Санаторный комплекс, обособленный неизвестной благостью, расположился в уютном распадке горного хребта, красиво сбегающего в море. Искрящаяся, в теплых еще солнечных лучах, бирюзовая гладь моря настойчиво требовала участия в сказочной идиллии, и отказать ей в этом не удалось бы даже самым отпетым сторонникам общений за карточным столом, или есть еще одна известная категория – любителей общения в застольях. Из наблюдения за пестрым контингентом нашего дома отдыха: и те, и другие сегодня сдались.

Благодаря редкому взаимопониманию, или, если попасть на прагматика, чудодейственному взаимодействию небесных и земных сил, могла произойти такая встреча. Она осталась в памяти стойким напоминанием витающего вокруг каждого из нас чуда, которого не ждешь, но которое оставляет в глубоких тайниках сознания надежду до самой последней возможности.

В первой декаде осени эти места отмечены печатью тихой печали по жаркому прошлому. Остановиться бы в этом, достойном благородства состоянии, да не испытывать на уязвимость созревшие ценности, но куда деться от постулатов прогресса – совершенство бесценно постоянным обновлением. Твоя радость, умноженная временем, приобретает иные формы – она-то и способствует сохранению закона извечного круговорота.

Подошвы хребтов ласкались в усыпляющем накате волн, оставляя место парящим под солнцем языкам отмели. Немного поодаль расположились ведомственные постройки с геометрическими рядами деревянных лежанок. Подавляющее большинство быстро приобщается к благам цивилизации – здесь всегда очень много народа. Разнокалиберные торсы, далекие от комплексов своего содержания /решусь назвать их курами-гриль/ целенаправленно, в той же механической последовательности, оттеняли красками иллюзорной красоты безнадежную мертвенную бледность. Да и что может сотворить отдых, в сущности, миг в безнадеге нескончаемых забот?

В сторону, чуть поодаль на дикой отмели, не тронутой участием человеческого разума, в гордом одиночестве застыло несколько фигур. На расстоянии, умышленно выбранном для единения с самим собой, они, со всей вероятностью, предавались мыслям, не желая иметь постороннего раздражителя. Казалось, это люди, особенно уставшие от суеты скоплений больших поселений, может быть, шумных производств. А что вероятнее всего, обремененные какими-то душевными терзаниями. Не все кажущееся с лету одним, перестает быть таковым при более тщательном подходе. В нашем случае все оказалось подверженным навязшим в сознании законам пресловутого человеческого общежития.

Со стороны массы позирующие одинокие фигуры удостаивались пренебрежительных взглядов: «Кто не с нами – тот против нас» – мы их опустим. Но вот одна из них, явно в другом смысле магнитила взгляд предающихся убийственной неге. На отвороте головы, как-то еще стараясь соблюсти такт, они косились на совершенство женского образца. В предвзлетной позе лебедя, она исключительно в восходно-закатной фазе светила, горошком купальника создавала определенный комфорт для глаз. И так повторялось с полмесяца, пока свежая плеяда вновь прибывших не влилась в компанию немых созерцателей.

Одни уезжали, удовлетворенные побывкой, со снимками, пополнившими тематические коллекции собственной персоны, другие насыщали лежанки теми же элементами поиска, рождая цветные несовершенства под покровом безжалостно обжигаемой кожи.

Ее тело, в отличие от гриль-подпалины, на глазах превращалось в шоколадный образец. Стройность, подчеркнутая цветом, в сочетании с классическими пропорциями, вызывала откровенное восхищение, теперь и за обеденным столом. Все уже знали ее имя. Звали ее необыкновенно сказочно – Ассоль. Общение с ней обычно заканчивалось на уровне реплик. Не один, и не два курортных ловеласа разбили лоб о глыбу ее неприступности.

Истинная Ассоль, в лучших традициях Грина, неслышно входила в обширную столовую, вечно гудящую пустословием. С ее появлением, как по мановению невидимого режиссера, все пространство замирало и молчало до поры увлечения Ассоль едой. Можно догадаться, о чем возобновлялось застольное словоблудие. Строились версии о ее высокой принадлежности, но тут же разрушались практическими рассуждениями знатоков элитной сферы.

– Не порите горячку, сударь, отпустят вам этакую кисочку на растерзание быдлу, да еще в среднестатистический дом отдыха. Места, да, королевские, но сервис, обслуга – доисторическое прошлое.

При всем, обращение «сударь» звучало далеко не в лучших традициях буржуазного этикета, скорее издевкой.

Ассоль красиво насыщалась едой и неслышно пропадала. Возможно, кто-то и интересовался ее бытом вне пляжного моциона – об этом пересудчицы на общий суд не донесли. Надо полагать, жизнь ее протекала вне доступа праздных толкователей.

Приходило очередное утро, за ним день – все повторялось в завидной последовательности. С ее появлением я впервые так глубоко осмыслил возможности гармонии души и тела.

Искрящееся море в сочетании с небесными силами подарили мне то, без чего природа, – в лучшем случае, удачно схваченный сюжет с картины одаренного художника. Впервые так реально я увидел роскошную растительность субтропиков в милосердной перспективе человеческого разума.

В скоплении отдыхающих обязательным атрибутом юга мелькают знойные красавцы, выхватывая из их рядов достойные образцы – Ассоль оставалась одна. Не уверен, мой ли только избирательный мозг смог уловить легкую перемену в ее поведении с последним пополнением, или кто-то пошел еще дальше. Об этом мог бы рассказать случай, либо оно осталось бы тускнеющей со временем загадкой моего воображения.

До сих пор она стояла лицом к морю, хотя довольно часто его простор неуютно волновался морским свежаком. Утренний ультрафиолет красил нежные обводы плеч – до болезненного хотелось прильнуть к их совершенству в едином поцелуе с солнцем; вечерний ласкал лицевую стать, и ты, как невольный раб светила, обволакивал вместе с его лучами привлекательность лица, необыкновенной волнительности ножки, всю ее – полнокровная грудь оставалась тайной доступной для сверх вожделения.

С некоторой поры море перестало для нее быть первостепенной благостью. Отныне лицо ее встречало ленивое, красное, потускневшее к этому времени солнце, всходившее в тоскливой поволоке наметившейся осенней дымки. Уточню: ее распущенные волосы колыхались под небольшим углом к морю, и точно очерчивали прямую линию к скале с белеющей высоко площадкой обзора. В это время она обычно пустовала, и лишь одинокая фигура замершим изваянием темнела на ее фоне.

Я побывал там не однажды. Вид с нее был схвачен не одной камерой, разлетевшись по самым отдаленным уголкам нашей необъятной Родины. Заинтригованный незначительным, но важным для меня открытием, я с сожалением оставил Ассоль на растерзание чужим взорам, поднялся на площадку в дополнение к застывшей на ней фигуре. Любопытство, как порок, гасил в себе мыслями о хорошей физзарядке, и, кажется, о том, что смог встряхнуть крутым подъемом просыпающуюся с отдыхом леность души.

Отдышавшись скорее волнением, взошел под свод уютной беседки. Здесь, на высоте птичьего полета, подхваченные восходящими потоками воздуха, зарождались и улетали в сказочную высь такие же стремительные неземные мысли. Фигура угрюмого старика казалась кощунством к природе в сочетании с Ассоль, застывшей на отмели в позе очевидного благоговения. Старик невольно хмыкнул, оставшись стоять в удобном для него ракурсе. Не для позы – я окинул взглядом окрестности. Не постесняюсь прослыть сентиментальным: очень пожалел в то время отсутствию крыльев. Я развел руки, предполагая полет. Мой призыв как будто услышали чайки – они призывно закурлыкали над нами, стремглав бросившись к воде. Испугавшись самого себя, приблизился на опасное расстояние к краю пропасти, представляя себя реально парящим вниз с сизокрылыми совершенствами. В других обстоятельствах я вполне мог получить отповедь окружения, а старик не проронил ни звука, едва взглянул сочувственно, будто не я, а он – мужик в соку тридцатилетней выдержки, и вовсе не я, а он несет ответственность за будущее миленькой фигурки, ожидающей его далеко внизу. Увлеченность общения с мудрецами остановила меня от бахвальства. Я был знаком с умением этой беспомощной с виду категории перевоплощаться в ястребов и… побеждать. Своим появлением я его явно не порадовал, но он тянул с уходом – все его внимание с очевидностью ушло на крутую спираль лестницы, ведущую к низшему.

И все же он пошел назад, на мгновение замер в позыве что-то сказать. В недовольстве его взгляда отпечаталась недосказанность. Он не проронил ни звука. Долго в ушах отдавались его размеренные, тяжелые, но устойчивые шаги. Правда, солнце поднималось с большей уверенностью, заглядывая в тенистое пространство скудных растительностью горных расщелин.

Я посмотрел вниз и не увидел на отмели той, ради кого решился на откровенную авантюру. Море в красивых контрастах неба потеряло для меня исходную значимость. Еще некоторое время я оставался наверху, учитывая трудность маршрута. Без бравады молодости я позволил пожилому человеку без дополнительных эмоций спуститься вниз. С ощущением неприятного осадка в душе я сбежал к береговой кромке: фигура старика удалялась в сторону спального комплекса. Приветливые лица знакомых, кивающих мне, казались ироничными насмешливыми масками, открывшими для себя свеженький курортный сюжет.

Говорили, что осенью здесь часто случаются сбои сезонности. Так оно и оказалось: днем нестерпимо палило – в распахнутые настежь окна дышало зноем в густой примеси потревоженных кипарисов. Ласковая прохлада моря улетучилась бесследно, как бесследно исчезла она. Сознание отяжелело неприятным дурным предчувствием. Я не имел привычки спать днем, а в этот раз незаметно для себя провалился в тревожное забытье.

Наши часы на отдыхе в сознании посвящены морю. Оно остается с тобой строго отпущенный срок – потом следующий старт рабочих будней. И так из года в год, живешь разложенным перед тобой пасьянсом, пока господин Случай не подкинет тебе задачу, в которой ты обязан найти свое необыкновенное продолжение – подобного подарка может больше не быть.

С ужасной после сна головой вышел во двор. От включенных фонтанов наносило бодрящую водяную пыль. В сторону уходила дорожка под сень застывших в полусне пицундских сосен. Не пережившие летний зной, некоторые иголки топорщились рыжей бесполезностью. Это минуты лучшей терапии сознаний, и захотел бы – не смог вогнать в голову мысли о производственных буднях. Следом за мамочкой с ребенком двинулся по дорожке. Трехлетнее пухленькое существо таращилось назад, протягивая вторую свободную ручку в желании подать ее мне. Садовник с завидным усердием двигал граблями, перемещая на край газона образовавшийся шар отжившей ершистости. Неприятные аналогии путались в голове, наверное, они бы определенно загнали отяжелевшую голову в тупик, но знакомая фигура в отдалении вернула меня к больной теме. Я замедлил шаг, желая понять что-то новое, непонятное для себя. Наши пути медленно сближались. Его глаза наверху, в беседке, не были настолько доброжелательны, насколько показались мне сейчас. Оставалось несколько шагов до момента сближения, а я уже чувствовал пронизывающую энергию его взгляда.

– Молодой человек, – обратился он ко мне, учтиво остановившись сбоку. – Здесь все как единое братство. Мы не знакомы и нас не представляли, но поверьте моей интуиции: вы лучший, кого мне довелось встречать за последнее время.

Я опешил от такого вступления. Не робкого десятка, сам я редко ласкал уши собеседников подобной лестью. Немногие из моего окружения удостоились такого откровения. Несмотря на доброжелательный взгляд, был готов на любую авантюру. Я мог предположить гораздо худшее, и мой вид, очевидно, слишком откровенно говорил об этом.

В довершение он улыбнулся мне тепло, по-отечески взял под локоть и предложил присесть. Густые, слегка вьющиеся волосы с обильной проседью, украшали мужественное лицо. Он хорошо владел мимикой – она придавала его словам беспроигрышной убедительности – никакой реакции отторжения, хотя интрига сохранялась до последнего мгновения. Я ждал, но, признаться, оставался в неведении до этого самого последнего мгновения. «Может быть, он увидел во мне удобного собеседника?»

– Я хочу поговорить с вами об Ассоль…

Помнится; я вздрогнул. «Он увидел мое повышенное внимание к ней?! В чем, собственно, крамола, я как-то вмешался в его жизнь?» – пронеслось в голове.

– Вы связаны с ней родственными узами? – выдохнул я звук, похожий на плевок древней мортиры.

– Тонко подмечено, хотя и с некоторым загубленным смыслом – именно узами… Мы бывшие муж и жена.

В кулуарах сознания подобная вероятность, признаюсь, у меня проскваживала, но весьма отдаленным импульсом.

Мимо нас возвращалась мамочка с ребенком. Мне показалось, женщина особенно пристально заглянула мне в лицо. Трудно представить сейчас, какой у меня тогда был взгляд, может быть, поэтому?

По аллее прокатился прохладный ветерок – йодистый запах моря вернул меня под сень скинувших оцепенение сосен. Я смелее посмотрел на затихшего собеседника, приготовившись принять очередную заманчивую составляющую своего эго.

– Поверьте, – продолжал он страстно, – мне нелегко говорить об этом. Скорые неприятности со здоровьем обязывают меня к авантюре.

«Он не будет меня корить, даже за обстоятельства повышенного внимания к Ассоль. Что же тогда?!»

– Вы очень порядочный молодой человек, но дайте мне время. Давайте встретимся на том же месте, в беседке, на восходе солнца?..

Страх, нет, он не вызвал во мне этого чувства. Я кивнул головой.

– Как прикажете…

– Христофор Иванович, – подсказал он.

– Я обязательно приду, Христофор Иванович, – поклонился я, поддерживая его учтивый тон.

На отдыхе мы стараемся отрешиться от негатива прошлого, и оттого, насколько полнее удается приглушить действие активных клеток мозга, будет зависеть продуктивность его. В продолжении напрашивается объяснение повсеместно бытующих курортных романов. Далеко не все из них имеют достойное продолжение – зачастую в их смысле инерция слухов. Рождение в таком варианте случайной встречи несет в себе прогрессирующую деградацию личности. Часто это поиск новых красок в плеяде неудовлетворенностей. Но ни одно, ни другое не смогут дать вам сколько-нибудь существенного толчка для продолжительного импульса, который можно сформулировать, как новую эпоху личного качества. Свалившаяся с неба встреча-откровение выпадала из канонов классики.

Уютный до сей поры номер перестал быть связующей ячейкой в череде ощущений. Сборник стихов хокку, наполнявший вчера голову восточной мудростью, сегодня только раздражал. Строгие изваяния начавших было одухотворяться туй виделись печальными обелисками прошлого. Бесконечная ночь превратила осмысленный шедевром дизайнера номер в одиночную тюремную камеру перед неизбежной казнью.

Едва дождавшись рассвета, мимо убитого дремой охранника, неслышно прошмыгнул во двор. Под оголтелое признание горлинки в кроне поникшего к земле старого ясеня двинулся к подошве склона, откуда стартовала спираль лестницы в просыпающуюся тайну южного небосвода. Роса обильно окропила металл поручня – гирлянды ее жемчуга бесполезно терялись в замшелости бесконечных ступенек.

С последними физическими усилиями пришло разочарование скорым разрешением волнительного начала. Свет полностью покорил тьму: в ночной испарине внизу просыпалась безбрежная гладь моря. Мысли метались в крайностях ожидания, и все же кольцевались последними фразами признания, хотелось сказать – Христофора Ивановича, а вертелось на языке – Старика.

Он застыл близкой копией, выстроившихся далеко внизу печальных туй. Мне показалась трагичность сравнения уместной к его остановившейся скорбной маске. Я был дружен когда-то с почти обездвиженным стариком – он признался в убивающих его снах: в них он гнался за призраком на прытких молодых ногах и никогда не настигал.

– Скоро – солнце, – выдавил он через силу. – Я нисколько не сомневаюсь в вашей порядочности, – интриговал он. – Какая прелесть рассвет. Во мне он рождает иллюзию бессмертия. Не волнуйтесь! А вы обязаны волноваться… Я не прав?!

Много позже, спустя годы, я понял, насколько плохо тогда владел эмоциями. Желание разгадки, как желание тайно влюбленного, маскировалось сосредоточенным вдаль взглядом.

– Волнуйтесь! Волнение, мой юный друг, включает свежие клетки. Ждите и дождетесь, ищите и обрящете.

Он замолчал, и я перестал для него существовать. Отнюдь, наступившая тишина не превратилась в тягучую составляющую встречи. Вслед за ним и я глубоко вздохнул. С молчанием пришло блаженство. Я был молод и не был отягощен печальными откровениями.

Вам приходилось слышать неслышную поступь просыпающейся земли? Я вдруг физически ощутил ее движение, осмыслил обновление всех клеток, всех застаревших пагубным влиянием цивилизации импульсов мозга.

Его тихий голос донесся издалека:

– Впервые я встретил Ассоль среди детей нашей ученой братии на отдыхе. Особняком от шумных отпрысков – она еще тогда поразила меня содержанием взгляда и ума, настолько же неказистой угловатостью. Я стал наблюдать за ней со стороны: за годы безмолвного общения она превратилась на моих глазах из гадкого утенка в прекрасного лебедя. Если бы она только красотой становилась его очеловеченным образом – это случается часто. Чудовищная сила духа, приверженность своей цели, скрытая мощная страсть, достоинство и многое другое из области фантастики сознания рождалось в ее открытом для меня содержании. Окружение по этому поводу меня откровенно подначивало. Меж тем, безжалостная старость настойчиво стучалась в мою дверь. Я не мог заставить себя получить благо в обмен на молодость, даже в случае ее упорной воли. Со мной она лишалась буйных прелестей своей весны.

Мои ученые разработки в лабораторных потугах, и ее учеба в МГУ отдалили нас на некоторое время. Скажу откровенно: успехи, которых я добился в исследованиях, были исключительно благодаря Ассоль – она оставалась и на расстоянии моей путеводной звездочкой. Я обязан был расти, создавать, и расти, и быть лучшим, вызывать в ней следующее восхищение. Я был уже не так молод, но я молодел ее восхищением – оно питало мою идущую на убыль жизненную активность.

В начале монолога-отчаяния я напрягся предвкушением благоприятного для меня взлета – в конце его мои крылья обмякли. Мне хотелось остановить его, не зная конца.

– Надо, мой соперник, – читал он мои мысли, – стой и слушай: ты победил. Бери свое, но помни: ничто не вечно.

Сквозь скалы брызнуло расплавленным металлом. Ослепленный, я зажмурил глаза, а когда их открыл – он, жалко ссутулившись, двинулся вниз, обрамленный искрящимся нимбом восходящего солнца. Я проводил его безмолвным взглядом, не имея морального права задать застрявший в голове вопрос.

Далеко внизу, на неухоженный сиротливый пятачок пляжа набегали беспечные волны. Скованный неизбежным, под размеренный камертон тяжелой поступи, остался в одиночестве, философски размышляя о свалившейся на меня загадке.