Глава одиннадцатая
Каторжный ученый
С трепетным волнением взял я в архиве карточку политзаключенного Льва Николаевича Гумилева, 1912 года рождения, родившегося в городе Пушкино Ленинградской области. Далее в карточке значилось: «Национальность — русский, образование — высшее, беспартийный, историк». Он был арестован 6 ноября 1949 года. 13 сентября 1950 года осужден Особым совещанием при МГБ СССР по статьям 58-8, 58–20, часть 1, 58–11 сроком на десять лет. Отбывал меру наказания в третьем лагерном отделении Карлага с 23 ноября 1950 года, куда был направлен из Лефортовской тюрьмы МГБ СССР. 13 декабря 1950 года его переводят в десятое лагерное отделение Карлага, откуда убыл 3 сентября 1951 года для дальнейшего отбывания наказания в Камышлаг Омской области.
Что стоит за этими скупыми строчками? Кто он — Лев Николаевич Гумилев? В «Избранном» Анны Ахматовой (Москва, «Художественная литература», 1974 год) в предисловии «Коротко о себе» знаменитая поэтесса пишет: «Первого октября 1912 года родился мой единственный сын Лев». От кого? Ахматова отвечает: «В 1910 году я вышла замуж за Н.С. Гумилева, и мы поехали на месяц в Париж». Там Гумилев издавал русский журнал «Сириус»… И, конечно, в этом журнале появлялись стихи его любимой. Так, стихотворение Анны Ахматовой «На руке его много блестящих колец» было опубликовано во втором номере «Сириуса».
Как известно, в последние годы жизни Анна Ахматова охотно обращалась к прозе, задумала написать трехчастную книгу «Мои полвека». В ее набросках мы встречаем названия глав: «Стихи Н.С. Гумилева. Гимназия», «Царское село (Гумилев). Тайна его любви». Бережно хранила Анна Ахматова (девичья фамилия Горенко) стихотворения Гумилева, посвященные ей.
Ахматова и Гумилев прожили вместе восемь лет (1910–1918 годы). Как писала критик Э.Г. Герштейн:
«Конечно, в стихах Гумилева не описывается повседневная семейная их жизнь в Царском Селе или Слепневе (имении матери Гумилева), но дана внутренняя сущность их взаимоотношений. Коротко ее можно определить словами из стихотворения „Это было не раз“, где героиня названа „мой враждующий друг“, а взаимоотношения с ней определены как „наша битва глухая и упорная“».
В поздние годы в беседах с друзьями Ахматова часто высказывала мысль о том, что у каждого настоящего поэта свой мир. Согласившись с этим, мы поймем, что соединение под одной крышей двух таких самобытных и сильных поэтов, как Гумилев и Ахматова, не сулило «мирного уюта».
И все же, все же… Та же Э.Г. Герштейн в журнале «Новый мир» писала:
«Видно, что оба собеседника хорошо понимали один другого. Товарищей по литературной борьбе, мужа и жену, двух поэтов, связывала глубокая дружба. Это ясно выражено в надписи Ахматовой на сборнике ее стихов „Белая стая“, подаренном Гумилеву в год их развода: „Моему дорогому другу Н. Гумилеву с любовью Анна Ахматова. 10 июня 1918. Петербург“».
Николай Гумилев отвечал ей такой же любовью. Однажды в Москве в букинистическом магазине на Сретенке я купил на свои студенческие копейки сборник Н. Гумилева «Жемчуга» (Стихи. 1907–1910 годы), изданный в книжном издательстве «Прометей» Н.Н. Михайлова в Санкт-Петербурге в 1918 году. В нем я не нашел стихов, прямо посвященных Ахматовой. Но сама Анна Андреевна, знаю из публикаций о ней, сделала на этом сборнике пометки стихов Гумилева, в которых без упоминания ее имени говорилось о ней.
Это было не раз…
Это было не раз, это будет не раз
В нашей битве глухой и упорной:
Как всегда, от меня ты теперь отреклась,
Завтра, знаю, вернешься, покорной.
Но зато не дивись, мой враждующий друг,
Враг мой, схваченный темной любовью,
Если стоны любви будут стонами мук,
Поцелуи — окрашены кровью.
Несмотря на развод, их дружба продолжалась. Николай Гумилев регулярно писал Анне Ахматовой, всякий раз вспоминая своего сына Леву как нежно любящий отец. 13 апреля 1913 года он посылает письмо Анне Ахматовой из Одессы. Вот его текст:
«Милая Аника, представь себе, с Одессы ни одного стихотворения. Готъе переводится вяло, дневник пишется лучше. Безумная зима сказывается, я отдыхаю как зверь. Никаких разговоров о литературе, о знакомых, море хорошее, прежнее. С нетерпеньем, жду Африки. Учи Леву говорить и не скучай. Пиши мне, пусть я найду в Дире-Дауа много писем. И помечай их числами.
Горячо целую тебя и Леву…
Всегда твой Коля».
Писем Анне Ахматовой он написал немало, и почти каждое заканчивалось словами: «Целуй от меня Львеца», «Крепко целую тебя, маму и Леву», «Целую тебя и Левика». Особенно много писем он присылал с фронта. Они приходили с почтовым штемпелем — «Гвардейский запасной. Для пакетов». И опять в конце каждого письма: «Целую тебя, моя дорогая Аничка, а также маму, Леву и всех». В письме от 6 июля 1915 года, рассказывая о боях с неприятелем, «австрийцами, которые отвратительно стреляют», Гумилев опять пишет: «Целуй Львенка, я о нем часто вспоминаю и очень люблю».
Известный поэт, фотограф С. Городецкий сохранил снимок Анны Ахматовой с музеем Николаем Гумилевым в военной форме и с Георгиевским крестом на груди и сыном Львом, сделанный в 1915 году во время побывки фронтовика-солдата в Слепнево. Этот фотоснимок сейчас часто печатают в газетах. Но никто не объясняет, что Слепнево — это имение, часть которого принадлежала матери Николая Гумилева. Сюда, в дом свекрови, Анна Ахматова приезжала вместе с Гумилевым и одна. Ведь здесь у матери Николая Степановича рос и воспитывался ее сын Левушка. Анна Ахматова считала, что Слепнево сыграло большую роль в ее судьбе.
Я научилась просто, мудро жить,
Смотреть на небо и молиться богу,
И долго перед вечером бродить,
Чтоб утомить ненужную тревогу.
Когда шуршат в овраге лопухи
И никнет гроздь рябины желто-красной,
Слагаю я веселые стихи
О жизни тленной, тленной и прекрасной…
(1912)
Почему я так подробно останавливаюсь на том времени, когда в Слепнево проходили детские годы нового талантливого человека — Льва Гумилева? Потому что в детстве в человеке закладываются основы его дальнейшей жизни. И Лев Гумилев — сын талантливых поэтов — конечно, знал в детстве и стихи своих родителей, и их стремление к прекрасному…
То были годы становления его личности. И ему как бы было определено самой судьбой стать великим. Ведь яблоко от яблони недалеко падает…
Его отец, поэт Николай Гумилев, серьезно увлекался историей (об этом, к сожалению, мало пишут), он мечтал исследовать Африку, объединить все африканские племена, создать для них общий язык. На собственные средства он предпринял три путешествия в Африку. Мечтал побывать в Азии, на Дальнем Востоке… Обо всем этом он, конечно же, рассказывал сыну, призывал его больше читать книг о чужеземных странах, знать мировую литературу, языки западных и восточных стран. Его слова падали, как добрые зерна, в душу мальчика, давая всходы.
Ему было всего девять лет, когда его отца расстреляли как участника контрреволюционного заговора. Затем пало горе на его мать — ее исключили из Союза писателей СССР.
Окончив среднюю школу в Ленинграде, Лев Гумилев подает документы в университет, но его не принимают в силу дворянского происхождения. Тогда он устраивается простым рабочим-коллектором в Геологическом комитете, участвует в работе экспедиций в Прибайкалье, Таджикистане, на Дону, в Крыму. В 1934 году ему удается, наконец, поступить в Ленинградский университет, но в 1935 его впервые арестовывают, бросают на несколько месяцев в тюрьму в камеру-одиночку, затем выпускают.
Из карточки политзаключенного Л.Н. Гумилева узнаем, что в 1938 году он снова подвергается аресту. И прямо с четвертого курса университета попадает на Беломорканал, затем в Норильск, где опять работает в геологической экспедиции. Кстати, вспоминая то время, Лев Гумилев в своей книге «Конец и вновь начало» («Айрис-пресс», Москва, 2000 год) пишет:
«Вообще, на Нижней Тунгуске место было очень суровое. Тайга — зеленая тюрьма. Летом там ужас, комары, мошка; в сентябре начинаются дожди, а с октября завалы снега. Ужасно тяжело там жить. И я, чтобы облегчить свое положение, пошел добровольцем на фронт. На передовой я был солдатом, и там было гораздо легче, чем в геофизической экспедиции от Норильского комбината».
Из книги мы узнаем, что Лев Николаевич участвовал во взятии Берлина, после Великой Победы вернулся с фронта в родной Ленинград, сдал экстерном в университете все экзамены, получил диплом историка, защитил кандидатскую диссертацию, стал работать научным сотрудником в Музее этнографии. Но после злополучного постановления Жданова о журналах «Звезда» и «Ленинград» его начали преследовать, как и его мать Анну Ахматову. И уже, как мы знаем, в ноябре 1949 года он попадает в Лефортовскую тюрьму. А через 11 месяцев его повезли в Караганду в Карлаг. Позже Гумилев вспоминал:
«Я был уже опытный каторжанин и сказал, что долбать мерзлоту не буду — пусть меня лучше убьют. Но поскольку я никого не предал, у меня в бумагах была особая отметка: только тяжелые работы».
Действительно, в карточке политзаключенного Гумилева есть запись «высокого начальства»: использовать на тяжелых работах. Но вскоре он, попав в пургу на рытье канала, заболел и его положили в больницу.
Во многих публикациях о Льве Гумилеве утверждается, что в Карлаге он завершил свой мировой шедевр — книгу «Древние тюрки». Но это неверно. В Карлаге он завершил свою первую книгу о восточных гуннах — «Хунну». Она была напечатана позже в издательстве «Востокиздат». Конечно, Гумилев в Карлаге продолжал свою работу над книгой «Древние тюрки», начатую еще в декабре 1935 года. Но окончательно завершил ее в Омске в Камышлаге. Об этом он сообщает в предисловии к книге «Конец и вновь начало»:
«Потом меня перевели в Омск, там опять положили в больницу, и я написал книгу „Древние тюрки“. Таким образом, вернулся я из заключения с двумя работами».
Из карточки политзаключенного следует, что Л.Н. Гумилев пробыл в сталинских лагерях в общей сложности около 15 лет. И, пройдя сквозь черный ад застенков органов так называемой безопасности, выжил, больше того — создал свои великолепные книги, став знаменитым ученым. Несмотря на все ужасы Гулага, унижения и оскорбления, он оставался верен своей звезде.
Сам Лев Николаевич Гумилев вспоминает о своей лагерной жизни так:
«Четырнадцать лет просидел на каторге, так что я не кабинетный ученый, а каторжный. Некоторые ученые говорят, что работают как каторжники. Нет, простите, это не каторжный труд, а вольный. Они приходят домой, пьют чай, ездят гулять, а я был за колючей проволокой. А как работал? Думать надо. А иногда мог и писать. Когда начал работу о восточных гуннах, решил, чтобы у меня не отняли рукопись, обратиться к начальству. И начальство сказало:
„Подумаем!“ А так как думать оно не умело, то спросило более высокое начальство, и то сказало: „Гуннов — можно, стихи — нельзя!“
…Мне в лагерь прислали книжки — мама, мой покойный учитель Николай Васильевич Кюнер. Когда вышла книга переводов китайских хроник, где собраны сведения о народах, обитавших в Средней Азии в древнейшие времена, я их проштудировал и знал почти на память. Мама прислала книгу Киселева „Древняя история Южной Сибири“, потом „Древнетюркские надписи“, естественно, я их прочел по-русски и по-тюркски. Конспектировать у меня, конечно, возможности не было, но сидеть возле костра на закромке канавы, болтая ногами и разговаривая с казахами, татарами, узбеками, учить их язык, — такая возможность была…»
Его мать, Анна Андреевна Ахматова, как могла, помогала сыну, поддерживала его морально и материально.
Известен такой факт. Как-то Ахматова стояла в длинной очереди к тюремному окошку, чтобы передать сыну теплые вещи и продукты. Какая-то женщина с синими губами спросила ее:
— Говорят, Вы стихи пишете? А вот об этом Вы могли бы написать?
Ахматова, не задумываясь, громко ответила:
— Напишу.
И она, действительно, написала стихи о своей боли, поруганной материнской любви к сыну, несправедливо осужденному в годы сталинизма.
Семнадцать месяцев кричу,
Зову тебя, домой,
Кидалась в ноги палачу,
Ты сын и ужас мой.
Все перепуталось навек,
И мне не разобрать
Теперь, кто зверь, кто человек
И долго ль казни ждать.
Окрыленный поддержкой матери, Лев Николаевич Гумилев продолжает свой научный поиск в Карлаге. Его поддерживают в этом замечательный предшественник, друг Г.Е. Грум-Гржимайло, прославивший историю народов Центральной Азии, его наставник Н.В. Кюнер, А.Ю. Якубовский, академик В.В. Струве, помогавшие ему в тяжелые лагерные годы.
Когда книга «Древние тюрки» вышла в свет, в своем предисловии «от автора» Лев Николаевич Гумилев выразил благодарность своему учителю М.И. Артамонову, профессорам С.Л. Тихвинскому и СВ. Каланину, рекомендовавшим книгу для печати, а также своим друзьям Л.А. Вознесенскому и Д.Е. Алчибаю, отмерившим вместе с ним заключение в лагерях Караганды и Норильска.
О Карлаге у Льва Николаевича остались самые тягостные впечатления. Он трудился в поселке Шерубай-Нура (ныне город Абай) на разработке богатого угольного месторождения, разных стройках Караганды, был истопником, топографом…
Солагерник Гумилева по абайской отсидке, узник Карлага, бывший телохранитель посла Франции в Китае Николай Иванович Мисливец, которого я разыскал в Караганде, мне рассказывал:
— Вел себя Лев Николаевич Гумилев на стройках города Абая (тогда поселок Шерубай-Нура) мужественно и отважно, всегда выполнял норму на кладке кирпича, штукатурки. Да и в бараке он никогда не нарушал режим, все свободное время отдавая чтению книг. Однажды пьяные уголовники решили устроить еврейский погром. Они посчитали Гумилева за еврея, ибо он сильно картавил. И вот погромщики толпой двинулись на Льва Николаевича, впереди шел уголовник огромного роста с топором в руке. Гумилев не испугался, сам соскочил с нар и сразу выбил топор из рук опешившего бандита, повалил его на пол, закричав: «Вызовите охрану!». Конвой прибыл вовремя, политзаключенные ликовали: всех уголовников отправили в изолятор.
Будучи чистокровным славянином, Лев Николаевич Гумилев охотно дружил с евреями, поддерживая их, а они его. Известна его дружба в Ленинграде с литературоведом Эммой Герштейн. Она не изменила этой дружбе даже тогда, когда Гумилев попал в Карлаг, посылала ему письма, бандероли. Больше того — она сохранила написанную в Карлаге книгу Гумилева о гуннах (хуннах), которую он сумел хитроумно переслать ей обычной почтовой посылкой (а это тридцать самодельных тетрадей!). В письме к Герштейн он признается:
«Милая, дорогая, неповторимая Эмма: то, что я Вам доверил, — лучшая часть меня, это как бы мой ребенок… Я очень хорошо понимаю, чего вам стоит такая изумительная забота о таком полусвине, как я. Поцелуйте маму.
Леон».
Его очень беспокоила судьба книги, написанной в лагере, и он доверил ее Эмме Герштейн. В то же самое время в документе от 25 марта 1954 года, озаглавленном «Завещание для оперуполномоченного или следователя», он сообщал:
«Я написал „Историю хунну“ для собственного удовольствия и собственной души. В ней нет ничего антисоветского. Она написана так, как пишут книги на Сталинскую премию, только живее и, надеюсь, талантливее, чем у моих коллег-историков. Поэтому в случае моей смерти прошу рукопись не уничтожать, а отдать в рукописный отдел института востоковедения АН СССР в Ленинграде».
В его дневнике того времени читаем:
«Караганда. Холод, голод, бандеровцы, власовцы, тяжелая работа. К счастью, устроился топографом, потом истопником, потом переписывал чего-то… Друг — перс Рахим, бежавший от шаха. Учу персидский язык. Читаю в бараке лекции по истории. Привезли сына нашего ректора — Леву . Очень хороший парень».
И далее:
«Расчистка снега, таскание бревен. И еще: работаю на разных стройках, кем попало. Подружился с Ханной — ирландским журналистом и востоковедом».
Но, конечно, самые душевные слова Льва Николаевича — о матери, которая ни на минуту не забывала о нем. 19 июля 1951 года он пишет ей:
«Милая мамочка! Подтверждаю получение посылки почт. № 277 и благодарю, только вперед вместо печенья посылай больше жиров и табаку: дешевле и лучше. Целую тебя».
Она присылает ему посылки с жирами и табаком. А вместе с ними стихи:
А если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,
Согласье на это даю торжество.
Но только с условьем — не ставить его
Ни около моря, где я родилась:
Последняя с морем разорвана связь,
Ни в царском, саду у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня,
А здесь, где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.
Затем, что и в смерти блаженной боюсь
Забыть громыхание черных марусь.
Забыть, как постылая хлопала дверь
И выла старуха, как раненый зверь.
И пусть с неподвижных и бронзовых век,
Как слезы, струится подтаявший снег,
И голубь тюремный пусть гулит вдали,
И тихо идут по Неве корабли.
Лев Николаевич Гумилев после отбытия срока в «хрущевскую оттепель» в 1956 году был реабилитирован. Однако никакой научной работы ему не предложили. Долгое время он трудился дворником в Музее этнографии. И только в 1960 году он добивается выхода в свет книги «Хунны», а уже в следующем году защищает докторскую диссертацию на тему: «Древние тюрки (VI–VIII века)». Начинается его восхождение к славе, несмотря на полный запрет его публикаций по решению президиума Академии наук СССР. Он добивается защиты второй докторской диссертации (на соискание ученой степени доктора географических наук), становится известным ученым.
В мае 1996 года Акмолинский университет был преобразован в Евразийский университет имени Льва Николаевича Гумилева. Так закончились тернии великого ученого, так пришло к нему народное признание.