Часть I
Евгений

Если ты родился и вырос в городе ливней и сквозняков, утро редко бывает добрым, но сегодня погода – меньшее из зол. Моя голова кажется мне грецким орехом, а пробуждение – молотком.

Хрясь!

Добро пожаловать в боль.

Открываю глаза. Вижу лицо человека, с которым пришлось делить ночь. Пухлые губы его похожи на напомаженные алые лепешки, щеки кажутся выжженным летним полем с торчащими иглами небритой сухой травы, нос по форме напоминает бугристую картошку.

Из-под одеяла торчит грубая, будто неживая, вырезанная наспех из дерева нога. Ступню венчают длинные, толстые, чуть желтоватые ногти.

Макс прижимает меня к стене – огромный, липкий. От него воняет. Центром картины является его голый зад.

Со всей возможной осторожностью встаю. Медленно, так, чтобы не разбудить Макса. Перешагиваю тушу. В голове шумит, мир кружится, неловкая попытка удержать равновесие на краю дивана заканчивается полетом на пол. Ушибленное колено мало меня заботит, главное, чтобы храп великана не перерос в реплику «Привет, дружище». Я этого совсем не хочу.

Однако Макс продолжает спать, а его храп всё больше напоминает землетрясение с эпицентром в моей голове. Боль усиливается. Тошнит.

Некоторое время продолжаю смотреть на друга, не в силах пошевелиться. Какой же он здоровый! Макс – ярый поклонник сетей фаст-фуд. Все эти многочисленные складки на его боках заставляют меня вспомнить студенческие времена, когда меня угораздило поработать в парочке таких «ресторанов». Опыт не прошел даром, теперь я предпочитаю обходить их стороной, в том числе желая забыть улыбчивую, лживую внутреннюю кухню.

Спасибо, что без сдачи. Ждём вас снова.

Вот что я… ненавижу.

Но не таков был Макс. Несмотря на мои насмешки над его весом, ежедневные завтраки в чертовых забегаловках так и продолжали оставаться ритуалом. Этаким утренним кофе. Казалось, избавить его от этой зависимости невозможно, на все мои заверения «Эту дрянь есть нельзя!» жирдяй только скалился в широченной улыбке. Но именно благодаря мне походы за чизбургерами сократились до трёх в неделю – помог случай.

Однажды Макс нашел у меня весы. Новые. Электронные. Точные. С функцией измерения процента жировой ткани. С дизайном, роднящим их с магазинами «Эппл» и автомобилями «Порше». Венец технической мысли, они измеряли вес с точностью до грамма за три секунды. Им бы ещё уметь в нужный момент соврать.

Остатки прибора разлетелись по всей комнате.

– Подойди к зеркалу и повтори это ещё раз, – ответил я, рискуя лишиться ещё и зеркала.

С тех пор он старался блюсти хоть какую-то диету, а я не держал весов.

Возвращаюсь в настоящее. Вчера мы здорово повеселились. Помимо головной боли и стойкого запаха перегара этот факт подтверждали многочисленные лужицы на полу. Я вляпался в одну из них при падении.

– …, – матерюсь я сквозь зубы. Я грязен. Мне нужно в душ.

Рывок, непонятно зачем застываю посреди коридора, поворот влево… повсюду следы веселья: разбросанные полотенца, бутылки, окурки – часть из них в пепельнице. Сверху – недокуренный косяк. Зеркало треснуло.

Мыть придется всю квартиру. Но лучше сразу сделать ремонт. Или снести всё здание к чертям и отстроить заново.

Дохожу до ванной. Мягко тяну на себя дверь – главное, не издавать шума, чтобы Макс не проснулся. Пахнет лавандой, мёдом, ещё чем-то. Запах как в магазине, торгующем парфюмом. От него мутит.

Встаю на шершавый поддон душевой кабины – мне нужно привести себя порядок раньше, чем очнется мой друган-боров. Раньше с ним разговаривать у меня нет никакого желания.

И снова теряю равновесие: цепляюсь за штору, она скользит меж пальцев. Не выдерживают петли… я грузно плюхаюсь вниз. Ложусь. Закрываю глаза. Пять минут спокойствия и тишины – вот что я хотел. Я их получу. Некоторое время лежу. Затем нащупываю ногой рычажок, толкаю вверх.

Вода бьёт мне в лицо.

Вот так. Наконец я полностью расслаблен, даже могу искренне улыбнуться.

Но пару минут спустя в мою голову закрадывается одна навязчивая мысль, такая, с которой несовместима гармония: а не было ли у нас чего с Максом? Открываю глаза: в них застыл ужас.

«Для нормального мужика это целая трагедия», – твердил мне отец. Я верил. Всё-таки он был военным, полковником, ему вообще положено было верить. В подобных семьях обычно так – отец говорит, а ты отвечаешь «Есть!». Пусть не вслух.

И я верил. Ровно до тех пор, пока не прогулял уроки и не вернулся из школы чуть раньше. Мать была на работе, а папаша как раз подыскивал новое место – попал под сокращение. Наверное, поиски его длились слишком долго. Наверное, он отчаялся. Наверное… Как бы то ни было, в моём детском сознании не умещалась та сцена: генерал, из тех, что изредка у нас бывали, пристроившись к отцу сзади, отчаянно долбил того в задницу. Он пыхтел и охал так, будто шли последние секунды его жизни, а дальше только инфаркт и гранит с оградкой. Я ничего не сделал. Ничего не сказал. Я шмыгнул в прихожую быстрее, чем они успели меня заметить. А отца вскоре восстановили на службе.

Мне было шестнадцать. И когда я в очередной раз услышал слова про нормального мужика и трагедию, то, не в силах жить среди лжи, через месяц уехал из отчего дома. Так что учиться самостоятельности я начал рано. Денег ни у матери, ни у отца-педика с тех пор не брал. Пришлось зарабатывать.

Кроме того, преуспел и с девушками – можно сказать, пользовался популярностью. Достаточно было совращать их красиво. Даже после быстрого секса в парке любезно подвези её до парадной и шепни пару слов. Оставайся галантной скотиной, они это любят. Я почти никогда не сомневался в себе, разве что с очень красивыми и недоступными на первый взгляд стервами. Но сдавались и они.

И если сегодня произошло нечто вопиющее, то моя самооценка пошатнется.

Но я не говорю этого вслух. У меня инстинкт самосохранения.

Сидя под душем, я силюсь ответить на ребром поставленный вопрос: было или нет? Я ничего не помню.

Я бы сидел так вечность, если бы не протяжный крик: «Же-е-ня-я!»

Моё имя.

Не хочу откликаться.

Не горю желанием идти в спальню: «Спи, Макс, усни. Не нужно нам разговаривать». Но вопрос требует ответа. И я иду на свою Голгофу.

Причина моих терзаний сидит на розовой простыне в голубую ромашку, той самой, выбранной Кирой 3 литра спиртного назад. Воспоминание о ней, ускользнувшей от меня, пославшей мои признания в тартарары, заставляет мой лоб наморщиться ещё сильнее.

– Дружище, – тянет Макс, расплываясь в улыбке, – ты чего руки напряг? Драться собрался?

Я и не заметил, что сжал кулаки.

А он уже рядом. Возвышается надо мной.

– Макс… – начинаю я неуверенно, – скажи, ты помнишь что-нибудь из вчерашнего?

Друг хмурится.

– Вроде да. А ты разве нет?

Похоже, Макса ничто не смущает.

– Мне кажется, что помню. Но не всё.

Макс тоже силится вспомнить, да так, что от усилий вдруг становится похож на свою собаку – у неё тоже не морда, а сплошные складки кожи. Он так любит этого пса, что не водит домой женщин. Последняя его пассия была изгнана за истерику, дескать, ей показалось, что собаку любят больше, чем её. Что же, так и было. С тех пор я ни разу не слышал о женщинах в его постели. И это наводило на определенные мысли.

Но я не говорю этого вслух. У меня инстинкт самосохранения.

Лицо моего приятеля светлеет.

– Раз в твоей голове дырка, я смогу быстро освежить эти воспоминания. – С этими словами он садится на диван.