Валерий Могильницкий
Безымянные тюльпаны
О великих узниках Карлага
Глава первая
Мимозы Генриэтты
Она подошла ко мне в сквере и протянула мимозы. И сказала:
— Я сразу догадалась, что это вы. У вас в руках свежие газеты.
Мы договорились о встрече по телефону. Она несколько раз звонила мне:
— Я хочу почитать вам стихи, написанные мной в Карлаге. Может, благословите?
Мы присели на скамейку. Вокруг пахло арчой. Накануне прошел весенний дождь, и его капли блестели на веточках этого дивного можжевельника. Одинокие прохожие исчезали в дверях огромного ЦУМа.
Сложив руки крестом на коленях, Генриэтта Моисеевна Фикс (так представилась моя незнакомка) приступила к долгому рассказу о своей жизни. Она родилась в Латвии в 1908 году в городе Двинске. Училась в гимназии в Риге, затем была выселена в Еврейскую автономную республику в Биробиджан, где работала заместителем главного бухгалтера отделения Госбанка. Но в 1938 году ее арестовали как родственницу врагов народа, затем последовал приговор: 8 лет исправительно-трудовых лагерей по статье 58-4 УК РСФСР. Реабилитировали ее только в феврале 1956 года… Таким образом, она считалась репрессированной целых 18 лет! И до сих пор благодарит судьбу за то, что попала на просторы казахстанских степей, а не в треклятый холодный Магадан или продуваемый ветрами туманный Владивосток.
В Карлаге она пасла овец, была сакманщицей. Весь день ей приходилось быть на солнце, а оно в Казахстане печет немилосердно. Только что и делаешь — ждешь вечерней прохлады. А то в стог сена заберешься с теневой стороны, тетрадь ученическую из-за пазухи вытащишь и карандашом стихи пишешь.
Да, поэзия помогала ей выжить. Смахнув набежавшую вдруг слезу, Генриэтта Моисеевна прочитала мне первые стихи:
Уж когда-нибудь кончится день
И когда-нибудь вечер наступит.
Ночь набросит лохматую тень
И косматые брови насупит.
Загоню я в кошару овец,
Постараюсь быть твердой и стойкой,
И смогу я прилечь, наконец,
На свою арестантскую койку.
И смогу я тогда помечтать,
А мечтами умчусь я далеко
В те края, где осталась кровать
На пружинах с подушкой высокой.
Немного помолчав, моя собеседница опять принялась читать стихи:
Опалило солнце Казахстана
Мою душу, голову и грудь…
Кажется, что больше я не встану,
Кажется, закончен здесь мой путь.
Но теперь я даже не жалею,
Хоть гнетет мучительная боль.
В жизненной великой лотерее
Мне достался страшный номер «ноль».
И внутри все сразу опустело:
Чувство придавили тормоза.
Только ноет утомленно тело
И слезятся, глупые глаза.
Почитав еще немного стихи, Генриетта Моисеевна спросила:
— Ну как?
Что сказать? Я был поражен ее поэзией, скупостью и точностью ее строк, выражающих образно чувства и мысли этой незамеченной никем поэтессы. В ней было что-то от обреченности Анны Ахматовой, жертвенности Марины Цветаевой… Но было больше своего — карлаговского, неповторимого горя, тоски и грусти.
И, глядя на седую маленькую женщину, пережившую красный террор Сталина, я вдруг спросил:
— Как же вы выжили, Генриетта Моисеевна?
Она опять ответила стихами:
Есть ресторан, под именем Ашуровой
Известен он,
Туда идут походкою понурою
Со всех сторон.
Туда спешат, едва продравши очи,
Забыв про сон:
Наш ИГР, конторщик и рабочий
Как на поклон.
Три раза в день течет, как по команде,
Людской поток.
Чтоб получить один черпак баланды
В свой котелок.
— Вот так я и выжила: поэзия и черпак баланды… А вокруг — овцы, кошары. Правда, встречались и очень интересные люди…
Она отбывала свой срок в Бурме, знаменитом отделении Карлага, где локоть к локтю вместе с ней горевали в одних бараках гражданская жена адмирала Александра Колчака — княгиня Анна Васильевна Тимирева-Книппер, киноактриса Мариетта Капнист, актриса Фира Лейзерова, режиссер Анна Лацис…
Мало кто знает, что в Бурме отбывала свой срок и сестра видного большевика, основателя Коминтерна Григория Евсеевича Зиновьева Лия Ароновна Апфельбаум. Она была замужем за журналистом Самуилом Марковичем Заксом. В апреле 1917 года отец купил ему за 144 тысячи рублей типографию «Труд», в которой он печатал большевистскую литературу и листовки. Этой типографией охотно пользовался Григорий Зиновьев — правая рука Ленина, его друг и защитник. На знаменитой картине «Разлив» вначале был изображен не только Ленин, но и Зиновьев. Да, они вдвоем скрывались на этом озере от царской охранки после возвращения в Питер из Германии. Но великий фальсификатор истории Иосиф Сталин, уничтожив ее братишку Григория, дал команду убрать из картины Зиновьева, оставив одного Ильича. И в таком искаженном виде картина была растиражирована на весь Союз.
Об этом искажении не раз с возмущением говорил ее муж, который считал себя сторонником Зиновьева. Он одобрял позицию Григория Евсеевича по вооруженному восстанию, считавшего, что к социализму можно перейти мирным путем, а не кровавым. Чтобы избежать лишних жертв у Зимнего, Зиновьев с Каменевым и опубликовали в газетах время начала восстания, дабы население знало, когда начнется стрельба, и избежало крови.
Самуил Закс после революции не расставался со стальным пером революционера-журналиста. Он был первым редактором знаменитой «Ленинградской газеты», затем заведующим иностранным отделом ТАСС. Его погубила любовь к Зиновьеву, второму после Ленина великому человеку в партии большевиков. Он всюду говорил о том, что место Григория Евсеевича несправедливо занял Сталин. И в 1936 году Закса расстреляли «за покушение на Сталина».
Помнила Генриэтта Моисеевна и прекрасного человека, писателя Даниила Владимировича Фибиха, участника Великой Отечественной войны. Он попал в Карлаг в 1943 году так же, как Солженицын, за антисталинские высказывания и критические записи в своем фронтовом дневнике. Фибих работал в Бурме сторожем то на огороде, то на складе продовольственном. В столовой его сразу примечали по небольшому рукомойнику, который ему выдали вместо котелка. Дно рукомойника было запаяно наглухо, а по верху приделана железная ручка. Котелков тогда в Бурме не было на складе, и Фибиху пришлось хлебать баланду из рукомойника. Все заключенные, увидев его, говорили:
— Вон рукомойник идет!
Даня не обижался и добавлял:
— Ешь до дыр, Мойдодыр!
Еще до войны Фибих хотел написать роман об адмирале Колчаке, его незаурядных способностях первооткрывателя Арктики и создателя морских мин. Знал Фибих и о волнительном романе Колчака и Тимиревой, по разным документам. А когда ему сказали, что «любовь адмирала» сидит в столовой за одним столом с ним рядом, он сразу не поверил. И только на третий день спросил красивую, но рано поседевшую женщину:
— Вы — Анна Тимирева?
— Та самая, — ответила как ни в чем не бывало бывшая любовь адмирала и добавила: — Как видите, заслужила у большевиков высокую честь жить в казахстанских степях…
Анна Васильевна была общительной женщиной. Она работала в клубе художницей и часто приглашала к себе в гости тех, кто любит искусство, театр, поэзию. Она сделала оригинальные декорации к пьесе итальянца Гольдони «Забавный случай», которую зэки поставили на сцене клуба. Генриэтта Моисеевна присутствовала на этом спектакле и была в восторге от игры актеров, самобытного оформления пьесы.
Однажды она накануне Нового года заглянула в клуб и была поражена: там стояла большая елка с разноцветными гирляндами, игрушками и лампочками. Откуда эта елка? Ведь в Бурме вокруг ровная как скатерть степь да степь… Анна Васильевна ей подсказала: подходи поближе к елке, секрет и откроешь… Генриэтта так и сделала, и поняла: елка соткана из ветвей арчи, которой так много в местных сопках… Вот какая придумщица была Тимирева-Книппер!
Я посоветовал Генриэтте Моисеевне взяться за написание мемуаров о Карлаге. Она махнула рукой:
— Где там мне! Да и душа не лежит к прозе. Иное дело — стихи.
Прошло несколько лет после той памятной встречи, давно не стало Генриэтты Моисеевны. Как-то захожу в Карагандинский областной музей изобразительного искусства, и Тамара Александровна Угланова, тогда главный хранитель, передает мне книгу стихов бывшей заключенной Карлага Генриэтты Моисеевны Фикс.
Оказывается, накануне своей кончины она оставила в музее этот сборник для меня.
— Передайте ему спасибо за добрые слова о моих стихах, — сказала она Тамаре Александровне.
Я листаю самиздатовский сборник и вспоминаю встречу с Генриэттой Моисеевной в сквере у ЦУМа и подаренные ею желтые мимозы. Они долго стояли на моем письменном столе в вазочке для цветов, напоминая об удивительной судьбе Генриэтты Моисеевны Фикс, настоящей поэтессы прошлого столетия.
