Часть вторая

Есть браки, порождаемые жизнью, и есть браки, порождаемые идеями. Прошло много лет, прежде чем Жакоб Жардин понял, что его семейный союз следует отнести ко второй категории. Подобно мадам Бовари, начитавшейся дешевых романов о любви простых девушек и богатых аристократов, Жакоб пал жертвой идей и образа мыслей, связанных с сюрреализмом. Именно этим влиянием, очевидно, и следует объяснить его увлечение Сильви Ковальской.

Что бы там ни писали в своих мемуарах художники и писатели, Франция тридцатых годов все еще оставалась обществом глубоко традиционным. Семья считалась священной ячейкой, родители, в особенности отцы, обладали непререкаемым авторитетом, дети обязаны были слушаться их беспрекословно. Девушки из «хороших семей» должны были выходить замуж «неоскверненными». Вот почему дело Виолетты Нозье, поразившее воображение французов осенью 1933 года, стало для многих настоящим шоком.

Вечером двадцать первого августа Виолетта Нозье, восемнадцатилетняя дочь железнодорожного служащего, отравила своих родителей ядом собственного изготовления. Ее отец, Батист Нозье, умер в тот же день; мать, Жермен Нозье, подозревавшая о намерениях дочери, выпила лишь часть отравы и осталась в живых. Как выяснилось впоследствии, Виолетта в течение долгого времени вела двойную жизнь. Дома она изображала из себя послушную, старательную и благонравную девицу. Однако, когда у Виолетты выдавалось свободное время, она накладывала на лицо толстый слой косметики, одевалась в вызывающие наряды и отправлялась гулять по Латинскому кварталу, подцепляя случайных любовников с легкостью профессиональной куртизанки. Именно так она познакомилась со студентом Жаном Дабеном. Виолетта влюбилась в него по уши, стала торговать телом за деньги, чтобы ублажить своего возлюбленного. Ради него она пошла и на воровство – украла перстень у отца.

Когда выяснилось, что Виолетта больна сифилисом, ей удалось убедить родителей, что ее недуг носит наследственный характер и виноваты в этом они сами. Виолетта начала их «лечить»: действуя якобы по предписанию врача, она каждый вечер сама готовила «лекарство». В тот вечер, когда она напоила родителей не «лекарством», а ядом, отец вдруг что-то заподозрил. Прежде чем выпить снадобье, он отправился в соседнюю аптеку, чтобы выяснить, чем именно «лечит» его дочь. Увы, Батисту не повезло – аптека уже была закрыта. Он вернулся домой и выпил роковое зелье.

В суде Виолетта утверждала, что и не собиралась убивать мать, а хотела лишь избавиться от ненавистного отца, насиловавшего ее на протяжении долгих месяцев. По ее словам, до знакомства с Жаном Дабеном, она была фригидна.

Разразился неимоверный скандал. Под угрозу были поставлены семейные ценности, стабильность всей общественной системы. Газеты еще более разожгли страсти. В каждом кафе, на каждом углу шли ожесточенные дискуссии, все общество раскололось на две партии. Консервативно-патриотическое большинство видело в несчастном Батисте Нозье символ французского мужчины, отца семейства, жестоко умерщвленного коварной и безнравственной дочерью. Эта публика требовала безжалостно расправиться с Виолеттой. В народе уже ходили песенки о ней, в которых Виолетта представала как сущее исчадие ада. Раздавались даже требования подвергнуть ее пыткам, повесить, придумать какую-нибудь особенно лютую казнь.

Жакоб Жардин в это время как раз закончил психиатрический факультет и стал работать в госпитале святой Анны. Методы традиционной психиатрии, отдававшие садизмом, похожие на тюрьму сумасшедшие дома приводили молодого врача в ужас и недоумение. Он инстинктивно чувствовал, что необходимо разобраться в человеческой сексуальности – иначе всякое аномальное поведение будет казаться чудовищным преступлением. Жакоб всерьез заинтересовался методом психоанализа, то есть лечения словом. Уже несколько лет Жакоб использовал этот метод на практике, хоть нередко конфликтовал с традиционалистами из Парижского психоаналитического общества. За год до скандала с Виолеттой Нозье он даже совершил путешествие в Вену и встретился с прославленным доктором Фрейдом.

У Жакоба появлялось все больше и больше друзей среди авангардистов – поэтов, писателей, художников, вознамерившихся избавить мир от господства ханжества и лицемерия. Эти люди исследовали именно ту область человеческого сознания, которая особенно интересовала Жакоба, причем делали это куда активнее и последовательнее, чем врачи. В кафе «Дом» Жакоб встречался с Андре Бретоном, самопровозглашенным лидером сюрреалистов, с поэтами Рене Шаром и Полем Элюаром, с художниками Максом Эрнстом, Джакометти, Сальвадором Дали. Предметом бурных споров всей этой братии было все то же дело Виолетты Нозье.

Для них Виолетта была настоящей героиней, современной Электрой, которая не побоялась выплеснуть наружу сокровеннейшие глубины подсознания. Ее сексуальность, ее жестокость, по мнению авангардистов, давали ключ к пониманию ментальности человека двадцатого века. Виолетта, считали они, дала волю могучей анархической силе, потаенным желаниям, которые у других людей скрыты под слоем так называемой цивилизованности. Отцеубийца – символ восставшей женщины, которая сбросила с себя омертвевшее бремя ханжества. На суде Виолетта рассказывала о себе такие запутанные и противоречивые истории, что интерес к ее персоне возрастал все больше и больше. Художники пытались проникнуть в душу преступницы, разгадать логический шифр ее души. Вся Франция была занята выслеживанием некоего месье Эмиля, водителя голубого «тэлбота». Виолетта утверждала, что это ее покровитель. Тем временем авангардисты выпустили книгу стихотворений и рисунков, посвященных мадемуазель Нозье. Пикассо назвал ее именем одну из своих новых картин.

Судебный процесс начался в октябре 1934 года, как раз в ту пору, когда на Елисейских полях ходили демонстрации суфражисток, добивавшихся равных прав с мужчинами. Общественное обвинение на суде представляла вдова Нозье. Она хотела защитить память своего покойного супруга, а в доказательство порочности дочери рассказывала истории о том, как та крала деньги у собственных родителей. В то же время Жермен Нозье умоляла суд проявить снисходительность. Однако психиатрическая экспертиза пришла к выводу, что Виолетта вполне вменяема. Ее «врожденная извращенность» не снимает с нее ответственности за совершенное деяние. Жакоб выслушал мнение экспертизы с глубочайшим отвращением. После обвинительной речи прокурора Виолетта Нозье упала в обморок.

Желая спасти девушку от гильотины, адвокат обрушился на архаичность французской психиатрии, предпочитавшей запирать умалишенных в темницу, лишь бы не лечить их. Защитник красочно живописал губительные для человеческой психики последствия сифилиса. Виолетта Нозье, одолеваемая раскаянием, взывала к суду о милосердии и благодарила мать за то, что та ее простила. Но суд остался непреклонен. Приговор поверг многих в ужас. Виолетту Нозье, согласно древней традиции, должны были обезглавить на Гревской площади. Причем к месту казни она должна была идти пешком, разутая, с черной вуалью на лице.

Слава Богу, в 1934 году женщин уже не гильотинировали, поэтому президент Франции Альбер Лебрюн заменил смертный приговор пожизненным тюремным заключением.

Оглядываясь назад, Жакоб Жардин осознавал, что в момент первой встречи с Сильви Ковальской был безумно влюблен в идею «восставшей девушки», этой новой героини эпохи. Он считал, что такая девушка поможет ему проникнуть в самые глубины человеческой психики. Должно быть, именно поэтому обстоятельства их первой встречи произвели на него столь сильное впечатление.

В те дни у Жакоба была привычка после окончания дежурства в госпитале бесцельно бродить по улицам. Он шел куда глаза глядят и рано или поздно неизменно оказывался в одном из артистических кафе, где уже сидели его друзья. Ходя по улицам, Жакоб размышлял о пациентах, с которыми беседовал во время рабочего дня. Иногда случайная встреча, уличная сценка или какое-нибудь малозначительное событие давали толчок к решению сложной психиатрической задачи, подсказывали верный метод лечения. Эти многочасовые прогулки очень помогали Жардину в его работе.

Как-то раз, осенним вечером 1934 года, Жакоб не спеша шел через шумный рынок, который тогда являлся непременным атрибутом каждого парижского квартала. Взгляд Жардина упал на вереницу школьниц, чинно шествовавших парами под присмотром двух монахинь. Первоначально Жакоб всего лишь обратил внимание на то, как строгие синие платья девочек контрастируют с кричащими красками рынка. Молодой врач рассеянно последовал взглядом за этим синим пятном. Школьницы были уже почти взрослые, должно быть, ученицы выпускного класса. Скоро они станут настоящими женщинами, подумал Жакоб. Однако оковы монастырской формы – черные чулки, строгие платья – как бы насильно удерживают их в объятиях детства.

В этот момент внимание Жакоба было привлечено странным поведением одной из девушек. Она немного отстала от своих подруг и вдруг быстро обернулась вполоборота. Он увидел золотистые волосы, вспыхивавшие искорками в лучах закатного солнца, тонкий профиль, по-детски чистое и невинное лицо. Жакоб замер – он почувствовал, что сейчас произойдет нечто необыкновенное. Быстрым и смелым движением девушка схватила с прилавка большое румяное яблоко и спрятала его в карман. При этом ее черты сохраняли все то же ангельское выражение. Воровка оглянулась назад и встретилась взглядом с Жакобом. В тот же миг ее лицо неуловимым образом переменилось – стало озорным и вызывающим. Жакоб почувствовал себя соучастником этой мелкой кражи, но мимолетное выражение лжи исчезло с девичьего лица, и в следующий миг Жардину показалось, что все это ему померещилось. Однако девушка не позволила ему оставаться в этом заблуждении: прежде, чем нагнать своих подруг, она чуть приподняла юбку и кокетливо вильнула задом. Жакоб был уверен, что эта выходка предназначалась специально для него.

Ошеломленно застыв на месте, через минуту он громко расхохотался и двинулся дальше за школьницами. Держась от них на приличном расстоянии, Жардин выяснил, что девушки учатся в монастырской школе, расположенной неподалеку. Воровка с ангельским личиком за все время ни разу не обернулась, и вскоре весь выводок скрылся за массивными воротами школы. Жакоб запомнил адрес, зачем-то посмотрел на часы. Он никогда не занимался волокитством, но эту девушку во что бы то ни стало хотел увидеть вновь.

На следующий день в то же самое время он пришел на рынок и стал ждать. Школьницы не появились. Глубоко разочарованный, Жакоб удалился и приходил на то же место еще два дня. На третий день его терпение было вознаграждено: через сутолоку рынка вновь проследовала вереница чинных школьниц. Жакоб смотрел во все глаза. Золотоволосая девушка опять отстала от своих подруг и возле того же самого прилавка вдруг обернулась, посмотрела прямо в глаза Жакобу. У того замерло сердце. Не сводя глаз с его лица, школьница взяла два самых больших яблока и преспокойно положила их в карманы. Затем улыбнулась Жакобу и присоединилась к своим подругам. Это был явный вызов.

Жакоб почувствовал такое возбуждение, какого не испытывал с подростковых лет, когда даже мимолетный женский взгляд заставлял его трепетать от вожделения. Сам не понимая, что с ним происходит, он последовал за школьницами. Когда монастырские ворота уже распахнулись, Жакоб вдруг решился. Он быстро вырвал листок из блокнота и написал на нем: «Кафе «Дом», суббота, пять часов вечера». Внизу он поставил свою подпись.

Потом Жардин быстрым шагом приблизился к воротам и уронил на мостовую толстый фолиант, который нес под мышкой. Когда рядом с ним поравнялась золотоволосая школьница, он выпрямился, подобрав книгу, и незаметно сунул ей записку в карман – туда, где лежало похищенное яблоко. Одна из монахинь с суровым видом стояла возле распахнутой створки ворот. Жакоб Жардин бросил на нее рассеянный взгляд и деловито пошел дальше.

В субботу Жакоб сидел на террасе кафе «Дом» уже с четырех часов. В руках он держал газету, но не столько для чтения, сколько для прикрытия: если бы в кафе вошел кто-то из знакомых, за газетную страницу можно было бы легко спрятаться. В течение предшествующих двух дней Жардин буквально считал часы. Придет она или нет? Ни о чем другом он думать не мог. В тридцатые годы девушки из приличных семей, да еще обучавшиеся в монастырских школах, не ходили на свидания с незнакомыми мужчинами. Один на миллион – примерно так рассчитывал Жакоб свой шанс.

И все же он надеялся. Закрыв – лицо газетой, Жакоб шарил глазами по бульвару. День выдался ясный и теплый, несмотря на октябрь. Лица прохожих, освещенные солнцем, казались веселыми и беззаботными. В начале шестого Жакоб начал крыть себя последними словами. Еще через десять минут он сочинял фантастические планы: как бы узнать имя девушки, а потом заявиться в монастырь якобы с весточкой от ее родителей.

Время шло, а Жакоб сидел, как приклеенный, уже ни на что не надеясь. Полчаса спустя в кафе вошла она. Доктор Жардин, человек светский и бывалый, совершенно растерялся. Волосы девушки были небрежно рассыпаны по плечам, обрамляя идеальный овал лица золотистым нимбом. Одета она была в широкую юбку, еще сильнее подчеркивавшую стройность фигуры. Блузка с целомудренным кружевным воротничком была расстегнута ниже, чем следовало, и Жакоб увидел, что у этой школьницы не по возрасту пышная грудь. Одним словом, одета она была совершенно не по моде, но этот наряд ей очень шел.

Когда она заговорила, неожиданно оказалось, что у нее глубокое контральто.

– Здравствуйте, смотрите, что я вам принесла.

Откуда-то из складок широкой юбки она извлекла сверкающее яблоко и водрузила его посреди стола.

На лице девушки появилась лукавая, озорная улыбка.

Жакоб засмеялся, взял яблоко и с удовольствием его надкусил.

– Ну как, вкусно? – спросила она, глядя на него плотоядным взглядом.

– Да, большое спасибо.

Жакоб был совершенно очарован. Он не мог отвести взгляда от синих глаз девушки. Затем, опомнившись, представился:

– Жакоб Жардин. – И протянул руку.

Она церемонно пожала ее, вновь преобразившись.

– А меня зовут Сильви, – сообщила девушка, не называя своей фамилии. – Вы знаете, очень неприлично назначать юным девушкам такие свидания.

Жакоб так и не понял, серьезно она говорила или поддразнивала его.

– Сильви. Лесная нимфа. Я мог бы догадаться… – пробормотал он.

– Я хочу шоколадное мороженое, – заявила девушка, опять превратившись в школьницу. – Самую большую порцию.

– Ну разумеется.

Жакоб подозвал официанта.

В речи Сильви чувствовался легчайший акцент, но Жардин не мог разобрать, какой именно.

После того как Жакоб сделал заказ, Сильви сообщила: – Никакая я не нимфа леса. Я лес терпеть не могу. Я люблю город, большой город. Особенно ночью. А больше всего на свете я ненавижу монастыри. – Ее передернуло. – Меня выпускают оттуда только на уроки музыки.

Она потянулась к большому портфелю, открыла его и достала ноты.

– Вот, смотрите, какую музыку я люблю.

Она отложила в сторону Шопена, Листа и помахала у Жакоба перед носом растрепанными листками.

– Гершвин. «Синяя рапсодия».

Сильви сделала вид, что с размаху ударяет по клавишам.

– А вы любите музыку?

– Да, очень, – промямлил Жакоб, чувствуя, что обычная находчивость его оставила. – Я бы с удовольствием послушал, как вы играете.

Сильви оценивающе смотрела на него.

– Чем вы занимаетесь?

– Я врач, – ответил Жакоб, предпочитая не называть свою специальность.

Девушка окинула его недоверчивым взглядом, запрокинула назад голову и громко расхохоталась.

– Врач, а сами едите ворованные яблоки!

Эта мысль почему-то показалась ей необычайно забавной. Впрочем, почти сразу же Сильви посерьезнела.

– Для врача вы слишком красивый.

Жакоб смутился и одновременно обрадовался. Женщины его круга не вели себя подобным образом, не говорили таких вещей. Глядя на большеглазое лицо Сильви, Жардин ощущал необычайную свободу, а девушка тем временем была увлечена своим мороженым.

Отправив в рот последнюю ложку, она с какой-то детской резвостью вскочила на ноги и быстро направилась к выходу, вместо прощания буркнув лишь:

– Ну, мне пора.

– Подождите! – крикнул Жакоб. – Ведь я даже не знаю, как ваша фамилия.

Люди за соседними столиками обернулись, чтобы насладиться этой занимательной сценой.

Смутившись, Жакоб заказал «перно». И лишь когда официант поставил перед ним на столик бокал с бесцветной жидкостью и графин воды, Жардин заметил пригласительный билет. На нем было написано: «Сестры аббатства святого Ангела приглашают вас на концерт классической музыки…» Концерт должен был состояться через две недели. Среди выступающих значилось имя Сильви Ковальской. Вот оно что, подумал Жакоб. Легкий акцент, светлые волосы, точеное личико – конечно же, она полька.

Жакоб задумчиво потягивал сладковато-горький напиток. Неужели очаровательная Сильви Ковальская оставила приглашение нарочно, дала понять, что хочет увидеть его вновь? Или это обычная рассеянность? Как бы там ни было, он обязательно придет. Это решено.

Две недели тянулись очень медленно. Жакоб вообще не отличался долготерпением. Все его друзья знали, что Жакоб Жардин – человек крайне нетерпеливый, и лишь коллеги по работе не догадывались об этом недостатке доктора Жардина. В следующую субботу он снова пришел в кафе «Дом», но Сильви так и не появилась. Тогда он решил действовать. Жакоб вспомнил, что среди его знакомых есть одна дама, водящая дружбу с поляками. Жакоб решил нанести ей визит.

Мадам Эжени де Труай (урожденная Сокорска) была очень польщена визитом молодого доктора Жардина, хоть его появление и явилось для нее полнейшей неожиданностью. Дело в том, что этот молодой человек в прошлый раз появился в салоне мадам де Труай, сопровождая принцессу Матильду, а всякий друг принцессы считался в этом доме важной персоной. Как только Жакоб появился в гостиной, хозяйка сразу же дала понять собравшимся, что это за птица.

– Как поживает принцесса Матильда? – осведомилась она.

Миловидная горничная в черном форменном платье поставила перед Жакобом миниатюрную чашечку с китайским чаем.

– Да вроде бы ничего, – небрежно ответил Жакоб. – Она сейчас в Шотландии.

Он огляделся по сторонам: позолоченные колонны, тяжеловесная мебель в стиле ампир. Вести разговор на великосветские темы в его намерения не входило.

– А как поживаете вы? Я слышал, что летом вы отдыхали возле Монпелье. Мать рассказывала мне, что встретилась с вами в Бошане.

Эта маленькая деталь всплыла в памяти Жардина как нельзя более кстати.

– Ах да, ваша матушка.

Эжени де Труай совсем забыла об этой встрече.

Однако она обратила внимание на то, как ловко Жакоб перевел разговор на другую тему. Говорить о принцессе Матильде он явно не желал. Эжени не раз спрашивала себя, что связывает принцессу с доктором Жардином. Слишком уж часто их видели вместе, когда принцесса бывала в Париже. Но репутация ее высочества была настолько безупречна, что принцесса могла позволить себе вольности, которые скомпрометировали бы другую женщину. Оставалось только догадываться, в каких она отношениях с этим Жардином.

Жакоб прекрасно понимал, над чем сейчас размышляет госпожа де Труай. В светских салонах он чувствовал себя как рыба в воде и, совершенно не задумываясь, осыпал хозяйку комплиментами. Нужно было незаметно, как бы между прочим выйти на интересующую его тему. Такую возможность Жакобу предоставила чайная чашка.

– Если я не ошибаюсь, это знаменитый польский фарфор? Очень красиво. Кстати, ваша семья, кажется, польского происхождения, верно?

– Верно.

– Знаете, недавно я познакомился с очень интересной молодой особой, тоже полькой по происхождению. Ее зовут Сильви Ковальская.

Жакобу стоило большого труда произнести это имя так, чтобы голос не дрогнул.

– Как же, как же – молодая Ковальская! Ее крестные родители Поль и Жюли Эзар – близкие знакомые ее высочества.

Очевидно, поэтому хозяйка и не особенно удивилась словам Жакоба. Зато молодого Жардина эта весть привела в некоторое смущение. Мир оказался теснее, чем он думал. Посему он решил воздержаться от комментариев и лишь кивнул головой.

Впрочем, Эжени де Труай не нуждалась в поощрениях – светские сплетни были ее страстью. Эта энергичная женщина, скованная условностями своего социального круга, отводила душу, лишь перемывая косточки своим знакомым. Весь нерастраченный пыл души госпожи де Труай был отдан этому благородному занятию. А история Сильви Ковальской была настолько занимательна и поучительна, что молодому другу принцессы Матильды она не могла не понравиться.

– Бедняжка Сильви. Это очень печальная история. Она приехала в Париж тринадцатилетним ребенком, родители отправили ее учиться в монастырскую школу. Они приезжали довольно часто, навещали ее. Это очень хорошая семья, аристократическая, но обедневшая. Да и нравы у Ковальских несколько диковатые. Особенно этим отличалась мать девочки. В Париже за Сильви приглядывали Поль и Жюли Эзар. Во время каникул она жила у них. А потом произошла совершенно кошмарная вещь. Когда же это было? Три, нет, четыре года назад. Совершенно кошмарная авиакатастрофа. Погибли и отец, и мать, и брат бедняжки Сильви. Видите ли, господин Ковальский был летчиком-любителем. Это была настоящая страсть. Семья летела в Париж на самолете, но над Альпами попала в снежную бурю. Самолет разбился. – Эжени драматически всплеснула руками. – Один миг, и все было кончено. Бедная Сильви.

– Вот оно что, – прошептал Жакоб.

– Кажется, у нее в Польше остался дед и еще, разумеется, всякие тетки, дяди и так далее. Но Эзары решили, что Сильви должна закончить образование в Париже. По-моему, и сама девочка этого хотела. Теперь Эзары – ее семья. Мне рассказывали, что она непростой ребенок, но, сами понимаете, такая нелегкая судьба… – Эжени снова развела руками.

Жакоб покачал головой.

– Да, трагичная история, – тихо сказал он.

Ему стало трудно дышать. Больше всего Жакобу хотелось выспросить у хозяйки как можно больше о Сильви Ковальской, но правила вежливости этого не позволяли. Жардин попробовал найти другую тему для разговора, но у него ничего не вышло. К счастью, госпожа де Труай любила брать инициативу в свои руки. Она желала знать все-все про психоанализ и про поездку месье Жардина в Вену. Кажется, он встречался там с этим ужасным доктором Фрейдом?

В следующую субботу Жакоб Жардин сидел в большом прохладном зале аббатства святого Ангела. Каменные стены были голы, если не считать картин с изображением святых. На деревянных скамьях сидеть было жестко, суровая монастырская атмосфера действовала на присутствующих удручающе. Глаза публики были устремлены на сцену, где блестел лаком рояль и возвышалась арфа. Сцена была окрашена разноцветными пятнами – свет падал на нее через витражи. Контраст между мрачным залом и празднично расцвеченной сценой был поистине разительным.

Жакоб Жардин обычно очень мало значения придавал тому, какое впечатление он производит на окружающих. В детстве он был избалованным ребенком, в котором мать и отец души не чаяли. При этом отец всегда обращался с мальчиком как с равным. Когда же Жакоб стал взрослым, в его жизни всегда была какая-нибудь важная цель, и, всецело поглощенный очередной задачей, он совершенно не интересовался своим внешним видом.

Однако, находясь в этом мрачном зале, он впервые увидел себя как бы со стороны, глазами окружающих его людей. Вокруг сидели чинные семьи, благообразные родители, прилизанные дети, белолицые монахини. Должно быть, на их фоне он выглядел полным идиотом. Наверняка все догадались, что он явился в эти святые стены, влекомый голосом плоти. Его присутствие нарушает атмосферу этого высокодуховного собрания. Жакоб готов был вскочить и выбежать из зала. Лишь мысль о том, что сегодняшнего дня он ждал так долго и нетерпеливо, помешала ему ретироваться. Жардин сел в самом дальнем углу зала, стараясь не привлекать к себе внимания.

Воспитанницы монастыря, наряженные в девственно-белые платья, по очереди поднимались на сцену и играли на рояле или на арфе. Их имена и названия музыкальных произведений объявляла ведущая – монахиня с глубоким и чистым голосом. Жакоб сидел и терпеливо ждал. Девочки были разного возраста, играли тоже по-разному. Время шло, и Жакоб чувствовал, как в нем нарастает напряжение. У него затекли мускулы ног, онемели плечи.

Наконец появилась Сильви. Ее волосы были затянуты в узел, прекрасное лицо лучезарно сияло в разноцветных пятнах света. Она села за рояль и начала играть. Жакоб громко вздохнул. Из-под пальцев девушки вырывались звучные, мощные аккорды. Это была стремительная рапсодия Листа. Сильви играла виртуозно, подчеркивая драматичность мелодии, преувеличивая фортиссимо, растягивая лирические пассажи. Наградой ей были шумные аплодисменты и крики «анкор». Жакоб от души присоединился к аплодирующим.

Сильви встала и грациозно поклонилась, медленно обводя взглядом аудиторию. Наконец ее глаза остановились на Жакобе, лицо девушки озарилось улыбкой, а затем – впрочем, возможно, Жакобу это показалось – она ему подмигнула. На секунду женщина-вамп превратилась в уличного сорванца. Слушатели продолжали бурно аплодировать. Чопорная монахиня в накрахмаленном клобуке кивнула выступавшей, и Сильви снова села к роялю. Выдержав короткую паузу, она яростно обрушилась на клавиши, и зал моментально наполнился бешеным, живым ритмом «Синей рапсодии» Гершвина. Жакоб заметил, что на лице монахини появилось удивленное и неодобрительное выражение.

На сей раз аплодисменты звучали более сдержанно. У многих в зале вид был несколько смущенный. Жакоб улыбнулся – он принял решение. Тщательно подбирая слова, он написал Сильви записку следующего содержания: «Поздравляю. Вы играли просто великолепно. Хотелось бы с вами встретиться как можно скорее. Я бываю дома по понедельникам и четвергам вечером, по субботам и воскресеньям – целый день». На случай, если записку прочтут монахини, Жакоб добавил: «Мы все были бы счастливы послушать, как вы играете». Записка была написана на служебном бланке с напечатанным названием госпиталя и домашним адресом доктора Жардина. Представитель столь респектабельной профессии не должен был вызвать у сестер опасений.

Вежливо попросив одну из монахинь передать записку девушке, которая только что выступала, Жакоб поспешно удалился.

Жизнь Жакоба была наполнена множеством дел, и все же ему казалось, что время тянется мучительно медленно. Жардин не сомневался, что Сильви придет к нему, но не знал, когда это произойдет. К счастью, в последнее время у него была очень интересная пациентка, работа с которой отнимала много времени. Уже несколько месяцев Жакоб проводил терапевтические сеансы с женщиной средних лет, которую звали Наоми. Наоми прожила тихую и беспорочную жизнь, а потом, совершенно неожиданно для окружающих, набросилась с ножом на знаменитого оперного певца. Поскольку покушение не удалось, певец не подал на нее в суд, и Наоми была отправлена на лечение в госпиталь святой Анны. Работая с этой пациенткой, Жакоб раскопал целый лабиринт глубинных подсознательных мотивов, вследствие которых несчастная женщина прониклась ненавистью к этому человеку. Она ни разу в жизни с ним не встречалась, но он превратился в зловещую фигуру, не дававшую ей покоя ни днем, ни ночью. В результате Наоми решилась совершить убийство, чтобы уничтожить своего мучителя.

Сильви не появилась ни в понедельник, ни в четверг, ни в субботу. Жакоб не находил себе места, клял себя последними словами за бездействие. Ему казалось, что ожидание длится уже целую вечность, хотя он и не рассчитывал, что Сильви сможет вырваться из монастыря среди недели. Он знал, что в монастырской школе девушек держат в строгости. Но должны же были их выпускать хотя бы по выходным? К десяти часам вечера Жакоб окончательно упал духом. Ему захотелось побыть среди людей, наведаться в кафе «Куполь», где собирались его друзья-авангардисты.

Расчет оказался верным. Стоило Жардину войти в темный зал прославленного кафе, как его тут же окликнули знакомые. Жакоб немедленно к ним присоединился. Среди них была прославленная актриса Коринн, чьи жгучие черные глаза и хриплый голос могли растрогать публику до слез. Несколько лет назад у Жакоба был с ней короткий роман, закончившийся без взаимных обид. Сидел там и Жан-Поль Сартр, любитель нескончаемых многоумных бесед. Звонко смеялась любовница писателя, миниатюрная Симона. С этой парой Жакоб познакомился у своего друга, художника Мишеля Сен-Лу. Остальных присутствующих он не знал, но ему тут же их всех представили.

Жакоб заказал выпить и включился в общий разговор. Сартр только что вернулся из Германии и был подавлен теми настроениями, которые царили в стране. Он видел многотысячные митинги, где людская масса превращалась в единую силу, подвластную одному человеку. Сартр красноречиво описывал целую нацию, загипнотизированную голосом человека, который ловко играл на потаенных страхах и честолюбивых надеждах. Это был голос диктатора, вознамерившегося лишить Германию демократии и конституционного порядка.

– Ну, хватит об этом, – прервала Сартра одна из женщин, говорившая с сильным американским акцентом. – Не для того я приехала из Северной Каролины, чтобы говорить в Париже о всяких грустных вещах.

Все засмеялись. Жакоб внимательно посмотрел на женщину. Ее светлые волосы были коротко подстрижены, и эта мальчишеская прическа еще больше подчеркивала очарование лица: карие глаза, прямой носик, полные, чувственные губы, чуть растянутые в озорной улыбке.

– Идемте лучше танцевать. Сколько можно сидеть на месте!

В этот момент, глядя на американку, Жакоб увидел в зеркале за ее спиной отражение той, которую никак не рассчитывал встретить в этом месте. Сильви! Это, несомненно, была она! Сильви как раз входила в кафе рука об руку со смуглым молодым человеком, похожим на студента. Губы девушки были ярко накрашены.

– Вы что это, привидение увидели? – спросила американка по-английски.

Жакоб взял себя в руки.

– Нет, просто знакомую, которую давно не встречал. Вы, кажется, хотели потанцевать?

Эта идея показалась ему весьма своевременной.

– Да. Меня зовут Эйми, и я очень люблю танцевать. В особенности с французом, который немножко говорит по-английски.

Эйми произносила слова с сильным южным акцентом. В голосе ее звучала явная насмешка.

Но Жакоба это не задело. Ему хотелось только одного – отвлечься.

– Эйми, – повторил он женское имя. – Ну что ж, Эйми, пойдем?

– В дансинг?

Они распрощались с остальными, и Жакоб повел Эйми к выходу. Он нарочно постарался пройти мимо девушки с накрашенными губами, чтобы проверить, действительно ли это Сильви. Да, несмотря на косметику и вызывающе открытое черное платье, это была она. Жакоб лишь покачал головой. А он-то думал, что имеет дело с невинным созданием. Он рассеянно положил руку на плечо американке, которая почти не уступала ему ростом.

– Вы опять смотрели на свою знакомую, – бесцеремонно заявила та.

– Вы поразительно наблюдательны.

– Жизнь научила. С вами, мужчинами, надо держать ухо востро.

– С вами, женщинами, тоже, – многозначительно ответил Жакоб.

– Только не со мной, – пропела Эйми. – Я совсем-совсем простущая.

Вскоре Жакобу предстояло убедиться в том, что Эйми не кокетничала, когда произносила эти слова. Но простота поведения не делала эту женщину менее привлекательной. Они отправились в джаз-клуб, где играл негритянский ансамбль и собирались студенты из Латинского квартала. Танцевали буги-вуги, фокстрот, потом отправились в более респектабельное заведение на улицу Сены. Оба были превосходными танцорами и идеально подходили друг другу. Жакоб и Эйми танцевали так увлеченно, словно хотели забыть обо всем на свете.

– По-моему, мы одного поля ягоды, а? – сказала Эйми, когда они сидели за коктейлем.

Жакоб взглянул в ее умное, волевое лицо.

– Возможно.

– Раз мы выросли на одном поле, может быть, нам следует оказаться в одной постели? – спокойно продолжила она.

Он нежно погладил ее по руке.

– Если бы вы мне меньше нравились…

– И если бы вы больше меня хотели, – договорила за него она.

Жакоб пожал плечами и кивнул.

– А еще специалист по психологии, – поддразнила его Эйми.

Жакоб снова потянул ее на танцплощадку.

– Я всего лишь мужчина, – прошептал он ей на ухо.

На рассвете Жакоб проводил ее домой.

Во дворе он коротко поцеловал ее в губы и очень серьезно сказал:

– Спасибо, Эйми. Я надеюсь, мы встретимся еще.

Она не возражала.

Домой Жакоб отправился пешком. Он шел по темным пустым улицам, ненавидя сам себя. Два раза он чуть не повернул обратно. Тело Эйми наверняка было теплым, мягким, нежным. А он шел один, дрожа от холода, во власти бессмысленного увлечения. На мостике возле острова Сен-Луи, когда до дома было уже рукой подать, Жакоб остановился и долго смотрел на черные воды Сены. Почему его всегда влекло к непознанному и необычному? Он пожал плечами, и ему показалось, что искорки лунного света, рассыпанные по поверхности воды, сливаются в загадочный силуэт Сильви Ковальской.

На следующий день Жакоб сидел у себя в кабинете и снова смотрел на Сену. Стол перед ним был покрыт листами бумаги, исписанными его твердым, уверенным почерком. Но сегодня утром работа у Жакоба не клеилась, авторучка бездействовала. Жардин очень плохо спал, проснулся поздно, вместо завтрака выпил полчашки кофе. Голова отказывалась работать. Он встал из-за стола, провел рукой по растрепанным волосам. Несмотря на позднее утро, он все еще был одет в шерстяной халат, небрежно перетянутый поясом.

Жардин подошел к окну, уставился взглядом в пространство. Такое поведение было ему несвойственно. Он считал себя человеком дисциплинированным, организованным, а воскресенье отводилось для систематизации мыслей и идей, возникших на протяжении рабочей недели. День выдался серым, тусклым. Вообще-то Жакоб любил такие дни: пасмурное небо, серая вода – идеальный фон для работы мысли, никаких отвлекающих факторов. Но сегодня хмурое небо нагоняло на него тоску. Он оглянулся на заваленный бумагами стол, взглянул на большую картину, которая висела на стене. Это была работа Пикабиа – огромный мелодраматический глаз. Настроение у Жакоба стало чуточку лучше. Он взял чашку с недопитым кофе, прошел по мохнатому персидскому ковру через просторную, роскошно обставленную гостиную и оказался в маленькой кухне.

Когда свежий кофе был почти готов, в дверь позвонили. Жакоб решил, что это консьержка, принесшая срочную почту или пакет. Поэтому он направился к двери как был, в халате.

– Это вы!

На его лице застыло изумление.

Перед дверью стояла Сильви Ковальская; на ее бледном лице щеки горели ярким румянцем. Она была одета в синее пальто и широкополую шляпу; волосы стянуты сзади голубой лентой. В этом наряде Сильви еще больше, чем обычно, походила на школьницу.

– Вы меня не ждали? Извините. – Она со значением посмотрела на его халат. – В вашей записке не было обозначено точное время.

– Нет-нет, входите. Я вас ждал! Просто я не знал, когда вы придете. Я… Я сидел, работал.

У Жакоба сорвался голос.

– Входите, – настойчиво повторил он, видя, что она колеблется.

Он снял с нее пальто, взял ее шляпу. Платье Сильви тоже оказалось скромным и полудетским: обычная синяя матроска с белым отложным воротником.

– Я как раз сварил кофе. Хотите?

Она кивнула, оглядывая просторную комнату.

– У вас очень красиво. И какой вид из окна! Видно реку, крыши. Просто красота! Я вижу, у вас и пианино есть.

Ее глаза сияли.

– Сыграйте, если хотите.

Жакоб направился в кухню – ему нужно было успокоиться.

Он не мог поверить, что видел накануне эту девушку с размалеванным лицом в чудовищно вульгарном платье. Должно быть, воображение сыграло с ним дурную шутку. Жакоб недоуменно покачал головой. Его рука, разливавшая по чашкам кофе, слегка дрожала.

Когда он вернулся в гостиную, Сильви стояла возле пианино, поглаживая черную лакированную крышку.

– Вам понравилось, как я тогда играла?

– Да, очень.

– Ведь я играла для вас. – Она взглянула на него, глаза ее лукаво блеснули. – Мать Тереза ужасно разозлилась на меня за Гершвина. Она сказала, что это неподходящий репертуар для монастырских стен. Хотите, я сыграю еще?

Жакоб кивнул.

– Но сначала ответьте – вас ли я видел вчера в кафе «Куполь»?

Сильви отпила из чашки.

– Меня? Кафе «Куполь»? – Она энергично покачала головой и расхохоталась. – Нет, это была не я.

Осушив чашку обжигающего кофе одним глотком, она села к пианино, развязала ленту и встряхнула головой. По ее плечам рассыпалось целое море золотых волос. Сильви взяла несколько пробных аккордов, быстро пробежала пальцами по клавишам и вдруг, без всякого предупреждения, комната наполнилась ее глубоким, чуть хрипловатым контральто.

Жакоб опустился в кресло. Он во все глаза смотрел на профиль девушки, которая моментально превратилась из подростка в зрелую женщину, причем не просто женщину, а искусную исполнительницу блюза. Жакоб сразу понял, что это блюз, хоть слова и музыка были ему незнакомы. Голос Сильви то жалобно взлетал ввысь, то устало и умудренно спускался. Эти звуки совершенно очаровали Жакоба, наполнили его душу странным волнением.

Он слушал, как околдованный. Сильви повернула голову и взглянула на него синими бездонными глазами. Это был зазывный, многозначительный взгляд, и Жакоб почувствовал, что у него сладко заныло в низу живота. Лицо Сильви казалось взволнованным. Полные губы чуть приоткрылись, голова запрокинулась. Резко ударив в последний раз по клавишам, девушка вскочила на ноги. Не дав Жакобу опомниться, она села ему на колени, взяла его руку и положила себе на грудь.

Жардин совершенно растерялся.

– Это я люблю больше всего, – проворковала она, проводя его пальцами по своему твердому соску. – Вот так, вот так.

Жакоб со стоном прижал ее к себе и яростно поцеловал. Ее горячий язычок прошелся по его губам, пальцы заскользили по его обнаженной груди. Из горла Сильви вырывались короткие сдавленные звуки.

– Не так быстро, Сильви, – прошептал Жакоб ей в ухо.

Его плоть напряглась, и он почувствовал себя неопытным юношей, не способным совладать со своей страстью. Кроме халата, на нем ничего не было.

Жакоб нежно отстранил ее от себя и поднялся, но Сильви приникла к нему и с неожиданной силой потянула к дивану. Глаза ее были широко раскрыты, она положила его руку на свое бедро, где выше края чулка начиналась обнаженная кожа. Жакоб ощутил шелковистое тепло ее тела, а Сильви передвинула его руку еще выше. Там было так горячо, что возбужденному Жакобу показалось – его пальцы сейчас воспламенятся.

– Да, да, да, – прошептала Сильви, прижимаясь к нему все теснее и теснее.

Он свирепо поцеловал ее, уже не думая о том, что имеет дело с юной девушкой, полуребенком. Не в силах сдерживаться, Жакоб подхватил ее на руки, стиснул в объятиях. Сильви вся трепетала от наслаждения. Она запрокинула голову, качнула золотой копной волос. Однако Сильви не собиралась уступать ему инициативу. Ее рука скользнула к низу его живота.

– Вот так! – простонала она, глядя ему прямо в глаза.

Решительно обхватив его разгоряченную плоть, она опустилась ниже. Голова ее задвигалась ритмично и жадно, губы затрепетали. Ее наэлектризованные волосы щекотали ему бедра. Жакоб задрожал от нетерпения. Он считал себя опытным мужчиной, но сдерживаться больше не мог. Жгучая волна поднялась откуда-то из позвоночника, и Жакоб затрепетал, сжигаемый яростной судорогой.

Сильви торжествующе подняла на него глаза. Он поднял ее, прижал к себе, нежно поцеловал. Она слегка оттолкнула его.

– Это я люблю больше всего, – она облизнулась, как кошка.

Потом выпрямилась, расправила платье и снова превратилась в благовоспитанную девочку.

– Мне пора идти, а то тетя Жюли будет беспокоиться. Я могу прийти к вам опять на следующей неделе? Примерно в это время я встречаюсь со своей подругой Каролин. Я ей о вас уже рассказывала.

Жакоб выпрямился в полный рост, посмотрел на нее сверху вниз. Он боялся, что голос у него дрогнет, а потому просто кивнул.

– Ну ладно, до свидания. – Она чмокнула его в щеку. – Если захотите увидеться со мной раньше, может быть, я загляну в кафе «Дом» в четверг.

Жакоб снова кивнул. Ему очень хотелось стиснуть ее в объятиях, как следует встряхнуть, вынудить сказать что-нибудь еще. Но Сильви уже выпорхнула за дверь. Он подошел к окну и смотрел, как она шагает по улице своей легкой походкой. Казалось, по тротуару идет сама невинность.

Шли дни. У Жакоба все больше и больше крепло ощущение, что он в этой любовной связи является жертвой насилия. Конечно, это слово не совсем точно отражало суть его отношений с Сильви, но ощущение того, что его используют, не покидало Жардина. Хотя именно он перед первым свиданием пригласил Сильви к себе, его роль в любви оказалась пассивной. Впоследствии он чувствовал себя униженным. И тем не менее наваждение всецело подчинило его себе. Жакоб был очарован масками, которые Сильви меняла с такой легкостью. Вот она примерная школьница, вот она лукавый чертенок, потом вдруг Сильви превращается в зрелую женщину, которая по части распущенности даст сто очков вперед бывалой проститутке из борделя. Но в отличие от жрицы любви Сильви получала явное удовольствие от любовных свиданий. Никогда в жизни с Жакобом не случалось ничего подобного. Разум подсказывал ему, что нужно прекратить эту связь, но молодой человек ничего не мог с собой поделать – он жил лишь ожиданием следующей встречи.

В течение следующих нескольких месяцев их роман постепенно перешел в иную стадию. Вначале повторялся один и тот же сценарий: Сильви приходила к нему на квартиру, набрасывалась на него, исполняла один и тот же ритуал, а после этого уходила. Правда, Жакоб вел себя более решительно, чем в первый раз, лучше себя контролировал, уже не испытывал шока. Со временем Сильви позволила ему раздевать себя. Он восхищался красотой ее безупречного тела – полной грудью, стройными бедрами, золотистой кожей. Но проникнуть в себя Сильви ему не позволяла. Жакобу казалось, что он понимает ее девичий страх. В конце концов, ей было всего девятнадцать лет, на десять лет меньше, чем ему. Скоро она научится ему доверять, и все произойдет само собой. Но при этом поражало то, как страстно Сильви реагировала на любое его прикосновение. Ему достаточно было коснуться какого-нибудь чувствительного места, и Сильви охватывал трепет. Она несомненно жаждала его объятий, готова была любить его – но только губами, и больше никак. Это одновременно возбуждало Жакоба и угнетало его.

Он многое узнал о Сильви. Она рассказывала ему о занятиях в школе, о том, что скоро получит аттестат зрелости и не может дождаться этого дня. Говорила она и о родителях, об их гибели – но как-то между делом, без подробностей, словно эта давняя история ее уже не занимала. Больше всего Сильви любила рассказывать о своих так называемых «приключениях». Приключения у нее были многочисленные и разнообразные, хотя Жакоб никак не мог разобраться, что в этих историях правда, а что фантазии. Иногда он не сомневался в том, что Сильви рассказывает ему небылицы. Но это не слишком его расстраивало. Как врач-психиатр он знал, что фантазии говорят о человеке не меньше, чем факты жизни. Чаще всего эти истории были связаны с детскими воспоминаниями Сильви.

Сильви рассказывала, что они с братом ненавидели большой родительский дом – обычно она называла этот дом усадьбой.

– Там было ужасно скучно, и все постоянно врали. Врали глупо, по мелочам. Да и рожи у всех были какие-то кривые, жуткие. К нам постоянно приезжали важные, надутые и абсолютно пустоголовые типы. Они были похожи на вырезанные из картона фигурки. – Сильви скорчила гримаску и хихикнула. – Однажды мы с Таддио сговорились и прямо при них одновременно написали на пол – хотели посмотреть, как они отреагируют. Ты не представляешь, что с ними было! Папочку чуть удар не хватил. Нас разослали по своим комнатам и целый день держали на хлебе и воде. – Сильви зашлась смехом. – Больше всего нам нравилось бегать вокруг дома. Там были совершенно великолепные леса. В последнее лето мы все время бегали шпионить за егерем. – Глаза Сильви вспыхнули огнем.

Она сидела на постели в одной рубашке и панталонах, а Жакоб лежал на спине, подперев голову рукой, и слушал.

– Это происходило всякий раз после того, как егерь ходил на охоту. Мы тихонько крались за ним до самого его дома, а потом подглядывали в окошко. Происходило все так. Сначала он швырял убитых зайцев на большой деревянный стол, потом громко подзывал жену. Она мчалась к нему со всех ног – здоровенная такая толстуха. Егерь с размаху бил ее по лицу – раз, потом еще раз. После этого хватал за плечи и ставил перед собой на колени. Расстегивал штаны, доставал свою штуковину…

Тут Сильви замолчала, дыхание ее участилось. Она смотрела туда, где простыня прикрывала бедра Жакоба. Он лежал молча, не желая быть иллюстрацией ее фантазий, хотя против воли возбуждение Сильви передавалось и ему.

– Потом он клал ее на стол, прямо на кроликов, задирал ей юбку и брался за дело.

Сильви снова захихикала. Жакоб понял, что она в этой истории на стороне егеря.

– Как-то раз он нас застукал. В разгар своих супружеских отношений оглянулся и увидел в окне нас. Выскочил из дома и побежал не за Тадеушем, а за мной, – с гордостью добавила Сильви. – Долго тряс меня, а потом сказал, что, если еще раз меня застукает, мне несдобровать.

– Ну и как, застукал?

Вместо ответа Сильви начала его гладить и ласкать, так что Жакоб забыл о своем праздном любопытстве. В следующий раз он услышал ту же самую историю, но уже с новыми вариациями.

– А твой брат? – спросил Жакоб как-то раз. – Как он относился к вашим проделкам?

– Ах, Тадеуш был гораздо храбрее, чем я, – воскликнула Сильви, и тут ее глаза затуманились. Она быстро переменила тему.

Однажды Сильви рассказала, что у ее отца была интрижка с гувернанткой-француженкой. Когда дело раскрылось, гувернантку немедленно отослали обратно на родину, и маленькая Сильви очень расстроилась. Она успела привязаться к этой женщине, а потому переживала всю эту историю особенно болезненно.

О матери Сильви почти никогда не рассказывала.

Время от времени она говорила о жизни в монастыре. Одна из монахинь буквально изводила ее своими придирками, и Сильви платила ей лютой ненавистью. Она с отвращением рассказывала об этой «шпионке», которая отличалась истовой набожностью. У Сильви был специальный блокнотик, в который она записывала всевозможные кары и казни, которым хотела бы подвергнуть свою мучительницу. Глядя на Жакоба горящими глазами, Сильви с самым решительным видом утверждала, что долго подобных издевательств не вынесет и страшно отомстит проклятой врагине.

Чем ближе Жакоб узнавал эту девушку, тем больше она его интересовала.

Сильви часто приносила подарки. Однажды подарила ему картину, которую написала сама. Жакоб подобрал к картине раму и повесил у себя в спальне. Тогда Сильви принесла ему еще одну. Она была, несомненно, талантлива, и Жакобу очень нравились диковинные звери, населявшие полотна Сильви Ковальской. Потом она стала дарить ему вещи более практичные – зажигалку, одеколон, часы. Тут Жакоб растревожился не на шутку – он подозревал, что вещи краденые. Когда он спросил ее об этом в лоб, Сильви лишь загадочно расхохоталась, а при следующей встрече принесла ему яблоко.

Впервые в жизни Жакоб испытывал по отношению к женщине такие смешанные чувства: волнение, влечение и одновременно с этим глубочайшую неудовлетворенность. Его восхищало отсутствие у Сильви каких-либо предрассудков, невероятная вульгарность ее языка. Откуда она только узнала все эти словечки? Что же до сексуальной стороны дела, то Жакоб вожделел ее буквально до исступления, но преодолеть последний барьер так и не смог. Оставалось только ждать – применять силу он не хотел.

В феврале, когда эта странная связь продолжалась уже больше четырех месяцев, Жакоб наконец решил положить конец затянувшемуся безумию. В предшествующее воскресенье Сильви так и не пришла, и Жакоб чуть не сошел с ума от вынужденного бездействия и пассивности. Он никак не мог с ней связаться, ему в этом романе была отведена роль ожидающего. Оставалось либо покорно ждать следующего воскресенья, либо выслеживать Сильви возле монастыря. Терпение Жакоба лопнуло.

Когда Сильви появилась в следующий раз, даже не извинившись за пропущенное свидание, Жакоб усадил ее перед собой и сказал, что хочет с ней серьезно поговорить. Он отверг ее объятия и поцелуи (хотя ему это было очень непросто) и потребовал встречи с ее крестными родителями. Жакоб сказал, что это сильно облегчит жизнь им обоим. Во-первых, они смогут вместе появляться на людях. Сильви познакомится с его друзьями, их отношения нормализуются…

Не дослушав, Сильви вскочила с места, подбежала к пианино и яростно забарабанила какую-то джазовую импровизацию. Потом холодно взглянула на Жакоба и чопорно заявила:

– Нет, я не хочу, чтобы ты знакомился с моими опекунами.

Жакоб сердито швырнул на пол книгу, которую держал в руках, и отошел к окну. Его трясло от злости. Сильви подошла сзади, обняла его. Ее пальцы заскользили по пуговицам его рубашки.

– Если хочешь, я могу познакомить тебя с Каролин. Мы вместе куда-нибудь сходим. Я была бы рада посмотреть на твоих друзей. Давай в следующую субботу, ладно?

Прежде чем Жакоб успел ее остановить, Сильви уже исчезла.

Неделю спустя Жакоб пришел в кафе «Дом», отчаянно нервничая, хоть и не желал себе в этом признаваться. Сильви уже сидела за столиком рядом с темноволосой девушкой – остроносенькой, с высоким лбом. Подружки пили горячий какао и жизнерадостно о чем-то болтали. Вид у них был настолько невинный, что Жакоб на миг усомнился – уж не привиделись ли ему любовные встречи с Сильви? Он приблизился, сел к столику, и Сильви, хихикнув, вместо приветствия сказала:

– Я же тебе говорила, что он настоящий Аполлон.

Вторая девушка слегка покраснела и церемонно протянула руку. Они довольно мило поболтали, хоть Жакоб постоянно испытывал напряжение. Он все время наблюдал за Сильви, не мог отвести взгляда от ее золотистых волос, широко распахнутых синих глаз, смотревших на мир с полнейшей невинностью. Может быть, он все это время ошибался? Напридумывал бог весть чего, а никакой загадки на самом деле нет – обычная девчонка, разве что невоздержанная на язык. При слове «язык» Жакоб вспомнил, что Сильви вытворяла своим язычком, и смущенно заерзал на стуле. Оставалось лишь надеяться, что Сильви не слишком откровенничает со своей подружкой.

– Кто это? – прошептала Сильви, показывая на импозантную даму с сияющими темными глазами и высокими скулами. Голова дамы была увенчана экстравагантной шляпой от Чьяпарелли.

Жакоб улыбнулся.

– Это Гала Дали. Возможно, ее лицо вам и не знакомо, но глаза ее вы наверняка уже видели. Дали увековечил их в цикле фотографий. Они собраны в чудесном маленьком альбоме «Видимая женщина». А вот и сам художник. Хотите с ним познакомиться?

Сильви просияла от счастья – Жакоб почувствовал ее лихорадочное волнение.

– Вот какой хотела бы я стать, – прошептала она и стиснула колено Жакоба под столом.

Постепенно к их столу потянулись прочие знакомые Жакоба – поэты, художники. Сильви оживлялась все больше и больше. Глаза ее загорелись диковатым блеском, и от этого она стала еще красивее. Все с интересом слушали, как она высказывает свои поразительные суждения о поэзии Гюго, сыплет шутками. Чувствуя всеобщее внимание, Сильви разошлась еще пуще. Каролин смотрела на нее с грустным неодобрением, а у Жакоба было ощущение, что он присутствует на спектакле. С одной стороны, он гордился своей подопечной, с другой – сожалел, что спектакль предназначен не ему одному.

Когда Сильви заявила, что мечтает в жизни только об одном – стать певицей в ночном клубе, как Бесси Смит, – один из друзей Жакоба заявил, что может немедленно отвести ее в недавно открывшийся клуб. Даже не взглянув на Жакоба, Сильви с готовностью согласилась. Сказала только, что ей и Каролин сначала нужно зайти домой и переодеться. Много времени это не займет – крестные родители уехали на выходные, а Нану, старая служанка, наверняка уже спит.

Жакоб был ошарашен. Он впервые слышал, чтобы Сильви так свободно говорила о своей домашней жизни. Оказывается, он ничего не знал о ее повседневном быте. Возможно, она наведывалась в гости не к нему одному. Кажется, ночные клубы и дансинги были ей не в диковину. Жакоб вспомнил тот вечер, когда встретил в кафе «Куполь» размалеванную девицу, как две капли воды похожую на Сильви. И та девица пришла в кафе не одна. Сердце Жардина сжалось от жестокого приступа ревности.

Вся компания договорилась встретиться некоторое время спустя в баре «Гарлем». Жакоб ждал появления Сильви с недобрым, мучительным предчувствием. Когда она пришла и скинула с плеч свое синее полудетское пальто, ее наряд окончательно испортил ему настроение. Сильви была одета в короткое черное бархатное платье, подчеркивавшее каждый изгиб ее тела. Обнаженные плечи сияли ослепительным фарфоровым блеском, ноги в прозрачных шелковых чулках казались необычайно длинными. Жакоб впервые видел Сильви такой.

– Ну как, нравится? – спросила она, вызывающе встряхнув головой. – Позаимствовала у тети Жюли.

Она рассмеялась, блестя глазами.

После этого Сильви больше не обращала на него внимания. Жакобу пришлось довольствоваться обществом Каролин, которая, несмотря на косметику, по-прежнему выглядела так, как приличествует барышне из хорошей семьи. Сильви вела себя совершенно раскованно – то и дело выходила куда-то с друзьями Жакоба. Каролин следила за своей подругой не менее внимательно, чем Жардин.

В клубе было шумно, оркестр играл рэгтайм, голоса сливались в возбужденный гул. Ночью Париж превращался в настоящий Нью-Йорк, и Сильви чувствовала себя здесь как рыба в воде. Едва компания уселась к столу, расположенному неподалеку от сцены и танцплощадки, как Сильви снова вскочила и потащила Мишеля Сен-Лу танцевать. Она всецело отдалась музыке и ритму – волосы разметались по плечам, тело извивалось в такт мелодии. Жакоб смотрел на нее как завороженный.

Откуда-то издалека до него донесся певучий женский голос:

– Я вижу, доктор Жардин, ваш случай относится к разряду тяжелых.

К столу подсела Эйми. Жакоб даже не заметил, когда она появилась в клубе. Очнувшись, он улыбнулся своей американской знакомой.

– Да, – ответил он по-английски. – Случай действительно тяжелый.

Она проследила за его взглядом и грустно заметила:

– Кажется, я понимаю, почему.

Тут ее тон вдруг переменился:

– Столько хорошей музыки пропадает зря. Это просто невыносимо!

Жакоб рассмеялся.

– Окажите мне честь.

Он и забыл, как приятно находиться рядом с этой женщиной. Она смотрела ему прямо в глаза, двигалась плавно и уверенно. Жакоб усилием воли заставил себя отогнать тревожные мысли, утопил их в звуках музыки. Он и Эйми танцевали до тех пор, пока оркестр не устроил перерыв.

Сильви и остальные вернулись к столу раньше, чем они. Глаза польки горели странным возбуждением. В руке ее дымилась сигарета.

– Кто эта блондинка, к которой ты так прилип? – тихо спросила она, больно впившись ногтями в его колено. Жакоб еле отодрал ее руку. Несмотря на всю свирепость этой неожиданной атаки, запястье Сильви показалось ему очень хрупким и холодным, как лед. Жакоб держал ее руку и не выпускал. Уже несколько недель он не касался ее тела, и теперь всем его существом овладело желание.

– Нам нужно возвращаться домой, а то родители будут ругаться, – внезапно объявила Сильви голосом послушной дочери. – Жакоб нас проводит.

Они втроем встали, пожелали всем спокойной ночи. Жакоб заметил вопросительный взгляд Эйми, едва заметно пожал плечами.

У дверей Сильви вдруг остановилась.

– Ой, совсем забыла!

Она быстро вернулась к столу и поцеловала Мишеля Сен-Лу прямо в губы.

В такси Сильви велела шоферу ехать на улицу Сент-Оноре. Так Жакоб впервые узнал, где она живет.

Сильви уселась в машину первой, усадила Каролин рядом с собой, и подружки прижались друг к другу. Жакоб почувствовал себя лишним, и от этого ревность стала еще сильнее. Он представил себе, как подруги лежат в тесной постели, обнявшись, и делятся друг с другом сокровенными тайнами. Лицо его стало угрюмым. На прощанье Сильви небрежно бросила:

– Пока, – и, не оборачиваясь, пошла прочь.

В ту ночь Жакоб долго вертелся в постели, то проваливаясь в сон, то просыпаясь. Фантазии и сны смешивались, отличить друг от друга их было невозможно. Но в центре всех этих видений неизменно находилась Сильви. Длинные волосы рассыпались по ее обнаженным плечам. Или это были мужские плечи? Его собственные или же плечи Мишеля? Иногда Жакобу мерещилось, что Сильви в объятиях женщины. Долгий звонок в дверь вернул его к действительности.

На пороге стояла Сильви. Жакоб ущипнул себя за руку, боясь, что это очередное видение.

– Ага, ты все-таки здесь, – крикнула Сильви, опалив его яростным взглядом.

– А где же еще мне быть?

Он страстно обнял ее. Лицо ее было бледным и холодным, волосы покрыты капельками дождя.

– Я подумала… – она с трудом подбирала слова. – Что раз я не соглашаюсь с тобой… То ты… Что ты у нее…

Последние слова она прошипела с особенной яростью и впилась ногтями в его грудь.

Жакоб улыбнулся. Слышать это ему было приятно. Он нежно снял с нее одежду, чувствуя, как в нем нарастает страсть. Оставшись в одной белой рубашке, Сильви выглядела так, словно только что искупалась в каком-нибудь горном источнике. Подхватив ее на руки, Жакоб направился к постели. Сегодня Сильви была непривычно пассивной и спокойной, не пыталась взять инициативу в свои руки. Но и на ласки его не реагировала. Когда Жакоб коснулся губами ее полной груди, она судорожно вздохнула и отодвинула его голову.

– Просто обними меня, – тихо попросила она. – Мне очень одиноко.

Проявив невероятную выдержку, Жакоб прижал ее к себе, и Сильви прильнула к нему, как маленький ребенок. Он понял, что она плачет, и нежно обнимал ее до тех пор, пока Сильви не уснула.

Позже Жакоб проснулся от того, что руки и губы Сильви ласкали его тело. Сильви! Его плоть была напряжена. Сильви села на него сверху и закинула голову, похожая сейчас на валькирию. Жардин притянул ее к себе, впился мучительным поцелуем в губы, а потом, уже ничего не помня, опрокинул ее на спину и проник в ее тело с истовостью слишком долго сдерживаемого желания. Жар ее трепещущего естества обволок его. За секунду до оргазма Жакоб со стоном высвободился и выплеснул себя на ее золотистое лоно.

– Ты никогда больше не будешь одинока, Сильви, – хрипло сказал он. – Никогда.

Он обнял ее и прижал к себе.

Когда Жакоб проснулся, ее рядом не было. Серый зимний рассвет забрезжил в окнах, и Жардин увидел, что на простыне не осталось пятен – Сильви унесла его семя на себе. Именно в ту минуту он понял, что перед ним всего два пути: или перестать видеться с Сильви, или связать с ней свою жизнь навсегда.

Весь день он расхаживал взад-вперед по квартире, похожий на пойманного зверя. Тело и душа, не слушая доводов разума, толкали его к единственному решению.

Наутро Жакоб отправился в город и купил кольцо с изумрудом в россыпи мелких бриллиантов. Мягкое свечение зеленого камня и холодный блеск бриллиантов чем-то напоминали ему Сильви Ковальскую. Затем со спокойствием волевого человека, наконец принявшего решение, Жакоб позвонил Полю Эзару.