента, как ударил цепью, я уже знал, что убил его. Но ничего не чувствовал. То ли потому, что я убил врага – наркомана из Жаб. То ли потому, что тогда ещё не понимал в полной мере, что такое смерть. То ли просто от шока. Потом мне сказали, что он все равно бы недолго прожил, он кололся давно, а недавно стал делать это в пах.

Как говорят наркоманы: «Открыл пах, значит, считай, открыл крышку гроба». Колются в пах, когда уже больше некуда. А вены там тонкие, быстро забиваются, и скоро начинается гангрена. И все. Конец котёнку.

Менты особо дело не расследовали. Кому этот отброс нужен? Пацаны сделали вид, что ничего не знают. Может, и правда, не видели. В групповом месилове каждый следит за тем, чтобы между рог не получить, а не за своими корешами. Матрос один раз намекнул, мол, догадывается, кто белобрысого мочканул. Но я не среагировал, и он замолчал. Так что никаких последствий не возникло. Скоро я стал забывать о том, что убил человека.

Раскаянье пришло потом. Сейчас я думаю, что тогда, в 90-х, я не боялся смерти и поэтому не сожалел об убийстве. Я чувствовал и любил единение со своей волчьей стаей и ненавидел чужаков. По таким законам мы существовали все.

Но сейчас… С годами я стал сентиментальным. И теперь иногда мне снятся глаза всех тех людей, которых я когда-то убил. Некоторые из них могли бы жить и по сей день…