Глава тридцать первая
Сердце, полное любви
В свое время в газете «Вести Сарыарки» я опубликовал очерк о детях, родившихся в годы политических репрессий в Карлаге. В нем упоминал Валентину Ивановну Аеву, которая родила в январе 1939 года сына Станислава. Их дальнейшая судьба была неизвестна. Я так и написал. И вот неожиданно для меня недавно мне пришло письмо из Харькова от Станислава Георгиевича Аева. Оказывается, жив, здоров!
Сегодня Станиславу Георгиевичу уже 75 лет, он давно на пенсии. Но отлично помнит поселок Долинское, огромные, по колено, сугробы на улицах, черные, приятно пахнущие кусочки хлеба, которые приносила мать из столовой, где работала зимой посудомойщицей. Летом она трудилась на полях хозяйства, где выращивала картофель, огурцы и помидоры на поливе. До ареста Валентина Ивановна жила в Сормово, работала лаборанткой в «Заготзерне». Как написал Станислав Георгиевич, обвинили ее и несколько человек сразу во вредительстве — зато, что принимали некондиционное зерно. А отцу Станислава — строителю Георгию Александровичу Фельдману — предъявили обвинение в том, что вел в городе Александрове среди рабочих антисоветскую агитацию, «высказывал пораженчество СССР в войне с фашистскими государствами, клеветал на советскую культуру».
Валентина Ивановна Аева была осуждена на три года лишения свободы, Г.А. Фельдман — на семь лет.
Встретились они на полях Карлага. В то время В.И. Аева работала в полеводческой бригаде, а Фельдман — на ремонте бараков для заключенных. И, как говорится, сердцу не прикажешь — влюбилась Валентина в Георгия, все дальше в степь уходила молодая пара к стогам пшеницы, подальше от глаз людских…
Станислав родился, как я уже писал, в январе 1939 года, под завывание белой метели. Поскольку брак не был зарегистрирован, записали новорожденного на фамилию матери.
Сколько таких любовных историй было в Карлаге! Роддом для «заключенок» не простаивал. Вместе со Станиславом родились там Саша Яхович, Лариса Алексеева, Иван Авдеев… Их отцы неизвестны, все они записаны на материнские фамилии… Как-то работники спецархива Карлага во главе с полковником Виктором Горецким взялись составить список детей, родившихся в Карлаге, их оказалось более 1500! И это только те, кто выжил, поднялся на ноги. А сколько их умерло от болезней! Побывайте в Долинке на «Мамочкином кладбище» — уйма детских могил, крестов! А вот вам еще печальная статистика: в домах младенцев, детских домах Карлага в 1941–1944 годах скончалось 924 ребенка, в 1950–1952 годах— ИЗО. А в 1939 году, когда родился Станислав, умерло 114 малышей.
Почему? Потому что их содержали в ужасных условиях. «Дети НКВД», как их называли, делали первые шаги на цементном ледяном полу, на сквозняках, полуголодные, простуженные. Многие надзиратели Карлага грубо обращались с детьми. В своей книге «Архипелаг ГУЛАГ» А.И. Солженицын уверял:
«Малолеток бьют сапогами, держат в страхе, чтобы были молчаливыми и послушными. Часть пайка малолеток уходит с кухни в утробы воспитателей…»
Вот в таких условиях рос и наш Станислав Георгиевич. Он мне написал:
«Моя мать была уверена, что я не выживу, так как от голода и холода много плакал, орал, в результате заработал паховую грыжу, которую мне вырезали».
Слава Богу, вскоре мать Станислава освободили.
«В трудовой книжке моей матери первая запись после освобождения — ноябрь 1940 года… Чтобы устроиться на работу на фабрику „Гознак“, моя мать вывела хлоркой в паспорте штамп о судимости. Предприятие режимное (там печатались ценные бумаги, деньги и т. п.), и чекисты обнаружили подделку. Мать уволили с работы по статье 37-в (по недоверию). Странно, что еще не посадили».
И начались скитания по СССР в поисках лучшей доли. В конце концов они осели на Украине, в Харькове. Станислав продолжает рассказывать в письме:
«В 1993 году моя мама умерла, я очень жалею, что мы с ней мало говорили о лагерной жизни, многое для меня осталось как бы в тумане».
И далее:
«Судьба моих родителей кардинально отразилась и на моей жизни. Было все — голод, холод, жизнь в лесной глухомани, отсутствие своего жилья. Я окончил в Харькове строительный техникум, стал строителем, хотя по характеру и интересам я гуманитарий, мечтал быть учителем иностранного языка… И эту мечту осуществила моя старшая дочь».
Мать говорила Станиславу: «Ты будешь, наверное, как отец, тоже строителем и немного мечтателем». Почему мечтателем? Потому что Георгий Фельдман мечтал стать писателем. И создавать книги, полные любви и правды. На его взгляд, советские прозаики были далеки от истины, они подгоняли жизнь под марксистские и сталинские схемы построения общества.
Но человек — не бревно, из которого можно выстругать Буратино. В этом плане, пожалуй, самый правдивый писатель — Антон Павлович Чехов. А советская литература, да и культура насквозь пропитаны примитивной политикой Сталина.
Она Георгия останавливала, касаясь пальцами его губ:
— Милый, о политике не надо. Ты ведь за нее уже пострадал.
— Да, это так, — кивал головой Георгий. — Сегодня лучше быть строителем, чем писателем. Во всяком случае, не упекут в Карлаг.
Где он теперь, Георгий? Жив ли? Тоска охватывала мать все больше, она буквально таяла на глазах. Но любовь к сыну — превыше всего. И она бодрилась до последнего часа жизни, пока не обустроила Станислава, не нашла ему невесту, не подняла на руки внучку…
У нее было сердце, полное любви к сыну.
Вот такая новая история из серии «Карлаг и люди» постучалась в мой дом в виде письма от Станислава Георгиевича Аева. Дай Бог ему долгой жизни и счастливых безоблачных дней хотя бы на старости лет.
