На следующий день, к полудню, в доме покойного Прокопа царила неописуемая суматоха, которую не мог омрачить даже траур. Соседи и слуги, все до последнего мальчишки при конюшне, знали об удивительной новости: Олег отыскал сокровища берендеев и собирается подарить их своему сводному брату, князю Смоленскому, прося о единственной награде – разрешении взять в жены Подлипу. В тот день состоялись похороны боярина. К четырем часам пополудни все знатные жители Рши были приглашены на поминальную тризну, которую возглавил Олег, будущий супруг юной боярышни. В разгар подготовки к поминальной трапезе, которой руководили старый Михей и управляющий поместьем, Олег и Подлипа принимали в большом зале Артемия и отроков. Сидя за столом, на котором вокруг большого блюда с пирожками с мясом и капустой стояли кубки с медовухой, они слушали Артемия. Он подробно рассказывал историю сокровищ и недавних преступлений, совершенных из-за безумной алчности старца.

– И все же, боярин, как тебе пришла в голову мысль подозревать меня?! – воскликнул Олег, прерывая молчание, установившееся после рассказа дознавателя.

Князь был еще очень бледен и с трудом мог двигать правой рукой, но лучезарное лицо свидетельствовало о состоянии его здоровья лучше, чем перевязанное плечо.

– Я не имел права пренебрегать какой-либо версией, князь. Кража золота и, главное, княжеской печати наводила на мысль о преступлении с целью наживы, а также на гнусные интриги вокруг княжеского престола, к которому могли быть причастны те или иные придворные, в том числе высокопоставленные сановники Смоленска.

– Мой возлюбленный жених, сколько же страданий тебе пришлось пережить! – воскликнула Подлипа, бросая нежный взор на Олега. – Этот злобный старец нарочно украл княжескую печать, чтобы подозрение пало на тебя!

– Главное – он стремился скрыть мотив преступления, – поправил Подлипу дознаватель. – В этом мы ничуть не сомневаемся. Сегодня утром Митько, которого я отправил в пустынь, обыскал келью старца. В сундуке, где лежат личные вещи отца-настоятеля, он обнаружил княжескую печать, равно как и золотые монеты… С момента нашей первой встречи монах старался запутать меня вопросами и лукавыми размышлениями, настаивая, что мотивом преступления служили украденные предметы. Но я отбросил это предположение, когда действительно поверил в существование сокровищ берендеев. Этот мотив, намного более серьезный, заставил взглянуть на события под иным углом и поменять представление, которое у меня сложилось о преступнике. В это же время, причем совершенно случайно, старец выдал себя в моем присутствии, сделав невольный жест, который позволил догадаться, что в прошлом он был наемником. С тех пор именно на нем лежали самые серьезные подозрения. Что касается тебя, Олег, то я недолго подозревал тебя. На этом этапе расследования единственными княжескими сокровищами были престол и имущество твоего брата! Но ты не мог об этом знать. Я не сержусь на тебя за то, что ты ввел меня в заблуждение… А вот твое поведение в подземелье не облегчило мою задачу, вовсе нет!

– Знаю! Я вел себя, как трус, – признал Олег, помрачнев.

– Я говорю не о том, что произошло в комнате с железным потолком, – возразил Артемий. – Я упрекаю тебя за то, что ты встал между старцем и мной в решающий момент. Это было поведение безусого юнца, а не умудренного опытом воина. Это чуть не стоило тебе жизни, не говоря уже о Каллистрате, которая, возможно, не погибла бы от руки злодея, если бы инициатива в этой схватке принадлежала мне! Ты мог бы оказать бесценную помощь, сражаясь рядом со мной с мечом в руках, а не лежа на земле, истекая кровью, вместо того чтобы проливать кровь нашего врага!

Щеки и лоб Олега стали багровыми.

– Я искренне оплакиваю смерть ведь… знахарки. Без ее помощи я никогда не нашел бы сокровища. Но это я должен был биться с негодяем! Он не только покушался на мою жизнь, но и заставил пережить худшее из унижений – страх! В те минуты, когда я думал, что нас раздавит эта железная плита, страх парализовал меня до такой степени, что я забыл о чести боярина и долге воина. Пойми же меня! Я должен был схватиться со старцем, чтобы смыть с себя позор! И прости, поскольку я думал только о своей чести и ни о чем другом.

– Я прощаю тебя, так как ты еще молод, – сурово сказал дружинник. – Боярин дорожит честью больше, чем жизнью, то мне ведомо. Но он не должен забывать о жизни других. Пойми и ты меня, князь! Больше всего я волновался за тебя. Приехав вчера вечером в монастырь под предлогом, что мне надо поговорить с художником, я преследовал двойную цель – я решил попытаться разговорить Злата и одновременно предостеречь его, а также заманить старца в ловушку. Он не мог не знать о моем приезде и подошел ко мне, как я и рассчитывал. Тогда я поделился с ним своим планом ночного похода, в который собирался пригласить и тебя. Но когда я хотел ввести тебя в курс дела, ты исчез! И тут меня охватила паника: вместо того чтобы оберегать твою жизнь, я расставил ловушку, которая отдала бы тебя в руки убийцы! А ведь она предназначалась не для тебя!

– А я, – откликнулся Олег, – в это время спокойно пил настой, который приготовила Каллистрата, чтобы общаться с духами! Мы сидели перед огнем, она протянула мне большой кубок, я выпил… Последнее, что я видел, – это ее лицо с таким странным взглядом, что он, казалось, обжигал меня, проникал в самую душу…

– Все кончено, любовь моя, эта женщина больше не вызовет у тебя страха, – прошептала Подлипа. – В конце концов, ведьма есть ведьма. Никогда не знаешь, на что эти лукавые способны! Ведь трава, которую взял у нее мой отец, привела его к гибели! Как ты можешь сомневаться в своей отваге, если ты был вынужден противостоять ведьме и убийце, чтобы завладеть сокровищами, которые принадлежали тебе по закону!

– Твой отец – да хранит Господь его душу! – стал жертвой собственной неосмотрительности, боярышня! – побледнев, спокойно сказал Артемий. – Боярин Прокоп украл у знахарки траву, которую считал волшебной, и, вместо того чтобы сдержать данное мне слово, предпочел в одиночку отправиться на поиски клада, стремясь обеспечить тебя приданым. Он думал лишь о твоем счастье и не доверял не только мне и моим спутникам, но и твоему жениху, боясь, что князь, завладев сокровищами, забудет о своем обещании жениться. Он хотел, чтобы Олег был ему благодарен за то, что он отыскал сокровища. Вот что побудило твоего отца действовать в одиночку, вопреки здравому смыслу. К несчастью, убийца не дремал. Он легко справился с боярином, поскольку тот считал себя неуязвимым… Что касается твоих слов о женщине, которую ты называешь ведьмой…

– Прости, боярин, но есть одна вещь, которую я никак не могу понять. Не мог бы ты ее прояснить? – вмешался Василий.

Артемий встретился с ним взглядом и замолчал на несколько минут. Потом, проведя рукой по лбу, словно отгоняя дурную мысль, сказал:

– Я слушаю тебя. Что ты хочешь знать?

– Так вот. Когда ты сказал, что старец выдал себя невольным жестом, тем самым, который позволил тебе догадаться, что в прошлом он был наемником, я не понял, о чем речь.

– Ты помнишь, как подрались два торговца воском, когда мы в первый раз приехали в монастырь? Мы все трое – ты, старец и я – стояли рядом. В тот момент, когда один из мужиков вынул нож, отец Никодим поднес руку к эфесу воображаемого меча. Разумеется, считалось, что он никогда не держал в руках оружие! И хотя этот жест поразил меня, тогда я не придал ему особого значения. Возможно, потому что ты, Василий, также поднес руку к мечу и отец Никодим мог просто подражать тебе. Но старец не смотрел на тебя. Его взгляд был прикован к двум мужикам. Он действовал вовсе не инстинктивно, а как человек, привыкший пускать меч в ход в момент опасности!

Оживившись при этом воспоминании, дознаватель обвел сверкающим взором слушателей, а затем продолжил:

– Позднее эта сцена совершенно неожиданно пришла мне на ум. Во время путешествия в развалины, когда мы с Филиппосом ждали вас, чтобы отвезти тело Прокопа в город, я затеял с ребенком воображаемую битву. И он обвинил меня в обмане: он сказал, что видел, как я положил руку на эфес меча до условного сигнала! Как вы сами понимаете, я не собирался так поступать. К тому же в тот момент меча на моем поясе не было. Вероятно, я сделал это машинально, сам того не заметив. Однако мой жест заметил Филиппос, равно как я увидел жест старца! Именно эта деталь открыла мне глаза. Отныне я знал, что под достойным одеянием монаха скрывается презренный наемник, привыкший держать оружие, наемник, для которого человеческая жизнь ничего не значит, если речь идет об огромных деньгах… Во время нашей первой встречи отец Никодим с восторгом рассказывал о манускриптах, которые хранитель библиотеки приобрел в Царьграде, и с презрением упомянул о золоте, якобы украденном убийцами. Это было весьма хитроумно с его стороны, поскольку он знал, что я за ним наблюдаю. Действительно, искренность его восторга, равно как и презрение, не вызывали сомнений. И я мысленно вычеркнул его из списка подозреваемых. В самом деле, ставка должна была быть гораздо крупнее, чем несколько золотых гривен, чтобы этот прозорливый и образованный монах предстал в своем настоящем обличье, в обличье алчного чудовища! Думаю, отец Никодим рассказал мне свою подлинную историю. Он был, несомненно, выдающимся человеком, сумевшим подняться намного выше, чем позволяло его социальное положение, получить хорошее образование и завоевать, благодаря своим знаниям и упорству, достойное место в обществе. К его несчастью, им всю жизнь двигала жажда власти и денег, что неизбежно привело его к гибели.

– Подумать только, а ведь он был единственным, кого мы не подозревали! – воскликнул Митько. – В конце концов, даже художник Злат оказался невиновным, хотя и был с самого начала нашим главным подозреваемым!

– Злат знал, кто убийца, – уточнил Артемий. – Его друг Макар рассказал ему, что видел, как старец сопровождал хранителя библиотеки в день убийства. После того как послушник простодушно исповедался старцу, он и его друг Злат были обречены. Как многие монахи, старец хорошо разбирался в травах, а также в ядах, которых можно изготовить на их основе. Для него было детской забавой в удобный момент подсыпать щепотку порошка в суп послушника. К тому же он не считал необходимым сразу же избавляться от художника. Несомненно, старец хотел, чтобы тот закончил фреску, которой искренне восхищался. Но, главное, он хорошо знал художника и понимал, что гордость помешает Злату заговорить. По крайней мере, до тех пор пока тот не закончит творение… Однако после того, как монах несколько раз наблюдал, как я беседую со Златом, он испугался и решил перейти к действиям, воспользовавшись тем, что на кухне начался пожар. Это была прекрасная возможность подготовить «несчастный случай со смертельным исходом». Злат случайно избежал смерти. Что касается самого художника, то он, несмотря на ненависть к старцу, не хотел его выдавать, поскольку передавал его черты, изображая на своей фреске дьявола, чудовище с человеческим лицом… Признаюсь, я не в состоянии постичь ход его мыслей. Но разве можно понять художника?

– Этот художник заслуживает, чтобы его хорошенько допросили дружинники, выполняющие свой долг, – пробурчал Василий, и его узкие глаза сверкнули, как два стальных лезвия.

– Ему многое пришлось пережить после смерти друга и несчастного случая. Я уверен, что эта история послужит ему хорошим уроком, – ответил дознаватель. – А теперь я оставлю вас, други мои. Перед отъездом из Рши мне надо уладить личные дела.

– Поскольку вы не останетесь на поминальную трапезу, позвольте угостить вас скромным обедом перед тем, как вы отправитесь в путь! – воскликнула Подлипа, выполняя обязанности гостеприимной хозяйки дома.

Митько и Василий переглянулись. Было два часа пополудни, а на блюде лежал только один пирожок.

– Оставайтесь, – сказал Артемий отрокам. – Я догоню вас на дороге в Смоленск. Прощай, боярин, – обратился он к Олегу. – Думаю, ты не нуждаешься в моей помощи, чтобы вытащить сокровища из подземелья и отвезти их к Мономаху! Мы увидимся при дворе князя Владимира.

– Прощай, боярин, – ответил Олег, низко кланяясь. – Я никогда не забуду, что ты спас мне жизнь, равно как не забуду помощь Каллистраты…

– Спасибо, – просто ответил Артемий и вышел.

Покинув город, дознаватель углубился в лес, направив лошадь к дому знахарки. Нахмурившись, он вспоминал о прошлой ночи, о том, как привез тело Каллистраты.

Филиппос сидел перед огнем. Мальчик встретил ужасную новость без слез, без единого жалобного слова. Но когда Артемий положил тело Каллистраты на скамью, Филиппос упал на труп матери и застыл неподвижно. Мужчина молча стоял рядом, не отрывая взгляда от застывшего лица молодой женщины, не в состоянии найти утешительных слов. Он испытывал такую же боль и такое же отчаяние, как и после смерти своей супруги. Страдания вновь сжали его сердце сейчас, когда он потерял женщину, с которой был знаком всего три дня и которую любил, сам того не зная. Филиппос встал, подошел к Артемию и прижался к нему. И только тогда мальчик заплакал. Вдруг скорбь ребенка заставила стихнуть печаль мужчины.

– Она хотела, чтобы ее похоронили в лесу, а не на кладбище, – наконец промолвил Филиппос. – И без гроба, прямо в земле. Ты поможешь мне?

Артемий пообещал прийти. Оставшуюся часть ночи он провел с Филиппосом и уехал только на рассвете, чтобы дать указания отрокам и попрощаться с Олегом. Но он пообещал ребенку, что вернется во второй половине дня.

Артемию казалось, что боль ушла, но сейчас она вновь пронзила его, еще более нестерпимая, поскольку он не мог не думать об отчаянном положении, в которое попал Филиппос. Что с ним станет? Ведь он один в доме, стоящем посреди леса. Не могло быть и речи о том, чтобы бросить ребенка на произвол судьбы. Впрочем, Каллистрата просила Артемия позаботиться о сыне. Это были ее последние слова, обращенные к нему. Значит, надо было заняться будущим мальчика… Что же, следовало найти в Рше или Смоленске достойную семью, готовую принять Филиппоса на три-четыре года. Потом боярин попросит князя Владимира принять его в младшую дружину. А пока боярин будет искать подходящую семью, он оставит мальчику деньги. Пусть ребенок поживет несколько недель у кого-нибудь в Рше… Главное, чтобы он не оставался наедине со своим горем. Но вдруг ребенок не знает никого, кто мог бы его приютить? Ну что же, в таком случае Артемий поговорит с Олегом!

Так размышлял дружинник, подъезжая к поляне, на которой стоял дом на сваях. Спрыгнув на землю, он поднялся на крыльцо и вошел. Филиппос сидел у тела матери. Он обрядил ее в просторное белое платье. У подножия кровати лежала сложенная толстая льняная простыня.

– Приветствую тебя, боярин, – сказал Филиппос, не отрывая взгляда от лица знахарки. – Я одел ее так, как она хотела. Теперь остается выбрать место для могилы и вырыть ее. Ты сильный, у нас двоих это не займет много времени. Присядь на минутку рядом с ней.

Сердце дружинника сжалось. Сев на краешек скамьи, он взял мальчика за руку. Несколько минут они оба смотрели в лицо Каллистраты. Его белизна навеивала воспоминания о греческих мраморных статуях. Черты женщины стали более тонкими и строгими. Артемий вспоминал о ее чудесном лучезарном взоре. Теперь же ее лицо освещалось каким-то прозрачным нематериальным светом.

– Знаешь, мы не обязаны молчать! – заявил Филиппос. – Ты не хочешь что-нибудь сказать?

– Я уже сказал ей об этом, – выговорил Артемий. – Я сказал ей, что люблю ее, прямо перед… концом.

Филиппос с облегчением кивнул. Минуту помолчав, он сказал:

– Она знала, что умрет. Она видела это в языках пламени в тот день, когда ты чуть не утонул. В то утро она сказала мне: «Эта встреча несет мне и жизнь, и смерть». Но я не держу на тебя зла. Моя мать знала об этом и желала этого. Это была ее судьба.

– Я мог бы ей помешать, – глухо откликнулся мужчина.

– Нет. Мы, греки, знаем, что такое судьба. Как-нибудь я объясню тебе. А теперь пойдем. Пора.

Взяв лопаты, они пошли в лес. Выйдя на небольшую солнечную поляну, окаймленную орешником и кустами дикорастущей малины, за которыми возвышались огромные клены, они остановились, обменявшись взглядом.

– Думаю, ей здесь понравится, – сказал Филиппос. – Она иногда приходила на эту поляну отдохнуть, когда весь день собирала травы в лесу.

Вырыв могилу, они вернулись в дом за телом. Каллистрату похоронили так, как она хотела, – завернутой в льняную простыню, прямо в земле. Артемий соорудил деревянный крест и воткнул его в небольшой холм, лишь слегка выступавший над высокой травой на поляне. Он вспомнил слова Каллистраты, которые Филиппос передал ему прошлой ночью: «В день, когда мое тело превратится в прах, чем ближе будет оно к земле, тем ближе моя душа будет к небесам».

Когда они вернулись в дом, Филиппос поставил на стол кувшин с прохладной водой, кувшинчик с малиновкой и несколько плошек с фруктами и овощами. Вынув из ивовой корзины ржаной хлеб, он тоже положил его на чистые доски. Мальчик пригласил мужчину разделить с ним простую трапезу на помин души его матери.

Поев, дружинник сказал:

– Теперь надо подумать о тебе, мой мальчик. У меня есть несколько предложений…

И Артемий начал делиться планами, но ребенок почти сразу же прервал его:

– Благодарю тебя, боярин, за то, что ты подумал обо мне, но это лишнее. Это правда, мне хотелось бы позднее вступить в дружину отроков. Но сейчас у меня нет никакого желания жить с чужими людьми. Я могу продолжать заниматься торговлей, которой жила мать. Она научила меня понимать лес, разбираться в лекарственных растениях и изготавливать различные снадобья. Не беспокойся обо мне. Мне будет гораздо лучше здесь, в моем доме, среди животных и растений. Все они – мои друзья. И, главное, не предлагай мне денег. Моя мать часто говорила, что деньги можно принять за товар или за работу, но не как подарок или услугу, даже из рук друга.

Артемий на мгновение задумался, а потом ответил:

– Твоя мать была гордой женщиной. Но я не хочу это обсуждать, тем более что одобряю твой выбор. Дать тебе денег было плохой идеей. Но, главное, я не хотел, чтобы ты оставался один. Поскольку ты не хочешь уезжать отсюда… По крайней мере, я знаю, что может доставить тебе удовольствие!

Взяв удивленного мальчика за руку, Артемий вывел его на крыльцо.

– Видишь моего верного друга, белую лошадь? Ты ведь ее любишь, не так ли? Ну что же, она твоя. Отныне она станет твоим другом.

Спустившись с крыльца, Филиппос подбежал к благородному животному и стал его гладить.

– Ну, ты доволен? – улыбнулся Артемий, подходя к мальчику. – Молчишь? Я уверен, что твоя мать была бы счастлива, узнав, что белая лошадь теперь принадлежит тебе.

– Да, – ответил Филиппос, поворачивая к мужчине личико. Оно было серьезным. – Но я не могу принять этот подарок. Ты любишь лошадь, и она будет страдать вдали от хозяина. Пусть она остается с тобой.

– Неужели нет ничего, что я мог бы сделать для тебя? – воскликнул дружинник. – Ты от всего отказываешься! Это нелюбезно с твоей стороны.

– Если ты не догадываешься, что можешь для меня сделать, спроси у магического камня! – возразил Филиппос с лукавой улыбкой. – Он же помог тебе найти преступника… Может, он поможет и в более простых вещах, жизненных вещах…

– Порой жизненные вещи сложней всего понять. Действительно, мне, наверное, надо спросить совета у «Силы небесной» насчет твоего будущего…

– Значит, ты так и не додумался этого сделать, – с грустью сказал Филиппос. – Что же, тем хуже. Сейчас уже слишком поздно, поскольку ты должен уезжать. Не ищи больше, я скажу, что доставит мне удовольствие. Я должен отнести заказ в монастырь. Это травы, которые я собрал для художника Злата. Из них он делает краски. Мне хотелось бы, чтобы ты проводил меня. Так я смогу в последний раз взобраться на белую лошадь и проехаться с тобой на ее спине. Но главное – я хочу показать тебе в лесу некоторые ориентиры. Они помогут не заблудиться и легко найти мой дом, когда тебе захочется навестить меня. Я хочу сказать, если у тебя будет время.

– Не думаю, что когда-нибудь смогу забыть дорогу к твоему дому, – серьезно ответил Артемий. – И будь уверен, я часто буду приезжать к тебе, очень часто. А теперь иди за травами. Пора отправляться.

Вечерело, когда Артемий и Филиппос въехали на территорию монастыря.

– Я пойду с тобой, – сказал дружинник, передавая лошадь на попечение послушника. – Так я смогу попрощаться с этим гордецом Златом.

Близился час вечери, но суматоха, обычно царившая перед службой, не нарушала глубокой тишины. Монахи занимались привычными делами. Ничто не напоминало о недавних событиях, потрясших общину. Убийство послушника, известие о преступлениях отца-настоятеля, казалось, ушли в далекое прошлое и имели значение не большее, чем все то, что принадлежало к внешнему, такому суетному миру, который мог проникнуть за прочные стены лишь случайно и на очень короткий период.

Мимо боярина и Филиппоса шли два монаха. Когда один из них поздоровался с дружинником, Артемий узнал в нем брата Сновида. Монахи зашагали по своим делам, но вдруг ключник остановился и обратился к Артемию:

– Я счастлив сообщить тебе, боярин, что в ожидании решения митрополита мне поручили исполнять обязанности настоятеля. Я немедленно займусь библиотекой. Расходы на нее были такими огромными, что необходимо срочно вмешаться! Но тут нет ничего удивительного, учитывая разоблачения, сделанные в отношении нашего дорогого отца Никодима!

– Манускрипты никак не связаны с преступлениями старца, – ледяным тоном возразил Артемий. – Умерь свой пыл, брат Сновид! Тебе придется иметь дело с другими вещами!

Ключник пожал плечами, и монахи продолжили путь.

– Надеюсь, что у него не будет времени нанести слишком большой урон, – сказал дружинник. – Он способен уничтожить все добрые дела старца… Что же, Филиппос, передавай заказ. Где келья художника?

– Думаю, она недалеко от служб, – ответил Филиппос. – Но, возможно, мы найдем Злата в церкви.

Они направились к изящному зданию из белого камня. Солнце освещало лишь четыре купола, увенчанные крестами, и звезды сверкали многочисленными огнями на голубом фоне, отражая свет уходящего дня. Белый фасад, погрузившийся в тень, казался сиреневым. Артемий остановился, в последний раз любуясь строгими формами. Филиппос тоже остановился, следя за взглядом дружинника. Сначала он удивился, но вскоре тоже погрузился в созерцание, стараясь понять, что так заворожило взрослого мужчину.

Скрип двери вывел их из раздумий. На крыльце стоял Злат.

– Надо же! Боярин Артемий собственной персоной! – насмешливо воскликнул он.

Художник подошел к дружиннику, не обращая внимания на Филиппоса.

– Ты приехал, чтобы удостоить меня последним увещеванием перед отъездом?

– Зачем? – возразил Артемий. – Ты принадлежишь к числу тех людей, которые сами все постигают и никогда не прислушиваются к советам других.

– Советы похожи на поношенные вещи. Люди охотно дают их, но размер редко когда подходит. Я предпочитаю хранить при себе свои старые обноски.

– Рассуждая так, ты обрекаешь себя на одинокую жизнь. Это трудная дорога.

– Художник всегда живет в одиночестве. Я выбрал именно эту дорогу.

– Надеюсь, ты больше преуспеешь в искусстве живописи, чем в искусстве противоречить своему ближнему. Но я пришел не для того, чтобы спорить с тобой, а для того, чтобы попрощаться. Я искренне желаю тебе удачи.

– Ты пришел в сюда, чтобы сказать мне это?

– Я провожал Филиппоса. Он принес твой заказ.

Филиппос протянул художнику большой холщовый мешок. Злат внимательно осмотрел его содержимое.

– Все хорошо, – сказал он, роясь в кармане рубахи. – Вот деньги. Пошли, я провожу вас до выхода.

Дружинник и художник направились к конюшне. За ними шел Филиппос, на ходу пересчитывая медные монеты. Артемий принял уздечку из рук послушника и переступил через порог, ведя свою лошадь.

– Ну что же, без обид… – проронил Злат, махнув Артемию рукой.

Художник уже собирался уходить, но Филиппос, покраснев до корней волос, тоненьким голоском сказал:

– Прости, Злат, но я думаю, что здесь не хватает одной монеты…

– Мне очень жаль, малыш, но я не могу платить тебе столько же, сколько платил твоей матери, – холодно ответил художник.

– Но это те же самые травы! Я знаю их так же хорошо, как она!

– Не важно. Учитывая твой возраст, ты всего лишь подмастерье, и я плачу тебе как подмастерью. Если ты недоволен, ищи других покупателей.

– Я хочу получить деньги, которые заработал! – сказал Филиппос дрожащим от волнения голосом.

– Не настаивай, Филиппос! Пусть он оставит себе эту монету! – велел ребенку дружинник.

– Видишь, даже боярин согласен со мной! – возликовал Злат. – Всяк сверчок знай свой шесток!

Побледнев от ярости, Артемий едва сдержался, чтобы не дать художнику оплеуху.

– Послушай меня, Злат! – угрожающе бросил он парню, от испуга отступившему на шаг. – Пока ты остаешься непризнанным гением, следи за тем, как обращаешься с людьми. Ведь никогда не знаешь, с кем имеешь дело. Сейчас ты разговариваешь не с бедным подмастерьем, а с боярином Филиппосом, единственным сыном Артемия Норвановича, старшего дружинника!

Изумленный художник застыл с открытым ртом. Не обращая на него внимания, дружинник посадил счастливого мальчика впереди себя на лошадь и тронул с места, не обернувшись.

Через несколько минут они добрались до перекрестка, где тропинка, по которой они ехали, выводила на большую дорогу. Артемий натянул уздечку, и лошадь остановилась. Повернувшись к мужчине, Филиппос, молчавший всю дорогу, наконец задал вопрос, не дававший ему покоя:

– Ты сказал художнику правду?

– Разумеется. Отныне ты мой сын. Думаю, твоя мама ничего не имеет против. Как ты думаешь?

Счастливый ребенок прижался к Артемию.

– Значит, ты все-таки спросил совета у камня! – прошептал он с заговорщической улыбкой. – Он действительно волшебный! Иначе ты никогда не догадался бы о моем самом тайном желании!

Не в состоянии вымолвить ни слова, дружинник прижал маленькое тельце к груди и принялся ласково гладить Филиппоса по взъерошенным волосам.

– В любом случае, иначе и быть не могло, – наконец сказал Артемий. – Настанет день, когда я должен буду передать камень сыну, а у меня его нет. К счастью, есть ты! Он знал, что делал, этот славный камень, давая мне совет.

– Я тоже кое-что знаю, – подхватил Филиппос. – Я догадался, почему Злат не захотел давать мне монету: он сам не зарабатывает столько, сколько заслуживает. У него тяжелая жизнь!

– Ты, несомненно, прав. У нас тоже жизнь не всегда будет легкой. Но мы вместе будем противостоять трудностям! А теперь, сын мой, держись за меня. Мы должны догнать отроков.

И, свернув в направлении Смоленска, Артемий пустил лошадь галопом.