Глава 14
Никогда Лера не думала, как много будет значить в ее жизни забор.
Она физически ощущала его отсутствие вокруг парка Ливнево и просто спать не могла, думая о нем. Самые разные заборы, которые ей приходилось видеть в жизни и в книжках, мелькали в ее памяти – и она выбирала, какой ей нравится и какой подходит больше других.
Конечно, о решетке Летнего сада надо было забыть навсегда, что Лера со вздохом и сделала. Но вот, например, ограда вокруг Литературного института на Тверском бульваре – это уже было похоже на реальность. Лера даже специально прошлась как-то вдоль этой фигурной решетки, влезла на каменный постамент и пощупала пальцем острие наверху.
«Только повыше надо и почаще, – решила она. – Через такую даже я перелезу».
Задача была проста как правда: достать денег. Сейчас достать их на забор, а потом доставать постоянно – на расчистку ручья в парке, самого парка, на реставрацию ротонды и летнего павильона. И одновременно с этим – на то, ради чего все это и делалось: на музыку…
Муниципалитет давал довольно много, но все равно не столько, чтобы хватило на все. Во всяком случае, парк в этой смете не был предусмотрен, да его и передали театру только после Митиного визита к мэру.
Но что толку было сразу думать о том необъятном и нехоженом пространстве, которое перед нею открывалось! Сейчас нужен был только забор, и на нем Лера сосредоточила все свои силы.
Для начала она отправилась в организацию, названия которой не смог бы выговорить ни один человек, находящийся в здравом уме: все название состояло из набора заглавных букв, сочетание которых было похоже на унылый вой. В организации Леру встретили вежливо и, едва услышав про Ливнево, объяснили, что парк этот, к их большому счастью, не признан памятником, который должен находиться под государственной охраной.
– Только особняк, милая Валерия Викторовна, только дом! – сияя от радости, сообщила барышня в одном из отделов. – За домом мы следим, капитальные перестройки вам делать не позволим. А парк, извините, не наша забота! Вам его передали, вот вы и занимайтесь. А нам, знаете, и других вполне достаточно. В Царицынском музее-заповеднике альпинисты тренируются, прямо по стенам лазают – с ними бы разобраться!
– Скажите хотя бы, что там у нас строят в углу? – вздохнув, спросила Лера. – Что за землеотвод там просматривается?
– А это вы в префектуру обратитесь, – с той же радостной улыбкой посоветовала барышня. – Я же сказала: ваш парк нас не касается!
«Что ж, может, и к лучшему, – подумала Лера, выходя из этой радостной организации. – Хуже было бы, если бы они за каждым шагом стали следить».
Ей было совершенно непонятно, как такой парк, как ливневский, может не считаться музеем-заповедником. Не поленившись, Лера уже сходила в библиотеку и нашла не одну книгу, в которой он был описан или хотя бы упомянут. Прочитала о том, что дом выстроен в стиле русского классицизма и что под парковыми дорожками проложен дренаж, из-за которого они до сих пор не размываются дождем. И даже о том, что к ливневскому роднику ходили женщины, которым долго не удавалось забеременеть.
Впрочем, она давно уже поняла: бесполезно размышлять, почему жизнь устроена несправедливо или просто глупо. И ничего в ней не переделать в общем и в целом, и незачем тратить на это время. Зато самой, своим необщим усилием, можно сделать очень много.
Лера помнила свой разговор со Стрепетом – о том, что «Горизонт» каким-то образом примет участие в ее новом деле. Но как это произойдет, какие здесь могут быть инвестиции, она пока не могла понять. И, зная Женькину осторожность и расчетливость, не хотела идти к нему с просьбой о спонсорстве. Подобными просьбами и без того был завален его холдинг.
Но без ограды не имело смысла делать все остальное, и внутренний ремонт особняка надо было закончить как можно скорее. И Лера решила пустить на это все деньги – а там видно будет.
– Мить, я бы по ней, знаешь, вообще ток электрический сверху пустила!
Лера сидела в бывшем кабинете Таловерова – маленьком, каком-то временном и неуютном, так непохожем на ее изящный кабинет в офисе «Московского гостя» – и смотрела, как Митя сгибает и разгибает ногу, сидя напротив на стуле.
– Человеколюбивое ты существо, милая, – рассмеялся он, услышав про ток. – И ров с водой – нет, лучше с расплавленной смолой. И минное поле на подходе!
– Ты смеешься! – обиделась Лера. – А что делать? Ждать, пока все так самовоспитаются, что перестанут гадить под себя?
– Ну извини, подружка, – сказал Митя. – И делай, конечно, что хочешь. Все равно на ток денег не хватит, так что я не слишком волнуюсь из-за твоей кровожадности.
– Но оркестровую яму – я ведь не знаю… – вспомнила Лера. – Ты мне скажешь, как ее надо сделать?
– Скажу, – кивнул Митя. – Просто с хорошим архитектором сведу. Ты о чем это думаешь? – вдруг спросил он, заметив, как вздрогнули в улыбке Лерины губы.
– Да так, глупости, – смутилась она. – Ты опять смеяться будешь.
– Не буду, не буду. – Митя заранее улыбнулся. – Ну честное слово, не буду – скажи!
Он говорил, что не будет смеяться, а смех уже сиял в его глазах, когда он смотрел на Леру.
– Ну просто… Мне, знаешь, так жаль, когда ты в яме этой дирижируешь… Тебя тогда совсем не видно!
Конечно, Митя расхохотался – надолго, до слез.
– Ну-у, милая, – сказал он, наконец успокоившись, но глядя на нее по-прежнему смеющимися глазами. – Ну, извини, извини – я же обещал и не сдержался… Я и представить себе не мог, что тебе в голову приходит! А тебе, значит, больше понравилось бы, если бы я вообще стоял спиной к оркестру, лицом к тебе?
– Что поделаешь, Митенька, – ответила Лера. – Нравишься ты мне, наверное.
«Нравился» он ей и раньше, но то, что происходило сейчас, было впервые. Впервые она видела, как Митя работает – не случайно видела, на минуту заглянув в зал в ожидании конца репетиции, а постоянно, словно изнутри.
Конечно, Лера по-прежнему не понимала музыкальной сути того, чем он был занят. Но она чувствовала другое: мощное поле, которое незримо образовывалось вокруг него и в которое оказывался вовлечен каждый, кто только переступал порог ливневского театра.
Вообще-то Митя репетировал здесь с оркестром только три раза в неделю – как он говорил, чтобы музыканты осваивали зал, – а в остальные дни за ним пока сохранялись другие площадки. Здесь же в другие дни шел ремонт, и шел теперь такими темпами, что Лере самой уже не верилось: неужели всего несколько месяцев назад это было совершенно иначе?
Она радовалась, что особняк вообще-то неплохо сохранился и, кроме крыши, которая вот-вот могла протечь, но, к счастью, не протекла и была починена, – ремонт действительно был нужен небольшой.
«И на забор лишние деньги останутся», – заодно думала Лера.
Но все эти мысли – про крышу, про забор – отступали, когда она смотрела, как Митя входит в зал.
Лера приходила заранее, когда оркестранты еще рассаживались на сцене, переговаривались и смеялись, настраивали инструменты, – и ждала, когда появится Митя. Она хорошо знала чувство, которым была охвачена в эти минуты, – детское ожидание чуда.
И это было так удивительно! Лера понимала, что для нее это ведь не ожидание музыки, которая вот-вот зазвучит, пронизывая зал, – а именно ожидание его появления. Это и было настоящим чудом, и с этого мгновения музыка уже начиналась, хотя оркестр просто вставал, приветствуя дирижера.
Лера не могла понять, как это происходит, – но ей самой хотелось встать, когда Митя появлялся на сцене. А как только он поднимал руки, сердце у нее замирало, словно в воздушной яме, и трепетало во время этой удивительной паузы перед первым звуком.
Ей казалось, он в руках держит мгновения тишины – вместе с ее сердцем.
Как же ей было не жалеть, если его не было видно! Как, например, однажды в Большом театре, где Митя дирижировал несколько вечеров подряд во время международного оперного фестиваля. А Лера смотрела из директорской ложи, и ей все время хотелось перегнуться через бархатные перила, чтобы видеть его лицо.
Но это были тайные, заветные минуты, суть которых она все равно никому не смогла бы передать. Вообще же ее жизнь шла теперь спокойно, ясно и даже размеренно. Не зря Митя говорил о размеренности своей жизни, Лера только теперь понимала, что он имел в виду.
Все, что она делала теперь каждый день – а дел было столько, что дня не всегда хватало, но к этому ей тоже было не привыкать, – было овеяно каким-то глубоким, неназываемым смыслом. Лера не знала, что это за смысл – смысл музыки, смысл ее собственной жизни? – но чувствовала его теперь постоянно, и ему подчиняла свои поступки.
Какие должны быть кресла в зале, какие дорожки в фойе, как восстановить роспись на потолке – все это и было подчинено какому-то единому смыслу, который Лера безошибочно ощущала, просто прислушиваясь к себе самой.
Все, чем она занималась последние годы, осваивая реальность и свое место в этой реальности, вдруг оказалось необходимо в ее новой, так неожиданно начавшейся жизни. И теперь Лера уже представить не могла, что раньше просто так разыскивала каких-то строительных подрядчиков, чтобы всего-навсего строить коттеджи в Подмосковье. Или просто так организовывала грандиозные мероприятия холдинга «Горизонт» в лучших отелях Москвы – только для того, чтобы совершенно неизвестные ей люди спокойно собирались и решали какие-то свои проблемы, никак не затрагивающие ее сердца. Или вела международные дела того же «Горизонта», или занималась еще множеством совершенно посторонних ее душе дел…
Тогда Лере казалось, что так и будет всегда, что так и должно быть. Она увлекалась этими чужими делами, она была добросовестна, и жизнь научила ее, что не надо требовать слишком многого от простой повседневности.
Но она и представить себе не могла, каким дыханием может быть овеяна простая повседневность! Теперь же Лера чувствовала это дыхание постоянно – как чувствовала Митино дыхание в звуках его оркестра, в мелодиях, которых по-прежнему не умела ни запомнить, ни узнать…
Впервые Лера почувствовала, что жизнь ее приобретает тот самый склад и лад, который невозможно, да и не надо высказывать, – и жизнь ее стала легка и проста.
Ей просто нравилось жить, нравилось просыпаться утром и думать, что она должна сделать сегодня, и представлять, что будет делать сегодня Митя.
Ей нравилось, что он стал больше времени проводить дома, занимаясь какой-то своей работой и не отвлекаясь на доски и гвозди. Впервые ее не пугала его отдельность, погруженность в то, что ей непонятно. Лера даже радовалась, когда заглядывала утром в его кабинет и видела загадочное сияние в его глазах.
– Мить, я в Ливнево уезжаю, – говорила она. – Ты скоро приедешь?
– Если можно, не очень скоро, – полуспрашивал, полуутверждал он. – Я бы посидел еще…
– Хорошо, скажи только, когда машину прислать. А что ты будешь делать? – с любопытством спрашивала Лера.
Митя улыбался детскому интересу, звучащему в ее голосе.
– Я буду делать аранжировку, – отвечал он и, заметив непонимание в ее глазах, пояснял: – Буду переделывать кое-какую музыку для себя – так, чтобы я мог сыграть ее на скрипке.
– А-а! – уважительно говорила Лера. – А мне потом сыграешь?
И она уезжала в Ливнево с таким спокойствием в душе, какого не знала, кажется, никогда в жизни.
До собственного кабинета руки у Леры так пока и не дошли; она по-прежнему ютилась в какой-то каморке. Но, по правде говоря, почти этого не замечала.
«Не к спеху, – мимоходом думала она иногда. – Потом, когда театр откроется».
Телефон зазвонил в ее сумочке, едва Лера вошла в свой кабинет. Номер мобильного знали немногие, и она подумала, что звонит Зоська.
– Валерия Викторовна? – услышала Лера мужской голос. – Меня зовут Александр Иванович. Мне сказали, вам необходимо со мной встретиться.
– Что значит – мне необходимо? – удивленно переспросила она. – А вы, собственно, кто?
– Мне сказали, что вы сами встретиться хотели, – усмехнулся голос в трубке. – Что вам нужна кое-какая информация о делах вашего мужа.
– Да! – воскликнула Лера. – Извините, я не сразу поняла! Конечно, я хотела с вами поговорить. Когда мы можем встретиться?
– Сегодня, – ответил ее собеседник. – Я заеду к вам в три часа.
Несмотря на заботы, которыми, как обычно, был полон ее день, к трем часам Лера не находила себе места.
«А вдруг он мне сейчас такое что-нибудь скажет! – думала она. – Такое что-нибудь, что и жить не захочется…»
И она смотрела на обшарпанную дверь своего кабинета так, словно ее должен был открыть вестник с того света.
Но стук в дверь, раздавшийся ровно в три часа, меньше всего был похож на гром судьбы. Стук был спокойный, и дверь распахнулась так широко и уверенно, что Лере почему-то сразу стало легко – еще до того как она получше рассмотрела вошедшего.
– Ну и жара тут у вас! – сказал Александр Иванович с порога. – Чего же кондишен не поставите? Здравствуйте, Валерия Викторовна!
Лера смотрела на него и не верила своим глазам – так молод был ее гость.
«Да ему же лет двадцать! – подумала она. – Быть этого не может!»
Быть не могло – но вошедший действительно казался просто мальчиком. Он был невысок ростом, коренаст, светлые волосы на макушке топорщились смешным хохолком, и так же смешно был вздернут маленький, аккуратный нос. Глаза Александра Ивановича были прищурены – так, что невозможно было понять, какого они цвета.
Зато сразу бросалась в глаза одежда. Вздохнув, Лера разглядела фирменные «медузки» Версаче на пуговицах зеленого пиджака и на пряжке ремня. Из кармана пиджака выглядывала антенна мобильника; второй телефон болтался на ремне.
Одним словом, выглядел Александр Иванович так, что Лере сразу стало скучно. Особенно когда она заметила еще и сияющие камешками часы «Картье», и огромный золотой перстень на правой руке своего гостя.
– Здравствуйте, – сказала она. – Садитесь, пожалуйста.
– А может, мы в парк лучше пойдем? – вдруг предложил Александр Иванович. – Правда же, жара у вас, не продыхнуть.
– Пойдемте, – пожала плечами Лера. – Как вам удобнее.
Они вышли в парк и, пройдя немного по центральной аллее, свернули к ручью. День был действительно жаркий – настоящий летний день, – и Лера сама порадовалась, что вышла из душной каморки.
Александр Иванович шел чуть позади. Лера слышала, как поскрипывает мелкий гравий под его шагами. В молчании дошли они до ротонды на берегу. Лера села на скамейку между белых колонн, а ее спутник спустился чуть ниже к воде и остановился, обернувшись к ней.
Он стоял в тени высокого клена, пятна света и тени трепетали на его лице, и от этого оно казалось еще более юным.
«Неужели он действительно может сказать что-то серьезное?» – с недоверием подумала Лера.
Но что теперь было рассуждать?
– Александр Иванович, – сказала она, – я не знаю, насколько вам известна вся эта история…
– Известна, – перебил он. – Рассказали мне эту вашу историю.
И он снова замолчал, глядя на Леру. Из-за пляшущих пятен света она не могла различить, с каким выражением он смотрит на нее.
– Но тогда… – произнесла она с легким замешательством. – Тогда – вы можете мне что-то сказать?
– Могу, – кивнул он и снова замолчал.
– Александр Иванович! – наконец рассердилась Лера. – Смеетесь вы надо мной, что ли?
И тут он действительно рассмеялся – и преобразился совершенно. Лера увидела, как исчез «крутой» прищур, и свет потоком хлынул из его распахнувшихся глаз.
Глаза у мальчика оказались такие синие, что она едва не ахнула.
– Вы почему смеетесь? – спросила Лера, глядя в эту немыслимую синеву и невольно улыбаясь в ответ.
– Да вы не обижайтесь, – сказал Александр Иванович. – Ничего такого, правда! День хороший, настроение у меня хорошее. А вам очень идет это платье, – добавил он.
Платье на ней было как раз такое, какие вот-вот должны были войти в моду. Ната Ярусова называла этот фасон «из-под пятницы суббота». Оно было крепдешиновое, легкое, темно-сиреневое в мелкую светлую крапинку. Впереди на платье был длинный разрез, сквозь который виднелась светлая же мини-юбка.
Лера вообще-то и сама знала, что это платье ей идет. Ей шло все, в чем чувствовалось простое изящество. И овальное декольте шло, и прозрачный цветок у плеча. И она уже давно привыкла пропускать мимо ушей подобные комплименты, когда речь шла о деле.
– Спасибо, – сказала она, по-прежнему улыбаясь. – Значит, вы думаете – ничего страшного?
– Ну конечно, – кивнул он. – Вам же что сказали? Все за вами осталось, правильно? Ну, так оно и есть, не о чем волноваться!
Телефон в его кармане зазвонил, и Александр Иванович, не глядя, отключил его.
– Скажите, – медленно сказала Лера, вглядываясь в его лицо, – но почему же тогда… Почему же с ним это сделали? И кто?..
– Ну, кто! – усмехнулся тот; ясная синева его глаз спряталась снова. – Это вам зачем знать? Если посчитаться хотите, то не советую. А почему… Ну, нервишки расшалились у братвы, вот и… Очень уж им досадно стало – гляньте, парк один чего стоит! А против мэра-то уже не попрешь – себе дороже. Вот и выместили злость. Говорю же: не о чем вам беспокоиться. Дело-то яйца выеденного теперь не стоит.
Он сел на траву, не отводя веселых глаз от Лериного лица. Она чувствовала, что хочет рассердиться – и почему-то не может.
– Скажите, Александр Иванович, а сколько вам лет? – вдруг спросила она с легким злорадством.
– Это вы насчет того, что молодой еще? – усмехнулся он. – Так это вы не бойтесь, я по жизни-то человек конкретный. Просто выгляжу молодо, мне все говорят, – добавил он с неожиданной простотой.
Это так быстро сменялось в его речи – всякие дурацкие «по жизни конкретный» и ясные, обезоруживающие интонации, – что Лера не нашлась с ответом.
– Да нет, мне вообще-то все равно, сколько вам лет, Александр Иванович, – почти смутилась она.
– А вообще-то вы меня зовите лучше Саня, – вдруг предложил он.
– Хорошо, – улыбнулась она. – А вы меня тогда зовите лучше Лера. Только я не представляю, когда мы будем друг друга так мило называть – раз, как вы говорите, дело выеденного яйца не стоит.
– Ну, мало ли… – Он неопределенно махнул рукой. – Жизнь-то чего только не подкинет, правда? Может, и встретимся еще.
– Не хотелось бы, – покачала головой Лера.
– А мне хотелось бы, – сказал он, и ей показалось, что это прозвучало как-то странно – с удивленной интонацией. – Я просто даже не ожидал…
– Спасибо, Саня, – сказала Лера, вставая со скамейки. – Вы меня очень обнадежили. Если это правда – то, что вы говорите.
– Правда, правда, – кивнул он, тоже поднимаясь с травы. – Ваш парк, ваш дворец – все в порядке, так и передайте супругу. А в плане бесплатного совета, лично для вас: оставайтесь-ка вы лучше под «Горизонтом».
– То есть? – Лера настороженно прищурилась. – Это как следует понимать?
– Да так и понимать, как говорю. Без «крыши» же трудно работать, правильно? А у них надежная, вы же сами знаете. Вот и поговорите с ними на этот предмет. Я вам, можно сказать, подарок делаю. Мог бы ведь и свои услуги предложить, правда?
– И я согласилась бы? – усмехнулась она.
– А куда бы вы делись? – спокойно пожал плечами Саня. – Не воевать же вам со мной. Ну ладно, я же сказал: это проехали.
– Всего доброго, – сказала Лера. – Искренне вам признательна.
Она кивнула и повернулась, чтобы идти к центральной аллее, но Саня сказал, протягивая ей визитную карточку:
– Погодите все-таки, Лера. Вот мой телефон, вы мне позвоните, если что.
– Если – что? – в упор глядя на него, переспросила она.
– Да просто, вдруг вопросы какие-нибудь. Это я вам сотовый номер даю, так что звоните в любое время. Я правда рад был с вами познакомиться, – сказал он и снова улыбнулся.
Лера еще раз увидела, как всплеснулась синева в его глазах, – и тут же, опередив ее, Саня зашагал к выходу из парка.
Выйдя на аллею, она посмотрела ему вслед. Он шел свободной, чуть вразвалочку, походкой и, словно почувствовав ее взгляд, обернулся и помахал рукой.
Вернувшись в театр, Лера услышала музыку, звучащую в зале, и заглянула туда, слегка приоткрыв дверь. Митя слушал певца, стоящего на сцене у рояля. Голос у певца был очень красивый – любимый Лерин баритон, – и она тоже послушала немного, не заходя в зал, а потом отправилась к себе в жаркий кабинет и снова окунулась в поток неотложных дел, которых пока не становилось меньше.
– С кем это ты сегодня так романтично беседовала в ротонде? – спросил Митя вечером, уже в машине. – Я как раз подъехал – просто тургеневская была картина.
– С поклонником! – Лера бросила на него загадочно-интригующий взгляд. – Что, Митенька, ревнуешь?
– А что мне еще остается? – в тон ей усмехнулся он.
