Смеясь, вышел на кафедру ректор.

Анатолий Алексеевич Самашкин – представитель послевоенного поколения. В нём жива самая патриотическая и интеллигентная часть народной души – разумной, образованной, умственно развитой и отчинной. Он не боится слова «интеллигент». Одного из Гумилевых спросили: «Вы интеллигент?» Тот ответил: «Боже упаси!» Ректора спросили: «Вы интеллигент?» Учитель подумал и переспросил: «А вы, как думаете?» Ему признались: «Мы думаем, вы интеллигент». «Спасибо за комплимент!» – поблагодарил Учитель. Он был интеллигентом в самом культурном и интеллектуальном значении этого слова. Вся его плодотворная деятельность отдана педагогическому вузу. «Старик Державин (прежний ректор) его заметил и, в гроб сходя, благословил» – на подобной же Встрече объявил его преподавателем вуза. Словами аттестаций, ректор «прошёл все ступени вузовской карьеры: преподаватель – старший преподаватель – заместитель зав. кафедрой – зав. кафедрой – декан – проректор по науке – ректор». На день Встречи он уже 12 лет как патриарх педвуза. Он возобновил традицию «старой школы» и не уронил лица «новой школы». Тем, что ежегодно на Встречах выпускников с молодыми студентами, отобранных студентов он публично приглашает служить алтарю вуза в ранге преподавателя. То, что Дека перечислила в своей речи – это «плоды» Самашкина на ректорской ниве – и институт художественного образования, и филиал в Тольятти, и докторантура со специализациями, и новый статус вуза. Любимые «дети» ректора – научно-исследовательские институты по «истории и археологии Поволжья» и «Языков и культур Поволжья». У него были академические труды в этой области. И, разумеется, в 50 000 выпускников течёт кровь старого Учителя. Ему бы Героя Труда России, или Мастера педагогических искусств, ан нет, не принято быть учителям ни Героями, ни Мастерами. Ученикам, покинувшим ниву учительства, можно отличиться в других сферах, учителям-педагогам, которые формируют Героев – не героическое поприще!.. Логика! Да что там Герой России – что-то я не встречал ректоров и среди литературных героев. К своему стыду, и мне он попал на перо не как Герой или герой-персонаж, а как участник событий, имеющих ко мне отношение. О нём об одном можно написать роман, а я в середину своего романа вставил себя… Что-то меня толкало поступать таким образом, а не единое честолюбие. Так повелось. Одним за заслуги посвящают романы. Другим хватает повестей. Третьим пишут рассказы и очерки. Четвёртые удостаиваются строки в энциклопедиях. А кое-кто не оставляет о себе ни буквы, ни звука. Почему бы это? Люди должны крепко подумать об этом. Ибо главное наше имущество – это память о себе. Какую ты сделал память, таким ты и был. Навороты на кладбищах не считаются – это не память, а деньги. Я говорю о положительных славных делах, а не о криминальных «делах». Но два слова всё же о ректоре.

Ректор велик и тучен, предположительно, не с картошки, хотя и ректору платят гроши. Велик он от природы телом, а от педагогики – должностью. Университет – это больше, чем бригада спецназа или общевойсковая дивизия, хотя здесь нет другого вооружения, кроме науки. Он велик от ответственности перед вузом, народом и государством. Если учителя-педагоги – первые лица общества, то руководят этими первыми лицами ректоры, мудрецы из профессоров, профессора мудрости. Ректор – из них. По Сеньке и шапка, у ректора кличка, ни много-ни мало – Гора. Казалось бы, должны остановиться на кличке «Сам» от фамилии САМашкин или от названия вуза – САМ ГПУ (от САМары). Но, повторю, наверно, давала кличку какая-нибудь студентка, а у них, никого не удивишь, логику завихряет. Итак, ректор – Гора. Отчего же всё-таки тучен и сед он? А тучен и сед, опять-таки, от специфики профессии.

Штурмовать полосу препятствий ему не надо, выживать в разведке ему тоже не надо – ему надо сидеть и писать научные труды, а потом, стоя, за кафедрой, защищать их идеи перед студентами и коллегами-профессорами и преподавателями. Ну и картошка с молоком, и мучные изделия, типа хлеба, тоже сказываются – на говяжью вырезку зарплаты ректора не хватает. Но что же делать, такая у нас Россия.

Тучен, но подвижен ректор, успевает доглядывать за «частями и подразделениями своего соединения». Но важно, успевает определить политику вуза на зигзагообразном пути России, и успевает не суетливостью – способностью руководить и мудростью. Ещё важнее, остается ректор «с человеческим лицом», доступным и понятным студентам. Хотя иногда такое отмочит – озорник позавидует… Может быть, для впечатления родства со студентами. Психологически, по-другому не объяснишь.

Итак, вышел ректор на кафедру. Он смеялся беззвучно, возвышаясь над кафедрой. Гора, она всегда возвышается молча. Эта Гора смеялась, но тихо. Правда, было известно, что в некоторых случаях Гора покатывался со смеху, словно оказывался на полозьях. И вот Гора открыла рот… Открывать рот прежде слова – это свойство ректора. Наш дед Любан сначала скажет первое слово, а потом производит эффекты воздействия. У ректора немного не так. Этот сначала отвалит челюсть, а потом, после паузы, начинает говорить. Видимо это свойство людей, приобретенное многолетним трудом разговоров с аудиториями; пауза – как бы последняя капля времени, чтобы подумать последний раз, чтобы сказать, наконец, не ошибившись.

– Чего мы добивались Встречей поколений студентов? – заговорил рот ректора. – Чего добивались, того и добились. Мы хотели показать поступившим, кого мы готовим, а себе показать, что у нас вышло. Угодно, мы хотели похвастаться своим продуктом. И вот продукт налицо. Хорошо учите, коллеги-профессора и преподаватели! Видимо, вы испытали гордость за свой труд. И я испытал…

А мне послышались слова комбрига Лесного: «Хорошо учите, товарищ сержант»… Я даже помню, как смутился сержант, но это смущение было ни чем иным, как свалившимся на него счастьем. Так мало нужно учителям: услышать о своём труде похвальное слово. Зарделись, заулыбались, закивали бородами профессора и преподаватели, разделяя с ректором справедливую истину. И Коганов тоже сиял. И был прекрасен в улыбке. В улыбке бы ему и служить музе учения, в улыбке бы ему и умереть, а не в мраморе первоидейных догм и интриг.

– Эта девушка Люба… как он её назвал?… Молоко и маки?…

– Сирень и роза… – подсказали с мест.

– Ромашка и солнце… – уточнили портрет. Ректор-Учитель установил с залом контакт. Вот так это и делается педагогом, просто и умно.

– Да, да, да… Эта девушка Люба, которая, видимо, выразила общее впечатление о наших выпускниках, станет такая же грамотная и идейная, со своими мыслями-замыслами. Больше того, она заменит нам Любана-вожака, станет сама вожаком своего курса и всех остальных курсов. Будете все такими, как наши выпускники. Вуз работает не на халтуру. Не заметите, как возмужаете духом и знаниями. Конечно, мы показали лучших из лучших. Но и остальные студенты мало от них отличаются. Только эта четвёрка друзей, о которой упоминалось, за четыре года не имеет ни одной персональной четвёрки, то есть «хора», а только «отлы», то есть отлично. Они в чистую идут на золотые медали. Троих из них – Казакова Вячеслава, Мухаметшина Амина и Рузаева Михаила своим правом ректора я назначил на должности преподавателей-ассистентов СамГПУ. Одновременно они будут студентами, а после «госов», то есть государственных экзаменов, останутся в штате университета. Можем поздравить молодых коллег с началом карьеры, а весь профессорско-преподавательский состав – с пополнением нашего полка.

Дека захлопала, её поддержали в зале. Но поскольку новоиспеченные ассистенты «не ударили палец о палец», аплодисментов не получилось. Что-то было не так. Недоумение погасили отдельные хлопушки.

– А что касается Дубинина Любана, лекцию которого мы имели удовольствие слушать… что касается его… Любана… то к его рекомендациям следует прислушаться. Не часто мы слышим подобные объяснения…

И пошёл садиться на своё место. Эка, выкинул! Гора называется. Под ней даже ёж не сидел… Зал, слышавший рукоплескания, погрузился в мрачное состояние. Зажим молодого дарования!? Тишина недоумения тяжело зависла под потолком, а потом стала опускаться ниже-ниже и придавила всех к стульям. Кажется, все опустили головы. Только один человек почему-то воссиял, распрямился в груди и готовый был тотчас выпрыгнуть на подиум, где его не хватало, и поцеловать руку ректора. Это был прапраправнук Еноха, внук Еноха и сын Якова – Енох Коганов, зав кафедрой теологии, новой кафедры университета. Суковатая трость играла, змеилась своими суками и словно выпрыгивала из его рук.

В этой гнетущей тишине многие успели подумать о справедливости положения, не допускающего исполнять обязанности ректора позднее 65 лет. Неужели мудрая Гора не понимала опасности своего падения? Конфуз был очевидным. Пахло драмой. Стало столь же очевидно всем, до последнего молодого студента в алфавитном списке: ректор не сумел обыграть своего права, сама былая традиция стала сомнительной и нелепой, а молодые ассистенты предстали в виде евнухов в таборе шарлатанов. И примут ли евнухи своё назначение?

И вдруг нашёлся ещё один голос, который полагал, что он на стадионе.

– Ректор ректнулся! – негромко сказал этот отчаянный голос. В той могильной тишине, которая придавила Встречу, негромкий голос прозвучал одиночным выстрелом чеченского снайпера в голову ректора. Ректор должен был упасть, навсегда сраженным. Но он почему-то не подумал падать. Выстрел достал его в тот момент, когда он думал садиться на стул. Но не успел сесть и не успел упасть. Больше того, ректор, ослепляя зал своими целыми белыми зубами, начищенными «блендомедом», беззвучно смеясь, возвратился на кафедру…

– Как? – вопросил он. – Почему ректор ректнулся? Кто сказал, что я ректнулся? Извольте объясниться немедленно! – потребовал он.

Несмотря на белозубую улыбку ректора, зал пережил новое угнетение. Будет сейчас разгон! Будет сейчас Встреча! «Встреча на Эльбе»!.. Надолго запомнится… Нашёл дураков – так ему сейчас и признаются!

Однако автор медицинского заключения ректору встал во втором ряду. Точнее, встала. Это была девушка. Первокурсница. Обычная девушка, с Красноборовой не сравнить, но не дурнушка. В общем, молоденькая.

– Это я сказала… Меня зовут Лена Грунина.

– Ну! – приказал ректор.

– Ну… мы заслушались Любаном и вы же его рекомендовали, но вдруг… всё похоронено. Вы назначили ассистентами тех, кого мы не слышали, кроме Рузаева; Рузаев Миша хорош, даже больше, но не сравнить же его с Любаном!.. Вот я и не выдержала… – таково было обоснование медицинского заключения, осуществленного без обследования больного; с этим справилась Лена Грунина, никому не известная студентка.

– Тэ-тэ-тэ-э… – озвучил свой смех ректор. Так он смеялся. – Умница! Если бы вы меня не осудили, я бы ночь не спал, а завтра подал бы прошение об отставке… Простите, я это сделал с определённой целью, причём понимаю, что эффект произвёл нездоровое впечатление. Но дело вполне поправимое… – Ректор вздохнул. – Здесь были две цели. Первая – я захотел таким необычным тестом проверить вашу молодую публику на степень гражданственности.

Другим бы способом так быстро тестировать не удалось. А теперь я рад, как ректор, и доволен случаем показать коллегам-профессорам и преподавателям, что мы приняли в вуз не молчаливое поколение раболепных граждан, а полноценную отрасль будущих строителей России. Спасибо вам, Лена, спасибо всем молодым студентам, доказывающим своё достоинство не только экзаменационными оценками. Пусть этот случай послужит маленьким уроком для всех нас. Мужайтесь, ребята, всё будет…

Мы так и замерли: сейчас брякнет – «прикольно…» Но ректор сленгом не брякнул. Всему своё место и обстоятельства.

– … Всё будет хорошо и отлично. Устраивайтесь. Осматривайтесь, но не раскачивайтесь, сразу точите зубки и грызите гранит науки… Ясно ли я сказал? Поняли ли вы меня?

Экспрессивные первокурсники немедленно подтвердили:

– Ясно!

– Поняли!

– Спасибо. Теперь о второй цели. Я хотел ещё раз вернуться к Дубинину Любану. Тут особый случай. Строкой приказа мало покажешь. Любан оказался таким сыном, который перерос всех своих праотцов, которым он верен духом. Моим приказом и Любан Дубинин тоже назначен преподавателем-ассистентом – он занимает первую строку по алфавиту… Да не уверен я, что Любан останется преподавателем. Феномен, которого никому не достать. Он пойдет своей дорогой… Какой, не знаю. Пожалуйста, Любан Родимович, скажите мне откровенно на публике, останетесь вы в университете согласно моему приказу?

Лестно оказаться в центре внимания вузовского населения. Завтра об этой Встрече будут в подробностях знать все поголовно, включая собак, прибегающих к университетским мусорным бакам. Но в то же время я испытал чувство неловкости от чрезмерной переоценки моей персоны. Этого я не люблю. Этого не любят в нашем роду. Скромность – первое требование родовой педагогики меры. Не молчаливость, как это утверждают в «Поле чудес», а обыкновенная скромность. Я встал, но ко мне обращался не офицер и не комбриг, а сам император маленькой империи, ныне рекрутирующий кадры для своей империи. Ему требовалось много кадров, ибо всё же – империя, какой бы ни была она малой. Строевая стойка, если помнится, у меня была уже до того, как я стал старшиной роты; была от природы, тут ничего не поделаешь…

– Спасибо вам, Анатолий Алексеевич! И за розыгрыш, и за приказ, и за заботу о моей судьбе! Мы-то знаем, что вы действительно ректнутый… В том смысле, что вне ректора вы себя не мыслите, и, слава Богу, что такие люди встречаются. Все ожидали, что вы и на этой Встрече осчастливите своих избранников. Как и моим друзьям, мне льстит ваш приказ, но извините меня, пожалуйста, я не кокетничаю, но пока я не готов вам ответить… ближе к весне посмотрим… Рискованно вы, Анатолий Алексеевич… а если бы она не крикнула? – таков был мой ответ, в котором не было ни спеси, ни лжи.

– Видите, уважаемые… И вы думаете, что он не знает, что меня лоббируют, добиваясь утверждения своих кандидатур? Знает он, что до весны я ждать не могу, что это шанс, или сейчас, или поздно. Со студенческой скамьи в преподаватели – это карьера! Перед вами выступал Дмитрий Дмитриевич Козиков, ныне кандидат наук, работающий над докторской диссертацией – он тоже со скамьи. Или вот сидит во втором ряду Иванов Никита Иванович, тоже кандидат и тоже пишущий, – он тоже со скамьи. А каков их авторитет! Уж я то знаю, что студенты на них не обижаются… Поэтому я провёл эту четвёрку ассистентами в приказе заранее, надеясь, что это будет моей последней мерой, чтобы сохранить их в университете. А вы уж, ребята, думайте… Вопрос по поводу риска?

Тут если бы, да кабы. У меня была другая домашняя заготовка, не хуже первой, если бы никто не среагировал…

– И-га-га… – среагировали осчастливленные ассистенты. Зал дружно, но негромко ответил конским голосом. Моральная атмосфера давно очистилась и восстановилась. Не миновать ныне новой приставки к кличке академика, не иначе будет Ректнутая Гора…

– Наконец, я выскажу своё мнение о лекции, которая, так или иначе, будет неофициально обсуждена. Лекция преподавателя-ассистента Дубинина Любана Родимовича самостоятельна от начала до конца. Видимо, по этой части ни у кого сомнения нет. Из доклада декана мне известно, что на лекцию ему отводилось времени в пределах школьного урока. Но он, как бы это сказать…

– Оборзел… – подсказали новоиспеченные ассистенты!..

– И-га-га… – это уже зал взял инициативу, распространившуюся и на президиум.

– Да, да, да, очень точно подмечено… – подхватил ректор струю, чем вызвал продолжение смеха. По всей видимости, ректору нравилась атмосфера живого смеха.

– Он самовольно, пользуясь нашим благожелательным попустительством, продлил лекцию вдвое. Я должен заметить, что лекция от этого не стала хуже… можно придраться к отдельным методическим изъянам, в частности, к несовпадению выводов с буквой лекции. можно подвергнуть сомнению ссылки на знания ведунов, но они существуют и мне об этом известно, поскольку, коллеги знают, я занимался культурой народов Поволжья. Поэтому отдельные замечания, характерные для всех лекций, не могут затмить её действительно проблемного характера и содержания. Искусство лектора состоялось в том, что он уже в частном, удаленном от внимания случае, увидел проблему национальной опасности и тесно увязал её с проблемами любви и секса. Мы, старики, написать те слова, которые произносил лектор, ещё можем, но чтобы так спокойно и убедительно оперировать ими, нет, для этого надо стать молодыми. Но они действительно ему были необходимы для демонстрации целомудренно безупречных понятий русского языка, считавшихся утерянными… Очень свежо прозвучали эти понятия, и мне трудно представить переполох в стане сексологов и, как он их назвал, неонеандертальцев, которые вымараны дегтем пошлой, их же терминологии. Ну, и такие козырные опоры как «у любви есть Бог, а у секса нет бога, у любви есть история, а у секса только эпизод с сексуальной революцией и СПИДом» – кому-либо трудно будет оспорить… Проблема же обеспечения любви Новым Домом поставлена оригинально, ново, остро и глубоко. Она заслуживает широкого общественного внимания.

Я считаю, что мы не ошибемся, если на правах реферата будем хранить лекцию в библиотечном фонде студенческих работ. Появится достаточная критика лекции, то мы и этот реферат положим в фонд для всеобщего пользования. Предвижу, что нам придётся обновлять экземпляры фонда – изотрут бумагу… читатели… Дайте мне текст лекции, я изложу сказанное в небольшом вступлении к лекции. – Так высоко оценил ректор моё первое произведение.

– Текста нет, – сказала Дека.

– Как, то есть, нет? – опешил ректор.

– Любан не из тех, кто любит писать тексты… – наябедничала Тамара Григорьевна. – У него план-конспект, которого я не видела…

Возникла далеко не драматическая пауза. Ректор беззвучно, видимо животом, засмеялся, профессора развели руки – вот они, современные…

– Есть, есть текст! У Любана в компьютерной версии, а мы сделали три компьютерных стенограммы, – поднявшись, спасал утопающего моряк Слава. – Мы выведем из них свои комментарии, и текст будет готов, – добавил Слава.

– У них же компьютеры… – неопределённо заметил ректор. – Что ж, это тоже новинка, придётся привыкать и к этому. Если можно, сохраните для меня свои комментарии, – попросил ректор.

– И-га-га… – сказал Слава. – Здесь такое…

– С таким и дайте, мне интересно, – не унимался ректор. – Будем считать, договорились. Это последняя деталь с отсутствием текста… не хотел говорить, да подтолкнули. Должен сказать, что как-то не верится, что этот человек будет заниматься уроками. В кино бы ему играть роли Геракла, а у него голова греческого Геродота и русского Федота. Но и это не верно. Он превзошёл и Геракла (видно невооружённым глазом), и собирательного Геродота, и упрямого Федота. Впечатление таково, что тот род, со своим кладбищем и своим первопредком, есть родной род самого Любана, и я не удивлюсь, если завтра с Любаном заговорят духи его предков – настолько он предан язычеству – и тогда появится ещё более новая версия текстов…

– И-га-га… – подавились смехом мои друзья. Но их поддержали в зале. Видимо, тонко заметил ректор, что наиболее откровенно засмеялись профессора и преподаватели, а Енох Яковлевич, у которого род выходил к сыну Адама, тот даже расхохотался. Вот бы ему контакт с Каином, своим первопрадедом! А может быть, у него была другая причина хохота – ректор подсказал ему аргумент собственной критики… Но ректор, будто сам овладел контактом и дух русского Самашкина подсказал ему мысли оппонента. Он помолчал и задумчиво произнес:

– Я бы посоветовал не стыдиться язычества. Наши предки у всех были язычники. РПЦ следовало бы тоже прислушаться к гласу критики, без язычества ей не справиться с народившимися проблемами… Будем заканчивать Встречу. Как, студенты, если откровенно, довольны вы Встречей или будут критические замечания?

– Довольны! Довольны! – выкрикнули первоклашки и выпускники.

– А Лена Грунина? – лукаво спросил ректор. Девушка поднялась красной розой.

– Я поняла, – сказала она. – Вы правы, вы оригинал, Анатолий Алексеевич. Извините меня, пожалуйста.

– Извиняю с большой охотой. И вы меня извините, я был действительно не осторожен и рисковал своим авторитетом. Учитесь отлично, вы способная девушка.

Ректор сел, а Декан по привычке спросила, нет ли вопросов.

– Хорошо. Заключительная часть Встречи добровольная. Танцы в фойе. Свободны.

Все стали подниматься со стульев, потягиваясь в меру приличия. Время пролетело незаметно, но без перерыва все затекли. И тут произошёл ещё один неожиданный и почти синхронный инцидент. Три девчонки из зала взбежали на сцену. К ним, обладая древним инстинктом, присоединилась косатая Красноборова, она почуяла цель девчонок. Они окружили меня. Тут же оказались друзья, и, кажется, весь президиум.

– Мы явились, Любан! – бойко доложила одна из них.

– Не понял, – оторопел я.

– Ну, как же, на собеседование… Вы же просили…

Надо сказать, что студенты I курса первое время называют выпускников на «вы», но очень скоро наглеют и отыкивают, то есть называют на «ты» их только так. Мои друзья тотчас заржали, а я вспомнил, что приглашал. Но не при ректоре же, не при декане же вести собеседование!.. Те не спешили уходить со сцены.

– Ха-хаа… Вы и впрямь все красавицы. Но каждая хочет быть лучшей. Я оказался в роли Париса. Тогда так. Ответьте мне на вопрос: как вы определили, что вы самая-самая? – девчонки потупились. Они не ожидали такого вопроса. Но спрашивают…

Косатая была хитрее всех. Не полезла с ответом первая. Хотела послушать других.

Первая сказала:

– Вижу себя в зеркале и сравниваю с другими…

Вторая сказала:

– Мне говорят в открытую, что я красивая и пристают…

Третья сказала:

– Мама говорит, что я красивая и добрая…

Очень трудно было не согласиться с мамой. Из троих она сразу вышла на первое место – в моём понимании.

Наконец, косатая Люба:

– Вы же слышали, что ректор, и в зале повторяли слова вашего идеала. Нельзя забыть эти слова… К тому же меня десять раз сватали, в том числе ваш отец… Я же из Гвардейцев…

– Ха-ха-а! Отец! Не может быть!?

– Ещё как было. Последние три года зачастил к нам на правах друга моего отца. И, вроде бы в шутку, сватал. А мне кажется, изучал. Мой же папа меня обрабатывал, готовил…

– А ты что?

– Я же вас не видела. Зачем мне кот в мешке, когда от своих собак нет отбоя…

– Ха-хаа… И как тебе кот?

– Вы не кот, вы – дуб.

– И-га-га…

Толпа, окружившая нас, включилась в игру сочувствия. У всех было юношеское настроение. Люди, однажды побывавшие студентами, хранят дух студенчества до конца жизни. В данном случае Гора был студентом, Дека была студенткой, зав. кафедрами тоже были студентами. Им и домой-то идти не хотелось поэтому. Они с чрезвычайной живостью наблюдали суд Париса и поведение юных богинь.

– Ну, девчонки, задали вы мне задачу. Но определяю не только красоту, но и целомудрие, чистоту души, – совокупно. Что подсказала ваша душа в оценке друг дружки? Говорите по порядку.

Как одна, они проявили великодушие. Это и было их целомудрием. Первая сказала:

– Тут уж ясно, она… её за вас уже сватали… сам отец…

Вторая сказала:

– Кричали: «Любан плюс Люба равно люботе», – пальма её…

Третья сказала:

– Она при всех сказала, что в вас влюбилась не по теории, а я промолчала…

Люба сказала:

– Мне третья девушка нравится, она, правда, добрая…

– Ну, молодчины, девчонки. Любу и третью девушку «награждаю» золотой пальмовой ветвью, а первую и вторую золотой пальмовой веткой. Согласные с вердиктом судью целуют, иные надменно уходят…

Визг. Поцелуи. Смех.

В фойе уже играла музыка, нами же и подготовленная. Обитатели сцены так толпой, весёлой и расслабившейся, переместились в фойе. Тут мы от неё отделились. Наши чувства были особыми. Мы подошли к музцентру и настроили то, что нам требовалось. Грянуло «Во саду ли, в огороде». Вчетвером мы пару минут отрывали языческий класс. Кажется, все сочувствовали нашей радости. А когда студенты подчинились азарту музыки и пошли в пляс, мы ближе-ближе к дверям и растворились…