Когда цветы свои ресницы опускают,
из мира грёз уходит наважденье.
В Гудзоне, рыбами проглоченная стая,
икру надежд отмечет в воскресенье.
Не шёпот красок и не ультрафиолет
питает губ сухие заклинанья,
молекулы рождают белый свет
из рам лучей обманчивого зренья.
На Риверсайде ноющая боль
рождает плач камней печальных
и нерв дорог, надорванный водой,
на мост восходит перстнем обручальным.
Зависимости ради и для вас
уйдут утопленников грустные колонны,
сыграет им бетонный контрабас,
и солнце улыбнётся тёмной зоной.
Кулак разжатый выпустит овец
на дно запруд, молчавших безучастно,
пройдёт по космосу слепому наш отец
и ветер снова станет высшей кастой.
Сквозь прерии нью-йоркских площадей
пройдёт Нептун к китайскому буфету,
и щели глаз заброшенных людей
не внемлют впредь толковому совету.
Ведь видят все не то, что говорят,
а говорят, увы, не то, что слышат,
на трафарет из цифр стремятся в ряд
на веточку тепла, к цветущей вишне.
Проглочен ивами удушливый закон,
в зените славы прорванный веками.
Выходит, жизнь всего один наклон —
дыра в стене, в палате с дураками.