Однажды февральским утром все видели, как Ванда вынесла из дома закутанного ребенка и, устроившись на заднем сидении красного «мерседеса», отбыла вместе с мужем в какой-то детский санаторий – то ли в Швейцарию, то ли в Австрию. Убиравшая помещение горничная нашла в кабинете шефа большое фото дочки, сделанное в годовалом возрасте, и замызганного плюшевого Барбоса, брошенного второпях.

Супруги отсутствовали неделю, а за это время в клинике во всю развернулся господин Штеллерман. Встретив свою жену с племянницей, он активно занялся их устройством, гоняя персонал так, будто уже занял место Динстлера. Всем было известно, что Штеллерман стал совладельцем «Пигмалиона», вложив в клинику средства, несмотря на весьма язвительную статью, появившуюся в «Фигаро». Толстенький репортер, поедавший за праздничным столом дорогие паштеты, оказался Иудой. Из его статьи выходило, что упорно распространяемые хирургом Динстлером слухи о каком-то феноменальном открытии, оказались блефом очень опытного, но, увы, весьма ординарного специалиста. Статью сопровождал большой портрет директора «Пигмалиона» и фото его жены в вечернем платье, танцующей с неким господином.

– Вот, шельмец, про меня – ни слова! И снял со спины, – сокрушался Штеллерман. – Но не бойтесь этой «антирекламы». Я на этом деле собаку съел. Вот увидите – клиентов у вас не убавится.

Динстлер заметил, что на фото он одет в белый халат, а Ванда танцует с не в том платье, что была на рождественском празднестве.

– Что-то здесь вообще не сходиться, – пожал Динстлер плечами. Вальтер улыбнулся:

– Я знаю на личном опыте, что иногда лопаты стреляют, а пуговицы фотографируют, в то время как «Nikon» этого шельмы всего лишь работал мигалкой. Ну, это потому, что в нем вообще не было пленки. – Он выразительно посмотрел на Доктора, объясняя тем самым трюк со статьей.

– Конечно, Йохим, ты бы хотел сенсационных сообщений – ведь ты же имеешь полное право гордиться своим открытием. – Натан-Вальтер пожал плечо задумчивого Динстлера. – Но знаешь, даже крупная игра иногда не стоит свеч. Мы постараемся, не умоляя значения твоего дела, обойтись малой кровью, то есть – совсем небольшим количеством «свеч».

Тогда Динстлера несколько обидел тон Натана, но теперь он твердо знал: «Стоит! Стоит! Эта игра стоит. Да всей моей жизни – стоит!»

Он замер у входа в сад, сжав руку Ванды. Они только что вернулись, «оставив» в санатории дочь, а здесь уже резвилась и смеялась «чужая» девочка, привезенная Франсуаз. В ослепительно белом пространстве сада, припорошенного легким снежком, колокольчиком заливалась малышка в белой заячьей шубке и вязаной шапочке с большим помпоном, из-под которой падали на плечи и спину невероятно густые черные локоны. Девчушка остановилась, увидев появившихся взрослых, и вдруг ринулась к ним, косолапя высокими сапожками. «Папа! Папа, – снежок – на!» – протянула она мужчине зеленое жестяное ведро, наполненное снегом.

– Нина! Детка моя, не трогай дядю. Это наш доктор, – подоспела Франсуаз, протягивая Динстлерам руку. – Ну, вот вы и вернулись. Пришлось оставить Тони в лечебнице? Я очень, очень сочувствую. Но там, говорят, хорошие врачи. – Успокаивала она Ванду, направляясь к дому. И Ванда здесь, в своем пустынном саду, почувствовала себя как на киноплощадке, в ярком свете юпитеров, в прицеле следящих за каждым жестом камер.

Доктор взял «чужую» девочку на руки, сжав теплую ладошку, вылезшую из влажной, качающейся на резинке варежки, чтобы погладить ее щеку.

– Доктор, не поднимайте Нину, она тяжелая, – раздался властный голос Франсуазы, и он опустил на дорожку дочь, глухо чувствуя, что начинает ее терять.

Дома за обедом с семейством Штеллерманов, ставших компаньонами, Ванда молча копалась в тарелке, боясь поднять глаза. Ощущение слежки не проходило, хотя она уже знала, что Штеллерманы друзья. Тогда кто шпионит, коверкая их жизнь? Из-за чего вообще эта мучительная, заходящая все дальше игра?

– Дорогая, ты должна поесть немного, – обратился к жене Динстлер. – Перестань грустить. Тони в руках хорошего специалиста.

– А ваша Нина – чудо! – Ванда с грустной улыбкой обратилась к Франсуазе. – Такая редкость – голубые глаза и эти черные, невероятно густые волосы. Откуда?

– Муж моей племянницы – испанец, она же сама – наполовину шведка – голубоглазая блондинка, вроде вас, Ванда. Но только совсем плоская – все же это слишком – сорок два килограмма при росте сто семьдесят два! Кожа да кости. Манекенщица. Мордочка, правда, очень славная – Нина в нее… Но ребенком заниматься им совсем не когда – карьера.

– Ванда, ешь сейчас же. Я заметил – ты уже три дня постишься. Или тоже в манекенщицы метишь? Франсуаза, скажите моей жене – вам она поверит – ей совершенно ни к чему худеть! – Готл явно наигрывал оживление.

– Нет, милый, это не диета. Меня просто мутит. Дело в том… – у нас будет ребенок, – Ванда выбежала из-за стола и, отвернувшись к окну, разрыдалась.

– Ну что вы, дорогая, эта такая радость! – поспешила к ней Франсуаза. – Мы поздравляем! Вот и Готтлиб явно ошеломлен новостью.