15 лет назад, 19 апреля 2001 года, главным редактором «Литературной газеты» стал Юрий Поляков. Мы говорили о творчестве, политике и просто о жизни. А начали со старейшей в России газеты, которой скоро исполнится 87 лет. Если же вести отсчет от издания Антона Дельвига и Александра Пушкина, то «ЛГ» и вовсе без малого два столетия!

– Вам уже полтора десятка лет приходится раздваиваться – на работу журналиста и деятельность писателя. С какой мысли начинается утро: «Что с газетой?» или «Как новый роман?».

– В понедельник и во вторник меня обуревает первый вопрос, ибо в эти дни принимается окончательное решение по содержанию номера – одни материалы снимаются, другие ставятся. Учитываем текущий момент, происходящие события. Ну а во вторник завершается процесс производства газеты.

На редакционном совещании в среду обсуждаем вышедший номер и основу будущего. В пятницу – еще одна «летучка», на которой рассматриваются оперативные моменты.

Ну а в четверг и в выходные стараюсь заниматься писательским ремеслом. Но порой приходиться менять планы – выкраивать время для деловых встреч, командировок, съемок в телепередачах… Но есть еще и творческие отпуска.

– За годы работы в «ЛГ» – я говорю лишь о литературном творчестве – вы написали три романа: «Грибной царь», «Гипсовый трубач» «Любовь в эпоху перемен». Плюс сценарии, несколько пьес. Немало, но ваш КПД мог быть выше, если бы не газетная поденщина…

– Согласен. Я возглавил редакцию «ЛГ», когда у меня совсем неплохо шли творческие дела, да и в материальном плане все было нормально. «Литературная газета» давно стала для меня родной, я печатался в ней много лет. Но меня коробило одностороннее, некорректное освещение процессов, происходящих в литературе.

Сегодня, как мне кажется, «Литературная газета» стала более объективной. На ее страницах выступают носители разных политических и эстетических взглядов. Удалось помочь консолидации писательской интеллигенции, наладить диалог между представителями разных взглядов и течений.

Однако мы не смогли создать творческий союз, и на данный момент в России нет писательского сообщества, которое бы оказывало влияние на духовно-информационный процесс.

– Об этом шел разговор в ноябре 2013 года на Российском литературном собрании, где присутствовал и выступал президент России Владимир Путин…

– Мероприятие было солидным, с участием нескольких сотен писателей и поэтов, а также издателей, филологов, переводчиков, библиотекарей. Всех те, кто связан со словом и чтением. Но на собрании почему-то председательствовали не «инженеры человеческих душ» и даже не библиотекари – хранители наследия, а потомки классиков – Лермонтова, Достоевского, Толстого, Шолохова, Пастернака. И даже вдова Солженицына. Это было так же странно, как если бы министр обороны Сергей Шойгу проводил военный совет во главе с потомками Суворова, Кутузова, Жукова или Рокоссовского. Генетическая преемственность – дело хорошее, но к творческому процессу отношения почти не имеет.

На Российском литературном собрании я предложил принять закон о творческой деятельности и творческих союзах и создать единое литературное общество, объединившее писателей, библиотекарей, учителей, издателей. Такие перспективы обсуждались, и президент был согласен, но до конкретики дело так и не дошло.

– Поговорим о вашем творчестве. Но прежде – о стиле работы писателя Полякова. Какой вы человек по натуре? Встаете ранним утром, хлебнули чайку или кофейку – и сразу за письменный стол?

– Я давно приучил себя к ежедневному литературному труду. Бывают дни, если можно так выразиться, креативные. Когда настроение хорошее, слова слушаются, текст льется на бумагу. Но случается, дело не идет. Тогда оставляю основную работу – роман, пьесу – и занимаюсь чем-то другим. Например, редактирую текст или берусь за литературный дневник, который, между прочим, веду почти десять лет.

– Интересно! Все началось с какого-то события?

– Я был членом Совета по правам человека при Президенте России и на одном из совещаний стал свидетелем диалога двух Владимиров Владимировичей – Путина и Познера. В этом словесном поединке президент просто классически посадил в калошу своего оппонента. Речь, помнится, шла о работе и степени свободы французского телевидения.

Затем – перерыв, народ собирается группками, что-то обсуждает. Прохожу мимо и вижу Познера в окружении «поклонников». Слышу восклицания, общий смысл которых сводится к тому, как ловко телеведущий «срезал» президента.

Я понял, что вскоре эта «легенда» разлетится по всей мыслящей кухонной Москве, и все будут восхищаться «подвигом» Познера. Хотя все было с точностью до наоборот…

В то время, а это было в 2007-м, и появилась идея вести дневник. Я довольно часто бываю на серьезных мероприятиях, в том числе с участием высших лиц государства. Информация о подобных встречах бывает либо скудная, либо, как в упомянутом случае, искаженная. И потому я решил стать летописцем… Заодно и про свои дела записываю. Как идет работа над романом или пьесой. Как худрук театра в хамской форме вернул мне пьесу за то, что накануне в передаче Соловьева я произнес слово «патриотизм», как чуть не дал в морду издателю, утаившему часть моего гонорара…

– Вы намерены издать этот дневник?

– Опубликую после смерти. Это не роман, не повесть, и к финалу я не спешу. Дневник хочу писать как можно дольше. Во всяком случае, надеюсь.

– Хочу вспомнить вашу последнюю книгу – «Любовь в эпоху перемен». Нередко писатель наделяет главного героя чертами своего характера. Много ли от главного редактора «Литературной газеты» Юрия Полякова в Геннадии Скорятине, главном редакторе газеты «Мир и мы»?

– Не больше, чем в Болконском – Льва Толстого и в Раскольникове – Достоевского… Какой-то журналистский опыт в романе я использовал, но жизненная позиция Скорятина принципиально отличается от моей. Если он подчинился либеральной диктатуре ради жизненного успеха, то я не стал плыть по течению – придя в ультралиберальную «Литературную газету», я стремился сделать ее изданием, ориентированным на традиционные ценности.

Рад, что роман пользуется большим спросом. Это я ощущаю на встречах с читателями, сужу по их письмам, да и расходится он хорошо. Книга уже довольно долго остается лидером продаж в номинации «Современная проза». Основной тираж давно раскуплен, было уже несколько допечаток.

Что же касается критики, то ее – я имею в виду объективную и взвешенную – на мой взгляд, не существует. Она пристрастна и «работает» на определенные группы. Я же ни к какой из них не принадлежу. Для либералов я чужой, как, впрочем, и для патриотов. Проблемы, которые затронул в романе, уходят к «проклятым» вопросам нашей недавней истории, в которые никто не хочет влезать.

– А как вы сами оцениваете книгу?

– Писателю трудно судить. Столько раз перечитывал, правил рукопись… Отвечу коротко: удовлетворение от написанного есть. Не сочтите за бахвальство, но, кажется, я вышел на новый уровень.

– От романа «Любовь в эпоху перемен» вы уже отдышались?

– За следующую книгу возьмусь не раньше, чем через год-два. Не потому, что нет тем, идей, а оттого, что требуется творческая энергия. В данный момент я, как аккумулятор, разрядился и необходимо заново подзарядиться – от жизни. Кстати, в перерывах между прозой занимаюсь драматургией.

– Одновременно не получается?

– У меня – нет. Это, наверное, задачи для разных частей мозга. Могу совместить прозу и драматургию лишь на последнем этапе, когда редактирую роман «нулевой шкуркой» и полирую пьесу. Так было, когда подходила к финишу «Любовь…» и шла к концу работа над комедией «Чемоданчик».

Повторяю, писать одновременно роман и пьесу невозможно. Это все равно, что любить двух женщин.

– Можно любить одну, а вторую, так сказать, долюбливать. Когда чувства на разных стадиях – горения и угасания. Но любить двух женщин на высоком накале? По-моему, так не бывает.

– Ее текст не следует понимать буквально, пьеса во многом аллегорична. В ней я следую традициям социально-политической сатиры, начатой в 20-30-е годы Эрдманом, Булгаковым, Катаевым. Режиссер Александр Ширвиндт сократил текст комедии, многие нюансы исчезли. Но я не могу сказать, что она стала хуже. Просто стала другой. Но спектакль идет при аншлагах.

1 апреля состоялась премьера «Чемоданчика» в Ростовском Академическом театре драмы имени Горького, который возглавляет драматург Александр Пудин. Поверьте, для провинции взять комедию про то, как у президента России сперли ядерный чемоданчик, это гражданский подвиг! Поставил мою комедию Геннадий Шапошников, кстати, недавно поставивший здесь же блестящий спектакль по шолоховскому «Тихому Дону». Вообразите диапазон! Кстати, актер Гайдамак, замечательно играющий там Мелихова, в моей комедии играет уморительного режиссера-матершинника Эдика Суперштейна! Фантастика!

– Почему в пьесе президент России – женщина? Мы же уверены, что он будет мужчиной. И фамилию знаем, и как выглядит…

– Потому что автор не хотел прямых совпадений и аналогий. Я не Шендерович и не Быков и не пишу сиюминутные фельетоны, а делаю вещи, которые, хочется верить, будут читать и ставить через десять, двадцать лет…

– Меня раздражает, когда в фильмах или книгах фамилии героев нарочито надуманные. Я же беру их из жизни, а иногда и после жизни… Многие, между прочим, подсмотрел на могильных плитах на кладбище. И фамилия, которую вы упомянули, реальная. Жил такой человек…

«Мой» Суперштейн – руководитель театра «Экскрим». У театра нет денег, и он «халтурит» в фирме «Добромор», которая морит тараканов. Зарабатывает деньги на постановку «Гамлета».

Кстати, наибольшим успехом у публики пользуются политические шутки и те, что касаются театра. Значит, волнует, задевает людей. Я бы на месте отцов державы чаще ходил в театр и примечал, на что люди реагируют, записывал, а потом учитывал во внутренней политике. Театр – самый точный сейсмограф грядущих социальных землетрясений.

– Отвлечемся от творчества. Мне кажется, что раньше вы более активно участвовали в общественно-политической жизни…

– Во-первых, я стал старше. Как бы ни бодрился, мне уже за шестьдесят. И если в былые времена хватало на все, то теперь нужно делать выбор. И этот выбор я всегда делаю в пользу творчества.

– Возможно, вы поняли, что многое просто невозможно изменить?

– Пожалуй. К примеру, много лет говорил первым лицам государства: когда писателей и книжное дело относят почему-то к Министерству связи, это нелепость. Они все удивлялись, обещали исправить ситуацию, но ничего не изменилось. В такие минуты хочется нырнуть в свой новый роман и там остаться.

– Правда, что вас хотели назначить министром культуры?

– Я дважды, насколько мне известно, стоял в кадровом резерве, как сейчас модно говорить, в шорт-листе. Однажды мне даже позвонили «сверху» и сказали: готовься, тебя скоро пригласят на беседу. Я провел несколько бессонных ночей, с ужасом понимая, что если назначение состоится, то в ближайшие годы придется забыть о творчестве. Потому что министр – это круглосуточный администратор, а если он не администратор – то плохой министр. К тому же, я тогда прилично выпивал. И отчетливо видел, как, хватив лишку, вываливаю президенту всю правду! В разгар терзаний я включил телевизор, а там – новый министра культуры Авдеев, похожий на похоронного агента. Можете не верить, но я страшно обрадовался. Между прочим, в советские времена меня звали работать в отдел культуры ЦК партии, и я два раза – к вящему изумлению людей, которые меня приглашали, – отказывался. Потому что такие предложения обычно не отвергали.

– Прочитав эти строки, люди в Кремле поймут, что они поступили верно, отказавшись от вашей кандидатуры. И все-таки, почему сорвалось назначение?

– Думаю, что для этой должности я слишком сам по себе. Чиновник должен уметь работать в команде. Для писателя командная психология – гибель. В общем, кадровое решение было принято верное.

– Мандельштам давным-давно сказал, что «мы живем, под собою не чуя страны». А вы «чуете»?

– Думаю, да. Кстати, Мандельштам, пожив далеко от Москвы, страну почувствовал. Только власть этого не оценила. Я сам много езжу по России. Мои пьесы ставят в провинциальных театрах, бываю на премьерах. Встречаюсь с читателями, примечаю, как живут люди. То, что телевидение не отражает реальности происходящего, очевидно. И боюсь, что многие наши руководители черпают информацию о жизни в России из экранных картинок. Этим «страдал» еще Ельцин…

– Возможно, и нынешний президент страны пользуется теми же каналами информации…

– Я в этом не уверен. У него информационный круг гораздо шире. Сужу по тому, как на встречах с тем же Народным фронтом он оперирует цифрами и фактами, совершенно не созвучными бодрому тону телепередач.

– То и дело показывают, какая у нас сильная армия, какое мощное оружие у нее появилось, сколько сформировано новых дивизий…

– Безусловно, держава должна быть сильной. Только непонятно, зачем об этом кричать? Если эта информация – для американцев, то они и так все знают, благо «кротов» во времена Горбачева и Ельцина развелось множество. Может, этой мощью хотят впечатлить народ? Но такое уже было много лет назад: кричали, что разобьем любого врага на его территории, а потом пятились до Москвы… Лучше молчать, но не пятиться.

– В заключение вернемся к «Литературной газете». Как она переживает кризис?

– Как и вся страна – нелегко. Но кажется, что самый крутой и опасный поворот мы прошли. Во всяком случае, хочется в это верить.

– Почему вы перешли на новый, небольшой формат?

– Здесь есть несколько причин. Во-первых, это дань традиции – такой формат был у первых номеров «Литературной газеты», которые редактировали Дельвиг и Пушкин. Во-вторых, это удобнее для читателей. Скажем, газету можно раскрыть в часы «пик» в переполненном транспорте… Ну, и еще, конечно, чуть-чуть на бумаге экономим… Внешний вид, безусловно, важен, но главное в газете – это содержание. Об этом мы говорим на каждой редакционной «летучке». И, как водится, готовим «гвоздь» номера. А лучше сразу несколько. Недавно за такой гвоздь – острый материал об открытии в Екатеринбурге «Ельцин-центра» – меня едва не сняли с работы… Материал назывался «Мумификация позора». Дальше рассказывать?