Жизнь или смерть
… Как и обещала Терезия Бомбель, через неделю к дому Ферстеля подъехал экипаж. Слуги внесли портрет. Плантатор засуетился, подыскивая для него подходящее место. Решил пока оставить портрет на столе, разделяющем пополам большое зеркало.
– Ну, и где ваша хваленая роспись? – спросила Терезия.
Она решила сделать Ферстелю приятный сюрприз и поднялась в дом чуть позже слуг с портретом. Плантатор вздрогнул, услышав ее голос. Повернулся.
– Госпожа Терезия… рад…
– У вас хороший дом. Скромно, но не лишено вкуса, – она протянула руку для поцелуя. – Покажите мне роспись. Я должна узнать, с чего начинал наш маленький Анджалеоне.
– Прошу вас, госпожа Терезия. Работа Матиаса в той комнате, – Ферстель взял банкиршу под локоток.
Она отдернула руку, сказала резко:
– Это вы подговорили мальчишку написать мой портрет?
– Да, – соврал Ферстель. – Но вначале я заказал ему два других женских портрета, чтобы убедиться в его мастерстве.
– Не ожидала, что вы – любитель женщин, Ферстель, – Терезия рассердилась. И сколько же их у вас было?
– Много. Хотите узнать о каждой? – в глазах огонь раздражения. Оба на взводе. Битва не закончится до последнего удара. Жизнь или смерть…
– Мне достаточно взглянуть на тех двух, чтобы все понять и сделать выводы.
– Смотрите, – он распахнул дверь.
Тонкие шторы вздрогнули от сквозняка, ворвавшегося внутрь. Терезия вошла в пустую комнату, пахнущую краской, подняла голову. Лицо Ферстеля, написанное на синем фоне, показалось ей особенно прекрасным. Он смотрел ей прямо в сердце своим выразительным демоническим взглядом. Еще миг, и их губы сольются в страстном поцелуе. Неведомая сила влечет ее вверх…
Чтобы избавиться от наваждения, Терезия повернула голову влево и столкнулась взглядом с грустными глазами темноволосой женщины, окруженной цветами. Терезия поняла, что эта дама знает секрет жизни и смерти. Больше смерти, чем жизни, поэтому смотрит она вниз сочувственно нежно. В этом образе заключено всепрощение. И еще – быстротечность времени, разрушающего все людские мечты…
Портрет, написанный слева, был полон радости и счастливого неведения. Рыжеволосый ангелок с припухшими детскими губками смотрел на мир широко раскрытыми глазами. Ему еще не ведомы страсти и злоключения, уготованные судьбой. Любовь струится из этих глаз и заполняет пространство комнаты, заставляя поверить в чудо.
Терезия почувствовала, как внутри что-то звякнуло, и по телу разлилось блаженство, которое сделало ее другим человеком. Терезия поняла, что ей ничего не нужно, кроме способности любить и дарить свою любовь так же, как делает это рыжеволосый ангел, окруженный белоснежным облаком цветущего жасмина.
Терезия закрыла лицо ладонями, чтобы спрятать возникшие чувства под маской надменной суровости. Опустила голову. Решила, что не стоит выдавать себя. Она – госпожа Бомбель, жена банкира, самая богатая женщина в Орлеане должна вести себя по-королевски. К тому же она – тигрица, готовая к сражению. Прочь сантименты. Чувственность ни к чему хорошему не приведет. Ее нужно немедленно заменить бесчувственностью. Убрала руки от лица, спросила, не глядя на Ферстеля:
– Чьи это портреты?
– Слева – Марлен – моя первая жена. Она умерла десять лет назад. А справа – Луиза, внучатая племянница Жозефины, – сказал Ферстель.
– У вас такая юная жена? – Терезия повернула голову, чтобы убедиться, что плантатор не лжет.
– Не такая уж юная, – он улыбнулся. – Луизе тридцать лет.
– Я хочу на нее взглянуть. Познакомьте нас, – потребовала Терезия.
– Луиза сейчас не готова к встречам, мадам, – Ферстель нахмурился. Ему не хотелось выполнять просьбу банкирши. Ни к чему ей смотреть на Луизу.
– Какой вздор, – Терезия стукнула его веером по руке. – Что значит – не готова?
– Она беременна. Доктор прописал ей постельный режим, – сказал Ферстель.
– Постельный режим? – воскликнула Терезия. – Да знаете ли вы, что беременным нужно двигаться, а не лежать, чтобы родился нормальный ребенок. А, если вы не хотите, чтобы он рождался, то да, нужно лежать и не двигаться. Где Луиза?
– Там, – Ферстель указал на комнату жены, поняв, что банкиршу не остановить.
Решительной походкой Терезия подошла к двери, распахнула ее без стука, замерла на пороге. Луиза стояла у окна в тонкой кружевной сорочке и расчесывала длинные рыжие волосы.
– Луиза, госпожа Терезия Бомбель хочет с тобой поговорить, – сказал Ферстель чужим официальным голосом.
Луиза медленно повернула голову.
– Здравствуйте, мадам. Я с радостью выслушаю вас, если вы мне позволите одеться…
– Не утруждайте себя, детка, – Терезия взбесилась. Луиза в жизни оказалась еще прекраснее, чем на портрете. – Я хотела посоветовать вам не слушать докторов, а больше гулять, чтобы ребенок родился крепким и здоровым. Прощайте…
Ушла, хлопнув дверью. Ферстель побежал следом за ней, схватил за руку:
– Терезия, я купил корабль. Он ждет нас в нескольких милях отсюда. Едемте со мной. Другого случая не будет. Скажите: да!
Она отвернулась, но руки не убрала. Заметив, что Луиза смотрит на них из окна, решила, что нужно действовать.
– Глупышка, ты еще не знаешь, что такое настоящая страсть… Настоящая… – подумала она. Повернула голову, воскликнула:
– Едемте! Я жажду того же, чего и вы, мой дорогой Франц!
Они уселись в экипаж и уехали. Луиза провела рукой по животу, сказала нежно:
– Привет, малыш! Пришло время твоего появления на свет. Хорошо, что твой отец уехал. Я молила Бога, чтобы Он отправил Ферстеля куда-нибудь, чтобы он не услышал мои крики и твой плач, чтобы не увидел наших страданий. Я благодарна этой женщине за то, что она увезла Ферстеля. Мы остались с тобой одни. Нет, нас трое: ты, я и Господь. Все произойдет так, как Ему угодно. Мы примем с радостью и жизнь, и смерть… Аминь…
… Матиас сидел на высоком стуле, не мигая глядя перед собой. В руках он сжимал белый кружевной платочек. Точно такие же кружева были на ее платье. Но он не решался повернуть голову и посмотреть на нее. Он окаменел, онемел, перестал чувствовать так же, как она. Огромный мир, сияющий красками счастья, превратился в тончайшую струйку, которая потерялась в черной бездне по имени Смерть…
Пусто… Холодно… Темно… Он не видит, не слышит, не дышит, как и она, лежащая неподвижно в кружевном платье, словно невеста. Ей снова восемнадцать или чуть меньше… чуть…
Он знает каждую морщинку на ее лице… Он любит их до самозабвения. Он не желает мириться с тем, что теперь это все ему не принадлежит, что у него ничего больше нет, кроме венского кружевного платочка, который он у нее украл… А теперь у него украли ее… Отняли безжалостно, жестоко, внезапно…
От неожиданности и безысходности он потерял голос, лишился способности быть человеком, превратился в соляной столп, в каменный постамент на ее могиле…
Ему ничего не нужно, кроме возможности быть с ней.
Быть с ней всегда, всегда, всегда…
Но он даже не может поцеловать ее…
Он не верит в реальность произошедшего.
Он силится проснуться, но… у него нет сил.
Он находится между небом и землей, там, где, наверное, находится сейчас ее душа.
Она не может уйти.
Она страдает от того, что ее главная часть осталась на земле кружевным платочком в его окаменевших руках…
– Луиза! – закричал Матиас и проснулся, стер холодный пот со лба, встал, посмотрел на часы, оделся. Вскочил в седло, помчался в дом Ферстеля.
– Не забирайте ее у меня… Господи, защити Луизу, – всю дорогу твердил он.
Увидев свет во всех окнах, понял, что происходит нечто ужасное. Истошный крик, разорвавший пространство, вонзился острым клинком в сердце Матиаса.
– Не-е-ет! – крикнул он. – Не-е-ет!
Наступившая тишина показалась зловещей. Матиас потерял над собой контроль. Все, что происходило потом, происходило вне его сознания. Он спрыгнул с коня, побежал вверх по лестнице, ворвался в комнату. Запах карболки, лужи крови, испуганные лица, чужие заплаканные глаза, вспышки света и тьмы, белые пятна и наконец, рыжие волосы, рассыпанные по подушке лучами заходящего солнца. Оно уже не жжет, но еще светит, светит, постепенно угасая…
Туча закрывает солнце, отталкивает Матиаса. Он послушно пятится, но понимает, что сейчас послушание только навредит ему. Матиас бросается вперед, разрывает завесу, хватает солнце в ладони и целует, целует, целует…
– Дыши, дыши, дыши, – кричит он. – Живи, живи, живи…
Солнце замирает на черте горизонта и неспешно движется вверх. В природе такого не бывает, но сегодня особенный день, поэтому возможно все. Закат превращается в рассвет. Слабый стон подтверждает, что чудо возможно.
Луиза пытается открыть глаза, но это ей удается с трудом. Она что-то шепчет, но невозможно разобрать ни слова.
– Все хорошо, хорошо, – говорит доктор.
– Все хорошо, госпожа, – вторит ему Далия.
– Все хорошо, – подхватывает эти слова хор голосов.
Только Матиас молчит. Он не знает того, о чем они говорят. Зато он знает, что Луиза будет жить. Будет… На ее бескровном лице появляется некое подобие улыбки. Сердце стучит робко с перебоями: тук, пауза, тук-тук…
Кто-то кладет руку на плечо Матиаса. Он поворачивает голову, растерянно смотрит на незнакомого человека в белом халате.
– Все хорошо, – говорит он. – Кризис миновав. Мы открыли окна, чтобы она могла подышать чистым воздухом… Вам лучше подождать в другой комнате…
– Да…
Матиас выходит вместе со всеми. Кто-то протягивает ему ром. Он выпивает залпом, опускается на стул, обхватывает голову руками, шепчет:
– Господи, спаси, помоги, защити. Господи, сохрани ее душу, молю Тебя…
Постепенно реальность приобретает привычные очертания. К Матиасу возвращается слух, зрение, здравомыслие.
– А где господин Ферстель? – спросил доктор, выйдя из комнаты Луизы.
– Уехал еще в полдень, – ответил управляющий Хорхе.
– Уехал и до сих пор не вернулся? – воскликнул доктор рассерженно. – Оставить умирающую жену на произвол судьбы – верх безумия.
– Что? – Матиас встрепенулся. – Луиза не умирает. Она…
– Уже умерла, – сказал доктор с сожалением.
– Нет! – Матиас рванулся в комнату Луизы.
Увидел ее бескровное лицо, побелевшие губы, простонал:
– Господи…
– Я ждала тебя, ждала, – послышалось откуда-то извне.
– Луиза, Лу-и-за, – закричав он, бросившись к ней.
Обезумев от горя, он вновь потерял контроль над собой. Он целовал лицо, губы, руки Луизы, повторяя:
– Ангел мой, любовь моя… живи, дыши, дыши… Не уходи… Не оставляй меня одного… Не умирай, Луиза…
Слуги молча смотрели на убитого горем человека. Никто не пытался оттащить его. Никто не осуждав его. Ему сочувствовали. Вместе с ним молились, плакав и не хотели утирать слез.
– Господи, яви нам Свою милость… Господи…
Из груди Луизы вырвался сдавленный стон. Ресницы чуть дрогнули.
– Доктор! – крикнула Далия. – Скорее, она жива!
– Не может быть. Ее сердце остановилось несколько минут назад. Это всего лишь посмертный выдох, – взяв Луизу за руку, сказал доктор.
– Она жива, жива, жива, – упрямо повторял Матиас.
– Она не умирала… Она уснула… Мы помогли ей проснуться… Господь помог ей…
– Невероятно, но это – чудо, – сказал доктор. – Луиза жива! Да-да, она жива. Пульс слабый, но он все же есть, – положил руку на плечо Матиаса. – Вы спасли ее…
Матиас уткнулся головой в край кровати, заплакал. Он знал, что мужчины должны быть сильными, что креолы не имеют права демонстрировать свои чувства, но скрывать свои эмоции больше не мог. Из глаз текли слезы радости и благодарности Богу за то, что Он воскресил Луизу, вернул ее в мир живых. Еще не пришло ее время отправляться по реке Стикс в вечное плавание. Она должна насладиться счастьем здесь, на земле. Она должна понять, что такое любить и быть любимой. Он, Матиас, отныне будет всегда рядом с ней. Он – однолюб, как и его отец, граф Монтенуово. Он не сомневается теперь в том, что Луиза станет его женой. Он сделает все, чтобы это свершилось…
