История желтой тетради
Ему подумалось, что в первой половине жизни готовятся ко второй. А во второй – к следующей жизни. И не находят ни одного беззаботного, свободного дня, чтобы сесть, удобно вытянув ноги…
Он поднял ворот пальто, чтобы слегка спастись от декабрьского мороза.
Гюльнар не переставала торопить их:
– Давайте побыстрей. Я должна скоро быть дома, заняться готовкой и уборкой…
А Имран знай всё шутил:
– Эйюб, ради Бога, сколько лет ты уже носишь это пальто? Настоящий антиквариат, жизнью клянусь. Продай историческому музею. Себе купишь новое, а кроликам – корм.
Они оставили позади и этот переулок. Гюльнар вздохнула:
– Вот и этот год прошел…
До торгового центра пели втроем. Имран отсюда заворачивал в свой двор. А они продолжали путь. (На самом деле у Имрана был автомобиль, кажется, «Мерседес». Но из-за ожирения печени он шел пешком из дома на работу и обратно.)
Где бы он ни был, что бы ни делал, Эйюб всегда тосковал по этим пяти-десяти минутам, когда оставался наедине с Гюльнар…
Этот временной отрезок всегда заканчивался быстро, как безумно красивая музыка… И на протяжении пути Эйюб уподоблял себя пианисту, сидящему за черным, блестящим инструментом и играющим ту музыку…Как только они оставили Имрана позади, Гюльнар прикоснулась к его руке:
– Что ты снова дуешься? Это ведь Имран, без шуток ему никак.
Почему же не дуться?! Шутки Имрана порой выходят за все рамки… Лишь бы его печень побыстрее выздоровела…
Немного спустя Гюльнар добавила:
– Помнишь, как вы шутили в студенческие годы? На каждый праздник Новруз мы вспоминаем с Самедом ваши проделки и смеемся до слез. Да, до Новруза рукой подать.
Бесцветность серой улицы, серого воздуха, казалось, впиталась и в людей. Все спешащие куда-то прохожие казались серыми…
Снова Самед?
Он представил: на столе шекербура, гогал (выпечка Новруз-байрама – авт.), разноцветные яйца, свечи, сямяни (проросшая пшеница, атрибут Новруз-байрама – авт.). За столом Гюльнар и Самед… Нет, Гюльнар и он. А рядом дети. Их дети. Свет от свечи то увеличивает, то уменьшает тени на голубых стенах (Гюльнар как-то сама сказала, что их стены голубые). Гюльнар рассказывает детям, что их отец (то есть Эйюб) с сокурсниками на праздник Новруз бросал шапку к дверям (обычай праздника Новруз – авт.) однокурсниц. А затем они составляли список праздничных даров и всё оценивали. Шекербура – пятнадцать баллов, гогал – двенадцать, яйцо – десять, яблоко – семь, конфета – пять, орехи – три балла… И тем самым определяли самую щедрую семью…
Дети слушают Гюльнар и смеются.
– Эйюб, ради Бога, почему я тогда должна была занять второе место? Правда, главное, я обогнала Рену. Но должна была обогнать и Валиду. Вы судили пристрастно. Бедная мама, кажется, та ушанка была Эльдара, как она ее наполнила всякой снедью. В ту пору редко у кого дома имелись московские конфеты, а мама положила шоколадные «Мишка косолапый»…
При этих словах в голосе Гюльнар послышалось некое сожаление. Столько воды с тех пор утекло. Но женская конкуренция все еще дает о себе знать. Гюльнар и Валида в ту пору были самыми близкими подругами и в то же время самыми непримиримыми соперницами…
Теперь Гюльнар счастлива с Самедом. Интересно, как все сложилось у Валиды, создала ли она семью, есть ли у нее дети? Где она работает? Или занимается домашними делами?
Его размышления о Валиде прервал голос Гюльнар:
– Ты прочел вчера статью о Расуле? Там была и семейная их фотография. А сегодня по телевизору покажут Самендера. Оба очень счастливы… Он вздрогнул. Будто на пальцы упала крышка пианино…
Статью он видел, но читать не стал… О передаче тоже был в курсе. Смотреть не собирался…
– Многие из ребят женились на своих любимых…
А на сей раз будто бы силой нажали на упавшую крышку пианино и раздробили пальцы… Впереди во всей мощи стояло девятиэтажное здание, в котором жила Гюльнар… Естественно, из восьмидесяти одной квартиры (это число тоже некогда озвучила она сама) лишь одна принадлежала Гюльнар и ее семье. Но здание казалось ему привлекательным, нежным и милым в целом…
– Чего это ты воды в рот набрал?
Что ей сказать?! Часто так бывало. Гюльнар говорила, он тоже что-то хотел сказать, обдумывал предстоящую фразу. Решал заменить некоторые слова новыми, принимался их подбирать… А потом становилось поздно. Гюльнар уже переходила на другую тему…
– Ладно, пока, я пошла. Ой… чуть не забыла. Еще раз поздравляю тебя с праздником.
Она вручила ему какой-то сверток и быстрыми шагами пошла в сторону своего блока.
После работы все таким образом спешат домой. А он даже не помнит, что когда-нибудь спешил к себе. Наведывался по пути в магазины, заглядывал в киоски, читал афиши. Затем, оглядывая этот безграничный проспект, думал, что на жизненном пути никто не хочет дойти до последнего пристанища. Но что поделать? Ведь годы их гонят вперед.
Он поднял ворот пальто, тот снова упал…
Гюльнар не нарушает традицию, поздравляет его на каждый Новый год. Отдаривается, поступает как и он на 8 Марта. Ведь после отмены 23-го февраля мужского праздника не существует. Интересно, что на этот раз? Одеколон, ручку, галстук… Может, что-то другое?
Он погладил сверток…
Впереди шли две женщины. Обе были закутаны в шали. Без теплой одежды. Наверно, «пришлые».
Тяжело вздохнул. Если «сворачивающий горы» Самед (Гюльнар как-то сказала, что зарабатывает Самед очень прилично) увидит этих женщин, захочет ли купить им недорогое пальто или плащ?
Посмотрев им вслед, он продолжил свой путь. Снова поднял ворот пальто. Зубы стучали от холода…
Нет, так нельзя, надо успокоиться. Неудачи и несчастья ждут, когда ты поднимешь руки и сдашься…
Начал внушать себе, что все в порядке, все отлично…
Надо было купить кроликам корм. К счастью, зоомагазин был по пути. Покупал корм всего на два дня, чтобы заходить сюда почаще. Вдоволь смотрел на сине-зелено-желтых попугаев, чирикающих в клетках, ослепительно белых хомячков, красных, черных и золотистых рыбок в аквариумах… Ну и ну, как быстро дошел до своего дома! Мороз пробирал до костей, так как одет был неважно. Он был сам не свой. Ворча что-то под нос, поднялся по ступенькам (будь проклят этот пятый этаж;) и постучался в свою дверь. Он много об этом думал: если хоть что-то в этом мире ему принадлежит, то эта дверь из их числа.
Хоть бы сегодня Зейнаб не молчала. Как-никак ведь праздник… Нашла время дуться. Как будто рухнул мир и она осталась под завалами…
Попробуй после этого съесть что-нибудь. Оттолкнул тарелку с макаронами, вышел на балкон и закурил сигарету. Оба кролика съежились в углу. Он на них прикрикнул:
– Вы тоже хороши! Вечно сидите на одном месте. Не хотите шевелиться.
Один был белым, другой серым. Наверно, им было холодно, вот и съежились. Ему очень нравилось наблюдать за ними. Особое удовольствие получал, когда они, прошмыгнув через открытую дверь балкона, взбирались на кресло…
Сразу после того, как выкурит сигарету, пойдет листать тетради с воспоминаниями, заново проживет те редкие счастливые дни, что были в жизни…
Порой он забывает настоящее и живет лишь прошлым: мечты и чаяния снова заполняют его сердце, как поток. Серый мир снова становится ярким. И в этой ослепительной пестроте красок его счастье радостно ему улыбается… Он видит: между ними лишь пядь расстояния…
Может, самая крохотная, всего на 10–15 домов, деревня, приютившаяся на склоне гор, а может, самая большая во всем мире… Родное дыхание матери доносится до его лица, грубые руки отца треплют ему волосы. Он спускается к берегу реки по росистой тропинке, сплетает разноцветный венок из цветов, завороженно созерцает восход солнца. Становится гостем скал и туманных гор, ежевичных кустов и ореховых лесов, кричит изо всех сил, и голос его слышит весь мир:
– Как красиво!!!
И странно, что и дыхание матери, и руки отца, и эта росистая тропинка, и журчащая река с улыбающимся солнцем – всё, всё, всё принадлежит ему. Ему одному…
Возможно ли навеки остаться в своем прошлом, никогда не возвращаться в настоящее?… Вдруг он вскочил как ошалелый:
– Зейнаб, где одна из тетрадей?!
– Эльчин взял поиграться, – спокойно отреагировала жена на этот рёв.
Он окликнул с балкона сына, но ответа не получил. Когда увидел тетрадь с желтой обложкой в руках у одного из соседских мальчишек, его будто током ударило. Беспокойно рванулся во двор прямо в домашних тапочках.
Дети вырывали листы тетради, мастерили из них кораблики и запускали в большую лужу на детской площадке, образовавшуюся после дождя. Один из них – мальчишка с недостающими передними зубами, в чьих больших глазах играла хитреца, едва завидев Эйюба, бежавшего на них с ревом «Верните мою тетрадь!», закричал «Полундра!». И все кинулись врассыпную. Если бы Эйюб не поскользнулся и не упал, кто знает, сколько еще он бегал бы за сорванцами.
– Ладно, придешь домой! – огрызнулся на сына, стоявшего на углу здания и не сводящего с него глаз.
Прихрамывая, вернулся назад и прежде всего взял сильно поредевшую тетрадь, которую бросили дети, затем зашел в лужу и принялся собирать кораблики. Несколько из них, отплывшие совсем далеко, остались на лоне вод. Он совсем обессилел, не мог их взять. Сквозь мокрые носки в ступни будто бы вонзались иголки.
Не обращая внимания на смеющихся над ним соседей, вернулся домой с целой грудой корабликов. Не обращая внимания на гневные слова жены: «Боже, пошли мне смерть! У других мужья горы сворачивают, а мой в игры играется!», он раскрыл листы и разложил на полу, чтобы те подсохли. Написанные чернилами никуда не годились. Буквы слились друг с другом.
Может, все условились сегодня ему насолить? Сначала Имран, затем Зейнаб, а теперь Эльчин…
Ничего-ничего, позвонил двоюродный брат Ариф и сказал, что в воскресенье планируется поездка на охоту. Пойдет на охоту, немного развеется…
«С возрастом всё, что мы любим в этой жизни, постепенно нас покидает. Вдруг видим, очнувшись, – ни кола ни двора. Придет время, эта любовь тоже исчезнет».
Заграничный одеколон, купленный Гюльнар, он отложил в сторону. «Да, да, исчезнет, вот и все дела. В таком случае, во имя чего мы будем жить? Наверно, будем утешаться тем, что уже всё на исходе, мы в этом мире лишь гости».
Он уже вызубрил слова «Versace. Homme. Eau de Toilette», которые читал неоднократно, и даже мелкий текст о содержании одеколона…Взял свой подарок и, потирая колено, прошел на кухню, к Зейнаб, которая кормила Эльчина. Некоторое время назад Зейнаб не дала ему как следует отругать Эльчина: «Ты как ребенок, собирающий игрушки, копишь эти пыльные, все в микробах тетради… Для чего, для кого? Не пойму…»
Ограничился на сей раз тем, что грозно взглянул на сына, а тот улыбнулся. Затем слегка приобнял жену за плечи:
– Ради Бога, хоть сегодня не дуйся. Это мне купила Гюльнар, – показал он ей свой подарок.
Зейнаб оттолкнула его:
– Одну ты уже осчастливил, осталась другая.
Нельзя разве было прожить тихо-спокойно несколько этих праздничных дней? Не может же всю жизнь человек провести в напряжении и беспокойстве.
Ему так захотелось смягчить жену.
– Налей мне чаю… В воскресенье еду на охоту с Арифом. Он сам позвонил и позвал… Принесу тебе куропатку.
– Мне тоже, – сказал Эльчин, но, увидев грозный взгляд отца, снова улыбнулся.
– Только этого не хватало! – повысила голос Зейнаб, наливая в большую кружку кипяток из чайника. – В воскресенье исполняется два года сыну Ирады.
Проклятье! Она всегда находила какую-нибудь причину, чтобы нарушить его планы.
– Но ведь она не пришла на день рождения Эльчина…
– Мы с Ирадой как сестры. Она не пришла потому, что их здесь не было… Ты на себя посмотри. Все, кому ты нужен по делу, становятся с тобой друзьями, братьями. А потом – грош тебе цена.
Он совсем съежился. Встал и ушел в свою комнату. Чай остался остывать на столе.
Смотрел на тетради, а мысли витали где-то далеко. Взял телефон.
– Алло, это я, Эйюб. Знаешь… Прийти к вам? Нет, у нас тоже весело. Позвонил сказать, что на охоту съездить не смогу… Как это – какая еще охота? Ты ведь сам недавно приглашал… Ладно, ладно…
Положил трубку. Ох, как же болело колено! Нагнулся и собрал с пола высохшие листы. Было нетрудно написать новые слова поверх стертых. Потому что он помнил каждое слово чуть ли не наизусть.
«Сегодня Гюльнар обручили с Самедом, учащимся на два курса старше, – сыном какого-то помощника прокурора. А я любил ее ровно три года. Три года тосковал по ней, не знал покоя. Почему же побоялся раскрыть свое сердце, признаться?…»
…Вот тебе и Новый год.
Зейнаб уложила Эльчина спать и, кажется, легла и сама, было тихо…
Музыка, топот, смех, доносящиеся из соседних квартир, порой отзывались звоном в приборах, собранных в их серванте.
От горечи стояли слезы в глазах. Закурил сигарету. Впервые курил дома.
«…Моя жизнь прошла в общежитиях, тесных каморках, снятых в аренду. Я так тосковал, так тосковал по квартире, на двери которой было бы мое имя…Но, к сожалению, порой и квартиры не приносят человеку счастья. Четыре стены и потолок служат лишь для того, чтобы скрыть от соседей то, как ты несчастлив…»
…О Боже, что написано в тех листах, что остались в луже? Что там написано?…Пробило одиннадцать часов, и стрелки двинулись дальше. Он не стал бы покидать свое любимое занятие, но телефонный звонок заставил его дрогнуть. Нажал на кнопку и услышал пьяный голос Имрана:
– Чем занят, дорогой?
– Да так, ничего…
– Что ты там бубнишь?
– Говорю, что собираюсь спать…
– Ну и ну, разве в праздник спят? Я позвонил потребовать с тебя магарыч.
– Почему?
– Приходи к нам – увидишь. У нас шикарное застолье.
– Поздно ведь… В это время…
– Вовсе не поздно. Мы приготовили тебе сюрприз…
– Что за сюрприз?
– Она тоже у нас…
– Кто?
– Не прикидывайся незнайкой. Разве мы слепые? Не видим ваши отношения? Я о Гюльнар. Давай быстро, ждем…
Он чуть ли не бежал по безлюдной улице. Его сопровождала огромная луна.
Ну и дела, Зейнаб проснется утром и увидит, что его нет. Вот будет скандал! Надо придумать приличную отговорку. А с какой стати Самед отпустил Гюльнар? Наверно, отправил с ней одного из детей. Он всегда так поступает, когда собирается компания. Но ведь компании всегда собираются днем, до вечера. А сейчас так поздно. Надо еще и Новый год встретить… Во всяком случае, интересно, как Гюльнар уговорила Самеда…
Вот и окно Имрана. Свет выключен. Наверно, шутники танцуют. Как им взбрело в голову отметить Новый год вместе? Ведь по дороге домой об этом даже не заикнулись…
Да, вот и блок. Кажется, третий этаж. Вот и дверь. «Аскеров Имран Аскер оглу».
Нажал на звонок. Он тоже обязательно укажет золотыми буквами на своей двери: «Джафарли Эйюб Али оглу». Чем он хуже Имрана?
Еще раз нажал на звонок. Наверно, сердце Гюльнар тоже так яростно бьется. Да нет, ей, может быть, совсем безразлично: придет Эйюб или нет. Скорее всего, сейчас она шушукается с подружками – Мединой и Зибой…
Он долго звонил в звонок. Они что, не собирались открывать ему дверь? Каждый занят своим, кому есть дело до звонка?!
Принялся ждать, не отводя пальца с кнопки звонка.
Когда, наконец, послышался звук отпираемого затвора, на сердце полегчало. Решил упрекнуть хозяина за столь долгое ожидание. Но…
Увидев вышедшие из орбит глаза посиневшего Имрана, растерялся.
– Я… ты… – промямлил он.
Имран долго не сводил с него глаз и вдруг внезапно расхохотался. Затем быстро посерьезнел:
– Ты что, дурак, не соображаешь, что нельзя тревожить людей по ночам?!
– Ведь… Ты… Компания…
– Это была шутка. Какой же ты болван!.. Дорога обратно казалась длиною в вечность.
Шаги путались друг в друге, сердце бешено колотилось. К тому же он плакал. Рыдал, как ребенок.
Не знал, почему в голове крутилась лишь одна мысль: дымящееся счастье роскошных дворцов никогда не согреет ледяное несчастье жалких лачуг… Роскошные дворцы… Жалкие лачуги… Дымящееся счастье… Ледяное несчастье… Не согреет… Ни за что не согреет… Еле-еле добрался до своего двора. Который час? Идти домой совсем не хотелось.
Свет фонарного столба падал на одну, свет луны – на другую сторону лужи. В полосе этого ближнего и дальнего света медленно покачивались бумажные кораблики… Поднимаясь тяжелыми шагами по ступенькам, вспомнил вдруг, что на одном из листов в луже написаны именно те слова, которые только что по пути вертелись у него в голове.
Остановился. Надо было подобрать листы…
