47

Я видел, как это было. Я стоял и видел, как он крался за ней. Я чувствовал овладевший ею страх, и тем не менее, как пришпиленный, продолжал стоять на своем посту за пальмой. Я следил за ним в то воскресное утро. Именно я первым увидел ее, но я не должен был мешать Минь Хо. Он все еще читал свою французскую газету, а я уже заметил ее, хотя и ничего не мог поделать. Я был вынужден ждать, пока он вступит в игру. Мне было известно, куда он поведет ее, и я решил схватить его в тот момент, когда он меньше всего будет этого ожидать. Я собирался спасти ее, но не здесь и не сейчас.

В то утро вьетнамец без предупреждения вошел в мою комнату и заявил, что уходит и вернется позже. Я получил свободу действий. Я услышал, как он, как всегда, запирает дверь, соединявшую наши комнаты, и выходит из номера.

В то воскресенье, когда я стоял и наблюдал за ней, мне пришлось использовать весь свой запас выдержки – до последней капли. До конца жизни я не забуду чувств, обуревавших меня в тот момент. Каждый раз, когда внутри себя я снова переживаю эту сцену, они вновь и вновь охватывают меня. Я видел, как она вошла и села. Я видел, как она это сделала – ее горделивую позу, сквозивший в ней гнев. В ее движениях читалась энергия и решительность, она была прекрасна в своем гневе и походила на нетерпеливую богиню мщения. Она, казалось, могла противостоять сейчас всему миру.

А затем позади нее, крадучись, появился он. Я был уверен, что она даст ему отпор, что, обернувшись, она даст ему по физиономии, я думал, что она покажет ему, на что способна и какова она на самом деле. Вместо этого она сникла. За считанные секунды, прямо на моих глазах, она изменилась, словно по ее жилам распространился быстродействующий яд. Теперь передо мной была маленькая и бесконечно уставшая девочка, которую она так отчаянно пыталась истребить в себе. Я пытался на расстоянии передать ей свои чувства, поддержать ее, я непременно пришел бы ей на помощь в тот момент, если бы она попробовала противостоять ему.

Я видел, как она встала, а он в это время расплатился с официантом. Перейдя улицу, они пошли прямо в мою сторону, но я уверен, что он не заметил меня. Он наслаждался и, похоже, хотел, чтобы эта их прогулка длилась вечно. Он взял ее под руку, и она вновь переменилась прямо на моих глазах. По всему ее телу разлилась апатия, как у кролика под взглядом питона, готового к броску. Это повиновение, словно вызванное магическим заклинанием, охватило ее, как только он взял ее за руку. А он в этот момент перестал напоминать охотника. На его лице было написано спокойное удовлетворение. Походка его была мягкой и неторопливой – молодой человек на беззаботной послеобеденной прогулке. Он что-то говорил ей, и она кивала в ответ. Помню, я подумал тогда: как странно, кругом столько людей и никто ничего не замечает. Она даже не пыталась позвать на помощь. Она приняла все происходящее, как если бы это было волей Всевышнего.

Я мог бы наблюдать за ней часами. Мрачная участь, ожидавшая ее, словно была написана на ее лице, но при этом она оставалась самой прекрасной женщиной, которую мне доводилось видеть. Она могла бы вырвать у него свою руку, но вместо этого продолжала сохранять чудовищное безразличие. Мне с трудом удалось оторвать от них взгляд, чтобы продолжить действовать в соответствии со своим планом. Я собирался спасти ее от Минь Хо, а позже – вернуться за американцем.

Сначала по улице, затем – по набережной я кинулся в отель. Даже не оборачиваясь, я знал, что они идут сзади. Мне удалось пересечь вестибюль и проскочить мимо портье незамеченным. Взбежав на один этаж пешком, я вызвал лифт и поднялся в свой номер. Отперев дверь, разделявшую наши комнаты, я заглянул на половину вьетнамца. Раньше мне не приходилось бывать здесь, не стал я входить и теперь. Возможно, я боялся, что по возвращении он учует мой запах. На полу, рядом с кроватью, стояла его сумка. Я даже не заметил, что ее не было с ним минутой раньше. Ее вид словно загипнотизировал меня, я надолго застыл, не отрывая от нее глаз. Меня буквально раздирало желание взять ее и заглянуть внутрь, но время неумолимо уходило. Я закрыл дверь и проверил дырку, которую еще загодя прокрутил в тонкой перегородке. Я должен был слышать каждое их слово, чтобы в нужный момент быть готовым к действиям. Отодвинув в сторону стул, я засунул в отверстие бумажный шарик – светлая точка в стене не должна быть замечена с той стороны. Затем я ринулся в ванную, вытащил из бачка пистолет и вытер руки. Я уже отвык от тяжести этих игрушек. Вытерев оружие насухо, я привинтил к стволу глушитель и, усевшись на стул, принялся ждать. Не раз у меня перехватывало дыхание. Наверное, именно к этому мгновению я готовился всю свою жизнь.

Их не было целую вечность. В моем мозгу мелькали воображаемые картины того, как я буду спасать девушку, я пытался просчитать все возможные промахи и ошибки. Не мешало бы выпить и успокоиться, но я сдержал себя – мне понадобится ясная голова. Позвонив портье, я велел приготовить счет за номер – это не должно было показаться странным. Что касается моего друга, сообщил я, то он пока остается, а я через пару часов должен уехать – в пять тридцать у меня самолет на Лондон. Не могли бы вы позаботиться, чтобы ровно в четыре меня ждало такси? Я знал, что портье не обмолвится с Минь Хо ни словом.

И вдруг в коридоре послышались их шаги. Затем я услышал, как он отпирает дверь. Они вошли молча. Вытащив бумажный шарик из дырки, я стал прислушиваться. Наконец Минь Хо заговорил, но голос его был неузнаваем. Он говорил по-французски, и мне удавалось понимать очень немногое, но смысл его слов был ясен. Высокомерный железный голос Минь Хо превратился в бархатный – он умолял. Наклонившись вперед, я посмотрел в отверстие. Бернадетт, заледеневшая, сидела на кровати, а он, стоя перед ней на коленях, говорил. Голова его была опущена, голос звучал грустно, покорно и потерянно. Его речь напоминала монолог влюбленного и звучала как плач. Я знал, как звучит по-французски «луна», «зима», «любовь» и «небо», и теперь Минь Хо нанизывал их одно на другое – снова и снова, будто читал стихи. «Где вчерашнее небо?» – спрашивал Минь Хо, или что-то в этом роде. Я снова заглянул в отверстие. Бернадетт продолжала неподвижно сидеть, но от лица ее отлила кровь, словно Минь Хо насмерть перепугал ее, хотя он даже ни разу не повысил голос. Он любил ее. Вот что двигало им. Может быть, ей вовсе ничего и не угрожало.

Услышав, как заскрипели пружины кровати, я вновь прильнул к дырке в стене. Теперь он сидел рядом с ней. Его рука дотронулась до ее колена. Она зевнула, и он, видимо, заметил это, поскольку голос его на мгновение стал жестче. Затем рука его полезла к ней под юбку. Он задрал ее, и голова его оказалась между ног девушки, целуя ее плоть. Неужели он собрался заняться с ней любовью? Что ж, это было бы к лучшему. Теперь он не станет думать о том, чтобы причинить ей вред, он не станет думать ни о чем. Я увидел, как вьетнамец стягивает с себя трусы, голова его исчезла между коленями девушки. Бернадетт продолжала сидеть, не реагируя.

Минь Хо становился агрессивным. Он молчал, но ласки его делались все более неистовыми и грубыми. Он сорвал с девушки платье и швырнул ее на постель. Я слышал его стоны и рычание, видел, как он взгромоздился на нее. Она лежала без движения, словно окаменев. Он силой раздвинул ее ноги, и только тогда она заговорила.

– Pourquoi? – спросила она. «Почему?» – и больше не произнесла ни звука. А он заорал в ответ:

– Шевелись! Делай хоть что-нибудь! – Или нет. Это я ждал, что он так поступит, и тогда он превратился бы в покойника. Но на самом деле ничего подобного не произошло. Я встал. Я не хотел смотреть на все это. Я знал, что в нужный момент я его услышу. А пока только бешеный скрип пружин да сопенье Минь Хо. Затем он остановился и что-то сказал. Он произнес это подчеркнуто внятно, чтобы она наверняка поняла его. Он опять говорил по-французски – про огонь и про смерть. Он говорил о каком-то большом огне. Это могло быть что-то религиозное. Только потом я узнал, о чем он говорил, но девушку его слова, видимо, потрясли, поскольку, когда она заговорила, голос ее дрожал и в нем звучало недоверие. Она ответила ему вопросом. Я не понял, что она сказала, я стоял возле двери, готовый действовать. Я сгорал от нетерпения. Скрип возобновился. Я услышал, как он закричал от наслаждения, а затем наступила тишина.

Дам ему еще пару минут, подумал я, заглянул в свое смотровое отверстие и увидел его руку возле горла девушки. В руке он что-то сжимал, но я не разглядел, что именно. Вскочив, я пнул дверь и вошел.

Оказавшись внутри, я огляделся. Минь Хо лежал там же, где и раньше, Бернадетт – под ним. Его рука по-прежнему находилась возле ее горла, и тут я заметил кровь – она медленно стекала на коврик возле кровати. Повернувшись, Минь Хо поднял на меня глаза. Движения его были замедленны, а на лице застыло выражение довольства. Он напоминал человека, который достиг конца своего пути и которому не о чем сожалеть, будто он выполнил свое предназначение в этом мире и теперь готов уйти. Человек, которому больше нечего было делать на этом свете. Он как будто достиг согласия с самим собой и с Богом, кем бы он ни был и где бы ни находился. Затем он заговорил. Речь его звучала мягко, хоть и немного искусственно, она походила на исповедь.

– Огонь. Я напомнил ей про огонь. Многие тогда погибли, а от того места, куда я послал ее работать шлюхой, не осталось вообще ничего. Я рассказал ей, что это я устроил поджог. Я очистил ее память от позорных воспоминаний.

Я не мог взять в толк, о чем он говорит. Может, он принял меня за кого-то другого?

– Ты, подонок, – выговорил я наконец. – Ты, убийца, мать твою…

Он не отреагировал. В нем будто бы что-то умерло, а во мне не осталось ни капли благопристойности и воспитанности, если они вообще когда-либо были мне присущи. Я превратился в одержимого. Я схватил его и со всей силы ударил по лицу рукояткой револьвера. Он был вялый, словно тряпка, я мог убить его голыми руками. Взглянув на меня, он рассмеялся, и это не было истерикой, он был совершенно счастлив, словно жених в день свадьбы.

– Ну, давай, Блумфилд, – сказал он с лучезарной улыбкой. – За это ты попадешь в рай.

Я стоял без движения. В течение минуты я не знал, как поступить. Бернадетт умерла, но выглядела словно живая. Взяв ее за руку, я попытался прощупать пульс, хотя и знал, что она уже пересекла невидимую черту. А Минь Хо все это время так и лежал полуголый, лицо его светилось, и он ни разу даже не попробовал напасть на меня. Я подошел ближе и направил на него револьвер. Он что-то пробормотал, но в нем не было ни капли растерянности или страха. Ни ненависти, ни насмешки… Ничего. Кожа его выглядела иссушенной и дряблой. Это был уже другой, незнакомый мне человек. Теперь Минь Хо выглядел довольным, словно ребенок в свой день рождения. Губы его разъехались в улыбке. Я наклонился и выстрелил ему в рот.

Времени у меня почти не оставалось, и, к сожалению, я не мог повернуть его вспять. Я очень хотел спасти Бернадетт, но все уже было в прошлом. Обтерев оружие, я вложил его в мертвые пальцы Минь Хо. Глядя на его довольное лицо, я подумал, что он одобрил мои действия. Затем я сфотографировал труп Минь Хо, убедившись, что тело Бернадетт не попадает в кадр, и обыскал комнату в поисках денег и документов. Деньги, а их было много, я забрал с собой, предварительно сунув ему в карман несколько купюр. Из-под подушки вьетнамца я вытащил золотые слитки. Картина должна выглядеть ясной и не вызывать никаких сомнений: убийство и самоубийство. Полиция любит простые дела. Я снова оглядел комнату. Сумка Минь Хо по-прежнему стояла на том месте, где я видел ее утром. Я взял и ее. У меня еще будет много времени, чтобы разобраться в ее содержимом.

Перед тем, как уйти, я в последний раз взглянул на Бернадетт. Она выглядела умиротворенной. На ее изумительно красивом лице застыло странное выражение полного избавления от всего. Она была похожа на Мадонну. Возможно, как раз сейчас она видела Господа. Я вышел в свою комнату и запер дверь.