Глава 2
По дороге к Никополю старший в артели, самый опытный и авторитетный мужик, посоветовал Петру заехать в городе к одному человеку. Пока артельные распрягут волов и будут отдыхать, готовясь к переправе через Днепр по наплавному мосту, – Петру, как первый раз отправляющемуся самостоятельно за солью, не мешало бы с тем человеком познакомиться и посоветоваться. Старший очень убедительно рекомендовал туда заехать. Человека того звали «Нынка». Это была старая мудрая цыганка. Денег за предсказание она не брала, поэтому Петр взял с собой мешок пшеницы – на всякий случай…
Нашел он ту цыганку, передал мешок зерна, рассказал ей о себе, сказал, куда, почему и зачем они с братом едут, и спросил – не может ли она что-то посоветовать по этому поводу…
Цыганка взяла его за руки, долго смотрела на них и его лицо, еще дольше думала и сказала:
«Знаешь, хлопче, – сложная, но интересная будет у тебя жизнь… Ждет тебя сегодня дальняя дорога. Едешь ты туда с родной кровью, а вернешься без неё. Побываешь ты и в казенном доме, но выйдешь из него в белой шапочке. А главное – запомни: похоронит тебя седьмая жена»…
Петр, по правде говоря, не придал тогда особого значения предсказанию цыганки, особенно её последним словам о седьмой жене – по той простой причине, что у него и первой жены-то ещё не было…Он поблагодарил её, потом заехал домой к сестре Елене, рассказал, что и как, куда они с братом направляются, получил от неё благословение и поехал на место сбора артели солевозов…
Все десять возов, включая повозку Павла, уже стояли запряженные и были готовы к переправе через Днепр. Когда все собрались, старший группы сказал: «До вечера еще есть время, нам нужно завидно переправиться на ту сторону, потом проедем Каменку, она сразу за мостом, и за ней станем табором на ночлег. Еще раз все проверим, подтянем, подмажем, и на рассвете двинем на Крым. – Потом повернулся к Петру: – Начинать переправу будем с вас. У вас молодые волы, а мост наплавной… «живой», можно ждать любых неприятностей. Давайте – выезжайте вперед, и двигаться только по команде. Волов ваших пускать без страховки никак нельзя, а то беды не оберемся»…
Чумацкий атаман оказался прав: волы Петра и Павла встали намертво и не желали заходить на играющий на волнах мост. Он был собран из огромных, плавающих на воде дубовых бревен, соединенных между собой цепями, и плавно колыхался без нагрузки. При передвижении по нему транспорта, особенно с грузом, тем более с тяжелым грузом, бревна «утопали» – иногда так, что колеса возов шли по воде. В зависимости от тяжести груза бывало, что вода покрывала колеса чуть ли не до осей. Это было довольно неприятно и для волов-лошадей, и для тех, кто ими управлял. Да, сразу за прошедшей повозкой мост тут же «всплывал» и занимал прежнее положение, но это не очень радовало тех, кто по нему переезжал.
С транспортом, который шел порожняком, возни было поменьше, но артельщики не стали рисковать и пустили впереди повозки Петра, выходившей на мост первой, еще пару старых, испытанных волов в ярме, привязали их канатом к дьштлу Петровой повозки, а самих ребят (Петра и Павла) поставили с обеих сторон молодой воловьей пары и таким тандемом-агрегатом переправили сперва одну, затем вторую подводу братьев Лебедей. С остальными возами проблем не было, и к заходу солнца все одиннадцать подвод, проехав насквозь село Каменка, стали табором метрах в двухстах от последнего сельского дома. Там стоял колодец с «журавлем», а вокруг него была вытоптана большая площадка. Видимо, многие путники находили здесь себе привал, ночлег или просто отдых…
Распрягли волов, достали посуду для варки, начали собирать топливо и готовить ужин. Недалеко, наискосок через дорогу, стояла придорожная корчма, возле неё были привязаны несколько бричек, наверное, посетителей. Никто из солевозов туда не пошел, да и не собирался, так как впереди предстоял долгий и неизвестный путь, надо было беречь каждую копейку, а копеек тех у них было не так много…
Солнце уже садилось, но еще было хорошо видно. Повозки Петра и брата стояли рядом и ближе всех остальных к колодцу. Петр послал Павла собирать топливо для костра, пока видно, а сам взял ведро и пошел набрать воды. Колодец был неглубокий, с широким деревянным срубом и большим подъемным барабаном, тоже деревянным, с крепкими поперечными планками. Подняв ведро воды, Петр вылил её в свое ведро, отметил удачную конструкцию барабана, напился, взял ведро, повернулся, чтобы идти обратно и… обомлел.
К колодцу походила молодая девушка с двумя ведрами на коромысле. Темные волосы, черные брови, ослепительно белое красивое лицо и загорелые до черно-коричневых руки. Двадцатилетний, двухметрового роста, могучий и невозмутимый по натуре, Петр не то чтобы растерялся. Он просто замер и смотрел, как она приближалась… Даже много времени позже он не сможет вспомнить, как так получилось, что он, не сказав ни слова, снял с плеч девушки коромысло с ведрами, поставил ведра рядом с колодезным срубом, за какую-то минуту поднял два ведра воды и наполнил её ведра. Девушка тоже молча и безропотно смотрела на его действия. Когда он повернулся к ней и выдохнул: «Добрый вечер», – она, вспыхнув, ответила тем же…
Через минуту он не нашел ничего другого, как спросить: «Ты здешняя?» «Да, каменская, – ответила она. – Вон наша хата, за корчмой, недалеко». Ни он, ни она не хотели уходить от колодца, но ей надо было нести воду в корчму, а его ждал Павел возле костра.
Петр помог девушке поднять коромысло с ведрами на плечо и спросил: «А ты куда воду несешь?» «До корчмы, – ответила девушка, – там моя мама работает, а я ей помогаю».
Надо было что-то говорить, и Петр наугад бросил: «А кто хозяин корчмы?» «Один мужик из греков, он уже лет десять как переехал сюда, вроде бы из Крыма, и построил на окраине села эту корчму», – ответила девушка. Пока она говорила, у Петра уже возник примерный план продолжения их знакомства. Поэтому спросил: «А хозяин курит?» «Да, курит, целый день сосет такую огромную черную люльку», – сказала она и двинулась через дорогу в сторону корчмы.
Петр быстро отнес ведро с водой к месту их стоянки. Солнце уже село, несколько небольших костров освещали лагерь солевозов, в казанах и котелках побулькивал кулеш, запах простой здоровой пищи постепенно расплывался над степью.
Отдав воду Павлу, он подошел к своей повозке и достал из-под пустых мешков торбу с измельченным табаком. Еще по дороге до Никополя Петр разделил весь взятый из дому табак на три части: одну сразу отдал атаману артели, который весь день не вынимал изо рта короткой глиняной трубки-носогрейки и был вне себя от счастья, получив от Петра такой дорогой подарок перед дальней дорогой; вторую часть оставил мостовому смотрителю в качестве «мостовой» платы за переезд через Днепр; а основной табак тщательно припрятал от глаз, в первую очередь, коллег-солевозов, так как знал – они все равно будут клянчить у него табак всю дорогу. Портить с ними отношения Петру не было резона, а так как табак в те времена и в тех местах был товаром ходовым – Петр решил предложить табак хозяину корчмы. Да и с девушкой, которую встретил у колодца, найти возможность продолжить знакомство…
Он завернул в тряпицу горсть табака, сказал Павлу: «Вари кашу, я скоро», – и пошел через дорогу в корчму.
Широкая двустворчатая дверь. Петр вошел в довольно просторную комнату. Несколько квадратных тяжелых столов, обставленных такими же тяжелыми стульями, вдоль стены справа – длинный массивный стол с такими же длинными скамейками с обеих сторон. За тем столом сидели несколько мужчин – ужинали, курили и оживленно о чем-то разговаривали. Когда Петр вошел, они никакого внимания на него не обратили. Прямо напротив входа, метрах в пяти-шести, за стойкой сидел грузный мужчина с орлиным носом, пышными черными усами, шапкой таких же волос на голове, темными глазами навыкате и с большой трубкой в зубах.
Петр подошел к нему, поздоровался и без всяких предисловий сказал, что он в составе артели едет в Крым за солью, они стоят табором напротив его корчмы, утром отъезжают, и что у него есть табак на продажу, если корчмарь возьмет его – то можно будет договориться.
С этими словами он развернул перед хозяином тряпицу с табаком. Тот подвинул табак к себе, потом поднес его к горевшей рядом керосиновой лампе, посмотрел, перебрал пальцами и понюхал. Потом взял щепотку в рот, пожевал и, наконец, выбив свою трубку в какую-то чашку, плотно снова набил её принесенным табаком и от лампы прикурил; потом сделал губами несколько втягивающих движений и, откинувшись назад, аппетитно затянулся, выпустив облако дыма. Петру он указал место на стоящем недалеко стуле.
Петр сел так, что ему было видно через дверь позади корчмаря – кухню. Там у плиты возилась женщина средних лет, а еще дальше – девушка, которую он встретил у колодца, в большом корыте мыла посуду. Петр смотрел на неё так напряженно, что даже вздрогнул от неожиданности, когда с ним заговорил хозяин корчмы. Он сказал, что табак его очень хороший, и что если он у него весь такой, то он возьмет всю его торбу. Достал из-под прилавка медный стакан-мерку и предложил цену за утрамбованный стакан табака. Петр не стал с ним торговаться, цена была приемлемая, и вышел, направляясь к своей подводе за табаком.
На улице было совсем темно. Сделав несколько шагов, услышал шепот: «Хлопче, я все слышала, ты не верь корчмарю, он нечистый на руку!» Петр обернулся и увидел очертания девушки, вышедшей, скорее всего, с другого входа. «А я – тяжелый на руку, – усмехнулся он. – Спасибо тебе, добрая дивчина! Как тебя зовут?» «Мария», – снова прошептала она. «А меня – Петр… Я сейчас вернусь, Маруся», – тоже тихо сказал Петр и пошел. Принес табак корчмарю, тот сам его перемерял стаканом, тут же рассчитался, как договаривались, налил по рюмке какой-то настойки себе и Петру, чтобы «обмыть» сделку. Петр поблагодарил и отказался – завтра, мол, ехать в неизвестную даль, да и вообще он спиртное не употребляет и не курит… Хозяин не стал настаивать, выпил сам и просил передать привет его родине – Крыму. На том они и расстались.
Более чем довольный, Петр двинулся к месту стоянки. Вырученная за табак сумма была не так велика, но её с лихвой должно было хватить на покрытие всех предстоящих расходов: по покупке соли, оплате установленных сборов и еще должно остаться, так что приготовленные с дому деньги для таких расходов, зашитые в поясе свитки у Петра, могут и не понадобиться.
Проходя мимо колодца, он услышал легкий стук ведра, который тут же отозвался учащенным стуком его сердца. Подошел. Там действительно была Мария, и она ждала его… «Я переживала за тебя, там было много мужиков, они из постоянных клиентов нашего хозяина, люди не самые лучшие, поэтому – взяла ведро, как будто мне ещё вода нужна, и пошла за тобой», – прошептала она. «Спасибо тебе, добрая, не беспокойся, я сумею постоять за себя, да и не один я здесь. Ваш хозяин тоже это понял, поэтому все так хорошо и получилось», – ответил Петр.
В течение нескольких минут, загнанная в угол безысходности, Мария рассказала ему все о своей невеселой жизни. Отец был матросом, ходил по Днепру, вначале неплохо зарабатывал, дом купил в Каменке, потом начал пить, драться, гулять и лет десять тому назад был убит или зарезан в пьяной драке и выброшен в Днепр. С тех пор они с мамой вдвоем перебивались с хлеба на воду.
«Потом этот грек приехал, построил с нами рядом корчму, пригласил маму у него работать, она тогда помоложе была. С тех пор и привязаны мы к этой корчме. Раньше мама и готовила, и убирала-стирала, потом я подросла – начала ей помогать. Вот так и живем. Хозяин маму ни во что не ставит, что хочет – то с ней и делает. А куда деваться? Без него нам вообще конец бы пришел – или идти куда-то внаймы, или в петлю лезть. А теперь, когда я выросла, хозяин все чаще на меня стал посматривать своими жаднючими глазами. Я не знаю, что мне дальше делать. И маму жалко, да и себя тоже. И выхода нет. Вот тебя сегодня случайно увидела и как будто на свет снова родилась. Ты прости меня, Петя, и не подумай ничего плохого, я такое говорю людям в первый раз, да, наверное, и в последний. Но я должна была это сказать. Ты утром уедешь и забудешь. У тебя своего, наверное, хватает, раз в такую даль за товаром собрался. А мне уже все равно – хоть душу отвела и тебе все рассказала, хотя зачем тебе это нужно…» – тихо промолвила она.
Задрожал могучий Петр. Добрая душа всегда чует другую добрую душу, тем более в моменты, когда той очень плохо. Он просто как родную сестру, друга, любимую, прижал её к груди и молчал, а она уткнулась ему в свитку и тихо и отчаянно плакала…
Потом Петр отстранил её от себя и твердо сказал: «Слушай меня, Маруся. Постарайся дождаться, пока я съезжу за солью. Приготовься сама, маме скажешь потом, чтобы хозяин не пронюхал, и дождись. Я обязательно заберу тебя с собой на обратном пути. Запомни – обязательно». Он достал несколько монет и положил ей в карман, сказал – на всякий случай, еще раз крепко обнял, повторил: «Дождись обязательно!» Она взяла его руку, положила себе на грудь на несколько мгновений, потом поцеловала ладонь, прошептав: «Счастливо тебе, Петя, я буду ждать», пошла с ведром через дорогу.
А Петр стоял у колодца и не мог прийти в себя. За какие-нибудь два часа случилось столько хорошего, прямо сказочного, что кроме как чудом и не объяснишь. А может, это все привиделось в этой чернильной темноте южной безлунной ночи? Так нет – он слышал такой близкий и родной голос, видел её прекрасное лицо, видел её мать и даже видел её потенциального обидчика. Еще чувствовал её запах, ещё на ладони левой руки до сих пор горел её поцелуй, а в кармане появились деньги за так выгодно проданный табак!
Он подошел к повозкам, ужин у коллег был в самом разгаре, никто ничего не заметил. Павел давно сварил ужин и ждал его. На вопрос о том, где он пропадал, Петр ответил, что за колодцем, в темноте помылся. Потом поужинали и легли спать, каждый на свою повозку. Завтра – туда, к морю. И пусть удача от них не отвернется…
Петр лежал на повозке лицом вверх, смотрел, как мерцали яркие звезды на темном небе, на Млечный Путь, или, как называли его в старину – Чумацкий Шлях, на созвездие Большая Медведица (Чумацкий Воз), на Полярную звезду, которая неизменно стоит на одном месте и всегда служит ориентиром для чумаков-солевозов и которую они считали своей путеводной… Смотрел на них, но их не видел. Перед ним стояло только лицо её, Марии, и никого и ничего больше.
Судьба упала на судьбу, теперь Петр взял на себя ответственность и за её будущее. Значит, так надо было, там… Наверху. А ведь он мог и не поехать!.. Страшно было даже представить, что это было бы по-другому. Петр думал, что не заснет до утра, но вдруг как будто провалился куда-то, во что-то, хорошее, приятное, и уснул мгновенно. Снилось ему море, горы, много людей, а в самом конце на берегу вроде бы Днепра он увидел свою Марию и – проснулся.
Только начинался рассвет, но уже шевелились на возах артельщики, потянулись с ведрами к колодцу – поить волов, самим помыться, привести все и себя в порядок, быстро покушать то, что приготовили с вечера и – запрягать волов. Впереди – долгий, трудный, но необходимый и, даст Бог, удачный путь к морю! Почти триста верст – палящего солнца, плотной, всепроникающей пыли и неизвестности…
Тронулись в таком же порядке, как ехали до Никополя: атаман – впереди, Павел и Петр – в конце колонны. Петр даже был доволен, что ехал последним, править никуда не надо – его волы идут в «строю», держат дистанцию сами. Неудобство было только в том, что когда ехали против ветра – пыль от всей колонны оседала больше на последнюю повозку, но это было терпимо…
Еще перед выездом атаман собрал всех ездовых, сказал, что поедут они вдоль Днепра до самой Каховки, а потом повернут на юг, через Чаплинку – на Перекоп. Там движение поменьше, а значит – поспокойнее, зато травы побольше, вода рядом и путь этот чумакам этого заезда хорошо известен. Первый привал сделают у села Великая Аепетиха, дальше – как Бог даст…
Петр сполз с доски-сиденья, сел прямо на дно повозки, подложил пустые мешки под спину и голову и свободно в полулежачем состоянии, смотрел на дорогу, а больше по сторонам. Весна… Великая река веками пропитывала прибрежную землю слева и справа по течению. Особенно слева, где берег низменный, где начиналась и тянулась до самого моря огромная низменность. По сторонам дороги трава вымахала так, что издалека волов не было видно. Не было проблем с кормами. Волам было из чего выбирать, разнотравье на любой вкус, и вода всегда рядом. Да и для солевозов путешествие вдоль берега реки было гораздо приятнее, чем по песчаной херсонской степи.
Все это было хорошо, но Петр почувствовал какие-то непонятные изменения внутри себя. Постепенно он понял, что появилась какая-то другая, более конкретная и приятная, что ли, цель его путешествия. Он начинал понимать простую человеческую истину: до вчерашнего дня у него была вроде бы ясная, причем главная цель – добраться до Крыма и набрать там соли. Сегодня эта цель внутри него уже не была главной. Главным для него сегодня стало – вернуться назад, сюда, откуда он выехал. По причине того, что его теперь здесь ЖДУТ. Раньше не ждал никто, а сегодня уже ждут. Причем очень ждут и на него надеются.
Петр даже удивился своим размышлениям. Оказывается, возможно и такое изменение главной цели при вроде бы неизменности самого порядка действий. Ведь все осталось как и было, а на самом деле – мгновенно перевернулось с ног на голову. Теперь все свои силы, старания и умение он должен подчинить главному: вернуться и помочь сразу ставшему для него дорогим человеку – Марии. В том, что она его будет ждать и дождется, – Петр не сомневался. Он чувствовал: она – его, от Бога… и все, о чем здесь больше говорить и думать. Не сомневался, что и сестра Елена, и Павел примут её как родную. Такую, как она, нельзя было не принять.
В таком полусне-полудреме и житейских раздумьях он и приехал на первую стоянку – между Каменкой и Великой Аепетихой… Потом были Каховка, Чаплинка, Перекоп, Джанкой – и до самых соленых озер. Почти месяц сурового пути, но все добрались благополучно и встали в очередь недалеко от соляной мельницы. Желающих приобрести соль было достаточно, сезон только начинался, десятки возов с разных мест Украины ожидали своего часа.
Еще до выезда в солевой рейс Петр попросил сестру Елену узнать у оптовиков, закупающих соль в Никополе, какая соль им больше нужна и по какой цене они могут её приобрести. Сестра выяснила, что весной этого года в большом спросе соль кормовая – неочищенная, кусковая, то есть не молотая. Дело в том, что основной завоз был всегда пищевой соли, а с весны будет нужна именно кормовая соль, для животных, тех же волов, лошадей, коров. Она, правда, несколько ниже по цене здесь, но её проще и гораздо дешевле можно приобрести в Крыму. Петр так и сделал – набрал на оба их воза больше кормовой соли, а пищевой взял всего по нескольку мешков – для текущих нужд.
Так как братья с повозками стояли в конце очереди, то и получили заказанную и оплаченную соль только к вечеру. Хотели на прииске заночевать, но там было очень непригодное место для ночлега, да и старший ватаги предложил им ехать в ночь на Джанкой: вы, мол, не заблудитесь, хотя дорог здесь много, но все они идут в одну сторону. Вся их артель, по мере загрузки, двигалась по одному – где двумя возами вместе, всех ждать не стали – слишком долго, да и не нужно. Зато за Джанкоем, после развилки дорог на Симферополь и Херсон, завтра будет общий сбор. Там простоим день, все проверим, подготовимся и двинем домой. С атаманом все согласились…
Петр с Павлом выехали вместе. Петр уже по привычке, да и для уверенности, ехал сзади. Все было нормально. Стемнело по-южному быстро. Часа два ехали, иногда перекликаясь друг с другом. Луны на небе не было, темень сплошная. И – никого…
Потом где-то вдалеке послышался конский топот. Кто-то их догонял. Петр подбежал к повозке Павла и крикнул: «Разъезжаемся на всякий случай в разные стороны, место сбора завтра – ты знаешь!» Павел взял влево, Петр – вправо. Ему попалась какая-то впадина, повозка чуть не опрокинулась. Петр забежал спереди волов, остановил их и, поглаживая, старался успокоить. Группа невидимых верховых с шумом пронеслась метрах в ста левее, потом все стихло. Петр не стал рисковать, освободил волов от ярма, привязал к повозке, дал им немного корма и просидел на повозке до рассвета…
Потом собрался и поехал дальше. Где-то через час на горизонте показался Джанкой. Петр проехал его насквозь, до развилки на западной стороне, туда, где был уговор всем собраться, и подъехал к возам. Из одиннадцати собралось только семь. Четырех возов не было, в том числе его брата Павла. Особой тревоги вначале никто не выказывал, всякое бывает. Но простояли до самого вечера – никто не появился. Вызвали местного полицейского начальника, он к вечеру приехал на двуколке, всех опросил, переписал: кто и что пропало, адреса всех, кто есть и кого нет, и уехал. Перед тем сказал: «Опять татарва бузит, надо что-то делать, а то скоро всех солевозов распугают. Несколько облав по ночам делали – все бесполезно, они все повязаны между собой». Пообещал разобраться и сообщить старшему и отдельно – Петру.
Ночь погоревали, а с рассветом двинулись в обратный путь. Петр все-таки надеялся, что с Павлом все как-то обойдется и он приедет домой, с солью или без – это уже не важно. Как-то успокаивало и одновременно волновало его то, что ждало на обратном пути в Каменке-Днепровской. Как там Мария, в таком чужом и чуждом ей окружении?.. Может, просто забыла, ведь сколько там за день людей проходит, через ту корчму. Посчитает и меня таким, проходящим…
Да нет, она совсем другая, только бы успеть ей помочь! – одна мысль вращалась в его мозгу. Чем ближе её село, тем беспокойнее становится Петр, хотя у него нервы крепкие, а мышление трезвое…
К Каменке подъехали поздним вечером. Так как, кроме Петра, все солевозы должны ехать дальше, повернув от Никополя на север, в свои края, то решили переночевать, а пораньше переехать Днепр и двигать домой. У Петра Никополь был конечным товарным пунктом. Здесь он договорился продать соль оптом и только потом ехать домой, уже налегке.
Так и порешили, опять расположились табором рядом с колодцем и начали готовить ужин…
На улице было темно. Ждать, что опять Мария пойдет к колодцу, – глупо. Где она? В корчме или дома. В корчму ему идти нельзя, хозяин запомнил его внешность. Что делать? Петр решил идти к ней домой, а там – что будет, то и будет…
Он пошел по дороге в сторону моста, прошел корчму, а поравнявшись с домом Марии, перешел на другую сторону и решительно подошел к входной двери. Никаких заборов-калиток там не было, дом был небольшой, деревянный, с тремя окнами на улицу. В одно из них он и постучал. В доме темно и никаких движений-звуков не было слышно. Он постучал еще раз и посильнее. Было слышно, как кто-то идет к входной двери. Потом заскрежетал засов, дверь приоткрылась, и сонный голос тихо спросил: «Это вы, мамо?» Петр сделал короткую паузу, не специально, так получилось от волнения, и дрожащим голосом тоже тихо сказал: «Это я, Маруся!»
Девушка невольно откачнулась от двери, а потом в каком-то счастливом беспамятстве бросилась ему навстречу. Петр только успел её подхватить, а она гладила его обеими руками по голове, лицу, шее и, радостно всхлипывая, говорила, говорила: «Петенька, это ты… А я так ждала… А я думала… А я и сейчас не верю, что ты уже здесь… А я… А я…» Петр нежно прижимал её к груди и молчал, ждал, пока она выдохнется. Потом ласково отстранил её лицо и сказал: «Я, Маруся, за тобой приехал!»
Потом спросил: «Мама дома?» «Нет, – ответила Мария, – она осталась в корчме. Работы много. Да, наверное, и заночует там. Последнее время она почти каждую ночь там. С тех пор, как ты уехал, я по вечерам под разными предлогами не ходила туда. Боялась… Они уже привыкли к этому, вечером, как посетителей уже нет, мама с хозяином закрываются, хорошо выпьют… и отдыхают до утра».
Они сидели, обнявшись, на лавке в большой комнате, в абсолютной темноте. Да им свет и не был нужен, они и так «видели» друг друга через великое, обволакивающее их чувство. Пытались что-то хорошее сказать или сделать один другому и все старались, чтобы было как лучше.
«Понимаешь, Маруся, то, что я с тобой уже не расстанусь и заберу с собой, – это понятно, – сказал Петр. – Главное, как это правильно сделать, чтобы всем было хорошо, в том числе твоей маме. Можно утром пойти к ней и попросить твоей руки. Все будет правильно, мы же не воры какие-то, и мама, скорее всего, будет согласна. Но что будет после? Тот хозяин-грек, заглядывающийся уже на тебя, ей этого не простит… И – или выгонит маму вообще, или сживет со света своими издевательствами. А мама ведь уже привыкла к нынешней её жизни, и ей будет очень трудно, если вообще возможно, как-то перестраиваться. Думаю, в этом ничего ломать не надо и маму надо обезопасить, по крайней мере – для виду. Давай мы ей дадим знать, что ты сама решила пойти в ближайший город, найти себе работу и как-то устроить свою дальнейшую жизнь. Если получится – то потом и ей помочь, а не получится – значит, не получится. Главное здесь то, что ты сама это решила и сама это сделала, а мама здесь ни при чем. Оставим ей записку на видном месте, чтобы она обязательно нашла…»
На том и определились. Так как ни бумаги, ни карандаша в доме не нашлось, Мария достала из сундука небольшое полотенце, потерла пальцем внутри кухонной плиты и крупными печатными буквами написала сажей по полотенцу: «Мама, прости. Так больше не могу. Ушла в Александровск. Искать не надо. Сама тебя найду». Город Александровск (нынешнее Запорожье) был в восьмидесяти верстах на север от Каменки-Днепровской, по левому берегу Днепра, а главное, в нашем случае, – в сторону, прямо противоположную от Никополя…
Молодые люди посидели еще немного в доме (вдруг мама еще придет!), потом быстро оттуда ушли. Это был уже не их дом, их дом теперь должен быть там, где они будут вместе! Мария давно уже приготовила то, что надо было взять с собой, так что сборы были недолгими. Они посидели на дорожку, потом взялись за руки, подошли к висевшей в углу иконе и вместе попросили у Господа благословлений на свою будущую жизнь. Затем закрыли входную дверь дома и пошли к лагерю солевозов.
Там давно все спали. Петр подсадил Марию на свою подводу, влез сам, они закутались в его свитку, крепко обнялись и так и лежали то недолгое время, что оставалось до утра у короткой летней ночи. У обоих было такое ощущение, что они будто бы вообще вместе родились и никогда не расставались. Говорить ничего не надо было – все было понятно без слов…
На рассвете, когда двинулись на мост, Петр шел впереди своей воловьей упряжки, ведя её на длинном налыгаче, а Мария, укутанная в большую Петрову свитку, лежала между мешками под тентом, и никто даже не подозревал о её присутствии на повозке.
Благополучно переправившись через Днепр, все подводы собрались вместе. Дальше пути их расходились. Петр оставался в Никополе, а вся остальная ватага поворачивала на север, продолжая путь в свои края. Тепло распрощавшись с атаманом и товарищами, с которыми почти породнился за время поездки, Петр попросил, когда они будут ехать мимо его усадьбы, – сообщить родственникам, что Петр уже в Никополе и скоро тоже будет дома. Про Павла пока ничего не говорить – кто знает, что там, может быть, еще и он прибудет. Пообнимались на дорожку – и разъехались…
Петр с Марией, уже ни от кого не скрываясь, поехали домой к сестре Елене.
Сестра вначале растерялась, когда увидела рядом с Петром вместо брата Павла молодую девушку, потом очень обрадовалась, когда Петр все рассказал – и откуда она, и как они познакомились, и как она его ждала, и как он её взял с собой. Мария сразу понравилась Елене, и та радостно подчеркивала, что теперь и у неё будет родная сестра, а то все братья да братья. Погоревала об исчезнувшем Павле, выразила надежду, что все образуется, а потом спросила – какие у молодых планы не ближайшее будущее…
Петр сказал, что, несмотря на проблему с Павлом, он решил прибыть в родное гнездо с законной женой. Перед людьми она уже таковая есть, надо сделать так, чтобы это было и перед Богом. Для этого им лучше обвенчаться здесь, в Никополе, а впоследствии, когда что-то окончательно прояснится с братом, – сыграть свадьбу на Лебединском хуторе, то есть дома. Елена с мужем поддержали его предложение, и все принялись за работу…
Оставив Марию на попечение сестры, Петр с шурином занялись реализацией привезенной соли. Хорошо, что сестра заранее договорилась с оптовым покупателем, – соль приняли быстро и неплохо заплатили – во много раз больше, чем понесенные Петром расходы. Вечером отметили – и приезд, и выгодную продажу товара, а главное – помолвку молодых. Собрались родственники со стороны мужа Елены, хорошо посидели, еще раз перезнакомились и наметили все дальнейшие свои действия.
С утра первым делом пошли в одну из церквей и подали заявление на венчание, назначили им и сам день бракосочетания, и где, что, как и сколько. Оповестили всех приглашаемых гостей на небольшой торжественный вечер в доме семьи Елены. На рассвете следующего дня Петр с шурином выехали на хутор на волах. Попутно Петр закупил на полную подводу разнообразного металла, особенно всевозможных обрезков и отходов, листовых и округлых, разных форм. Продавцы собирали их по бросовым ценам на металлообрабатывающих предприятиях – заводах, мастерских. К прямому использованию они были непригодны, для кузницы – в самый раз. Петр и накупил таких «отходов» целую повозку чуть ли не задаром. В кузнице все пригодится, да повозка с волами порожняком идти не будет…
К ночи приехали, на радость родственникам, присматривающим все это время за хозяйством. Понятно, что одно дело присматривать и совсем другое дело – вести хозяйство, но Петр, познакомившись с состоянием дел на усадьбе, остался доволен, поблагодарил родственников и вдобавок подарил им целый мешок соли. Это был дорогой подарок, но люди его заслужили. Петр договорился с ними, что пробудет еще несколько дней в Никополе, там у него дела личного характера, и пусть они поживут на хуторе еще, пока он не приедет. Потом оставил волов с повозкой дома, взял одноконную бричку, кое-что из съестных припасов (в городе все покупать надо), прихватил свой выходной костюм и вернулся с шурином в Никополь. Пока они отсутствовали, Елена достала свое подвенечное платье, которое надевала всего один раз в жизни, несколько лет тому назад, надела его на Марию, полюбовалась и сказала: «Марусь, да это платье как на тебя сшито! Хотя… на тебя что ни надень – все пойдет и все будет красиво». Короче говоря, к приезду мужчин с хутора невеста Мария была одета, обута и горела нетерпением все это великолепие увидеть на себе в день венчания…
В ближайшую субботу их обвенчали, зарегистрировали, и стали Петр с Марией законными мужем и женой. Можно было везти новую хозяйку в дом её мужа, такой опустошенный и остуженный за последние несколько лет. Елена с мужем тоже поехали туда же на своем транспорте, чтобы как-то скрасить новой семье их необычные и непривычные вначале, уже семейно-хозяйственные отношения. Жить-то надо было дальше и начинать все по-другому. Елена с мужем много помогли молодым по хозяйству, но через неделю уехали – дома тоже дел хватало… Уехали и присматривающие за хозяйством во время отсутствия Петра родственники…
Петр с Марией остались сами. С чего-то надо было начинать. И хотя вроде бы многое у них уже было, но пришло в запустение, сад-огород зарос травой и кустарником, живности домашней осталось совсем мало. Хорошо, хоть корову да лошадь рабочую удалось сохранить, теперь еще пара волов добавилась, можно опять поле засевать, как раньше. На первый случай кое-что есть, только распорядиться надо всем этим грамотно, по-хозяйски. Петр зашел в кузницу – все на месте, но жизнью не пахнет, паутина кругом, да все металлическое ржавчиной покрылось…
Один человек, если он действительно Человек, может вдохнуть жизнь или зажечь огонь, как хочешь это называй, на любом доставшемся ему уровне – будь то семья, какое-то дело или государство. А другой, и тоже один, бывает способен, наоборот, разрушить все и тоже на любом уровне…
Мария была созидателем по своей сути. Она ничем и никем не командовала, не учила и не поучала. Она просто – делала. И постепенно все большие и малюсенькие шестеренки довольно обширного хозяйства Петра начали не просто вращаться, то есть двигаться, айв нужную сторону, с нужной скоростью и с соответствующей пользой. Вокруг неё все двигалось – варилось, стиралось, гладилось, кормилось и поилось, поливалось, сеялось, сажалось, обрабатывалось и убиралось, обшивалось и ремонтировалось… Практически одна, она взяла на себя все домашние заботы. Взяла не как какую-то неприятную нагрузку, а как жизненную радость, которой ей недоставало с детства. Она все делала легко, весело, играючи. Даже успевала иногда (чтобы сделать мужу приятное) поработать на мехах в его кузне… Сложные и тяжелые работы Петр делал сам, но и там присутствие Марии всегда и везде чувствовалось. Через какие-то год-полтора хутор преобразился до неузнаваемости, стал не хуже, а по некоторым показателям даже лучше, чем в те времена, когда вся семья была еще в сборе. Завели свиней, кур, гусей, уток. Устроили большой пруд в овраге ниже усадьбы. Начали продавать мясо, яйца, молоко… Петр повышал свою квалификацию кузнеца и с помощью никопольского шурина и старых связей отца в расширявшемся Екатеринославле начал получать заказы на кузнечные изделия. Все больше внимания уделял художественной ковке – там и металла надо меньше, и цены на изделия гораздо выше, хотя, конечно, и мороки больше. Но дело того стоило…
Опять (в который уже раз!) начала постепенно возрождаться слава Лебединского хутора, а точнее – его кузнечных «художеств», а если уж совсем точно – то слава молодого наследного кузнеца, уже Петра, Лебедя…
Основой семейного благополучия семьи было то, что Петр и Мария не просто были мужем и женой, не просто безумно, по-простому, по-верному, по-крестьянски любили друг друга, – нет, они просто жили один другим и по другому не представляли себе жизни вообще…
Еще через год Мария подарила Петру дочку, свою копию. Отец был бесконечно благодарен ей – именно за дочку и именно за точную мамину копию. По настоятельной просьбе Петра её тоже назвали Марией. Забот прибавилось, но хозяйство уже определилось, установилось и уверенно двигалось дальше. Все дальние и близкие родные, да и все жители небольшого, рядом расположенного села уже знали и по-человечески уважали и любили семью Лебедей, за все сразу – порядочность, доброту, внимание, да и за внешние данные. Особенно Марию, как яркую выразительницу всего того хорошего, что есть в нашем простом народе…
Петра и Марию с радостью приглашали другие семьи – крестить детей и, несмотря на молодость, быть посажеными родителями на свадьбах, да мало ли какие хорошие события в селе происходили – и почти всегда они были их участниками.
Казалось, так будет всегда. Но не все люди одинаковы. Не всем нравится, когда кому-то хорошо. Всегда найдется кто-то подленький, готовый на все что угодно, лишь бы сделать плохо тому, кому сегодня хорошо. И он, тот, будет искать любой способ, чтобы это сделать. Причем сделать, даже если ему от этого никакой пользы не будет. Были такие подлые люди во все времена, да и в описываемый период – тоже…
Как-то раз Петр с Марией были в сельской церкви. Был какой-то праздник, много молящегося народа. И тут Мария почувствовала себя нехорошо. Что-то как бы пронизывало её насквозь чем-то неприятным, злым, нехорошим. Посмотрев на людей, стоящих напротив, она встретилась с таким ненавидящим взглядом одной из женщин, пронизывающим её, Марию, насквозь, что невольно схватилась за руку Петра и попросила вывести её из церкви. На его вопрос – в чем дело, она ответила, что пока они были в церкви, на неё все время с ненавистью смотрела какая-то женщина.
«Не знаю, – сказала Мария, – что ей от меня надо, но она настолько нагло выражала свою ненависть глазами, что мне стало плохо…» «Та женщина – попадья, жена нашего батюшки, может, тебе это только показалось?» – спросил Петр. «Да нет, Петя, не показалось, а так и было», – закончила разговор Мария.
Петр почти каждую субботу вывозил Марию на рынок, что-нибудь продать из продуктов, все-таки – живая копейка… Утром вывозил, а к обеду забирал домой. Когда в очередной раз завез её с ведром яиц, к её прилавку подошла та же женщина, что смотрела на неё в церкви. Подошла не покупать, а спросила: «Это ты жена Петра Лебедя? – и, не дожидаясь ответа, ядовито прошипела: – Ты перешла дорогу моей дочке и забрала у неё Петра… Штоб ты сдохла!» Сказала – и ушла…
«За что мне это?» – прошептала Мария. Она оперлась о прилавок и так простояла, пока не приехал Петр. Ничего не сказала ему о визите той «добродетельницы» Мария, а вдруг у него что-то было с той дочкой батюшки… Промолчала…
Но с того дня Мария, брызжущая жизнью, здоровьем и непоказным счастьем, начала меняться на глазах. И ничего вроде бы не болело у неё, но глаза потускнели, тело обмякло и обвисло. Не помогли ни целительницы-бабки, ни доктора, ей становилось все хуже и хуже… И в течение полугода Марии не стало. Хорошо, хоть успела поставить на ноги двухлетнюю дочку…
Ни потрясенный Петр, ни родственники, ни окружающие люди не могли представить себе, что такое могло случиться с цветущей Марией. Петр остался с сироткой-дочкой, которая не понимала, куда подевалась её любимая мама, и все время плакала.
Такая несчастливая доля сложилась у Первой жены кузнеца Петра Лебедя, но это был только первый удар судьбы… по самому Петру…
Здесь вполне уместно сообщить, что в конце лета того же года, когда похоронили Марию, над селом, рядом с Лебединским хутором, пронесся небывалый ранее смерч, была очень сильная гроза. Молния ударила в стоящий на церковном дворе большой одинокий ясень и расколола дерево пополам – сверху донизу. Позже люди нашли там три обожженных тела – самого батюшки, его жены и дочки. Возможно, они прятались под тем деревом от дождя. Ну, наверное, так совпало…
