4
Врач был найден уже на следующий день — молодой, но опытный, как уверил Веронику Анатолий. Назывался он не психиатром, а психотерапевтом.
— Психиатры лечат болезни психики, а ты же у нас психически здорова, — со знанием дела объяснял Анатолий, пока они шагали по белому, отделанному серебристым металлом коридору клиники.
— А клаустрофобия — это разве не болезнь? — спросила Вероника.
— Ты же не страдала ею с детства. Это всего лишь приобретенное заболевание, результат сильного стресса. Как простуда. Полечишься — и все пройдет…
«УДАЛЬЦОВ ВЯЧЕСЛАВ ЕВГЕНЬЕВИЧ», — прочитала Вероника на двери кабинета. С первого взгляда доктор Удальцов не производил обнадеживающего впечатления. Худой, маленький, тщедушный, с настороженным прищуром глаз — он скорее напоминал подростка-неформала. Внимательные, даже въедливые серые глаза, впалые щеки, стриженная под ноль продолговатая голова. Про таких людей говорят: непредсказуемые.
Вероника поздоровалась, опустилась в мягкое удобное кресло, а врач Вячеслав Евгеньевич сел в кресло напротив.
Прежде чем произнести слова приветствия, он некоторое время изучающе смотрел на свою новую пациентку. А может быть, он ждал, что та, дабы прервать неловкую паузу, начнет сбивчиво говорить сама. Но не на ту напал — Вероника сидела молча, глядя на разбросанные по столу бумаги.
Ей самой было интересно, что же скажет этот необычный врач. Про себя она загадала, что он должен начать разговор — либо стандартной фразой, вроде «Ну-с, на что жалуемся?», либо каким-нибудь шокирующим заявлением — например: «Готов поспорить, что в детстве вы обожали грызть ногти». И то, и другое показалось бы Веронике в его устах естественным. Однако обе ее догадки оказались неверными. После изрядной, почти театральной паузы доктор вяло, с сильным акающим акцентом спросил:
— Это ваш первый поход в подобную клинику?
— Да, — ответила Вероника.
— Сколько вам лет?
— Семнадцать.
Доктор молча кивнул и словно бы записал что-то себе «на подкорку».
— Что беспокоит? — спросил он затем, механически перекладывая с места на место какие-то папки.
— Боязнь замкнутого пространства и ночные кошмары, — последовал исчерпывающий ответ.
В глазах доктора не мелькнуло и тени живого интереса или участия. Видимо, работая здесь, он уже наслушался такого, что его нисколько не удивляло наличие у юной особы подобных симптомов.
— Вы готовы ответить на несколько моих вопросов?
— Если вы не против, я кое-что расскажу вам сама… — сказала Вероника, взглянув ему в глаза, но по-прежнему не обнаружив там никаких эмоций.
— Я вас слушаю.
И Вероника коротко изложила ему события, которые, по ее мнению, послужили причиной для ее психических нарушений. Землетрясение… Сутки под плитой в завале… Снотворное в медсанчасти… Незнакомый дом… Чердак… Мерзкий тип в камуфляже…
— Почему вы замолчали? Говорите, не стесняйтесь — он изнасиловал вас? — помог ей продолжить Вячеслав Евгеньевич.
Да, он изнасиловал ее. Несколько кошмарных дней в «тюрьме», а потом… Разумеется, Вероника ни словом, ни намеком не обмолвилась о том, что на самом деле произошло в тот вечер, когда она решилась стащить у своего мучителя ключ. По ее версии, она просто взяла этот ключ, открыла дверь и сбежала.
Все. После этого почти ни одной ночи она не спала спокойно.
— Вам снятся разные сны или какой-то один, навязчивый? — спросил доктор.
— Скорее второе. Вернее, сны бывают и разные, но они очень схожи между собой. Одни и те же сцены, всегда ощущение ужаса и желание поскорее проснуться…
— А вы могли бы рассказать поподробнее, что вам снится?
— Действие, как правило, происходит в лесу.
— В каком лесу — хвойном, лиственном, смешанном?
— В хвойном. Ели — большие, страшные, какие-то крючковатые… Под ними всегда болото. И еще бывает гром — гроза. И дождь… Знаете, первый раз я увидела этот сон в ту ночь, когда случилось землетрясение…
— Продолжайте, продолжайте. — Доктор Удальцов взял со стола ручку и принялся задумчиво вертеть ее в руках.
— Самый ужас начинается тогда, когда я бегу по лесу на чей-то голос и проваливаюсь в болото. Наверное, именно в этот момент я и начинаю кричать…
— А вам говорили, что вы кричите во сне?
— Да, мой… мои близкие уже давно это замечают.
— Родители?
— Нет, мои родители еще раньше, до землетрясения, ушли в плавание на рыболовецком судне. Я с ними общаюсь по телеграфу.
Доктор помолчал.
— А этот человек — который выкрал вас, — он вам ни разу не снился?
— Нет! — с излишней поспешностью ответила Вероника, и тут же постаралась исправить положение: — Я почти не помню его лица, потому что чаще всего видела его в потемках… Думаю, поэтому он мне и не снится…
— Ну хорошо. А что именно вы кричите? Вы не помните? Может, вам говорили?
— Да, говорили… — Вероника вспомнила ночи, проведенные в плацкартном вагоне, и несчастных пассажиров, которым приходилось ее толкать, когда она начинала кричать слишком громко. — Я кричу «Помогите!» или «Вытащите меня отсюда!». И еще… зову.
— Кого зовете?
— Родителей. Одного человека, который погиб в землетрясении.
— Долго вы пробыли в разрушенном городе, прежде чем приехали в Москву?
— Да я вообще туда не возвращалась! По семейным обстоятельствам мне нужно было срочно попасть в Москву.
— И вы что же — бросили свой дом?
— Извините, это слишком длинная история, почему мне пришлось так поступить, — и она совсем не имеет отношения к последующим событиям.
— Но вы как-то связывались с домом, иначе откуда бы вы узнали, кто погиб, а кто — нет?
— Я вам не говорила, в доме у того типа я случайно нашла газету. Там были списки погибших.
— Вы тяжело переживали гибель этого человека? — Доктор задал вопрос, не глядя ей в глаза.
— Да.
— И переживаете до сих пор?
— Да…
— У вас были с ним близкие отношения?
— Не знаю. Скорее — да, чем — нет.
— Вы были девственниками?
— Да. Извините, но я не привыкла обсуждать интимные темы, — твердо сказала Вероника.
— Что ж, это бывает, — невозмутимо сказал доктор. — И настаивать я не вправе. Вам больше нечего мне рассказать, что касалось бы ваших снов и не выходило за принятые вами рамки?
Вероника задумалась.
— Наверное, нет, — сказала она наконец.
— Ну, тогда перейдем к клаустрофобии. Когда вы в первый раз заметили, что боитесь замкнутого пространства?
— В поезде, в купе.
— Ясно. А потом?
— Потом еще раз в лифте. И когда ночевала в маленькой комнате — боялась запирать дверь.
— А в метро?
— Да нет, там все нормально… Хотя нет… один раз было. Когда вагон остановился и машинист стал говорить: «Не волнуйтесь, граждане пассажиры». Тут-то я и заволновалась.
— У вас все ограничивалось волнением? Я имею в виду — какими-то чисто эмоциональными проявлениями?
— Чаще всего — да. Но один раз — когда меня угораздило застрять в лифте — дело кончилось плачевно. Я сначала пыталась открыть двери, а потом завалилась в обморок. Хорошо, что была не одна.
Доктор снова кивнул и сбросил информацию к себе «на подкорку». После этого надолго установилось молчание. Было слышно, как за окном цокают каблуки и вдалеке изредка проезжают машины. Клиника располагалась в одном из тихих переулков в Центре.
Наконец доктор поднялся с кресла и прошел к своему рабочему столу.
— Скажите — вы верующая? — спросил он.
— Ну, это сложный вопрос… — начала Вероника, но доктор остановил ее жестом руки.
— Уточню свой вопрос: вы ходите в церковь, на исповедь?
— Нет…
— Вы не слишком любите делиться с кем-либо своими проблемами — я угадал?
— Угадали. Да мне особенно и не с кем здесь делиться. Все знакомые остались на Сахалине.
— Как бы там ни было, но вы должны понемногу освобождаться от гнетущих воспоминаний. Если вы не имеете возможности делать это устно — так сказать, плакаться в жилетку, то надо использовать самого безотказного и благодарного слушателя.
Вероника вопросительно подняла на него глаза.
— Бумага, — пояснил он. — Бумага — вот самый благодарный и безотказный слушатель. Она может вынести и проглотить все, что вы ей ни расскажете… А между тем эффект будет тот же, что и в случае с жилеткой. Предавая бумаге то, что у вас наболело, вы будете от него освобождаться!
— Это должен быть дневник? — недоверчиво осведомилась Вероника.
— Совершенно все равно. Да хоть роман… Хоть рассказ… Хоть повесть… Просто бессвязный бред… Откройте такой краник внутри — и пусть оно льется, льется… Может, не каждый день. А может, сразу несколько дней подряд попишете — и увидите, что отпускает.
— То есть в этом и будет состоять мое лечение? — уточнила Вероника.
— Ну да.
— И от кошмаров, и от клаустрофобии?
— Да! Только единственное условие: вы не должны ничего утаивать. Бумага этого не любит. Если я могу простить вам лукавство, то бумага не простит ни за что. Режьте, так сказать, правду-матку — чего вам бояться? Ведь если вы как следует позаботитесь, то бумага будет хранить ваш секрет сколь угодно долго. Или же потом — когда вы почувствуете, что уже совсем освободились, вы просто возьмете все свои записи и торжественно их запалите. А, каково? Хорошая мысль? В этом есть даже некоторая романтическая символика, вы не находите?
Вероника улыбнулась и пожала плечами.
— Ладно, не будем загадывать, хотя я почти уверен, что это должно вам помочь.
— Я могу идти?
— Зайдите, когда сами посчитаете нужным. Даже если не почувствуете эффекта вообще…
— Спасибо… — И Вероника на деревянных ногах вышла из кабинета.
В коридоре под дверью ее ждал Анатолий.
— Ну что? — озабоченно спросил он.
— Велели почаще бывать на свежем воздухе, — тихо сказала ему на ухо Вероника. — И поменьше спать с чужими мужьями…
