«Женщины слишком много думают о любви и слишком мало о деньгах. Мужчины же слишком много думают о деньгах и слишком мало о любви», — такой цитатой из работ психолога Мартина Вагнера Аликс заключила свою часть доклада, подготовленного для трастового отдела «Метро Бэнка» и для участников конференции. Она собрала в папку свои записи, но прежде чем она села в кресло, Йейл Уоррэнт успел задать вопрос:

— Были бы мужчины в состоянии делать больше денег, если бы они больше думали о любви?

Все рассмеялись. Конференция заканчивалась, и все уже были настроены не по-деловому.

— Я бы сказала, что они были бы более счастливы с теми деньгами, которые у них уже есть, — парировала Аликс.

Снова раздался смех, и все зааплодировали находчивости Аликс. Когда смех утих, глава фирмы, производившей координацию работ по подготовке исследований, подвел итоги. Он сказал, что проблемы, стоящие перед трастовыми отделами банков, состоят в том, что клиенты постоянно испытывают опасения, которые зачастую перерастают во враждебность. Он подчеркнул, что авторы докладов рекомендуют улучшения в области финансового образования, установление более тесных контактов с клиентами и более частые и полные отчеты банков своим клиентам о состоянии и перспективах учрежденных для них трастовых фондов. Только таким образом, по его мнению, банки могут укрепить доверие клиентов.

По окончании конференции ее участников ждало угощение — сэндвичи с сыром и херес в тонких бокальчиках.

— Туше! — сказал Йейл, передавая бокал Аликс и имея в виду произошедший между ними обмен фразами.

— Как вы думаете, мое выступление принесет какую-то пользу? — спросила Аликс.

Она с интересом рассматривала его загорелое лицо, обрамленное выгоревшими на солнце волосами. Он был бы безупречно красив, если бы не слишком чувственные губы…

— Дело очень сложное, — сказал Йейл. — Если бы вы знали, сколько женщин говорили мне, что у них мозги застывают, когда они видят цифры, и что они просто не в состоянии составить или даже прочесть балансовую ведомость, вы бы могли представить себе масштабы проблемы. Они думают, что мы какие-то фокусники или шаманы. С одной стороны, они благоговейно восхищаются нами, а с другой — считают, что мы их обманываем. — Он сделал глоток из бокала. — А как это вы заинтересовались финансами? Для женщины это не совсем обычно.

Прямота Йейла удивила Аликс, и в то же время она почувствовала себя с ним свободно. «Интересно, — подумала она, — ассоциирует ли он мою фамилию с корпорацией Рэймонта?»

— Первый раз я увидела балансовый отчет, когда мне было одиннадцать лет, — ответила Аликс. И тут же поймала себя на мысли, что это звучит несколько хвастливо, как бы она хочет показать, что не относится к числу женщин, не смыслящих в финансовых делах.

— И как, вы разобрались, в чем дело? — шутливо бросил Йейл.

— Не сразу. Но потом стала разбираться, — ответила Аликс с присущей ей серьезностью. — Мне все объяснил мой отец. Он всегда говорил, что деньги не имеют секса, то есть они ни мужского, ни женского рода.

— Ну, с этим я не согласен, — сказал Йейл. — Нет ничего сексуальнее, чем деньги. Именно это заставляет наш шарик крутиться во Вселенной.

Аликс вдруг почувствовала, что ей стало неудобно при таком повороте разговора, хотя именно она, пусть и неосознанно, дала повод для него. Она замолчала.

— Были времена, когда шарик крутиться заставляла любовь, — сказал стоявший рядом мужчина, невольно услышавший разговор. Это был один из брокеров из «Нойес энд Ли». Ему было далеко за пятьдесят, но и сейчас нетрудно было представить, что, когда он был молод, у него была внешность «стопроцентного американца», да и сейчас еще он был в хорошей форме — явно занимался спортом. — Но, похоже, эти времена канули в вечность, — вздохнул он.

— Надеюсь, нет, — возразил Йейл, глядя в глаза Аликс, которая, к своему смущению, покраснела. — А вы, Аликс, не правы насчет того, что мужчины слишком мало думают о любви. Я, например, о любви думаю все время.

— Когда я был в вашем возрасте, — сказал «стопроцентный американец», — я влюблялся каждый месяц. Единственная проблема состояла в том, что моя жена всегда не одобряла мое поведение. — Он хотел пошутить, но шутка не получилась, потому что голос его прозвучал печально. Он говорил как одинокий человек, сожалеющий о прошлом, и был явно смущен тем, что поделился своими сокровенными мыслями с посторонними. — В этом не было ничего смешного, — извиняющимся тоном сказал мужчина и отошел в сторону.

— Интересно, всегда ли изучающие психологию вызывают такое доверие собеседников, что они готовы исповедаться? Или такое желание появляется только в вашем присутствии? — улыбнулся Йейл.

Аликс и Йейл вышли вместе, но она так и не ответила на его вопрос. Многие люди, за исключением ее родителей, делились с ней своими сокровенными мыслями и чувствами, и это свое качество, вызывающее симпатию и доверие как у друзей, так и порой у совершенно незнакомых людей, она ценила в себе больше всего. Хотя, как ни странно, она не признавалась в этом самой себе. Она суеверно опасалась гордости, боялась, что как только она сама признает то, что так высоко ценит в себе, то сразу лишится этого достоинства.

Когда Аликс и Йейл вышли из помещения, небеса, мрачные в течение всего дня, буквально разверзлись. Хлынул такой ливень, какой бывает в джунглях Южной Америки, и тут же, как это всегда бывает в Нью-Йорке, куда-то исчезли все такси. Аликс и Йейлу пришлось стоять под козырьком над входом в клуб и пережидать, пока кончится ливень. Аликс чувствовала, что Йейл привлекает ее, и это чувство вызывало нервозность.

— Не пообедать ли нам вместе? — сказала Аликс тоном, который был хорошо знаком Йейлу. Это был тон богатой девочки. Богатые же, как давно подметил Йейл, всегда были уверены, что они получат то, что им хочется, и требуют этого без всякого стеснения.

— У меня свидание, — сказал Йейл. Он встречался с одной моделью, с девочкой, небесно-прекрасное лицо которой рекламные агенты использовали в интересах рекламодателей, продающих духи, дамское белье и дорогую косметику.

— О! — разочарованно сказала Аликс.

— Но я отменю это свидание, — поспешил добавить Йейл. Он обрел чувство свободы в общении с Аликс. Как и его бывшей жене, наследнице одного из крупных калифорнийских состояний, как и всем богатым людям, среди которых вырос Йейл, Аликс и в голову не приходило прикрываться фасадом притворной вежливости. Она всегда выражала свои чувства прямо и откровенно.

В ответ на готовность Йейла отменить назначенное свидание Аликс улыбнулась ему улыбкой, которая уже сама по себе была наградой.

Дождь так же внезапно прекратился, как и начался, и на южной стороне неба через тучи стали пробиваться солнечные лучи. Агрессивность в Нью-Йорке проявлялась не только на улицах. Погода здесь тоже была агрессивной. Так же внезапно, как исчезли, появились такси. В машине Аликс сказала, что она предпочла бы поехать в ресторан «Фор Сизонз», где ее хорошо знали. Во время обеда Йейл понял, что Аликс привлекает его все больше. Поначалу она просто произвела на него впечатление. Он понял, хотя и не подал виду, кто она такая, сразу же, когда ее представили в «Метрополитэн клабе» перед выступлением. Во время же обеда, обнаружив, что она много знает и по-настоящему интеллигентна, он почувствовал, что она не просто производит на него впечатление, но по-настоящему интересует его. Когда они вышли из ресторана, то, не сговариваясь, сели в одно такси, чтобы Йейл мог проводить ее до самого дома.

Аликс жила на сорок девятом этаже в «Олимпик Тауэре» на углу Пятьдесят пятой улицы и Пятой авеню. Из подцвеченных бронзой окон открывался прекрасный вид на «Рокфеллер центр» до самого Гудзона, а к югу — до собора Святого Патрика и башен-близнецов Всемирного торгового центра. Квартира, оборудованная и обставленная скандинавскими дизайнерами, выглядела очень современно. В стены были встроены диванчики, а по всему периметру гостиной расставлены мягкие пуфы на роликах, которые можно было легко передвигать. Все было обтянуто холстом, которым пользуются художники. Там также был квадратный, низкий, большой кофейный столик, в красивых кадках росли деревца, подсвеченные снизу. На окнах — обычные белые жалюзи. На стене висела единственная картина — кисти известного абстракциониста Альберса. Большое полотно, выдержанное в синих тонах. В общем, квартира была одновременно и роскошной, и скромной. Она очень «шла» к Аликс. Йейл сказал, что квартира ему очень нравится, и Аликс радостно поблагодарила его. Потом наступила минута неловкого молчания. И вдруг Йейл проговорил, дотронувшись до ее руки:

— Вы хотите, чтобы я остался на ночь?

Аликс кивнула и сказала:

— Между прочим, я не часто даю такое разрешение.

Йейл кивнул.

— Я просто хотела, чтобы вы знали это, — сказала Аликс. Она провела его в спальню, выдержанную в белых и светло-оранжевых тонах. Из окон открывался вид на Нью-Йорк, блистающий огнями как бриллиантовое ожерелье. Когда они обнялись, в голове у него мелькнуло, что Аликс Рэймонт в гораздо большей степени, по сравнению с теми, кого он знал раньше, заботилась о том, чтобы ее правильно понимали.

Когда Аликс вспоминала, какой она была в детстве, она всегда видела себя маленькой и одинокой. Когда ей было четыре годика, она жила в большом доме на Сатгон Плэйс, и каждое утро нью-йоркский шофер отца, мистер Гордон, ждал ее в длинном лимузине, чтобы отвезти в школу. В то время бизнес отца находился в стадии быстрого энергичного роста, и дома он бывал еще реже, чем обычно. Мать свою Аликс тоже видела не часто, хотя тогда они жили все вместе. Брук Рэймонд не выходила из спальни до тех пор, пока не наступало время одеваться для ленча. Ее спальня одновременно служила ей кабинетом, и она проводила все утреннее время на телефоне, заказывая билеты на благотворительные балы, которые давали ее друзья, и на выставки мод, или продавала им билеты на мероприятия, организуемые ею самой по принципу: «ты покупаешь мои билеты, я покупаю твои», как это и водится среди богатых, живущих светской жизнью и занимающихся благотворительностью.

Иногда, чтобы преподнести матери сюрприз, Аликс просила горничную матери, Эстеллу, женщину из Колумбии, умеющую великолепно шить, разрешения «помочь» ей принести матери завтрак. Он всегда был одинаков и состоял из чашки китайского чая и английской разогретой булочки. Когда они входили в спальню, мать возлежала на больших, квадратных подушках, одетая в пижаму, но уже причесанная. В руке у нее дымилась сигарета «Кэмел» без фильтра. Она выкуривала по три пачки в день, и ее постель вечно была усыпана пеплом.

— Постарайся не становиться взрослой, — часто говорила ей мать.

— Я постараюсь, мамочка, — с готовностью отвечала Аликс. В глазах матери она видела печаль и, хотя не понимала ее причины, старалась порадовать ее утвердительным ответом на столь невозможную просьбу.

В тот год родители развелись. Ни отец, ни мать не объяснили Аликс, что происходит. Поначалу кое-что она услышала только от Эстеллы.

— Эстелла, что это там такое? — спросила как-то по-испански Аликс, показывая через окно на большой грузовой фургон у подъезда их дома. — Мы что, переезжаем?

Эстелла старалась не смотреть в глаза Аликс. Она явно смутилась и не решалась отвечать. Но Аликс не отставала.

— Твоя мама переезжает, — наконец сказала она.

В то утро, когда Аликс поехала в школу, начался дождь. Аликс попросила мистера Гордона вернуться домой, чтобы она могла захватить резиновые сапожки и плащик (Аликс всегда обращалась к шоферу «мистер», потому что это было одно из правил, установленных матерью. У Брук Рэймонт были установлены правила для всего, включая обращение с прислугой. Согласно этим правилам, можно попросить горничную наполнить ванну, но после мытья необходимо самой вымыть ванну, поскольку отвратительно, чтобы кто-то после тебя смывал грязь; нельзя говорить о деньгах в присутствии прислуги; с прислугой нельзя обмениваться шутками; с детьми прислуги следует обращаться вежливо; повара никогда нельзя отвлекать от работы; указывать прислуге на недостатки в работе следует твердо, но всегда с глазу на глаз. Аликс запомнила эти правила на всю жизнь, как, скажем, таблицу умножения или детские стишки).

На том месте, где мистер Гордон обычно парковал лимузин, стоял огромный грузовой фургон. Когда Аликс поднималась по лестнице к двери подъезда, она увидела грузчиков, выносивших огромный платяной шкаф из комнаты матери. Аликс ничего не понимала. Она привыкла к переездам, которые случались регулярно в определенные сезоны. В июне они уезжали в Даркхарбор, на Рождество — в Палм Бич, на Пасху — в Милл Риф, но сейчас-то на дворе октябрь, самый разгар школьных занятий.

— Значит, и я переезжаю? — спросила Аликс, обращаясь к Эстелле.

— Не знаю, детка. Ты должна спросить маму, я ведь только ее горничная, — сказала Эстелла и отошла к грузчикам, чтобы проследить, насколько осторожно они несут шкаф.

— Спасибо, Эстелла, — машинально поблагодарила Аликс, но она уже поняла, что происходит что-то ужасное. Она подавила внезапно нахлынувшие слезы и направилась в комнату матери, дверь которой находилась прямо напротив лифта на третьем этаже.

Мать сидела за туалетным столиком и вдевала в уши жемчужные серьги. В пепельнице дымилась сигарета. Аликс спросила мать, что происходит в доме.

— Он разводится со мной, — сказала мать. Аликс не спускала глаз с матери. Последовало долгое молчание. И наконец мать сказала:

— Он женат на своем бизнесе. — Потом добавила, единственный раз на памяти Аликс произнеся бранное слово: — Он хочет жениться на той сучонке. Но меня все это, в общем, не заботит.

Мать глубоко затянулась сигаретой.

— Ему придется раскошелиться за удовольствие, а там пусть делает что хочет.

Уже не впервые Аликс слышала разговор, в котором увязываются деньги и любовь. У многих детей в школе родители развелись, и уже в столь раннем возрасте они кое-что знали об алиментах, о разделе имущества и о единовременных выплатах.

— Мне бы не хотелось, чтобы вы разводились, — сказала Аликс.

— Детка, надо смотреть на вещи реалистично. Мы ведь не совсем обычные люди, — сказала мать.

— Почему же? Почему мы не можем быть как другие люди?

— У нас слишком много свободы, — сказала мать. Она встала, надела бархатный блейзер. Мать выглядела так, как будто она собиралась на один из своих обычных ленчей.

— Он бродячий кот, — продолжала она, — и я больше не хочу говорить на эту тему.

Мать взяла сумочку и вышла из комнаты, оставив Аликс одну. Аликс всегда жалела детей, у которых родители развелись. Теперь это случилось и с ней. Что-то произошло между родителями за ее спиной. И это было начало ее глубокого чувства одиночества и отверженности. Поскольку ее родители считали, что будет лучше, чтобы она продолжала жить в своем доме и ходить в свою школу, они решили оставить ее до конца школьного года в доме на Саттон Плэйс с гувернанткой, поваром, лакеем и двумя горничными. Три уик-энда в месяц она виделась с матерью и один уик-энд — с отцом.

Три месяца спустя, когда развод был оформлен, ее мать вышла замуж за Слэйда Грэя, владельца ранчо близ Скотте Дэйла, а отец женился на Андреа, светской львице с богемными замашками.

У Грэя было четверо детей от первого брака — три сына и дочь. Младший был на десять лет старше Аликс, и все они перенесли на нее свою неприязнь к мачехе. Они высмеивали акцент Аликс, который считали нарочитым, ее привычку сидеть на лошади в восточном, а не в западном стиле, пугали ее ужасающими россказнями о гремучих змеях.

Новая жена отца, Андреа, получила образование в колледже Сэры Лоуренс. Она употребляла в пищу органически выращенные овощи задолго до того, как стало модно потреблять только продукты, выращенные и произведенные без каких-либо удобрений и искусственных добавок. Она носила странные одежды — цыганские балахоны и тюрбаны и отчаянно душилась. Она сказала Аликс, что не виновата в том, что ее родители развелись. По ее словам, Брук Рэймонт и Слэйд Грэй были в любовной связи целый год до того, как она, Андреа, встретила отца Аликс. Она буквально душила Аликс в объятиях, зацеловывала ее и постоянно заверяла в своей любви к ней. Через пять месяцев после свадьбы она родила мальчика.

Андреа объяснила Аликс разницу в родственных связях с детьми, которых она родила от своего предыдущего мужа, и с ребенком, рожденным ею от отца Аликс.

— У вас с Сергеем один отец, а значит — одна кровь, и ты должна любить его как родного брата.

У Андреа была священная вера в Любовь, которую она не растеряла после трех замужеств и бесчисленных любовников.

Адвокаты родителей договорились, чтобы Александр и Брук «делили» Аликс поровну. Ее, как почтовую посылку, пересылали на самолетах по всему миру, чтобы выдерживать расписание, разработанное адвокатами.

Она наконец выучилась сидеть в седле по западному, стрелять в гремучих змей из «винчестера» и любить Сергея как родного брата. Чему она никак не могла научиться, это преодолевать чувство одиночества. Поэтому неудивительно, что ее первый сексуальный опыт состоялся скорее из-за ее одиночества, чем по причине любви или страстной увлеченности.

Рейс № 103 авиакомпании «Эр Франс» из нью-йоркского аэропорта имени Кеннеди в парижский аэропорт «Орли».

Это была Рождественская ночь. Он был единственным пассажиром в салоне первого класса. В ожидании взлета он смотрел в иллюминатор. Ночь была дождливой. В мокром асфальте отражались огни снующих по разным делам автомашин аэропорта и заправочных грузовиков. К трапу двери салона первого класса подкатил серебристый «роллс-ройс». Из него, не дожидаясь, пока шофер выскочит и откроет ей дверцу, вышла Аликс. Она была вся в черном и даже, несмотря на ночное время, в темных очках. На плечи небрежно накинута соболья шубка. Ее багаж состоял из висевшей через плечо элегантной черной сумки из мягкой кожи и потертого портфеля. «Интересно, кто она такая?» — подумал пассажир.

Когда стюардесса принесла шампанское, мужчина со своим бокалом пошел к первому ряду кресел, где устроилась Аликс. Он попросил разрешения представиться и сесть рядом с ней. Аликс кивнула. Он догадался, что она не сняла темные очки в салоне потому, что в глазах у нее были слезы.

Больше пассажиров в салоне первого класса не было.

Мужчина никак не мог понять, плачет ли его новая знакомая? Он постарался занять ее разговором. Сообщил, что он американец, выросший в Калифорнии, но с тех пор, как закончил Стэнфордский университет, живет и работает в Париже. Занимается экспортно-импортным бизнесом, хотя раньше хотел стать писателем. Романтическая, так и не осуществившаяся мечта, которой, как он сказал, делятся только со случайными знакомыми на борту самолета в Рождественскую ночь. Она спросила, не сожалеет ли он, что мечта не сбылась.

— Нет, не сожалею, — сказал он. — Никаких сожалений. Я хотел быть таким писателем, как Хемингуэй. Тогда все хотели быть как Хемингуэй. Это была фантазия молодости.

Трудно было себе представить кого-либо, выглядящего столь не по-«хемингуэевски». Сосед Аликс был среднего роста, худ и тонкокост. На нем ладно сидел элегантный костюм. Ногти на его крупных породистых пальцах были тщательно обрезаны и опилены. На лице его было грустное и в то же время внимательное выражение. Он уловил состояние Аликс и подумал: бедная маленькая богатая девочка…

Они закончили обед. Самолет несся сквозь ночь. В салоне был полумрак. Они тихо разговаривали. Она рассказала соседу, что возвращается из поместья матери в штате Мэриленд после каникул, что мать ее уже в третий раз замужем и что она, судя по всему, с трудом справляется с жизнью.

Накануне Рождества дом матери был открыт для гостей, она вежливо поприветствовала собравшихся, а потом удалилась в свою спальню, переоделась в халат и в одиночестве съела свой обычный незатейливый ужин. Аликс сказала своему соседу, что происходящий между ними, абсолютно чужими друг другу людьми, разговор носит более откровенный характер, чем ее беседы с матерью. Мать считает, что раскрывать свои чувства — это дурной тон. Они разговаривали, близко наклонившись друг к другу, и мужчина ощущал запах волос Аликс.

— А вы, по-моему, плакали? — спросил наконец мужчина.

— Я плачу без слез, — ответила Аликс.

— А в чем же дело?

— Я чувствую себя такой одинокой.

— Все одиноки, все всегда одиноки.

Она не ответила. Через секунду они поцеловались. Сначала едва касаясь друг друга. Потом крепко, страстно. «Я хочу ее», — подумал он. Он все время стремился к чему-то. Он женат, но брак не был счастливым. Он гладил ее теплую шею, ее душистые волосы. Он взволнован, нежен. Аликс заплакала. Он не понимал почему, но не спрашивал. Она не похожа на тех женщин, которые плачут от жалости к самим себе. Может быть, потому, что она еще так молода. Наверное, ей лет восемнадцать. Он обнял ее, погладил по волосам. Они прошли в закрытую часть салона, и там произошло то, чего они оба хотели. Он не выпускал ее из объятий, был нежен с ней. Она и заснула в его объятиях. Он держал ее в объятиях все время, пока они летели над Атлантикой. Это было лучше, чем секс. Это длилось так долго!

В Орли к трапу подкатил лимузин. Она села в автомобиль и словно исчезла в его огромном салоне. Она выглядела такой маленькой рядом с огромным автомобилем, гигантским самолетом и зданием аэропорта, построенного в жестком современном стиле. Она совсем исчезает из виду, когда шофер захлопывает дверцу. Лимузин медленно трогается и растворяется в сером утреннем тумане. Она уехала.

Он пошел к зданию аэропорта в иммиграционный офис. Никто не сказал бы по его виду, насколько он растроган, насколько неотвязным для него на всю жизнь будет отныне образ девочки в черном, с глазами, скрытыми за стеклами темных очков.

Аликс на пути в Венецию, чтобы встретить Новый год с отцом и с Андреа. Она еще не знает, что они собираются разводиться.

Еще один развод добавится к «коллекции»: к разводу ее матери с отцом, к разводу ее матери и ее первого отчима, Слэйда Грэя. С мучительным беспокойством она думает, не разведется ли ее мать со вторым отчимом, не избрал ли уже ее отец третью жену себе…

Скорее всего, думает она, ее будущее замужество тоже обречено…