Следующие несколько дней я то скитаюсь по улицам, то сижу в своей лишенной тепла квартире. Времени больше не существует. Оно перестало быть стаей птиц, жаждущих лететь вперед в неизвестность. Оно замерло и остановилось, как нечаянно упавшие и разбившиеся о землю часы.

Вчера за ужином она была обворожительна: в приглушенном свете ламп ее шелковистые волосы походили на яркий огненный цветок, окутывающий лицо янтарным блеском. Ее мягкий образ излучал неуловимую энергию мягкого очарования, аквамариновые озера глаз светились добротой и лаской. Мне она виделась нежной феей с чарующе мягкими руками и плавной линией плеч, волшебницей, явившейся из заветного сна.

Заиграла музыка. Видимо, в ресторанчике напротив был праздник. Полуобернувшись, Кира украдкой взглянула на меня и тут же опустила глаза. Я сразу заметил перемену в ее лице: оно сделалось бледным и пустым.

– Что не так? – с опаской спросил я.

– Человек, который был мне дорог… – начала она и тут же потянулась к бокалу с вином.

Я смотрел на Киру очень внимательно, пытаясь по лицу прочесть ее эмоции.

– Что с ним?

– Он пропал, – заключила она и опустошила зараз полстакана.

– Тогда, в парке, ты подумала о нем и поэтому была такой печальной?

Она посмотрела на меня изучающе, но взгляд тут же погас.

– Да… – подтвердила Кира и допила остатки вина. – А теперь пойдем посмотрим мультики, малыш. Прошлое не должно касаться сегодняшнего счастья.

Когда мое тело стало тридцатилетним, я не нашел в себе сил вернуться к ней. Макс и Кира… Внутри бушевала злоба и презрение к ним обоим.

Нужно привести мысли в порядок, самое лучшее – отправиться на прогулку по городу. Метро. Преодолев толпу людей, прохожу через мигающий красным и зеленым барьер, не спеша встаю на ступеньки, они несут меня вниз. Вокруг кипит жизнь, дети толкаются, обеспокоенные мамаши пытаются их успокоить, люди в костюмах бегут вниз и задевают меня плечами, старые леди в устаревших и выцветших шляпах с брошками смотрят на всех бесцветными глазами… Сейчас мне малоинтересно, что происходит вокруг, покорно спускаюсь на самое дно подземки. Под тусклыми лампами малоосвещённого вагона я проживаю несколько минут и тут же забываю о них, как только выхожу на станции «Невский проспект». Подъем наверх, и солнце безжалостно бьет в глаза лучами, будто призывая поднять лицо к небу. Оно хочет, чтобы я обратил на него внимание. Вместо этого надеваю очки, теперь мир выглядит мрачным и неприветливым. Прохожу мимо канала Грибоедова, «Дома книги», и направо. Улица Большая Конюшенная, заворачиваю во двор, поднимаюсь по лестнице и звоню в дверь. Спустя несколько минут мне открывает пьяный Крузенштерн. Он протирает глаза и щурится от рассеянного по парадной дневного света.

– Можно войти? – спрашиваю я.

Несколько секунд он все так же щурится и ничего не говорит.

– Я к Мари.

На его лице читается понимание.

– Проходи, она где-то тут.

В предбаннике обуви не очень много, но все же больше, чем в обычной квартире. Делаю вывод, что поэты не только читают стихи, но и остаются тут после своих вечеров. Наверное, не все могут уйти, а хозяин довольно гостеприимный. Интересно, когда Кира приходила сюда, пользовалась ли она радушием Крузенштерна?

В комнате на подушках лежат поэты, внимательно присматриваюсь: среди них нет Мари. Похоже, она дома. Делать тут больше нечего. Выхожу из большой комнаты и сталкиваюсь с ней в коридоре. Волосы чуть взъерошены, размытый макияж и красные тонкие полосы от подушки выдают следы веселой ночи. Кажется, она вышла из комнаты Крузенштерна. Эта женщина не перестает удивлять меня.

– Он сказал, что ты тут и ищешь меня, – сообщила Мари и достала пачку сигарет.

– Ага, – произношу я и пытаюсь не выказать удивления.

На ней ничего нет, совершенно голая поэтесса стоит передо мной и без всякого стеснения прикуривает от спички сигарету. Только тоненькая белая линия трусиков обвивает ее бедра.

– Чего ты удивляешься? – спрашивает она. – Я птица вольная.

А действительно, чего это я удивляюсь? Все верно. Но сейчас я зол на Киру и мне нужно утешиться. Слава богу, я встретил Мари, теперь просто возьму ее с собой и уведу. Уверен, она легко согласится.

– Хорошо, малыш, пойдем, только сначала позавтракаем.

Так я нашел поэтессу и провел с ней еще несколько ночей.

Моя жизнь изменилась.

В семьдесят пять я ходил играть в шахматы с соседом снизу.

В семь – наслаждался парками аттракционов и мороженым.

В сорок – сидел дома и ненавидел весь мир, однако понимал, что кроме себя злиться не на кого.

В двадцать – ходил на тусовки и танцевал в клубах. Или шлялся по барам с поэтами и музыкантами.

Моя темноволосая подруга Мари… Как-то раз она спросила меня, почему я часто пропадаю на несколько недель и подолгу не беру трубку.

Что я должен был ответить? Что тело по каким-то непонятным мне причинам меняется само по себе? Что у меня открылась не известная ни одному врачу болезнь?

Пришлось врать. Командировки в Москву и все такое. И тогда она спросила:

– Возьмешь ли ты меня с собой?

Этой ночью мы почти трезвые стоим около молоденького проводника с реденькой полоской усов и договариваемся о поездке в столицу. Мужчина явно не уверен, он колеблется и постоянно смотрит в сторону, будто нас могут подслушать.

– Приятель, деньги лишними не бывают, – говорю я, многозначительно улыбаясь.

Он все еще не знает, что делать: его глазки быстро оглядывают нас с Мари и останавливаются на моем лице. Теперь он смотрит в упор, и я понимаю, что парень созрел для предложения. Тянусь к карману, и вот уже в моей руке несколько спасительных бумажек. Жадный взгляд пожирает их, но ничего не происходит. Тогда я достаю еще одну и твердым голосом произношу:

– Согласен?

Лицо проводника принимает дружелюбное выражение: он берет деньги и делает приветливый жест рукой.

– До Москвы мое купе – ваше. Только пока поезд не тронется, не показывайтесь никому на глаза.

В купе душно и грязно. Около нас стоит небольшая дорожная сумка, из которой высовывается пара вонючих носков. Одним толчком ноги отправляю сумку под кровать. Мари задернула занавеску: стало чуть уютнее. Мы садимся на нижнюю полку и ждем отправления.

– Я уж было подумала, он испугается, – шепчет мне спутница. – Желторотый такой, смешной… Глазки бегали по мне, а в глазах светились жадные искорки.

– Перед тобой не устоять, – убежденно говорю я и подсаживаюсь к ней чуть ближе. – Да и сумма была приличная.

– Ты правда так считаешь, дорогой?

Вместо ответа я целую ее в губы.

Заниматься любовью под стук колес крайне приятно: мы были вне времени, все растворилось в нескольких минутах блаженства и камнем ушло на дно памяти. Эти часы пронеслись так быстро, что я не смог уловить в ее движениях и шепоте любви. Когда все закончилось, она показалась мне чужой и далекой.

Мари приподнимается на локтях и садится на кровать. Сквозь щель занавески в купе просачивается желтоватый свет и падает на ее плечи, лицо объято тенью.

Мне видится моя неясная Кира. Драгоценная и незабвенная. Но я зол. Слишком зол на нее, чтобы вернуться и простить. С Мари все иначе. Мы изначально не встречались и ничего друг другу не обещали. Нас связывает только секс. По крайней мере, я так думаю. Что касается привязанностей и чувств Мари, я полагаю, для нее это только приключение. Короткий миг, которому суждено было вспыхнуть, чтобы однажды погаснуть и исчезнуть совсем.

Мы поселяемся в небольшой и довольно светлой квартирке недалеко от Воробьевых гор. Моему другу она досталась в наследство, и теперь он может не забивать себе голову ипотекой на 20 лет. Когда у человека есть свой угол, ему живется куда проще. Приятель много работал и часто уезжал. В этот раз на конференцию в Казань. Он покинул столицу на неделю и любезно разрешил мне пожить в уютной квартирке. От недели оставалось четыре дня. Несколько суток с Мари.

Боюсь ли я проснуться в другом возрасте? Нет. Мне плевать настолько, что я просто живу и даже не пытаюсь что-то решать. На все воля случая.

В благодарность за квартиру Мари ставит на кухню фикус, а я покупаю соковыжималку. Мы живем как в капсуле. Затворничество и бесконечные фильмы. Я закрываю шторы, и лицо женщины исчезает. Она стоит голая и так напоминает Киру, что невозможно сдержаться. Вечером с наступлением сумерек мы периодически выбираемся в город. Бары с их вечной ночью. Лицо Марии – темное пятно, окруженное пышным силуэтом вьющихся волос.

Я живу будто со своей женщиной. Однако по утрам, когда лучи солнца будят нас, я сонный тянусь рукой к мягкому телу и обнимаю его до тех пор, пока мои слипшиеся ото сна глаза не раскрываются.

Тогда медленно сквозь остатки снов ко мне приходит осознание, кто передо мной. Не та юная и заботливая, а уже увядающая и часто напивающаяся поэтесса.

– Что у тебя с лицом? Ты несчастлив? – воркует она и обхватывает мои тощие бедра руками, затем взволнованно смотрит мне в глаза и спускается вниз.

– Все в порядке? – огорченно спрашивает она после нескольких минут бесполезных усилий.

Мои мысли далеко, я не здесь и не с ней. При свете дня нелегко мысленно стереть черты лица женщины и нарисовать поверх кожи совершенно другое, обожаемое мною лицо. Сложно вообразить, будто Мари – это Кира. Моей временной спутнице лучше не знать о моих истинных предпочтениях. Она старательна и совершенно не виновата в том, что я люблю другую женщину.

– Я еще не проснулся, Мари. Утром у мужчин все сложно…

– Но не в двадцать-то лет? – удивляется она, обиженно поднимается и быстро идет на кухню.

Встаю с постели, заглядываю в кухню – она уже беззаботно выжимает сок и напевает какую-то мелодию. Мари, пожалуй, самая эмоционально неустойчивая женщина, которую я когда-либо встречал. Женщина-океан под капризным небом.

В душе, наконец, остаюсь один. Под струями воды мне кажется, будто жизнь не такая, какой должна быть, будто это не моя жизнь, а чья-то другая. День проходит как-то однообразно и совсем бестолково.

Когда на город опускаются сумерки, Мари включает свет и тянет меня к кровати. Черты ее лица скрыла ночь, Мари опять прекрасна.

– Ложись, – говорю я.

Зажигаю свечу и ставлю далеко от нас, около окна, выключаю свет и иду к кровати.

– Ты сегодня в ударе, – воркует женщина.

Задумчиво провожу рукой по ее широким бедрам. У нее сын, где-то в Питере, где-то с бабушкой.

Спустя день мы уезжаем. На холодильнике поэтесса оставляет записку с красиво выведенными буквами: «Спасибо за эту „горящую путевку“ в рай».