Крик, снова громкий крик. Коля повернулся на бок и открыл глаза. Динозавр Кот был на месте, под подушкой. Утро.

Плач не утихал, но Коля знал, что это закончится. От громкого звука становилось страшно и хотелось спрятаться. Ребенок плакал на разрыв связок, оглушительно, пронзительно, от сильной боли. Главное – перетерпеть, переждать. Коля уже почти привык, но все же каждое утро ждал, что нянечка придет побыстрее. Иногда она не приходила очень долго.

Сегодня дверь распахнулась почти сразу. Коля увидел няню Валю и обрадовался. Кот тоже обрадовался няне Вале.

Она подхватила плачущего малыша с кроватки и унесла его в пеленальную, прикрыв за собой дверь. Из-за двери запахло завтраком. Остальные карапузы тоже просыпались; кто-то уже сидел в кроватке, кто-то лежал и сонными глазами смотрел на яркие лампы дневного освещения, которые нянечки включали по утрам, несмотря даже на солнце за окном. Коля не пытался вставать сам: ему нравились теплые руки, поднимающие его с постели после сна. Няня Валя была его любимой. Она была большая, ласковая и часто гладила его по голове. В дни, когда она дежурила, каша и суп были вкуснее, а компот слаще.

Колю посадили на привычное место за маленький столик. На завтрак была манная каша, толстый ломоть белого батона с маслом, кусок сыра и какао. Коля хорошо ел. В отличие от большинства, ел сам. Каша была густая, с маленькой яркой лужицей желтого масла в середине тарелки. Эту лужицу Коля съедал первой.

Группа была, как говорили сотрудники дома малютки, «инвалидной»: малыши от полутора до трех лет с набором страшных диагнозов. Коля не знал, что шестеро из десяти так и не научатся говорить, трое не доживут до пятого дня рождения, а мальчик, каждое утро так громко плачущий, страдает от хронической боли из-за неправильно сросшихся костей, сломанных пьяным отцом. Спасает его только болеутоляющее, а на операцию пока нет средств.

Коля и о себе ничего не знал. Не знал, например, что мать оставила его на улице, когда ему было всего четыре месяца. Не знал, что его, полуживого, замерзшего, нашли на лавочке в парке и сдали в полицию. Маму позже нашли, но забрать его она отказалась: содержать сына было не на что, кто отец ребенка, она не знала. По статье 125 главы 16 уголовного кодекса отсидела 6 месяцев, а потом просто растворилась. Двухлетний мальчик с диагнозом гидроцефалия жил теперь в доме малютки. У него был шанс на нормальную жизнь, так как диагноз был поставлен не совсем верно. Ребенок постепенно приходил в норму.

Валентина Ильинична знала, что у Коли почти все хорошо. Дорастет до следующей группы, и инвалидность с него снимут. Пожилая няня жалела его больше других: негоже почти здоровому, красивому ребенку быть брошенным. Коля сообразительный, послушный. Проблем с ним нет: не плачет, ест и спит хорошо, на прогулках не безобразничает. Только все равно никто не спешил его усыновлять: в «инвалидные» группы за детьми редко заглядывали. Няня Валя злилась на заведующего: время шло, шансы быть усыновленным у Коли уменьшались с каждым днем. Брали в основном до трех лет, мало кто за взрослыми приходил. Просила Аркадия Геннадьевича перевести Колю в другую группу, но тот неизменно отвечал, что не может: признавать, что диагноз был поставлен неправильно, не хотелось. Валентина Ильинична всю эту внутреннюю кухню прекрасно понимала: работала здесь с самого открытия. Спорить с заведующим было сложно.

Как и в любой подобной работе, чувства и эмоции у персонала в детских домах и домах малютки со временем притупляются. Ни одно человеческое существо не способно каждый день плакать над каждым сиротой. Валентина Ильинична тоже стала черствее со временем: детки, которые поступали к ним с очень сложными диагнозами, без шансов выжить и вырасти, были работой. За ними нужно было просто ухаживать – да, и она выполняла свою работу хорошо. Она не могла страдать ежедневно из-за каждого пустого детского взгляда, из-за каждого парализованного маленького тельца, из-за незрячих малышей, которых для их же безопасности простынями привязывали к манежам или кроваткам: за всеми не уследишь, а заползет куда не следует, не дай Бог, и покалечится еще больше.

В другие группы часто наведывались усыновители. Раньше все больше иностранцы приезжали. Детей брали разных, и здоровых, и инвалидов. Нянечки радовались, когда провожали детишек за рубеж: свои бросили, хоть чужие вырастут в достатке и заботе. Малышей провожали в разные страны с разными новыми родителями. Были и молодые, и не очень; состоятельные и среднего достатка, со своими детьми и бесплодные. Сейчас усыновляли местные. Реже, меньше, но все же забирали бедолажек. Валентина Ильинична частенько смотрела в окно и видела, как очередного карапуза сажают в машину и увозят. Иногда увозили навсегда, а иногда нет. Бывало, что детей приводили обратно: не срасталось.

Валентина Ильинична подняла детей с горшков, на которые все как один усаживались после завтрака. Одеваться и гулять. Тех, кто не мог ходить сам, вывозили в колясках; коляски ставили в защищенное от ветра место и давали малышам дышать свежим воздухом.

Коле нравились прогулки. Он иногда ходил за няней и просто смотрел по сторонам, сжимая Кота в ладошке. Обнесенная забором территория дома малютки ему нравилась, только было любопытно узнать, что там, снаружи. Коля каждый день прижимался щекой к прутьям забора и смотрел на проходящих мимо людей. Там шли женщины, мужчины, бегали подростки, ковыляли бабушки и дедушки. Он мог очень долго смотреть на прохожих: все были разные. Ему не приходило в голову, что его мама могла быть одной из этих женщин. Что такое «мама» он не знал.

Наталья возвращалась домой после ночной смены. Ночь выдалась беспокойная: три ножевых ранения у парня, острый аппендицит с осложнениями у пожилой женщины, да еще куча всего по мелочи. Полиция, родственники, врачи с нервами на взводе: устала. Шла домой обычной дорогой, не торопясь. В магазин, а потом спать-спать-спать.

Как обычно, по пути проходила мимо местного дома малютки. «Страшное место» – каждый раз одна и та же мысль в голове. Страшное. Хуже больницы, хуже хирургического отделения. Хуже онкологии. Брошенные, оставленные, маленькие, одинокие, преданные. Каждый раз, возвращаясь с «ночи», видела малышей на прогулке. Территория у них большая, жирафики деревянные желтые повсюду, горка металлическая, лавочки, беседка. Кто в коляске сидит, кто сам ножками ходит, палочки с земли собирает, листики. Неизбалованные, не просят ничего: ни игрушек дорогих, ни чтобы кто-то на ручках держал постоянно. Не знают, что такое может быть.

Детей у Натальи не было. У нее вообще никого не было. Родители умерли, замуж так и не вышла. Жила одна в родительской двушке, занималась в свободное время танцами. Возраст к сорока, а семьи нет. Наталья по этому поводу не страдала: ей всегда думалось, что всему свое время. А если время не настанет, так и не настанет. Не красавица, поэтому понятное дело. Удивительно, как часто один человек смиряется с жизненными обстоятельствами и живет обычной жизнью в тех ситуациях, в которых другие бы паниковали, судорожно искали выход, пытались бы что-то поменять.

Наталье ее жизнь нравилась: размеренный быт, сама себе хозяйка, в квартире всегда порядок и чистота; есть друзья, знакомые, с которыми время с удовольствием провести можно. Ничего из ряда вон, все обычно и просто. Денег вполне хватало: зарплата старшей медсестры хирургического отделения областной больницы плюс вечная благодарность от пациентов позволяли не просто существовать от зарплаты до зарплаты.

Каждый раз Наталья видела у забора дома малютки малыша, который стоял и рассматривал людей за оградой. В теплой синей шапочке (осень выдалась холодная, но сухая), в красных варежках, в сапожках с крокодильчиками, мальчик почти неподвижно следил за прохожими. Иногда его взгляд останавливался и на ней, но ненадолго. Ребенок держал в руке какую-то игрушку, которую Наталья никак не могла рассмотреть: что-то зеленое и пластмассовое.

Коля не любил логопеда. Логопед был старый и неприятно пах. Мальчик терялся в его присутствии и отказывался говорить. Его молчание на занятиях воспринималось как еще один знак того, что инвалидность снимать рано. Вот и сегодня после полдника Колю отвели в маленький и душный кабинет Виктора Андреевича. Тот показывал ему какие-то картинки и просил назвать то, что Коля видит. Коля продолжал молчать. Виктор Андреевич доставал маленькую бутылочку из ящика стола, что-то из нее пил, потом старой и высушенной рукой вытирал губы. Терпения ему хватало минут на пятнадцать-двадцать. Положенные полчаса он не отрабатывал; остаток занятия просто сидел в своем кресле и смотрел на стол глазами, в которых любой взрослый человек увидел бы тоску алкоголика. Коля молчал и ждал, когда его уведут обратно. Запах Виктора Андреевича ему очень не нравился. Коту тоже. Сегодня этот запах был особенно невыносим. Кроме того, очень хотелось спать.

Няня Тоня пришла за Колей и, взяв за руку, повела обратно в группу.

– Ты чего такой горячий?

Градусник показал 38 и 6, и Колю уложили в постель, напоив предварительно сладким розовым сиропом.

– Грипп у него, пусть полежит. Температуру мерьте раз в час, мало ли.

Врач ушел, а Коля после сиропа сразу же уснул.

На прогулку его не брали целых десять дней.

Наталья была обеспокоена: малыша в синей шапочке не было видно уже вторую неделю. Странно, но вид этого карапуза у забора вызывал у нее непонятное чувство. Она не могла понять, что это: то ли привычка, то ли жалость, то ли еще что-то. Какое-то сложное ощущение, которого ранее она не испытывала, а, следовательно, описать толком не могла. Малыш внимательно всматривался в прохожих, словно ждал кого-то конкретного. А тут взял и пропал. «Ладно, подожду еще», – подумала Наталья и пошла дальше.

Пройдя какое-то расстояние в сторону дома, она развернулась и решительным шагом пошла назад. Калитка в доме малютки была открыта, и она вошла на территорию, испугавшись своей храбрости. Няня с коляской, сидевшая на лавке у калитки, подняла голову от журнала:

– Вы к кому?

– Я… Да я, собственно… Вы меня извините, пожалуйста… Я не знаю, к кому. Тут мальчик у вас был, маленький такой, в синей шапке… Он всегда гулял в это время, а в последние дни его не видно… Хотела спросить, все ли хорошо…

– У нас тут все почти в синих шапках. И вообще… Вам нельзя сюда.

– Я понимаю… Просто он все время у забора стоял, а тут нет его, я забеспокоилась. Я с работы мимо вас хожу через двое суток. Я медсестра из областной.

– У забора… Аааа, ну да. Понятно. Болеет он. Грипп у него.

– Грипп? А как его зовут? Мальчика как зовут?

– Не могу сказать, не положено. Если хотите, запишитесь к заведующему, поговорите с ним.

– Ммм… Спасибо, понятно. Я позвоню… А может… Нужно что-нибудь? Лекарства там, не знаю… Из питания что-нибудь?

– Да у нас все есть, спасибо. Не беспокойтесь. Просто грипп у ребенка… Позвоните заведующему. Мне детей пора в группу заводить.

Няня встала и покатила коляску к зданию.

Наталья чувствовала себя дурой. Шла по дороге и почему-то плакала. Грипп… Позвоните заведующему… Зачем? Что мне этот мальчик? Ну, пусть грипп, мало ли детей болеет гриппом. Мало ли сколько детей в домах малютки, отказников, сирот – что ж теперь? И чего я реву?

Придя домой, Наталья включила телевизор и посмотрела какую-то дурацкую комедию про подростков. Когда фильм закончился, она поняла, что не помнит из него ни одной фразы.

Коле было лучше. Два дня не было температуры, и они с Котом уже могли гулять по комнате. На улицу все так же не брали, и когда все уходили, а они оставались в группе с дежурной нянечкой, Коля садился у окна и смотрел на осеннюю листву. Нянечки все еще заставляли его пить сироп и горький порошок, и Коля капризничал.

Дверь в группу открылась, и вошел заведующий, которого боялись все нянечки, а с ним какая-то женщина, которую Коля не знал. Заведующий что-то ей негромко рассказывал, а она кивала головой и мяла в руках красивый голубой шарф.

– А вот и Николай, – сказал Аркадий Геннадьевич.

– Как видите, все с ним хорошо, болеет только. Правда, уже температуры нет. И вообще, крепкий он. Редко болеет. Неразговорчивый только. Но они у нас тут все поздние в этом плане, сами понимаете. Заниматься надо со всеми, персонала не хватает. Дети сложные, у каждого своя история. Коля подкидыш, мать на лавке в парке оставила.

– Он ведь слышит, – Наталья поняла, что охрипла от волнения.

– Ну… Слышит. Что же… Вырастет ведь, все равно будет знать, что и почему. Они еще не понимают толком. Не помнят. Он у нас уже полтора года, откуда ему помнить. Совсем мелким привезли. Хотя… У нас больше тех, от кого прямо в роддоме отказываются.

– А мне можно с ним… поиграть?

– Играйте, почему же нет. Через двадцать минут остальные вернутся с прогулки, они будут обедать. Так что двадцать минут у вас есть.

Заведующий кивнул нянечке и вышел из комнаты. Дежурная няня Зина сделала вид, что собирает игрушки в углу комнаты и повернулась спиной к Наталье и Коле.

Женщина подошла к мальчику и посмотрела на него вблизи: темные волосы, голубые круглые глаза. Стрижка по казённой форме. Темно-зеленый свитер. На губе болячка. Мальчик смотрел на нее и молчал. В руке сжимал зеленого пластмассового динозавра. Безусловно, это был тот самый ребенок.

– Кто это? Твой друг? – Наталья знала, что ее улыбка выглядит по-дурацки, но иначе улыбаться не получалось.

– Это твой друг?

Мальчик кивнул.

– Красивый… Как его звать? Рекс, наверное?

Коля молчал и смотрел на женщину. Ему казалось, что он ее уже видел. Она ему нравилась. У нее очень блестели глаза и дрожал голос. Она как будто боялась его, но казалась доброй. От нее приятно пахло.

– Кот, – вдруг сказал мальчик.

– Как кот? Это же динозавр, – засмеялась Наталья.

– Кот.

Няня Зина повернулась лицом к Наталье:

– Динозавра зовут Кот. Это его любимая игрушка. Была у него, когда его нашли. Мы оставили ему. Котом его называть стал почему-то. Ну Кот так Кот.

– Кот, – повторил Коля.

– Кооот, – выдохнула Наталья.

– Теперь ясно. Ну что, показывай, что твой Кот умеет делать…

Няня Валя одевала Колю и плакала. Сегодня плакать было можно. Сегодня это были совсем другие слезы. Наталья Ковалева вчера усыновила Николая и сегодня забирала его домой. Под самый Новый год. Валентина Ильинична и радовалась, и страдала: знала, что будет скучать. Но ведь какое интересное дело: женщина увидела ребенка на улице и привязалась. Бывает всякое, конечно, но чтобы так…

Коля привык к Наталье за пару месяцев. Ждал ее прихода каждый день. Ему было хорошо с ней. У нее были теплые руки, как у няни Вали. А самое главное – она разговаривала с Котом.

Мальчик еще не знал, что скоро начнет называть Наталью мамой. Не знал, что в ее квартире его ждет своя уютная кроватка в отдельной комнате, что просыпаться от чужого плача он больше не будет. Откуда ему было знать, что в школу он пойдет совершенно здоровым, что учиться будет хорошо, что сломает руку в шестом классе, упав с дерева. Конечно, не знал, как и того, что в восьмом классе вдруг обнаружит удивительные способности к математике и его без каких-либо экзаменов примут в престижный вуз. И Наталья не знала, что вся жизнь до этого дня покажется ей таким пустяком.

Новогодние праздники были у порога.

Николай Ковалев, студент четвертого курса, красивый молодой человек с усталым лицом, стоял у окна в своей двухкомнатной квартире. Две недели назад ему исполнился 21 год. Неделю назад он и его девушка Оля похоронили его маму, Наталью Дмитриевну Ковалеву, скончавшуюся скоропостижно от инфаркта. Николай сразу же попросил Ольгу переехать к нему, и она согласилась. Одному было страшно. Оля ходила по квартире неслышными шагами, не гремела посудой, не говорила громко по телефону, ни о чем не спрашивала.

Каждый вечер, после учебы Коля надолго задерживался у окна спальни. Прижимаясь лицом к холодному стеклу и вглядываясь во что-то немигающим взглядом, он страдал от какого-то ощущения, которое ему казалось знакомым: как будто все это с ним было уже, как будто он стоял уже здесь давно и так же искал что-то глазами в темном окне.

Зеленого динозаврика с маминого комода он так и не выбросил, хотя имя его так и не смог вспомнить.