— Лео!

Она выпрыгнула из такси и перехватила старого скорняка на ступенях помпезного дворца Пушной палаты.

— Слава богу, ты жива-здорова! Как Москва?

— По-прежнему на месте. О, кого я вижу! Арти! По-моему, ты фотограф из «Пипл»? Щелкни нас с Лео Моргулисом на обложку — «Капиталисты в колыбели русской революции!».

— Какой бес в тебя вселился, Натали? — проворчал Моргулис.

— Паблисити! Нам необходима реклама. Гласность! Во всем нужна гласность!

Арти, щеголяющий в русской каракулевой папахе, приобретенной только что в валютной «Березке», навел на них фотокамеру.

— Отличный кадр! — пропел он. — Только надо придумать подпись похлеще.

— «Мир через торговлю!»

— Уже надоело.

— «Охраняя свои интересы — ты сохраняешь мир на земле».

— Теплее! Но еще пораскиньте мозгами, миссис Невски! Когда что-нибудь гениальное родится — позвоните мне.

Лео хмурился.

— Я ждал тебя вчера. Ты пропустила шикарный прием.

— Зато прокатилась в поезде. В спальном купе.

— С попутчиком?

— Разумеется. Угадай, с кем? С собственным кузеном!

Они переоделись в смокинги в служебном гардеробе аукциона и направились в хранилище мехов, где для предварительного осмотра были развешаны сотни тысяч шкурок. Оба сына Лео уже приступили к работе. Пока они отмечали лоты, которые намеревались подвергнуть тщательному исследованию, Лео Моргулис заигрывал по давно заведенному обычаю с девушками, подносившими меха. Он легонько похлопывал их по румяным щечкам, называя их всех Аленушками, своими солнышками. Девушки хихикали и споро выкладывали связки шкурок на столы под яркими лампами дневного света.

— Ну, как делишки? — спросил Лео.

Старший сын — точная копия отца, только без сигары во рту — ответил, будто нарочно повторяя отцовские интонации и юмор:

— Такого, чтобы хотелось грабануть, так этим здесь и не пахнет.

Их руки мелькали, оглаживая меха, распластанные на маркировочном столе. Лео начал делать заметки в своем каталоге, давая оценку окраске, качеству, подбору оттенков в каждом лоте и примерную сумму, которую собирался за них предложить. Натали заглядывала ему через плечо, стараясь постичь эту, пока недоступную ей премудрость.

Она надела перешитый на ее фигуру белый аукционный смокинг Уоллеса. Он сидел на ней прекрасно. Несомненно, он привлечет к обладательнице его всеобщее внимание.

Предстоял первый день битвы за выживание «Котильона», но, к сожалению, она никак не могла сосредоточиться только на деловых проблемах. Мысли ее разбегались. Слишком многое здесь, в России, в Москве, в Ленинграде будоражило ее память об Уоллесе. Ночной разговор с Грегом не дал определенного ответа ни на один вопрос. Ясно, что Уоллес вмешался в схватку могущественных сил и попал между двух огней. И ясно было, что самый непримиримый и яростный враг ее, как и Уоллеса, — Дина. Желание расквитаться с ней за все причиненное ею зло буквально душило Натали.

— Старый Харви тоже будет покупать для тебя, — услышала она ворчание Лео.

— Да, лисицу. Вечером мы втроем обсудим, как нам объединить наши ресурсы.

— Не гони лошадей! Посмотри! — Он показал ей шкурку, где ворсинки меха разнились по длине. — С этим еще жить можно, но если неровность меха чуть больше, то пальто из него будет похоже на шкуру бродячей собаки под дождем. Такие штуки я чувствую нутром. Канадцы, у которых покупал мех Уоллес, не решались подсунуть подобную дрянь «Котильону».

Через час у Натали уже рябило в глазах. Все шкурки были похожи одна на другую. Их были тысячи! Они сливались в воображении в одну гигантскую лоснящуюся пушистую норку. Прошло еще несколько часов, прежде чем Лео сам объявил, что выдохся и просит передышки. Они спустились в холл, в изнеможении раскинулись в мягких креслах, прихлебывая чай и перекидываясь шутками с другими брокерами.

Но вдруг Лео вновь загорелся, хотя глаза его воспалились и требовалось время, чтобы восстановить нормальную зоркость.

— Пойдем, дорогая! Я покажу тебе настоящие меха.

Он провел Натали в соседнее помещение, где за занавеской таилось будоражащее глаз великолепие мехов снежных барсов. Обслуживающие девушки не могли устоять перед обаянием Лео и тут же выложили на столы весь лот. Мех действительно искрился под ярким светом как снег. Лео склонился над ним. Улыбка словно танцевала на его губах. И так же радостно танцевали его пальцы, купаясь в пушистом ворсе.

Не выпуская изо рта давно погасшей сигары, он хрипел от восторга:

— Наслаждение! Это ни с чем не сравнимое чувство! Проникнись им, Натали! Шелк! Истинный шелк!

Он исследовал некоторое время одну шкурку, перешел на другие и вновь взялся за только что отложенную. Прощупывая подшерсток, он вдруг замер. Пальцы его добрались до самых корней ворсинок.

— Ой-ой-ой!

— Что?

— Вот что мы имеем в этом случае! — Он взял руку Натали и заставил ее пощупать то место, которое привлекло его внимание. — Чувствуешь?

— Какое-то уплотнение.

— Заплатка. Охотник промазал и попал в брюшко. Пуля проделала дырочку.

— Я ничего не заметила.

— Ребята молодцы, шить умеют!

Лео перевернул мех изнанкой. Крошечный кружочек, вшитый и подобранный точно по цвету, был почти невидим. «Хорошая работа! Жаль только, что у охотника дрогнула рука».

Лео отметил лот в своем каталоге.

— Будешь за него торговаться?

— Это лучшее, что выставлено на аукционе. Одно удовольствие иметь дело с таким материалом.

Натали набрала 09 — номер справочной. Ей подумалось, что Кириченко, вполне возможно, имеет квартиру в Ленинграде.

— Номера служб КГБ мы не даем.

— А домашний номер Валерия Кириченко? Я только не знаю его отчества.

— Мы не даем таких справок.

На другом конце провода повесили трубку.

Натали обратилась в дирекцию аукциона за городской телефонной книгой. То, что во всех странах лежит в любой телефонной будке на улице, в бюро обслуживания выдали ей после долгих уговоров. Справочник был четырехлетней давности. Телефонные номера КГБ в нем отсутствовали. Без всякой надежды на удачу Натали прошлась по столбцу номеров многочисленных Кириченко. Один из них — Валерий Иванович Кириченко, Литейный проспект — привлек ее внимание. Во всяком случае, это был, судя по карте города, центральный, престижный район.

Телефон Кириченко отвечал ей длинными гудками. Тогда она занялась другими звонками: попросила мать невесты Стефана Веры перезвонить ей вечером в «Асторию», потом заказала нью-йоркский офис Билла Малкольма. Не вдаваясь в подробности, она заявила:

— Я закрутила тут одно крупное дело, Билл.

— Какое же?

— Надеюсь, завтра все разрешится. У меня назначена встреча с местными торговыми тузами.

— Желаю удачи!

Вечером Кириченко сам поднял трубку телефона после первого же гудка.

— Да!

Натали узнала его по голосу.

— Мы встречались с вами в Москве.

— Слушаю вас.

— Простите, что звоню вам домой. Я не могла узнать ваш служебный номер.

— Что вам надо?

— Я должна с вами поговорить.

— О чем?

— Это не телефонный разговор. Я бы хотела договориться о встрече. Неофициальной…

— Я служу в государственном учреждении, — прозвучал холодный ответ, — и не встречаюсь неофициально с иностранными гражданами.

Она подумала, что он боится, что их подслушивают. Манера его речи смахивала на диктовку для магнитофонной записи.

— Разговор очень важный…

— Нет.

— Ну, а просто поговорить, как у вас говорят, по душам? — Натали попыталась шуткой растопить лед.

— О чем? — спросил опять Кириченко так же холодно. Юмор на него не подействовал.

— Об убийстве моего мужа.

Кириченко помолчал. В трубке слышалось только его дыхание.

— Я жду вас у себя, — сказал он.

Такси свернуло с Невского на Литейный. Широкий проспект был освещен слабо. Дома были солидной старой постройки с лепными украшениями на фасадах. Дюжина подростков каталась на роликовых досках перед мерцающими на первом этаже витринами тира и зала игральных автоматов. Другая группа под оглушительную музыку извивалась в брейке. Несмотря на мороз, все были без шапок, демонстрируя прохожим «индейские» гребешки волос или наголо обритые черепа.

Водитель молча указал Натали на номер дома, намалеванный краской над темной аркой.

Натали вылезла из такси и, с опаской миновав развлекающуюся молодежь, прошла под арку. Оглянувшись, она увидела, что водитель такси, заказанного в «Астории», не уехал, а погасил фары и заглушил двигатель. Натали усмехнулась про себя. Кто бы ни следил за ней, агенты КГБ или московских Миллионеров, и для тех, и для других окажется большим сюрпризом рапорт о том, кого она навестила в этот вечер.

Двор, как и все дворы во всех городах России, был не освещен. Слабый свет из окон квартир не мог рассеять густого мрака. Натали включила миниатюрный фонарик, тот самый, что Уоллес брал всегда с собой в поездки в СССР. Бледный лучик заплясал по грязным стенам, выискивая нужный подъезд. Испуганная кошка сверкнула зелеными глазами из-за мусорного бака. Натали подивилась, что такая важная персона, как Кириченко, выбрал себе столь убогое место для проживания.

Ей пришлось пройти через несколько глубоких дворовых колодцев, соединенных арками, прежде чем она достигла цели своего путешествия. Таблички с номерами квартир были на дверях сорваны. Цифры были нацарапаны мелом размашистой рукой прямо на дверях. Звонок в квартире Кириченко отсутствовал. Натали постучала. За дверью послышались неторопливые шаркающие шаги, и на пороге появился Кириченко.

Натали еще раньше, в Кремле, обратила внимание на его непомерный рост и худобу. Здесь же, в тесноте своего жилища, он казался еще выше и еще худее. Его фигура напоминала проволочные модернистские скульптуры — шаржированное изображение Дон-Кихота. На остов из крученой проволоки были насажены человеческие глаза — тускло-серые, неподвижные, но все-таки живые. Зрелище вызывало озноб в теле. Эти глаза были начисто лишены наивной восторженности и доброты, какой обладал известный всем «рыцарь без страха и упрека».

— Проходите, — негромко пригласил Кириченко.

Он помог Натали раздеться и повесил ее меховой жакет на крючок, вбитый в дверь, рядом со своим невзрачным уличным одеянием.

Квартира Кириченко была мала и поражала убогостью обстановки. Разителен был контраст между «спартанскими» апартаментами генерала Лапшина и убежищем одного из высших чинов могучего ведомства государственной безопасности. Причем это было явно не временное пристанище — здесь царил своеобразный уют, отвечающий характеру и вкусам хозяина.

Единственная комната, крохотная кухонька, ванна, туалет — вот и весь скудный набор помещений для жизни одинокого человека. В комнате — тахта, приставленная к стене, с тумбочкой у изголовья. Над тахтой — фотографии в рамках и выцветший ковер. Письменный стол, такой же, как в казенных учреждениях. На нем лампа, пишущая машинка, телефон. Рядом типичный конторский стул. В дальнем углу единственный предмет роскоши, если это можно назвать роскошью, — цветной телевизор с большим экраном. Как раз передавали интервью с каким-то деятелем, рассказывающим о грандиозных планах перестройки в СССР. Застекленные книжные полки целиком заслоняли одну стену. Остальное пространство, куда ни кинь взгляд, занимала коллекция открыток, плакатов и репродукций картин по истории революции. На стенах не оставалось свободным ни одного квадратного сантиметра. Сначала глаза рябило от пестроты, но если вглядеться, то невольно в душе возникало чувство причастности к великим и грозным событиям, когда-то потрясшим весь мир. В подборе экспонатов ощущалась логика и даже какой-то свой гипнотизирующий ритм. Большинство из них были подлинниками, пожелтевшими от времени.

Кириченко довольно долго хранил молчание, как бы давая Натали возможность осмотреться и собраться с мыслями. Наконец он убавил звук в телевизоре и спросил:

— Так что вы собирались сообщить о смерти вашего мужа?

Натали многократно репетировала в уме предстоящий разговор, но вдруг почувствовала, что не в состоянии сделать последний решительный шаг. Заявить, что Дина стреляла в Уоллеса, что она же вчера убила Любу? Признаться в том, что Уоллес раскинул по России шпионскую сеть и собирал тайную информацию, что она, его вдова, занимается почти тем же? Что последует за этим — неизвестно. От Кириченко можно ожидать всего: ареста, допросов, пыток, обвинения в клевете на государственных и военных деятелей СССР. Она понимала, что Кириченко наблюдает за ее колебаниями и, вероятно, без труда читает ее мысли. Он как бы пришел ей на помощь.

— Вас, я вижу, увлекла моя коллекция? Это не только история нашей революции — это история моей семьи. Так же, как и вашей в некоторой степени.

— Что вы имеете в виду?

— Мать вашего мужа была эсеркой.

— Вам все известно?

— Не только по долгу службы… У меня есть и личный интерес. Мой отец в юношеские годы состоял в этой партии.

— Он пострадал потом? — осторожно спросила Натали.

— Революция пожирает своих детей! — усмехнулся Кириченко. — Да, это расхожая фраза. И, к сожалению, так оно происходило… в прошлом. Но это не главное. Главное то, что это больше никогда не повторится. Социализм с приходом Горбачева обрел новое лицо. Коммунисты уже не уничтожают друг друга.

— Вы так уверены? А если возникнут определенные обстоятельства?

— Какие, например? — Вопрос был задан спокойно. Кириченко ничем не выдал своей заинтересованности.

— Кто-то ведь многое потеряет в результате реформ…

— Те, кому есть, что терять. — В тоне Кириченко прозвучала доля иронии.

— Таких немало. Разве я не права? Всегда найдутся отчаянные люди, готовые пойти на все. Я вижу у вас на фото лица революционеров… — Натали приблизилась к стене с фотографиями. — …Прекрасные молодые лица. Но какая в них решимость… убежденность в своей правоте! Покажите мне вашего отца.

— Его фото здесь нет, — мрачно сказал Кириченко.

Все фотографии были в одинаковых рамках, но одна выглядела иначе, чем другие. Это был свежий современный снимок. Женщина, вернее, девушка с глазами, полными внутреннего огня. Натали наклонилась поближе и замерла.

— Кто это?

— Одна моя знакомая.

— Как ее зовут?