Васенька (Кафе «Омар Хайям» на трассе Моздок – Грозный)
Лежать Васеньке было почти удобно. Развилка корней плавно выгибающихся к стволу, ровно легла под спину, а голова покойно пристроилась на выемке в столетней коре дерева. И если бы не странная слабость и проступающий через ткань куртки холод, было бы совсем уютно.
Дорога в этом месте круто поворачивала и уходила в черное ночное пространство. Если бы не движенье, она просто утонула бы в черноте. Но по асфальту прерывистой чередой тянулись огни: к Васеньке белые и желтые, от Васеньки – красные и оранжевые. Там подальше трасса шла в гору, и редкая гирлянда мерцающих огней, слегка извиваясь, шла вверх и пропадала во тьме, словно утекала в невидимый тоннель. Васенька знал, если подняться, из-за горизонта сквозь ветви придорожных деревьев покажется дрожащая россыпь алмазов – огни «приграничного» городка и большого КПП. В это дрожащее в ночи озеро огоньков и вела дорога.
Васенька любил ночную трассу. Ночью не было видно придорожной грязи, не было на обочинах случайных людей, лишних звуков и лишнего движения. Ночью водители, останавливавшиеся в кафе со странным названием «Омар Хайям», были задумчивее, сдержаннее и добрее. Ночью ритм жизни становился размеренным и не таким суетливо-суматошным, как днем. И хотя мать каждый раз ругалась, когда Васенька уходил от кафе к трассе, он постоянно бегал к этому повороту, чтобы посмотреть, как огненный змей очередной автоколонны все ползет и ползет к своему мерцающему в ночи озеру.
Сегодня едва не случилось то, чего так боялась мать. Из-за поворота на обочину вывернул показавшийся Васеньке в ночи громадным грузовик и, кренясь, пошел к кювету. Видно, задремавший за рулем водитель едва-едва вывернул эту махину на трассу, а Васенька в самый последний момент успел прыгнуть к придорожному дереву. Грузовик пролетел так близко и так быстро, что Васеньку словно приподняло воздушной волной. В лицо пахнуло маслом, бензином, разогретым железом вперемешку с запахом горящей резины, вихрем пронеслось облако жухлой листвы, взметнувшейся за горящими габаритами. Через мгновенье грузовик исчез в веренице огней, а Васенька привалился к дереву и все никак не мог отойти от испуга. Он чувствовал такую слабость в ногах, что даже и не пытался встать.
– Вот сейчас посижу немного, и пойду к «Омару», – чтобы хоть как-нибудь приободриться сказал он сам себе вслух и глубоко вздохнул.
Он представил себе, как придет в кафе, горящее разноцветными огнями, как Толстая Дунька крикнет ему из-за стойки:
– Опять на трассу шлялся, вот вернется мать, я ей расскажу.
А потом она кивнет на дальний столик в самом темном углу «Омара» и добавит:
– Иди, там твой дружок приехал, Димедролыч. Я вам там кой-чего припасла…
И он пойдет к столику, за которым, упершись острыми локтями в стол, то ли задумавшись, то ли задремав, сидит Димедролыч. Никто не знал, сколько этому худому, высокому человеку лет, откуда он, где живет и как оказался в «Омаре». Знали только, что он уж много лет работал на большую чеченскую семью, что настоящее отчество его – Дормидонтович, но и оно с легкой руки местного бесшабашного авторитета, который требовал, чтобы его называли эмиром, Герки, трансформировалось в Димедролыча. Почуяв Васеньку, Димедролыч встрепенется и обязательно что-нибудь вытащит из кармана, который по всем понятиям должен бы быть дырявым, но был цел. И появлялись из этого кармана иногда весьма странные вещи. Однажды он вытащил оттуда красивую губную гармошку, вручил ее Васеньке и, сказав лишь одно слово «учись!», весь вечер молча пил. В другой раз из кармана появилась совсем новенькая книжка, на обложке которой было написано «Габриэль Гарсиа Маркес. Сто лет одиночества».
Читал Васенька плохо и поначалу хотел обменять книжку на что-нибудь у Толстой Дуньки, но как-то незаметно для себя начал читать и читал до тех пор, пока не дошел до слов «…ибо тем родам человеческим, которые обречены на сто лет одиночества, не суждено появиться на земле дважды». Книжка кончилась, почти ничего в ней Васенька не понял, но какой-то пряный вкус во рту, какие-то странные звуки в ушах, какие-то непонятные желания терзали его потом несколько дней. Книжку он спрятал под матрас, на котором они с матерью спали в задней комнате, и все время хотел перечитать и почему-то не решался.
Однажды, когда мать уехала в очередной рейс, Димедролыч взял Васеньку в Грозный. Они долго добирались то на попутном «Урале», то на разбитом «ПАЗике», а от поворота на Ханкалу их даже посадили на попутный БТР. В Грозном они пешком добрались до какого-то подземного проезда недалеко от площади «Минутка», и там Димедролыч, стоя у обшарпанной стены и нацепив на нос черные очки, виртуозно играл на своей скрипке. В шляпу, которую Димедролыч никогда не носил, летели монеты и бумажки. Если в кучку денег вдруг вертляво приземлялся доллар, брошенный увешанным аппаратурой иностранным корреспондентом, Димедролыч мгновенно его подхватывал и, задрав штанину, прятал в носок.
Грозный Васеньке не понравился. Большие, холодные, ободранные снарядными осколками и пулями дома, какие-то чужие, молчаливые люди, драчливые чеченские дети, непонятная Васеньке жизнь…
– Ты че, пацан? – высунулось из притормозившей иномарки носатое, усатое полузнакомое лицо. – Смотри, блин, замерзнешь…
«Да, пора идти, – подумал Васенька. – Мать, может быть, уже вернулась…»
Когда мать возвращалась трезвой, она привозила ему какой-нибудь «гостинец», кормила, отводила в душ, а потом они лежали на своем матрасе на чистой простыне и тихо разговаривали. Мать подробно описывала ему поездку: с кем и на какой машине ездила, что видела, какой на этот раз попался дальнобойщик или военный.
Иногда она приезжала в разодранном платье, с синяком под глазом и ссадинами на теле. В такие дни она уходила в душ одна, потом молча ложилась спать и не вставала сутками. Васенька носил ей еду и чай, но она лежала, уткнувшись в стенку, и еда могла простоять нетронутой целый день…
Чаще мать приезжала пьяной и веселой. Она засовывала в Васенькины карманы какие-то мятые деньги, громко смеялась и требовала у Толстой Дуньки выпивки «на всех». Потом, правда, смех обязательно переходил в бурные рыдания; обливаясь слезами, мать обнимала Васеньку и рассказывала ему, как они хорошо жили раньше. Какая шикарная у них была квартира, была своя машина и даже дача за городам. И один раз они даже ездили на море, «на курорт». Что такое курорт, Васенька себе слабо представлял, но кое-что из туманных материнских рассказов словно брезжило у него в памяти: какие-то янтарные шторы на окнах, белая блестящая ванна и женское смеющееся лицо, обрамленное седыми волосами. Бабушка… Что произошло потом, и почему они с матерью оказались в «Омаре Хайяме», он не помнил, а мать не рассказывала. Как не рассказывала даже в пьяном бреду, кто и где его отец. И видя, как мать уезжает то с военными на БТРе, то с водителем какой-нибудь громадной фуры, Васенька решил, что отец его, скорее всего, дальнобойщик.
Дальнобойщики ему нравились, хотя попадались среди них всякие.
Давно, когда он был еще маленьким, один толстый лысый водитель КамАЗа дал ему пирог, и Васенька, откусив кусок, вдруг почувствовал, что рот его разрывается на тысячу кусочков и горит огнем. Сквозь слезы, заглатывая воздух, он смотрел на ржущего шофера, а тот показывал ему жгучий перец, который засунул в пирог. Сжалившись, он подал наконец стакан воды, Васенька с жадностью глотнул, но и тут был подвох: в стакане оказалась водка.
Толстая Дунька увела его на матрас, сунула в руки стакан ледяного сока, и сквозь стенку он приглушенно слышал, как она скандалила с толстым дальнобойщиком…
Но вообще дальнобойщики были людьми веселыми и добрыми. Васенька часто сидел около них и слушал их разговоры о машинах, об авариях, о войне, бандитах и бабах. Зачем нужны бабы, Васенька узнал довольно рано, поскольку в заднюю комнату частенько заходили отдохнуть пропахшие бензином и перегретым железом мужчины, и нередко к ним приходили женщины, днями и ночами крутившиеся у «Омара»…
В свои года Васенька не знал многое из того, что знает всякий домашний городской мальчишка, но и знал он такое, чего не знает иной взрослый человек, живущий по кругу: «работа, семья, друзья, работа…»
Подвыпив, Димедролыч часто говорил ему: пока у тебя есть цель – ты человек!
У Васеньки в жизни было несколько целей: накопить денег на свой КамАЗ, «сдать на права», уехать из Чечни и разыскать отца. Из историй, увиденных им по телевизору в зале «Омара», он узнал, что это вполне возможно и даже очень вероятно. Мало того, в этих историях потерянные в детстве отец, мать или брат были рядом, но не знали об этом, и только счастливый случай открывал правду… Часто лежа по ночам один на своем матрасе и глядя на проплывающие по потолку полосы света от пролетающих мимо «Омара» фар, Васенька мечтал о том, как на одной из запыленных шикарных фур приедет к нему потерянный отец…
Словно сквозь сон увидел Васенька, как к обочине, вывалившись из потока огней, подкатила обшарпанная «скорая». Из нее вышли люди, и невыспавшийся красноглазый доктор в мятом халате наклонился над ним.
С милицейского «УАЗика» направили к дереву свет фары, и доктор сквозь прорехи в куртке увидел что-то синеватое и скользко-красное, а в полуразорванных штанинах джинсов белую торчащую кость. Васенька почувствовал, что его трогают за руку, расстегивают куртку.
Пожилой милиционер-чеченец вопросительно смотрел на доктора, и тот, повернувшись, наконец, без слов покачал головой. Милиционер сразу ушел куда-то в тень, и Васенька услышал его голос и голос Толстой Дуньки:
– Василий Купцов. Нету отца-то, а мать-то уехала только что, ах ты Боже ж мой… – и Дунька заплакала…
Васенька вдруг увидел, как, аккуратно объехав «скорую», к обочине прижался огромный и весь расцвеченный огнями, словно в рекламе кока-колы, грузовик с эмблемой «Мерседес» на радиаторе. Сердце Васеньки застучало, когда в кабине грузовика загорелся свет и веселый большой человек с водительского кресла призывно махнул ему рукой. Васенька почувствовал вдруг необычную легкость и, наконец, поднялся. Он легко открыл дверцу и полез в кабину. Он сразу все понял: Отец приехал за ним! Отец положил теплую сильную руку на Васенькину голову и одними глазами спросил: ну, едем?
Ни милиционер, ни доктор, ни Толстая Дунька, ни даже только что подбежавший, страшно запыхавшийся Димедролыч не видели разноцветного грузовика. Они видели, что Васенька вдруг улыбнулся, легко вздохнул и закрыл глаза.
Грузовик взревел, трубно прогремел клаксоном и, сорвавшись с места, влился в огненный поток проходившей колонны…
В эту секунду душа Васенькина отлетела…
В рай, разумеется.
Когда едешь одной и той же дорогой в пятый и седьмой, и десятый раз, многое перестаешь замечать. То, как нервно оживлены бойцы и офицеры за минуту перед тем как колонна тронется из «отстойника» в сторону Чечни, то, какими взглядами провожают колонну остающиеся, как в полудреме придерживаются за «Зинку» – зенитную установку – бойцы в кузове «Урала», как изрешечены пулевыми дырками дорожные знаки по обочинам. Перестаешь ждать нежданных выстрелов из проплывающего за окном перелеска… Зато начинаешь видеть то, чего не замечал раньше.
В бегущем мимо поселке рядом с разрушенным домом спрятался за высокий забор из красного кирпича роскошный особняк с иномаркой, выглядывающей из-за ворот. И сразу мысли: как же так – война, разруха, а вот такой дворец… На окраине поселка отара овец, и чеченский пацаненок с прутиком в руках провожает с нечитаемым выражением глаз нашу колонну. И другой поворот в дорожных раздумьях: что этот пацаненок вспомнит через десять, через двадцать лет о сегодняшнем дне? Полные тетки в темных платках с сумками и узелками у безымянного перекрестка дожидаются попутного автобуса совсем как где-нибудь у нас в российской картофельной глубинке. Ребятишки гоняют мяч во дворе заново покрашенной школы. На растяжке над дорогой порванный ветром призыв «Все на рефере…» И хочется верить, что мир вот он – в двух шагах.
Но… На горизонте, на фоне сиреневого хребта хищной стрекозой покажется вдруг боевой вертолет, выписывающий над чем-то или над кем-то круги, мелькнет на обочине табличка «Мины», переведешь взгляд на тарахтящий впереди БТР и понимаешь: еще нет, еще всякое может случиться…
Дорога тянется и тянется под вой колонны, взбирается на холмы, петляет по улочкам поселков, взбирается на взорванные, а потом восстановленные горбатые узкие мосты-калеки через Сунжу, через Аргун, через быстрые безымянные речушки.
Путешествие на раздолбанном «Урале» по раздолбанным дорогам, как ни странно настраивает на философский лад. Полуразрушенный дом, сгоревшая легковушка в кювете, брошенное, поросшее бурьяном поле – опять и опять наводит нить мысли на все те же вопросы, на которые почти невозможно ответить. Почему так легко было вывести из состояния покоя целый народ, почему так просто люди взялись за оружие и начали стрелять во вчерашних соседей? Почему так быстро озлобились, пришли в дикое первобытное состояние? И чего добились? И как жить дальше, если обе стороны думают о нанесенных обидах и во всем винят друг друга? А как быть тем, в чьих жилах течёт кровь двух народов?..
В кадре панорама небольшой вертолетной площадки. Два вертолета застыли большими зелеными беременными стрекозами. У края площадки на скамейке сгорбился журналист. Он пишет что-то в свой блокнотик. Часовой у вертолетов с любопытством поглядывает на него, шагая под застывшими винтами.
Голос за кадром:
Что заставляет людей перемещаться по свету? Никто не знает. Снова и снова все новые Ясоны и Одиссеи отчаливают от своих берегов. Отчаливали и будут отчаливать, пока существует хомо сапиенс. Каждый за своим золотым руном надежд, денег, славы, в результате расчета или в порыве безумства, по приказу тоски или гордыни. Все эти причины – правда, но не вся правда.
Какое золотое руно в который раз поманило меня на Кавказ из повседневного спокойствия в надрывающую душу беду? Поехал ли я за новыми ощущениями, чтобы отдраить, отскоблить потускневшее восприятие жизни, за новой философией, которой требовала душа, или позвало меня в этот опасный путь банальное журналистское честолюбие, или всё же вновь и вновь убегаю от самого себя и тайных своих желаний, которых и сам не понимаю, в затаенной надежде встретить отца – не знаю. Сам ли я принял такое решение или неведомый император, разглядев мое дерево зинь, заставил меня отправиться в путь, – не знаю…
Наверное, это формула жизни: «Человечество – вечный странник, который забыл, откуда идет, не знает, куда и его все время мучит вопрос: зачем?»
