В студенческие годы Натали прочла «Слепящую тьму» Кестнера, антиутопию Оруэлла и «В круге первом» Солженицына. В колледже они писали рефераты по этим авторам. Это была литература кошмаров, фантастика, которая никак не связывалась с реалиями жизни Натали Стюарт. Но, когда при свете безжалостно яркой лампы под потолком ей приказали раздеться догола, Натали поняла, что никто не застрахован от попадания в «круг первый».

Сколько прошло часов или суток с тех пор, как она потеряла сознание, что случилось с Лео, который остался лежать окровавленный на снегу, — все эти вопросы отступили на второй план. Ей надо было бороться за себя.

— Я гражданка Соединенных Штатов Америки! Я требую встречи с представителем посольства! — Это были заученные фразы, но бесполезные в этих стенах.

У женщины, выполняющей работу по превращению свободной гражданки США в заключенную КГБ, было тонкое худощавое лицо сестры милосердия. Церковный живописец охотно писал бы с нее Богоматерь. Она была совсем не похожа на жутких тюремщиц, описанных Солженицыным. Но доброта, излучаемая этим лицом, была искусственна, словно маска. Вот-вот маска спадет и обнажится звериный оскал и окаменевшая ненависть во взгляде…

«Никогда не проси что-либо… не обвиняй, не оскорбляй низших исполнителей. Они тебе не помогут, а возненавидят тебя и нанесут еще больше вреда», — так высказался однажды Уоллес.

Натали догадывалась, что ее привезли в Москву. В сознании запечатлелись какие-то смутные фрагменты событий: ее толкают вверх по ступенькам трапа в самолет, взлет, короткое забытье, посадка, темнота наглухо запертого фургона, торможение на светофорах во время долгого пути, шум большого города… Если она находится в стенах государственной охранки, ей хотя бы не грозит пуля заговорщиков.

— Разденьтесь, — повторила женщина.

Ее иконописное лицо не меняло выражения, а голос был механически ровным. Ни капли ненависти или каких-либо других эмоций — одна сплошная официальная доброта.

Натали подчинилась приказу. На ней осталось только нижнее белье: трусики, лифчик… Это было снято так же, как и кольца, браслет, часы и серьги. Женщина-тюремщица экономила слова. Она молча указывала резиновой дубинкой на то, что надо снять и положить на стол. Она водила дубинкой перед лицом Натали, обрисовывала контуры ее тела, задерживаясь на необходимых точках. Этот предмет, словно волшебная палочка, излучал волю, подавляющую сопротивление Натали. Расставание с личными вещами было первой стадией обряда превращения свободного человека в узника.

Все, что было отобрано у Натали, сложили в пластиковые пакеты. Несколько минут ей пришлось стоять обнаженной, босиком на холодном цементном полу.

Когда ей швырнули шлепанцы и тюремный халат, пахнущий дезинфекцией, она приняла это как благословенный дар. Дрожь пронизывала ее тело, и она была благодарна, что ей позволили прикрыть наготу от глазка телекамеры, притаившегося в углу потолка как злой черный паучок. Ощущение времени исчезло… Его можно было бы определить по биению пульса, но Натали скоро сбилась со счета. От напряженного ожидания все плыло у нее перед глазами. «Божья матерь» опять появилась в дверях, жестом приказала Натали выйти. Она покинула камеру и, сопровождаемая конвоиром, пошла по каким-то коридорам. Перед ней маячила спина еще одной надзирательницы. Тапочки с трудом отрывались от пола, как будто к их подошвам прилипла масса затвердевшего цемента.

Она очутилась в тесном кабинете. Свет настольной лампы бил ей в лицо. Ей приказали сесть. Натали села на жесткий стул перед простым канцелярским столом. С другой стороны яркой лампы была тьма и пустота. Потом в этой пустоте возник Кириченко. Он был в мундире. Он принес с собой туго набитый портфель и объемистый пластиковый мешок, в котором что-то белело. Вместе с Кириченко в комнату вошли еще двое — пожилые женщина и мужчина. Когда-то раньше Натали видела эту пару.

— Да, это она, — произнесла женщина.

— Это она, — подтвердил мужчина.

— Можете идти, — распорядился Кириченко.

Натали вспомнила, как при виде этих мирных посетителей ресторана Гопкинса в штате Коннектикут Люба обратилась в бегство. Уже тогда несчастной девушке представлялся ее роковой конец.

Кириченко сухо поблагодарил свидетелей. Они удалились. Он раскрыл пакет. На стол легла меховая шубка Натали. Кое-где ворсинки были испачканы засохшей кровью.

— Если вы верующая, то молитесь Богу, хотя вряд ли он облегчит вашу участь. — Таково было начало их беседы. — Сберегите ваше и мое время! И избавьте себя от возможных страданий.

— Вы мне угрожаете?

— Нет, только предупреждаю.

— Чего вы хотите от меня?

— Ответа на несколько вопросов.

— Для этого нужно было мое похищение и убийство Лео Моргулиса, американского гражданина?

— Успокойтесь, он жив и здоровье его в полном порядке.

— Я возражаю против ваших методов.

— У нас свои трудности и свои издержки производства. Нам труднее работать, чем раньше. Видите, я с вами искренен. Того же жду от вас.

Никакой напыщенности не было в официальном полковничьем обличье Кириченко. Оно ему не шло. Наоборот, в нем чувствовалась какая-то обреченность. Но загнанный в угол шакал, обиженный, непонятый, был еще страшнее.

— Задавайте ваши вопросы, — собралась с силами Натали.

— Это ваш жакет?

— Не уверена.

— Первый ответ — первая ложь… Я вас предупреждал.

— Оно похоже на то, что я продала в Ленинграде одной местной жительнице…

— Одной местной бляди…

Натали демонстративно поморщилась.

— Будем честны до конца. Даже в выражениях… — произнес Кириченко.

«Неужели меня привлекли за спекуляцию? — подумала Натали. — Если б это было так!»

— Свидетели показали, что вы не продали, а обменялись. С какой целью?

Натали решилась ответить на издевательство выпадом:

— Спьяну, мистер Кириченко. Устала, издергалась от общения с вашими чиновниками. Решила сделать широкий жест. По-русски — шубу с плеча! Одарить простую женщину.

— Шлюху с панели?

— Она тоже человек.

— Вы убили ее.

— Я?!

— Кровь на этой шубке на вашей совести, госпожа Невски!

Натали пришлось проглотить жестокую правду.

— Кто убил ее? Может, ваши люди?

— Здесь задаю вопросы я, — негромко, но внушительно произнес Кириченко. — Вы мечетесь, тыкаетесь туда-сюда, как перепуганный кролик в клетке. Ладно, отбросим дипломатию! Кто вы, миссис Невски? Наш гость? Деловой партнер?

— А вы разве сомневаетесь?

–..который летает из города в город без предупреждения властей и оставляет за собой пожары и трупы…

— В чем вы меня обвиняете?

Впервые они встретились с Кириченко взглядами, и впервые он засмеялся.

— Да ни в чем! В пустяках… В нарушении нравственности. Вдова уважаемого американского бизнесмена разгулялась вовсю! К тому же еще провезла в нашу страну порнографию.

Кириченко достал из портфеля «Жемчужины», замаскированные обложкой триллера Ладлэма.

— Маскируя эту книгу, вы знали, на что идете, занимаясь распространением этой пакости. Нам удалось — изъять… Он выложил на стол еще три экземпляра «Жемчужин». — …у одной наркоманки, которая мертва, и у одного старого педика, который откусил себе язык перед допросом.

— Боже мой!

— Не нервничайте! Руки у него целы… Он может дать показания письменно. Он здоровяк, купается в проруби… Обладатель третьей книги — вообще псих, помешанный на том, что заграница признает его как гениального художника. Надеюсь, он излечится от иллюзий в психиатрической клинике. Чем вы все-таки занимаетесь, миссис Невски? Покупкой пушнины на аукционе или подрывной работой против нашего государства? Вы наш гость или вы враг, использующий эти книжонки как шифр для связи с сообщниками? Вы черните память о своем муже, который пользовался всеобщим уважением.

— Ваши обвинения беспочвенны. Дайте мне возможность увидеться с нашим послом.

— Я думаю, что его развлекут этот текст и эти картинки!

Кириченко продемонстрировал Натали некоторые страницы «Жемчужин».

— Ваше психическое состояние вызывает у меня тревогу. Вас осмотрит врач. Вряд ли вы готовы сейчас встретиться с послом или с кем-нибудь из работников посольства США. Вам надо вспомнить множество имен. Например, имена девушек — Люба, Елена… Вы их забыли?

— Вы собираетесь накачать меня наркотиками?

— Я понял, что вы напичканы враждебной нам стряпней. Психическая болезнь налицо. Вы помешаны на сексе… Вы даже пытались проявить свои болезненные склонности на допросе.

Одним рывком Кириченко сорвал с Натали халат. С треском оторвались пуговицы и полетели на пол. Резким движением он безжалостно растрепал ей волосы. Прищурив глаза, Кириченко разглядывал обнаженную Натали. Она в бешенстве попятилась от него. Ни вожделения, ни интереса не было в его застывшем взгляде. Так продолжалось с минуту.

Потом Кириченко, вытянув палец, коснулся ее шеи, груди, живота… Палец опустился ниже. Было ли это изощренной формой издевательства или он таким странным образом удовлетворял свою похоть? В данный момент она полностью находилась в его власти. Крики, сопротивление могли только ухудшить ситуацию. Она вздрагивала от отвращения, но терпела. Кириченко внезапно отвел палец и с силой нажал им на кнопку звонка. Появилась помощница.

— У подследственной психический срыв, — холодно произнес Кириченко. — Оденьте ее и отведите к медикам.

Женщина подняла с пола халат и швырнула его Натали. Та мгновенно закуталась в него.

— Не надо так бояться медицинского обследования. У нас высококлассные врачи… Вы сами убедитесь, — сказал на прощание Кириченко.

Он был спокоен и безукоризненно вежлив.

Натали безропотно отдала себя в руки медсестер и молчаливого седенького врача. Она опасалась, что ей вколют какое-нибудь средство или заставят проглотить таблетки, но ничего подобного не произошло. Врач осмотрел ее, были сделаны обычные анализы. Ей предложили лечь на топчан в кабинете врача, и она согласилась, но не позволила себе расслабиться.

В мозгу вертелось множество вопросов. Чего от нее добивается КГБ? Знает ли Кириченко о заговоре Миллионеров? Если у него на руках имеются доказательства и он смог заставить поверить в них высшее партийное руководство, то уже главные заговорщики арестованы, волна террора неминуема и Натали незачем хранить тайну магнитофонной записи Уоллеса. Но тогда бессмыслен весь этот спектакль! Наверняка Кириченко и его клевреты не догадываются, что близок Валентинов день — день покушения на генсека. Сеть, которую Уоллес раскинул над Россией, штопал, лелеял и дополнял новыми ячейками, не порвалась. Аресты некоторых агентов не дали результата. Никто из них не раскололся. Кириченко лишь что-то подозревает. Пока Натали в состоянии сопротивляться его «методам», она сохраняет над ним превосходство и заставляет его совершать отчаянные поступки.

Врач, низко склонившийся над столом, изучал результаты анализов. Когда он вскинул голову и посмотрел на Натали, светлые зайчики, отразившись в стеклах его очков, пробежали по темным стенам и тут же угасли.

— Почему вы не предупредили вашего следователя?

— О чем?

— Что вы беременны.

Вряд ли какой-либо узник Лубянки испытывал в этих стенах радость. Даже если ему объявляли об освобождении. Но тайна, которую поведал Натали тюремный врач, была важнее всех тайн Уоллеса. Это был его ребенок, кусочек его плоти, который он оставил ей после своей смерти. Это был его завет, который она непременно должна исполнить.

Теперь Натали была готова с удвоенной энергией бороться за свою жизнь и за свою свободу.

Дверь распахнулась. «Богоматерь» снова явилась за ней. Позади нее виднелась мужская фигура. Это был не Кириченко, а какой-то другой безликий работник всемогущего ведомства.

Его команды хлестали, словно кнутом.

— Результаты обследования готовы?

Растерянный доктор протянул ему медицинскую карту.

— Оденьтесь, гражданка!

Когда надзирательница приблизилась к узнице с пластиковыми мешками, где содержалось все, еще недавно отобранное у нее, Натали была готова целовать ей руки. Тонкое иконописное лицо не ожило, оно было мертво, как и прежде. Все вещи по списку были возвращены Натали. Мужчина не отвел взгляда, пока Натали переодевалась, но он был для нее частью машины, от него веяло тем же холодом. Перед ней разыгрывалась, как ей казалось, инсценировка романа Солженицына. Костюмы и игра актеров были достоверны, но… Не слишком ли они переигрывали?

Ее вели по бесконечно длинным коридорам — все как положено, как описано в сочинениях советских диссидентов. Последний поворот, и леденящий ветер ударил ей в лицо.

— Нет! — отпрянула Натали. Ей показалось, что это конец. Сейчас пуля вопьется ей в затылок. Надзирательница вцепилась в ее руку. Натали толкнули вперед.

— Молчи! — вдруг зашептал ей в ухо сопровождающий их офицер.

Ее, как лунатика, провели через ворота, где офицер показал охране какие-то бумаги. Потом ее втолкнули в машину.

— Я уж заждался! — услышала Натали знакомый барственный голос младшего Лапшина. — Печка в моей карете работает на славу, скоро согреешься!