Я давно мечтал поговорить с этим человеком. Его роман «Скитальцы» я прочитал лет пять назад. Помню, плакал. Роман поразил меня, затронул самые скрытые струны души. Судьба нас свела недавно на одной из презентаций в Союзе писателей России…

– Что вы думаете о возникшей недавно скандальной ситуации в Доме Ростовых?

– О МСПС мы ничего не знаем – это какая-то тайна. Как масонская организация. Мы ведь о масонах ничего не знаем. То есть для нас, писателей, что есть эта организация, что её нет – едино. Многие думают, что этой организации нет. Миф. Должна быть одна контора – Союз писателей России. И лучше, если она будет маленькая. Десять человек. Этакий верховный совет жрецов, который будет управлять сознанием страны. Поэтому от комментариев воздержусь.

– В уставе Союза писателей написано, что организаций может быть столько, сколько захотят сами писатели? Вы считаете, что это несправедливо?

– Наоборот, как раз я отстаивал всегда это право. Одна, две, тысяча, сто тысяч. От этого литературе хуже не будет. Другое дело, когда писатели разобщены, то это невыгодно им самим. Душа хочет свободы, а плоть желает есть. Когда организация одна, то легче получить какой-нибудь грошик в карман литератору.

– Недавно Путин встретился с театральными деятелями и пообещал им помощь от государства. Теперь президент планирует встречу с писателями. Как вы считаете, разобщённость сильно помешает писателям договориться с главой государства?

– Даже если бы был всего один гигантский Союз писателей, но русский Союз, Президент никогда бы с ним не встретился, потому что внутренне он тайный человек. А общей массе людей внушили, что это русский человек. И они все ждут русского слуха, русского отголоска. Но Путин, как Великий немой, молчит. Он не даёт никаких знаков, что он русский. Совсем наоборот, он сигнализирует о своей нерусское. И это нас, русских писателей, раздражает.

– Каким образом, по вашему мнению, Путин должен был доказать свою русскость?

– Он должен был пригласить русских писателей. Их не так много. Членов Союза много, но есть же жрецы Союза. Их человек десять. Распутин, Белов, Ганичев, Крупин, Бородин, Поляков, Солженицын… Солженицыну сейчас рот запечатали свинцом! Пригласить нужно настоящих писателей! Не таких, как Приставкин, который за всю жизнь написал только одну жалкую повестушку. Не таких, как этот одесский шутник… Забываю всё время его фамилию…

– Вы имеете в виду Жванецкого?

– Точно.

– А что вы думаете о Задорнове? Он из той же компании.

– Задорнов, по крайней мере, раз в десять талантливей. А вот Жванецкий сейчас объявлен писателем номер один и личным другом товарища Путина. Не понимаю, за какие заслуги. Что может вынести Путин из общения со Жванецким? Ровным счетом ничего.

– Вы довольны своей профессиональной судьбой?

– Я при Советской власти не издавался в журналах четырнадцать лет. С 76-го по 90-й год. Сейчас снова я ни в один журнал не могу прийти. Несмотря на всеобщую свободу. Поэтому литературная моя жизнь прошла вне журналов – это очень тяжело. Особенно раньше, когда журналы выходили огромными тиражами, и вся критика ориентировалась именно на журнал. Книги тогда почти не рассматривались. Я не скажу, что моя судьба печальная или тяжёлая, но она однобокая получилась. И мне даже странно, что меня как-то вообще запомнили в литературе.

– Я слышал от некоторых ваших собратьев по перу такие слова в ваш адрес: «Выдающийся писатель»…

– Это убогий комплимент, я считаю… Дело в том, что некоторые мои книги вышли тиражом боже пятнадцати миллионов. Обо мне написано пять кандидатских диссертаций. И меня эта ситуация удивляет – вроде мимо журнала прошёл, а вроде все знают. Многие говорят: «Да ладно ныть. О тебе написано сотни статей. Ты в фаворе был». Книги действительно, было время, расходились гигантскими тиражами: триста – триста пятьдесят тысяч за неделю. Я очень рад, что вкусил сладость больших тиражей. Но сейчас всё по-другому – две тысячи книг у меня расходится за два года. Возможно, это правильно. Во времена Пушкина книги издавались тиражами пятьсот экземпляров, но они воздействовали на определённый слой людей, и этого было достаточно. Некоторые писатели в советское время выпускались двухсоттысячным тиражом, а сейчас их никто не знает. А вот, например, Белов издал «Привычное дело» в журнале «Север», у которого тираж был небольшой для того времени, но вся страна узнала об этом мгновенно. То есть тираж не так уж важен. Он нужен, конечно, для того чтобы писатель мог жить. Но влияние или давление на нацию от этого не уменьшается.

– Вы можете прожить на свои гонорары?

– Нет. Мне очень тяжело. Но я стараюсь преодолеть себя. Я мучаюсь, я воюю с женой. Писатель не должен говорить людям, как он живёт. Это никому неинтересно. С одной стороны, если мы скажем, что живём плохо, нам ответят: «Наверно, вы плохо пишете». С другой стороны, если мы скажем, что живём хорошо, нас упрекнут: «Заелись». В полосу уныния, которая овладела государством, нам не нужно говорить о том, что нас не читают, мало издают. Это нельзя даже произносить. Потому что если у нас будет только сто читателей по всей стране, они разнесут идею, которую мы выразим. Мне плохо, я стенаю, но подспудно всё равно всегда себя навостриваю, что я должен, как пастырь, исполнить свою задачу. И я её исполняю. За роман, который пишу три года, я получаю тридцать тысяч рублей, но душу не переделаешь.

– По вашему мнению, что самое страшное для русского человека?

– Распрощаться с совестью. Я, например, грешный человек. Массу грехов сделал. Но я если даже какой-то грех совершаю, меня потом среди ночи подушка колотит из-под головы.