В столовой, обставленной совсем в ином стиле, чем верхние помещения, можно было бы представить аристократических персонажей Агаты Кристи, уже слегка нашкодивших и ждущих разоблачения. Тускло мерцали зеркала в тяжелых бронзовых рамах, манили глаз затейливой резьбой панели красного дерева, покрывающие стены, высокомерно и холодно позвякивало пышное хрустальное оснащение большой бронзовой люстры.

От окна с вишневыми бархатными шторами двинулся к вошедшим элегантный мужчина среднего возраста, среднего роста и среднеплотного телосложения, протягивая для приветствия руку.

– Остин Браун, – представился он гостям. – Надеюсь, Дани предупредил вас, что официоз и церемонии здесь не в почете. Вначале займемся едой. Ужин скорее сытный, чем изысканный, мне показалось, что в вашем возрасте это важно. А удовлетворять сразу два условия, увы, не удалось – пришлось отпустить повара на съезд профсоюзов. Восторги и претензии за все, что представлено на столе, направляйте в адрес Малло и мадам Лани. Сам автор, к сожалению, присутствовать не может – у него ответственное дело. Официантов не будет, самообслуживание и вольный порядок блюд. Но тосты не отменяются.

Подождав, пока гости наполнят тарелки, Браун поднял бокал с вином:

– Я вижу, что вы голодны, знаю, что вы веселы, и потому буду короток и очень серьезен… Этот бокал я поднимаю в честь Даниила, моего юного друга, с которым нам пришлось пережить немало интересного. За его ответственность, легкий нрав и чистоту души, что, конечно, звучит старомодно. Большого тебе плавания, Дани.

Все выпили и сосредоточились на еде, представленной в разнообразии. Большой овальный стол позволял использовать обильную старинную сервировку – шеренги хрустальных бокалов, разнообразные блюда, салатницы, трехъярусные вазы, всевозможные соусницы, подставочки, розетки, старинное серебряное фраже времен Наполеона, свободно располагавшиеся на его обширном белом поле, были загружены разнообразной снедью, не требовавшей особых кулинарных усилий.

– Предлагаю попробовать национальное блюдо, популярное в Восточной Европе в летний полдень, когда одурманенные жарой работяги возвращаются с поля домой. – Браун жестом пригласил приступить к действию мадам Лани, держащую большую супницу. В то время как гости разливали в тарелки серебряным черпаком что-то коричневое, звенящее кусочками льда, хозяин объяснил:

– Это, собственно, первое и второе блюдо, вместе взятые, а может быть, и десерт – в зависимости от состоятельности семьи. Здесь мелко нарезанные овощи, травы, кислые сливки и главное – сама жидкость, называющаяся, кажется, КВАС, если я точно произношу. Квас – что-то среднее между пивом и пепси. Приготавливается здесь у меня лично мадам Лани по специальному рецепту, с добавлением хмеля и изюма. Хотя я напрасно распространяюсь. Возможно, кто-то из вас даже больше осведомлен в хитростях славянской кулинарной школы. Ты, Дани, ведь француз только наполовину?

– Мой отец – австриец. А если отбросить венский снобизм, то с коктейлем кровей, унаследованным еще от Австро-Венгерской империи. Так что гарантировать чистоту расовой принадлежности просто невозможно. Вполне вероятно, что мои предки хлебали этот ваш «КВАШ» буквально каждый день.

– А Йохим-Готтлиб, по-видимому, полноценный австриец. Кто ваши родители? – обратился Браун к молчаливому гостю.

– Я сирота. Вырос с бабушкой и дедом, который был католическим священником, а бабушка – словацкая крестьянка.

– Ага, вот видите, значит, и вас этим блюдом не удивишь, – заметил хозяин.

– Зато я – чистокровная француженка, причем – парижанка, но при всем этом терпеть не могу снобов, – вставила Сильвия, для убедительности тряхнув пружинками локонов.

– Боюсь, что мне похвастаться оригинальностью происхождения не удастся. Где-то, в глубине родословной, я чуть-чуть турчанка, – сказала Нелли. – Но вместе с отцом, служившим в самых разных местах мира, я жила в Германии, Италии и даже в Константинополе. А вы, мсье Браун, скорее уж похожи на итальянца, чем на немца.

Все уставились на Брауна. Его лицо, контрастируя со светло-бежевой тканью костюма, действительно отличалось смуглостью, так что улыбка казалась особенно белозубой, а густые волосы, зачесанные назад, смоляными. И в глазах, столь темных, что зрачки совсем не выделялись, было что-то южное, помимо черноты, какая-то насмешливо-авантюрная искорка. Особенно «итальянскими» в Брауне были виски – почти седые, довольно низко отпущенные, и небольшие усики, еще совсем черные.

– Нет, увы. Мне приходилось жить в Италии, где меня действительно принимали за своего, пока я не начинал говорить с моим ужасающим акцентом. А теперь пора отведать горячего и, главное, налить вина. Думаю, что за горячим не будет слишком бесцеремонно называть меня просто Остин.