Осень началась холодами, и трудно было поверить, что впереди еще бабье лето.

Но оно все-таки наступало в Москве каждый год, и всегда неожиданно. Только паутинок, которые должны были летать по воздуху, Ева никогда не могла ни поймать, ни даже разглядеть. Да, может, их и не было вовсе, и они существовали только как красивая легенда бабьего лета… Но воздух и без летящих паутинок золотился особенным осенним светом; казалось, этот свет исходит от деревьев.

Возвращаясь домой, Ева иногда специально проезжала лишние две станции в метро и гуляла в Петровском парке. Петровский замок темно алел среди старых деревьев своей дубравы, дорожки парка видны были насквозь и казались бесконечными.

Одиночество не печалило в этом светящемся парке, и Ева любила здесь гулять.

В середине сентября, как только наступало бабье лето, она обязательно ездила с десятиклассниками куда-нибудь «по литературным местам» – в Поленово, в Спасское-Лутовиново или в Ясную Поляну. Дети ездили охотно, тем более что ради такого дела отменялись занятия в субботу. А Ева считала, что им необходимы эти поездки именно в предпоследнем классе, когда предстоит изучать Толстого, Тургенева, да и весь русский девятнадцатый век.

В прошлом году ездили в Ясную Поляну, и Ева надеялась, что в этом поедут снова. Ведь десятиклассники каждый год были новые, а сама она любила Ясную какой-то особенной, от всего другого отличающейся любовью, и готова была ездить туда хоть сто раз подряд.

Тем более что в прошлом году Ева выпустила одиннадцатый класс, новое классное руководство досталось ей неожиданно от ушедшей в декрет учительницы – как раз в одном из десятых. А она у этих ребят даже литературу никогда не вела и совсем их не знала, так что дальняя поездка всем вместе была просто необходима.

Но в этом году не получилось с автобусом. В турбюро резко взлетели цены, родители ахнули, в школе свободных денег не нашлось – и от Ясной пришлось отказаться, равно как и от далекого Спасского-Лутовинова.

– Что ж, тогда придется нам с вами ограничиться Абрамцевом, – объявила своим десятиклассникам Ева Валентиновна. – А может быть, нам даже повезло, – добавила она, услышав разочарованный гул. – Ведь всегда все лучшее оказывается там, где не ждешь, правда?

Сама она была в Абрамцеве лет десять назад, если не больше. На филфак тогда приехали шведы, надо было обеспечить культурную программу, и Еве с еще двумя девочками поручили вывезти иностранцев в ближнее Подмосковье. Стояла зима, по дороге они так промерзли в электричке, что морозоустойчивые шведы искренне им сочувствовали и не таскали слишком долго по парку, а на обратном пути даже напоили кагором в забегаловке на станции.

Так что от той поездки у Евы осталось в основном впечатление жуткого холода, веселых скандинавских красавцев, рядом с которыми она чувствовала себя совсем уж серенькой птичкой, и сладкого красного вина.

Встретиться договорились на Ярославском вокзале у пригородных касс. Ева пришла туда минут за пятнадцать до назначенного времени. Она вообще была обязательная, да и нельзя же было прийти позже, чем дети.

Поэтому она очень удивилась, обнаружив, что явилась не первой. Артем Клементов стоял у билетных автоматов и курил, изучая расписание электричек.

– Артем, а вы здесь почему? – спросила Ева, подходя к нему.

Он помедлил секунду, услышав ее голос, потом бросил сигарету и обернулся.

– Здравствуйте, Ева Валентиновна, – сказал он. – А я еще не был в Абрамцеве. Или мне нельзя с вами ехать?

– Извините, я не поздоровалась, – смутилась Ева. – Здравствуйте, Артем. Не то чтобы нельзя, но занятия сегодня в одиннадцатых классах, насколько мне известно, никто ведь не отменял?

– А я болею, – тут же ответил он. – У меня справка есть, могу показать.

– Не надо, – не выдержав серьезного тона, улыбнулась Ева. – И чем же вы болеете, позвольте узнать? А то вдруг осложнение произойдет от путешествия?

– Как говорит моя мама, катарсис верхних дыхательных путей, – тоже улыбнувшись, сообщил он и кашлянул для убедительности. – Но госпитализировать по дороге не придется.

При этих Артемовых словах Ева вспомнила то, о чем совсем было забыла, увидев его: о визите его мамы к директору и неловком разговоре, к которому это привело. Она, правда, и до сих пор была уверена, что все это бред нервной мамаши, которая не умеет найти общий язык с выросшим сыном и готова обвинять в этом кого угодно, кроме себя. Но все же…

– Что ж, вы все равно ведь уже пришли, – пожала она плечами. – Присоединяйтесь!

– Спасибо, – кивнул он и добавил, словно оправдываясь: – Я же никуда с вами еще не ездил, даже в Ясную Поляну в прошлом году, я же только в октябре к вам перевелся.

Еве стало стыдно, что она так холодно разговаривает с мальчиком. Разве он виноват, что у матери с нервами не все в порядке?

– Жаль, что в Ясной вы с нами в прошлом году не были, – тоже немного оправдывающимся тоном сказала она. – Все-таки, знаете, ее ни с чем нельзя сравнить. Таким мощным духом все овеяно – теперь, наверное, навсегда. Там, по-моему, природа больше, чем может быть природа.

Артем слушал внимательно, чуть наклонив голову, и по какому-то особенному, глубокому промельку в его глазах Ева догадалась, что он понял ее слова.

Потихоньку начали подходить десятиклассники, разговор стал общим. Ева подсчитывала собравшихся и забыла о присутствии Артема Клементова.

Судя по прогнозу погоды, этот субботний день обещал стать последним днем бабьего лета. Пока ехали в электричке, кем-то включенный приемник мрачно предвещал похолодание, дожди и прочие природные катаклизмы. Но солнце ясно светило на темно-голубом осеннем небе, пахло грибной сыростью, и листья бесшумно падали на тропинку, по которой они нестройной толпой шли через лес к музею.

– А нехило им тут жилось! – заметил круглолицый Егор Кафельников. – Чувствуете, воздух какой свежий? Так бы и я написал чего-нибудь!

Все засмеялись Егоровым словам, и Ева вместе со всеми. Она чувствовала себя свободно, легко в насквозь просвеченном неярким солнцем лесу, ей нравилось идти в компании молодых и веселых ребят, впереди у которых была какая-то необыкновенная жизнь, а не однообразное существование по унылым законам житейской логики. И собственная жизнь не выглядела рядом с ними пустой, и тот неназываемый смысл, который она чувствовала в своей душе вопреки всему, не казался ей сейчас бесполезным.

Народу в музее было много, и все больше школьники: не одна Ева поспешила воспользоваться последними теплыми днями, чтобы привезти сюда учеников. Смотрительницы бдительно приглядывали за великовозрастными детишками и отгоняли их от чудесных врубелевских изразцов, которые каждый почему-то норовил потрогать.

Их группе повезло с экскурсоводом. Невысокая худенькая девушка рассказывала об аксаковской усадьбе увлеченно, но без того пошлого энтузиазма, который навсегда способен отвратить подростков от серьезной и глубокой жизни, которую они могли бы полюбить. Ева и сама заслушалась, особенно когда девушка говорила о начале двадцатого века – о Савве Мамонтове, о Врубеле и его мастерской, обо всем Абрамцевском кружке и о том, как пел в этих стенах Шаляпин…

Глянув мимоходом в окно кабинета, она заметила Артема, стоящего внизу, у выхода из дома. Он стоял отвернувшись, смотрел на недалекий лес, и в том, как он облокотился о перила крыльца, Еве почему-то почудилась печаль.

О церкви Спаса Нерукотворного экскурсоводша рассказала на улице, и по ведущей туда тропинке под старыми елями они пошли уже самостоятельно.

– А почему вы экскурсию не слушали? – по дороге спросила Ева Артема.

– Не хотелось, – пожал он плечами. – Там же в залах все написано, я прочитал. А экскурсии я не люблю вообще-то. Даже хорошие, – добавил он, почувствовав, что Ева хочет возразить.

– Жаль, если так, – сказала она. – По-моему, прекрасно нам рассказывали.

Он кивнул, не возражая.

Пока рассматривали церковь, пока бродили по парку – порознь или небольшими компаниями, как кому хотелось, – вечер подступил незаметно; было часов шесть. То есть он и не наступил еще, вечер, но дымка, которой был подернут воздух, стала чуть плотнее.

Ева всегда знала, что на нее сильно влияет погода, рассвет, закат, новолуние, – все эти едва уловимые переливы времени, которых большинство людей не замечает. У нее вообще были сложные отношения со временем, хотя она и обладала странной способностью чувствовать его с точностью до минуты.

Она незаметно забрела поглубже – если можно было забрести поглубже в этом прозрачном, на глазах облетающем лесу, – спустилась по крутому склону и остановилась над маленькой речкой Ворей, задумавшись о странных, мимолетных и никакого отношения к жизни не имеющих вещах.

– А о чем вы думаете, Ева Валентиновна? – услышала Ева и вздрогнула от неожиданности.

– Не знаю, Артем, – ответила она. – Так… Ни о чем существенном. О том, как человек выпадает из времени, и непонятно, почему. А почему вы спрашиваете?

– Тоже – так… – Он подошел к ней вдоль берега, отодвигая ветки склонившихся над водой кустов; наверное, спустился к реке выше по течению. – Радуюсь, что вы нас сюда привезли.

– Вы, между прочим, и сами могли бы приехать, – сказала Ева. – Это же близко совсем, даже странно, что вы до семнадцати лет в Москве дожили и не ездили почти никуда.

Правда, ей тут же стало стыдно, что она его этим попрекает. Сама-то ведь тоже была в Абрамцеве всего один раз, да и то ничего толком не запомнила.

– Могли бы, – согласился Артем. – Но если бы не вы, то и не приехали бы. Церковь какая… – вдруг сказал он. – У Спаса лицо – аж страшно.

– Разве страшное у него лицо? – удивилась Ева, вспомнив глаза репинского Спасителя в резном деревянном иконостасе. – По-моему, печальное лицо, живое.

– Не лицо страшное, а за него страшно, – пояснил Артем. – Как жить на свете с такими глазами?

Ева поразилась его словам. Ей это и в голову не пришло! А церковь Спаса Нерукотворного показалась ей суровой. Это была какая-то особенная, северная, суровая красота, так странно смотревшаяся в сияющем осенним золотом Подмосковье. И лицо Христа на иконе действительно казалось в такой церкви совершенно беззащитным.

Об этом своем впечатлении она и сказала Артему.

– Да, – кивнул он. – Но это же Васнецов такую церковь придумал? Потому и сурово. У меня в детстве книжка была про Финиста Ясна Сокола, там рисунки были Васнецова. И я ее ужасно боялся, этой книжки. Такой темный, тайный лес… Извините, Ева Валентиновна, можно я закурю? – спросил он.

– Ну, если вам очень хочется, – пожала плечами Ева. – Вы, кажется, много курите, Артем? Я, во всяком случае, часто замечаю.

– Нет, вообще-то немного, – покачал он головой. – Только когда волнуюсь. А почему вы думаете, будто выпали из времени?

Ева удивилась его словам. Разве она сказала ему, что выпала из времени? Кажется, не говорила… Но она и в самом деле думала об этом: о непонятных причинах своей неприкаянности, которых не могла объяснить даже себе самой.

– Я не знаю, почему так думаю, – ответила она. – И я вообще-то не часто об этом думаю, но иногда само в голову приходит. Я, например, смотрю на своих родителей и понимаю, что они совсем другие, чем я. У них такое ясное, чистое сознание, и они сами хозяева своей жизни. А почему – этого я не могу понять. Но нельзя же все на время списывать, правда? – Ева вопросительно посмотрела в его внимательные глаза. – Конечно, оно меняется, но и люди ведь меняются, и каждый принадлежит своему времени. А мне иногда кажется, что я никакому времени не принадлежу.

– Но это же хорошо, – сказал Артем, не отводя от нее взгляда; он так и не закурил и держал в руке незажженную сигарету. – Это дорогая свобода, ей только позавидовать можно.

– Не знаю, – невесело улыбнулась Ева. – Я себе, во всяком случае, не очень завидую. А я, знаете, стояла сегодня в этой церкви и вспомнила… – вдруг оживилась она. – Вспомнила стихи, Мандельштама стихи, очень хорошие. Я только первую строчку забыла, но они как раз про это, по-моему. Там тоже он в церкви стоит, потом что-то такое про торжественный зенит, а потом: «…свет в круглой храмине под куполом в июле, чтоб полной грудью мы вне времени вздохнули о луговине той, где время не бежит…» Может, мы за этим сюда и приехали? – засмеялась она. – Может, отсюда ее лучше видно, эту луговину?

Ей действительно стало легче, когда она вспомнила эти, словно под куполом звенящие, строки. А внимательный, серебряный Артемов взгляд сливался с ними, вмещал их в себя, и поэтому Еве легко было с ним говорить о том, что сама она едва осознавала.

И вдруг она заметила паутинку! Ту самую, прозрачную паутинку бабьего лета, которую уже привыкла считать выдуманной, несуществующей. Она даже здесь, в лесу, за весь день не видела ни одной.

– Артем, смотрите, вот же она! – невольно воскликнула Ева. – Вот – паутина, летит!

– Какая паутина? – тряхнув головой, удивленно спросил Артем.

Серебряная, почти невидимая длинная паутина зацепилась за ветку и за его волосы. Ева вдруг совершенно по-детски испугалась, что вот сейчас он дернется и оборвет эту тонкую нить, и та исчезнет в прозрачном вечернем воздухе, как будто ее и не было никогда.

– Да вот же, вот она! – повторила Ева и, быстро шагнув к нему, протянула руку к ветке, за которую зацепилась паутина. – Погодите, Артем, не двигайтесь, а то порвется!

Она осторожно отцепила паутинку от ветки и от его волос, мимолетно почувствовав рукой, что они жесткие, как стальная проволока. Прозрачная нить лежала теперь у нее на ладони. Ева пальцем прижала ее к тонкому колечку – маминому подарку на шестнадцатилетие. В колечко было вставлено два крошечных бриллианта, один с внешней, другой с внутренней стороны – так, что второй, как будто на ладони лежащий бриллиантик не был виден снаружи. Теперь к нему и была прижата едва заметная серебряная нить.

И тут она наконец почувствовала неловкость. Что это с нею, в самом деле? Стоит взрослая женщина, припожиленная даже, как Галочка сказала, учительница к тому же – и показывает ученику какую-то дурацкую паутину! Что он должен о ней думать?

Но Артем уже протянул руку, коснулся кончиками пальцев паутины, прижатой к Евиному кольцу.

– А вы не видели раньше? – спросил он, и в его голосе Ева не услышала насмешки. – Они же по всему лесу летают, у вас прямо к щеке одна…

Он сделал какой-то быстрый, порывистый жест, и Еве показалось, что он сейчас коснется ее щеки. Но Артем опустил руку, отступил на шаг назад.

Молчание, в котором они стояли друг против друга над рекой, отделенные от всех крутым спуском к берегу и невысокой стеной кустов, сделалось неловким.

– Кажется, дождь сейчас пойдет, – сказала Ева. – И холодно становится, вы чувствуете?

Она поежилась, застегнула верхнюю пуговицу на длинном светло-сером плаще и накинула широкий капюшон. Короткая стеганая куртка была расстегнута у Артема на груди, но он ее не застегнул, по-прежнему неподвижно стоя под склоненными ветками кустов и держа руки в карманах.

– Сбывается прогноз, – добавила Ева, снова пытаясь развеять неловкость молчания. – Жаль, конечно, что в Ясную Поляну не удалось съездить этой осенью. А вы читали что-нибудь Аксакова? – поинтересовалась она.

– Читал, – помедлив, произнес он. – Про Тему и Жучку. И про аленький цветочек.

Ева не могла понять, что звучит в его голосе, но чувствовала напряженность его интонаций. Он наконец щелкнул зажигалкой, закурил.

– Пойдемте, Артем, – сказала она. – Электричка в восемь, а сейчас уже половина седьмого. Пока соберемся, пока до станции дойдем…

– А откуда вы знаете, который час? – спросил он, поднимаясь перед Евой вверх по узкой тропинке. – Осторожно, Ева Валентиновна!

Ева не успела ответить на его вопрос, потому что оскользнулась на сырой земле и чуть не упала. Он быстро протянул ей руку, но Ева в последнюю секунду успела схватиться за куст, и его рука повисла в воздухе.

– Ниоткуда, – ответила Ева. – Я сама не понимаю, как это знаю. Просто чувствую, и все.

– Как цветок, – помолчав мгновение, сказал Артем.

– Или как курица! – засмеялась она. – Курица всегда в одно время на насест забирается. Во-он наши стоят, – помахала рукой Ева. – Слава Богу, никто не потерялся, кажется.

Разбредшиеся по лесу ребята постепенно собирались у «Избушки на курьих ножках». Но двое из них никак не появлялись, времени до электрички оставалось мало, Ева стала беспокоиться. Наконец показались из-за резного деревянного терема две пропавшие девочки, и все нестройной гурьбой отправились на станцию.

По дороге ребята умильно поглядывали на ту самую пристанционную забегаловку, в которой Ева когда-то пила кагор со шведами. Но, предупреждая их порыв, она громко сказала:

– Пожалуйста, ни шагу в сторону! Следующая электричка не скоро, не хотелось бы, чтобы всем пришлось ждать тех, кого мучит жажда!

Пожалуй, фразочка получилась слишком витиеватая для взрослых, в общем-то, парней, которым хочется пива. Но то ли они и сами собирались потерпеть до Москвы, то ли весь Евин беззащитный облик не позволял нормальному человеку обидеть эту Капитанскую Дочку, – во всяком случае, повздыхав, мальчики мужественно прошли мимо забегаловки.

Она радовалась сегодняшней поездке. И в самом деле, что-то неожиданное и хорошее было в этом дне, полном неяркого солнца, и в суровой церкви, и в пахнущем влажными листьями лесу… Еве нужна была сейчас поддержка, как воздух необходима, и она почему-то почувствовала ее в том, как прошел этот день.