15
— Когда вы с Саем расставались, ты испытывала только отрицательные эмоции?
— Нет.
Бонни прислонилась спиной к изголовью кровати. Это была дешевая деревянная развалюха с плетеной спинкой, которая пищала, стоило только лежавшему на ней легко вздохнуть. Бонни была одета так же, как и в тот момент, когда я застал ее складывающей полотенца: красные шорты в обтяжку и черная майка. Белые носки, в которых она была до этого, испачкались, пока мы бежали через лужайку, и она их сняла.
Она сидела, прижав колени к груди, обхватив их руками и положив на руки подбородок. Да уж, гибкости ей было не занимать: в такой позе мог чувствовать себя комфортно разве что восьмилетний гуттаперчивый мальчик.
— В тот день, когда я подписала соглашение о расторжении брака, он пригласил меня на обед. В ресторан «Цирк». Мягкое освещение, мягкие льняные салфетки. Мягкая пища, даже жевать не нужно. Мы сели по одну сторону стола. Он сжал мою ладонь под столом и сказал: «Я очень перед тобой виноват. Я не сумел тебя любить так, как следовало. Но я всегда буду рядом с тобой, Бонни».
Очевидно, умей Муз говорить, она сказала бы Бонни то же самое. Псина положила морду на одеяло и ждала, пока Бонни ее погладит. А потом развалилась на моих ногах.
— Ты отдернула руку, когда он это сказал?
— Нет, зачем же, это было еще до того, как принесли закуски. И потом, видишь ли, Сай вел себя по-своему честно. Он в самом деле верил в то, что говорил, несмотря на то, что через двадцать секунд после нашего расставания на железнодорожной станции, думаю, начисто выбросил меня из головы. Но поскольку я не чинила ему препятствий в разводе… То есть я, конечно, скандалила и требовала объяснений, но и только. Я не претендовала на алименты. Поэтому он был мне благодарен. И если бы его кто-нибудь спросил: «Сай, а что за баба твоя вторая жена?», он ответил бы: «Хм-м, вторая жена? Ну как же, Бонни. Такая милая. Такая непосредственная». Это забавно: зло он помнил всегда, а добро на него не производило никакого впечатления.
— А почему ты не боролась за то, чтобы сохранить брак?
— Потому что…
Она сложила ладони вместе, как в молитве, и коснулась губ кончиками пальцев. Потом сказала:
— Потому что я знала, что он меня разлюбил — если и любил когда-нибудь. Сай мог влюбиться, но вел себя как актер, который вживается в роль. В ту неделю, в Лос-Анджелесе, когда мы с ним познакомились, он скорее всего только что вернулся с ретроспективы Джона Форда — так что я стала его девушкой-ковбоем. Он носил джинсовую куртку, по любому поводу презрительно сощуривал глаза и много курил. Это было задолго до того, как он пристрастился к кофе без кофеина. Он отрывал фильтры от сигарет и прикуривал от охотничьих спичек, чиркая ими о подошву сапога. Даже начал носить старые ковбойские сапожки на каблуках. Это смотрелось неплохо, ведь он был на десять сантиметров ниже меня. Бог знает, где он их отрыл — наверное, в каком-нибудь обувном на Мэдисон-авеню. Мы часто ездили верхом. Исключительно на американских седлах. Он говорил: «У английских седел такая бездарная конструкция». Но три недели спустя в Нью-Йорке, через полтора месяца после нашей свадьбы, он слегка подустал от жизни в седле. А еще он устал меня любить. Я это чувствовала.
Она отвернулась и начала взбивать подушку, чтобы поудобнее прислониться к ней поясницей.
— Понимаешь, у меня не было стимула сопротивляться разводу. Он изо всех сил старался быть хорошим мужем, и это ноша оказалась для него непосильна.
— Как же у него получалось быть хорошим мужем? Мне помнится, ты говорила, будто он тебе изменял — с какими-то светскими дамами.
— Ну, он был хорош, насколько мог. Гости в доме не переводились. Он помнил обо всех днях рождения, годовщинах. У него был хороший вкус: в один из Валентиновых дней он подарил мне шкатулку. Я открыла, а в ней — прекрасное ожерелье из четырнадцатимиллиметрового жемчуга.
— А что такое четырнадцатимиллиметровый жемчуг?
— Очень крупный.
Она начертила в воздухе круг размером с хороший школьный глобус. Меня разозлило, что ей понравился такой дорогой подарок. Мне захотелось, чтобы она сказала: я говорила Саю, забери этот жемчуг назад, я хочу только шкатулку. Но она не сказала.
— Ты должен понять Сая, — продолжала она. — Он не способен был на верность. Он не способен был на искренность. Ему приходилось… Я не уверена, что «приспосабливаться» это именно то самое слово. Ему приходилось воевать с обстоятельствами. Например, с деньгами. Он всегда опасался надувательства и всех перепроверял: брокеров с биржи, юристов, бухгалтеров. При этом сам постоянно кого-то надувал. Скрывал личные расходы в бюджетах фильмов. Я имею в виду не покупку тренировочного костюма или набора гантелей. Он, скажем, выкроил из бюджета своего второго фильма оплату нашего гимнастического зала и отопления. К нему даже нельзя применить слова «незаконно» или «аморально», потому что каким-то странным образом он все принимал как должное. Рассматривал свои аферы как приключения, а себя держал за Робина Гуда. Но все его «подвиги» сводились к тому, что он грабил богатых, а награбленное доставалось опять же богатым.
— А тебе было об этом известно, когда ты собралась за него замуж?
— Нет. Я видела в нем обаятельного, эрудированного мужчину с морщинками вокруг глаз, который обожал мой фильм «Девушка-ковбой» и хорошо разбирался в вестернах. Не поверхностно, а по-настоящему: я помню, как он в деталях описывал один из немых фильмов Тома Микса «Продавщица из магазина Кактуса Джима». Правда, он знал понемногу обо всем: о камбоджийской архитектуре, о теории Первичного Взрыва, о лингвистических связях венгерского и финского языков. Но думаю, что я купилась на то, как высоко он оценил меня. Мою работу. Мои глаза. Мои волосы. Ну и в таком роде. Этот человек был таким привередой, что я подумала: боже мой, значит, я тоже что-то из себя представляю!
Она начала массировать колено медленными, размеренными движениями — так, как разминают старую травму. Потом взглянула на меня и тут же опустила глаза, уставившись на коленку. Я угадал, о чем она думала: несмотря на наши совершенно разные биографии, мы с Саем оказались очень схожими. Ах, как высоко я оценил ее той ночью: клянусь, я никого не встречал лучше тебя, Бонни. Бонни, твоя кожа похожа на теплый бархат. Знаешь что, Бонни? Глаза твои цвета океана. Не летнего, а как в ясный зимний день, и такие же прекрасные. Я часами готов с тобой разговаривать, Бонни. Бонни, я люблю тебя.
— Но Сай ничем подолгу не увлекался. У него был стенной шкаф, забитый обломками его благих намерений: спортивной одеждой и снаряжением — для гольфа, для подводного плаванья, для тенниса, для поло, для лыж. Если б он мог, он бы и баб своих складывал в шкаф. Пары месяцев не проходило, чтобы он не увлекся чем-нибудь еще.
— Сочувствую.
— Не стоит. На самом деле это было очень забавно.
Она подняла подбородок и улыбнулась мне одними губами, надменной улыбочкой городской воображалы. Выглядело это чудовищно фальшиво.
— Я всегда могла угадать, с кем у него роман на этот раз — просто по тому, как он одевался. Однажды он отложил свой приталенный итальянский костюм и достал заношенную футболку и вытертые джинсы. И я поняла, что он бросил художницу по костюмам, всю обвешанную сюрреалистическими украшениями, и начал встречаться с одной кинокритикессой из «Виллидж войс», девушкой с копной волос, которой только-только исполнилось семнадцать. Это было ужасно смешно.
— Не морочь мне голову.
Кровать была застелена омерзительным зеленым пледом, который архитектор наверняка считал новым словом буколической моды. Бонни провела пальцем по одной из темно-зеленых полосок.
— Ну ладно, — сказала она тихо. — Он поступал по отношению ко мне гадко. Более чем. Он разбил мне сердце. Я вообще не из тех, по ком сохнут. И вдруг кто-то как бы начал сохнуть. Я так обрадовалась. Но не успела я дописать любовных стихов — сонета из четырнадцати жалких строчек, — как он уже меня разлюбил.
— То есть ваш брак расстроился задолго до того, как вы официально развелись?
Она кивнула.
— Мы по-прежнему спали вместе, но любви уже не было, да и дружбы тоже. Вечерами он уединялся в кабинете, перечитывал рукописи или звонил по телефону. А я после развода вернулась к прежней жизни. Это было совсем нетрудно, мы так и не успели стать настоящей парой.
— Но ведь изменилась твоя финансовая ситуация, социальный статус. Как ты жила?
— Что ты имеешь в виду?
Она преувеличенно внимательно провела пальцем по другой, более толстой линии на пледе.
— Ты была счастлива, несчастлива, тебе было ужасно или очень хорошо?
— Нормально. — Она даже не подняла глаз.
— Ну давай же, рассказывай.
— А зачем тебе это?
— Затем, что я хочу знать обстоятельства, предшествовавшие возобновлению твоих отношений с Саем.
— А обстоятельства были таковы, что я была — и есть — совершенно независима. Без связей. Моя мать умерла, когда мне было семнадцать: опухоль мозга. Отец женился во второй раз на педикюрше из Солт-Лейк. Он продал свой магазин, и они переехали в Аризону, в поселение пенсионеров, они там в бридж играют. Братья мои все женаты, все семейные.
Она умолкла и задумалась. Прекратила свои шуточки с одеялом, запрокинула руки за спину и начала поигрывать кончиком косы. Рассеянно сняла с нее резинку, расплела и в процессе разговора поглаживала волосы, словно успокаивая себя. В свете лампы с зеленым абажуром ее волосы отливали медью.
— А что касается моей жизни… Я живу в милом городке у моря, в общем-то чужой мне части страны. Я дружу с Гидеоном и его любовником, у меня две подруги и масса приятных знакомств. Лето я люблю больше: у меня остались две приятельницы со времен нашего брака с Саем — киноредактор и журналистка из «Уолл-стрит джорнел», и у них здесь летние дома. Иногда мы встречаемся и мило проводим время. Я бесплатно занимаюсь с неграмотными. И частенько ссорюсь с местными жителями. Кстати, так я познакомилась с Гидеоном. Он представлял интересы одного домовладельца, который развел столько розовых кустов на соседнем участке, что они начали угрожать окружающим. Мы долго друг на друга орали, а в итоге подружились. Ну что еще? Я зарабатываю восемнадцать тысяч в год тем, что пишу для каталогов, в местную газету и в специальные журналы вроде «Автомобильных новостей». О чем еще ты хотел бы узнать? Секс? До появления СПИДа я спала с кем хотела. А теперь смотрю два-три фильма за ночь и пробегаю по восемь километров в день. Я сделала аборт от Сая, потому что он заявил, что пока не созрел иметь детей. Мне очень хотелось родить. Но когда мне исполнилось тридцать восемь, я вдруг поняла, что никто об этом больше не попросит, и перестала предохраняться. Оказалось, что забеременеть я не могу. Врач сказал, что у меня проблемы с фаллопиевыми трубами. Из-за гонореи, которой я заразилась от своего мужа спустя полгода после аборта. Вот и все. Бонни шлепнула ладонями по коленям. — А ты ожидал чего-нибудь более интересного?
— Да, пожалуй.
Я не имел права выходить за рамки делового тона. А что я еще мог сделать? Обнять ее, прошептать нежные слова утешения? Я сказал:
— Мы нашли в корзинке для мусора в спальне Сая два презерватива. Если ты не предохраняешься, то зачем…
— Без презерватива ничего не стоило заполучить от него СПИД, хламидию или гонорею — что угодно. Если бы я имела возможность надеть презерватив ему на голову прежде, чем поцеловать, я бы так и поступила. Но согласись, вышло бы как-то грубовато.
— Расскажи мне еще о своей жизни.
— А что рассказывать? У меня было такое счастливое детство. Потом мой сценарий стал фильмом, и такие чудесные были отзывы, а потом возник Сай и женился на мне. Не думай, я знала, что в жизни бывают всякие подводные камни. И даже трагедии: я потеряла мать. Но знаешь, не могу сказать, что в целом моя жизнь сложилась, как я хотела. Нет, не сложилась. Не то чтобы все было совсем ужасно, но я никогда не думала, что доживу до такого одиночества.
— На этот раз тебе предстоит борьба за вещи поважнее, чем личное счастье, — напомнил я.
— Знаю.
— Например, с возможным обвинением в убийстве. — Голос мой прозвучал глухо и низко, как пластинка в сорок пять оборотов, проигранная на тридцать три. И в крошечной спаленке повисло душное напряженное безмолвие.
По-моему, Бонни не собиралась предаваться унынию. Она просияла в своей потрясающей улыбке.
— Что ж, не везет так не везет, пусть меня осудят за убийство. Представь, какой сценарий я смогу написать за эти двадцать-тридцать лет. Что там «Блондинка в цепях»! Такой буду, понимаешь ли, тертый калач, тюремная паханша в изодранной робе, титьки — наружу. Нет, само собой, я напишу общественно значимый сценарий, и обо мне появится отзыв в «Энтертейнмент тунайт».
— Расскажи мне о своем последнем сценарии.
— Ради бога. Назывался он «Перемена погоды». Основан на реальных событиях второй мировой войны. У побережья Лонг-Айлэнда всплывает немецкая подводная лодка, и с нее убегают два дерезтира. В моей истории их укрывают две женщины: домохозяйка средней руки и барменша, которая по выходным откалывает разные номера. В общем, о том, как они помогают изловить фашистов, и про дружбу, которая при этом возникает.
— Ты отправила Саю этот сценарий сразу, как написала?
— Я позвонила ему.
— И что произошло?
— Ну, сначала я поговорила с его секретаршей, попросила передать, чтобы он перезвонил — что он и сделал двумя днями позже. Мне показалось, что он встревожился. Честно говоря, думаю, он всполошился, что я могу попросить у него денег. Но когда я сообщила ему, зачем звоню, он успокоился и был очень мил: «Как я рад тебя слышать! Отличные новости. Пошли факсом, срочно. Руки чешутся прочитать». Дело было не в том, что она совершенно не красилась, и не в том, что у нее были потрясающие ноги: таких женщин, как Бонни, я в жизни не встречал. Казалось, она вообще не способна к кокетству. Я смотрел ей прямо в глаза, и она не сделала ничего из того, что обычно делают женщины, чтобы как-то защититься от прямого взгляда. Не дотронулась до носа, проверяя, не блестит ли он, не поправила прическу, не стала ни широко раскрывать глаза, ни прищуривать их, не расположила ноги в более выгодной позе, не изогнула бедро. Нет, она продолжала бесхитростно на меня смотреть. Я подумал: может, это оттого, что она выросла со своими старшими братьями, отцом — охотником на лосей и поджарой, широкоплечей матерью. А может, она когда-то уже пыталась эффектно взмахивать ресницами или кокетливо хихикать, да никто не обращал внимания. Или решила состроить кому-нибудь глазки в своем магазинчике, окруженная браунингами, ремигтонами и винчестерами, или глупо поинтересовалась, уставившись на мотор семейного бьюика: «Ой, а что это за штучки?», и тут же получила пинок под зад, реальный или символический. Она не была женственной, она просто была женщиной.
— Ты говорила, что Саю твой сценарий понравился?
— Ага.
Я вспомнил, что мне говорил Истон.
— Тогда зачем он попросил одного из своих людей придумать, что можно хорошего сказать про сценарий, чтобы отвязаться от тебя? И почему он говорил Линдси…
Я начал придумывать, как объяснить ей, что Сай называл ее сценарий дерьмовым, по возможности избежав этого слова.
— Я точно не знаю. Что касается Линдси, думаю, вполне естественно, что он старался скрывать любые взаимоотношения со мной. — Бонни начала разминать ступню. — Я хочу сказать, что Линдси обладает сверхчутьем на любую женщину в радиусе ста километров. Отправляясь ко мне, Сай соблюдал все возможные меры предосторожности: разве что не носил темных очков и фальшивого носа.
Она перестала разминать ступню и начала тянуться всем корпусом к пальцам ног. Это напоминало разминку перед марафонским бегом: Бонни готовилась к побегу. Она была не из тех, кто позволил бы ограничивать свою свободу.
— Почему он попросил своего помощника найти какие-нибудь хорошие слова для тебя?
— Может, занят был.
— Нет.
— Когда он попросил своего помощника прочитать сценарий?
— Пару месяцев назад.
— Как раз тогда я прислала ему второй вариант. Сай сказал, что ему все очень понравилось, но нет времени посерьезнее им заняться, пока он не окончит «Звездную ночь».
— Второй вариант — это то, что ты переписала, основываясь на его замечаниях?
— Да.
— Зная Сая, могло статься, что сценарий ему не понравился, хоть он и сказал, что понравился?
Она подумала и сказала:
— Могло. Может, он — ну, я не знаю, — хотел, чтобы я просто снова возникла в его жизни, ненадолго.
Вид у нее был обескураженный, как будто она только что прочитала письмо с бесцеремонным и грубым отказом.
— Но он в самом деле написал мне очень милый отзыв. Что-то вроде: «Наскоро проглядел. Восхищен. Не могу дождаться, когда смогу прочесть его с толком, с чувством, с расстановкой».
Это может сыграть ей на пользу. Ведь если Саю понравился сценарий и у нее осталось письменное доказательство того, что это так, тогда какой ей смысл его убивать? Мертвые продюсеры фильмов не ставят.
— Он написал тебе записку? — спросил я.
— Да. У него были такие специальные именные карточки. Он написал на одной из них.
— Напечатал или написал от руки?
— Кажется, написал от руки.
— Ты не сохранила записки?
— Она, скорее всего, осталась в папке со сценарием «Перемены погоды». В моем кабинете.
И вдруг она замерла.
— Ах нет, подожди. Ты хочешь доказательство того, что ему понравился сценарий. Да? Хорошо. Посмотри в той же самой папке. Там есть другая записка, которую он написал, когда прочел первый вариант. Сай во всей своей красе. Восемь страниц, через один интервал, мелким шрифтом. Там обо всем: начиная с главного персонажа и кончая тем, как я неправильно употребила сослагательное наклонение. Вперемежку со словами «отлично», «аттически», «ядовито».
— А что означает «аттически»?
Она покусала губу.
— Понятия не имею, честно говоря. Это одно из тех слов, которых никто за всю историю человечества вслух не произносил, да и в книгах не встретишь. Он еще написал, что это «ко времени». Вот что его больше всего поразило. Сай всегда мне говорил, что я родилась слишком поздно, что у меня дар писать сценарии предвоенных фильмов. Он никак не мог поверить, что я, наконец, написала сценарий, который мог понравиться не только моей тете Ширли или профессору из киношколы с извращенным вкусом. В духе восточных, а не западных штатов.
Она встала с кровати и начала расхаживать по комнате, хотя в комнате шириной и длиной в три шага особенно не порасхаживаешь.
— У тебя ведь был ордер на обыск. Как же получилось, что ты не просмотрел ту папку?
— Наверное, Робби Курц взглянул на нее и решил, что ничего интересного в ней нет.
Я вытащил блокнот и нацарапал: «Бонни, погода, папка».
— Ничего интересного? Тебе все кругом говорят, что Саю ужасно не понравился мой сценарий, что он прислал мне отказ, который мог послужить мотивом для убийства, если бы я была маньяком-человеконенавистником. И ты говоришь, что в этом нет ничего интересного?
— Вовсе не подразумевается, что мы должны выискивать всякие оправдательные доказательства.
— Ничего подобного. А что, это должны делать трубочисты?
— Сядь, пожалуйста.
— Не хочу сидеть, — отрезала она. — О Господи, здесь так душно.
Я заерзал. Мне ужасно хотелось, чтобы ей у меня понравилось.
— Что, хочешь сменить эту комнату на тюремную камеру?
— А ты? Может, тебя посадят в соседнюю. Когда поймают за уголовное преступление средней тяжести.
Бонни расхаживала все быстрее и быстрее. Вид у нее был несчастный. И вдруг она остановилась. Улыбнулась. Такой фальшивой, якобы неотразимой улыбкой шоу-дивы.
— Слушай, у меня потрясающая идея. Мы можем вместе сидеть, в одной камере! И друг друга любить, когда будут выключать свет. Не супружеской любовью, а настоящей, страстной. Наговоримся вдоволь. Расскажем друг другу истории своей жизни. Настоящие, со всеми леденящими душу подробностями. Не всякие там байки застольные. Ну и сексом будем заниматься. Стоя, сидя, спереди, сзади…
— Бонни, уймись!
— А что? Говорю тебе, это было бы чудесно. Этого же никто до нас не делал. А потом на следующий день…
— Прошу тебя, перестань.
— … На следующий день тебя освободят. И ты забудешь о том, что было. Забудешь, как много это для тебя значило.
Она подняла воображаемый бокал.
— Друзья, я поднимаю тост за эту чудесную идею!
— Мне очень жаль, если я причинил тебе зло, — начал я. — Я вел тогда странную жизнь.
Я встал и пошел в туалет. Муз отправилась за мной. Салфеток там не оказалось, и я захватил рулон туалетной бумаги, потому что понял: она вот-вот расплачется. Я вернулся и положил ей руки на плечи, приготовившись ее утешать. Но она оттолкнула меня и отвернулась. Она не заплакала и вовсе не хотела, чтобы я ее утешал.
— Бонни, — обратился я к ее спине, — в Обществе Анонимных Алкоголиков кроме всего прочего мы составляли список всех тех, кому причинили зло. А потом нужно было захотеть, чтобы они тебя простили. Я знаю, что причинил тебе зло. Я не собираюсь просить у тебя прощения…
— Гидеон сказал, что ты ничего не вспомнил.
— Тогда не вспомнил. Но позже, когда он ушел… я кое-что припомнил. Я понимаю, что никогда не смогу точно вспомнить, что между нами произошло, о чем мы говорили. Но позволь мне просто сказать тебе, что мне, правда, очень жаль…
Она обернулась и посмотрела мне прямо в глаза. Я не выдержал и отвернулся.
— Никаких прощений, ладно? Мне не нужно повышать самооценку. Да, ты причинил мне зло. Но ведь это я позволила тебе так поступить. Я разыграла перед тобой эффектный эротический спектакль и захотела, чтоб при этом еще скрипочки пиликали. Так что, это моя вина.
— Ты прекрасно знаешь, что спектаклем там и не пахло.
— Я знаю только одно: это уже в прошлом.
Она села на кровать, свесив одну ногу на пол и положив руки на колени. Какая-то мормонская поза, не свойственная Бонни. В воздухе повисло долгое молчание. Его прервал крик чайки, спешащей к морю. Наконец, Бонни сказала:
— Извини меня за истерику.
— Ничего страшного.
— Я не хочу быть тебе в тягость. Я просто не сдержалась. Я устала, не выспалась. С тех пор, как убили Сая — а не с того дня, когда ты явился ко мне побеседовать. Я боюсь. Эти дни я просыпалась, солнце светило в окно, я зевала и потягивалась, и вдруг меня охватывал ужас. Как будто я живу посреди ночного кошмара, и даже солнечный свет не освещает моей жизни. Да еще ты. Я все еще тебя боюсь. Мне очень тяжело находиться здесь, в твоем доме.
— Я понимаю и просто хотел сказать тебе, как мне жаль…
— Давай не будем об этом.
— Но позволь мне…
— Пожалуйста, не надо.
Уже темнело. Я вспомнил, что мне нужно позвонить Линн. Я вошел в кухню, но вместо того, чтобы позвонить, положил в одну миску собачий корм, а в другую налил немного воды. Потом вытащил из духовки цыплят и отнес их в комнату Бонни — на тарелках, с вилками и салфетками. Я думал, она скажет: нет, благодарю, я слишком расстроена, чтобы есть, но когда я вернулся с бутылками кока-колы, она уже обсасывала косточки и картошки с кукурузой на ее тарелке осталось совсем немного.
Я сел рядом и взял крылышко, словно не зная, что с ним делать, размышляя о том, что существует по крайней мере миллион тем, которые я хотел бы обсудить с этой женщиной: какие ее любимые команды, хотя я и подозревал, что она в основном увлекается легкой атлетикой. Как живут мормоны? Читала ли она что-нибудь про Восточную Европу и о национальной задолженности этих стран или только статьи про кино и спасение тропических лесов? Какой ее любимый маршрут, когда она бегает? Где и когда она заработала травму колена? Нравятся ли ей только классические голливудские фильмы или «ужастики» тоже? Верит ли она в Бога и чувствует ли вину или только сожаление по поводу своего аборта? Она занималась со мной сексом просто так или она влюбилась в меня той ночью?
А спросил я ее опять о другом:
— Когда ты снова начала спать с Саем?
— На прошлой неделе.
— Почему?
— Почему?
— С какой целью? Ты просто подумала, что, если с ним переспишь, он поставит фильм по твоему сценарию?
— Знаешь, — сказала она и взяла еще одну салфетку, — в шоу-бизнесе есть такой старый анекдот: красивая и талантливая актриса приходит в офис к продюсеру и говорит: «Я хочу получить эту роль. Я все сделаю, все, что вы захотите, за эту роль». Она встает на колени и говорит: «Я сейчас вам такое удовольствие доставлю!» А продюсер смотрит на нее и отвечает: «Ну ладно, а мне-то что с этого?»
Бонни отряхнула с ладоней хлебные крошки.
— Так вот: Саю-то что с того? Ничего. Что такого я могла бы сделать для него, чтобы сподвигнуть его на то, чего он на самом деле делать не желал?
— Но как же ты могла спать с таким подонком? Ну ладно, он отдал тебе этот дом, но ведь он оставил тебя практически ни с чем. Вынудил сделать аборт…
Она перебила меня:
— Никто ведь не держал пистолет у моего виска.
— Может, он и не держал, но он ведь намекнул тебе, разве нет? Забудь об этой чуши, что он не чувствовал себя достаточно зрелым, чтобы иметь ребенка. Он отнял у тебя шанс иметь то, о чем ты больше всего мечтала.
Я затронул самое ее больное место. Она не вздрогнула, она просто встала с тарелкой в руках.
— Отнести, что ли, на кухню?
Голос у нее был неестественно веселым, как будто она вот-вот расхохочется.
— Не стоит. У меня там нет занавесок, и тебя могут увидеть. Я сам потом отнесу.
Я забрал у нее тарелку и поставил ее на пол.
— Я тебя расстроил, да?
— Не то чтобы очень… — тихо ответила она.
— Одень тапочки.
Я дождался, пока она их одела, выключил свет, взял ее за руку и повел вон из комнаты, через темную гостиную. Мы вышли на улицу с черного хода. Была уже почти ночь. Небо усыпали звезды, оно было синим-синим. Темным, цвета индиго, как мой «ягуар». Я усадил ее на ступеньки и пробормотал:
— Только говори потише.
— Ты опасаешься, что фермеры-полуночники расселись по окрестным кустам и подслушивают нас?
— Я всегда опасался фермеров-полуночников. А еще приятелей, которые могут нагрянуть неожиданно. Хочешь сидеть здесь или пойдем в дом?
Она не ответила, прислонилась к дверному косяку и глубоко вздохнула. Что бы у нее там ни было, в ее горной Юте, здесь тоже неплохо. С моря пахло йодом, с берега — соснами, а от земли — мускусом.
— У меня есть еще вопросы, Бонни.
— Давай.
— Как ты могла спать с Саем — после всего, что он с тобой сделал?
Она не ответила. Я подумал, что она все еще думала о том неродившемся ребенке.
— Ну? — подтолкнул я ее. — Ты ведь не мазохистка, которым нравится, когда ими ноги вытирают. По-моему, ты чаще играешь по мужским правилам, чем по женским. Ты с ним поразвлеклась, сказала «спасибо», и все дела? Ты ведь не проснулась на следующее утро с ощущением отвращения к самой себе. Ты проснулась и сказала себе: «Вот, переспала с мужиком. Было здорово. Прочистила все отверстия». И все дела.
— Все совершенно не так.
— Но я ведь недалек от истины? Ты же не подумала: «Господи Иисуси, помоги мне. Я сама себя ненавижу».
— Люди моей веры никогда не говорят: «Господи Иисусе».
— Я понимаю.
— Сплю ли я с кем попало, чтобы совсем уж низко пасть? Нет. Я сплю — или спала — с кем попало ради секса. Просто, чтобы кто-нибудь меня обнимал.
— Тогда ответь на мой вопрос.
— Я спала с Саем, потому что он оказался рядом — реальный, живой человек, который меня знал. Он заехал ко мне поговорить о моем сценарии, и мы начали болтать про жену моего брата Джима, которая когда-то очень Саю нравилась, про дядушку Сая, Чарли, который был большим пронырой, про фильмы, которые Сай собирался снимать после «Звездной ночи».
Кстати, ночь выдалась самая что ни на есть звездная. Воздух был совершенно прозрачен, и звезды не казались холодными и колючими, наоборот — они мерцали в вышине, как искорки: «Эй! Залетай к нам на огонек! У нас тут в космосе и обогреться можно.
Бонни продолжала:
— Увидев на каминной полке картины, Сай вспомнил нашу поездку в Мэн, где мы, собственно, эти картины и приобрели. И это было приятно: как-никак, общие воспоминания. Что еще? Он сказал, что мой сценарий напечатан из рук вон плохо и просто не верится, что я до сих пор использую печатную машинку. Он тут же позвонил своему помощнику и распорядился привезти мне компьютер с принтером.
Я сделал себе зарубку в памяти: спросить об этом Истона.
— Ну суди сам: он дарил мне цветы. Я вижу, ты гадаешь, позволила ли я собой попользоваться в обмен на персональный компьютер и букет лилий? Отчасти — да. Сай ворвался в мою жизнь и немедленно все собой заполнил. Я тебе скажу, это соблазнительно, когда кто-то начинает о тебе заботиться: покупает тебе электронные игрушки, расчесывает волосы, интересуется, как прошел день. Вот тебе первая причина. А вторая — я спала с ним, потому что меня никто не любил. Я не могла больше этого выносить.
Я не успел ничего сказать, как она добавила:
— И не спрашивай, действительно ли я думала, что он меня любит, потому что мы оба знаем ответ.
— Но почему ты? Пойми меня правильно, я не хочу тебя обижать, но ведь он был связан с Линдси Киф?
— А я лучше, чем Линдси Киф.
С ее стороны это не было нескромностью. Она просто констатировала факт. Она действительно так думала.
Бонни снова вытянула ноги и потянулась пальцами к носкам. Она ни минуты не могла посидеть спокойно, энергия в ней так и кипела. Я все пытался представить, как она умудрилась просидеть два часа на одном месте, пялясь в телевизор. Наверное, для человека вроде нее, привыкшего к солнцу и свежему воздуху, это сущая пытка.
— И для Сая это был не просто секс, — пояснила она. — Трахая меня в буквальном смысле, он трахал и Линдси — в фигуральном. Он всегда так радовался, если ему удавалось обмануть. Женщины всегда его в чем-нибудь да подозревали, а ему только того и надо. Пусть страдают, расшибаются в лепешку, удерживая возле своей юбки. И еще он обожал придумывать разные способы надувательства. А с Линдси это было нечто большее, чем банальная измена. Он был ужасно зол на нее.
— Почему? Потому что она плохо играла?
— Потому что плохо играла и не пыталась играть лучше. Видишь ли, в этот фильм были вложены собственные деньги Сая, средства банков и его друзей. И риск был действительно велик. Он, разумеется, понимал, что такого рода приключения не способствуют успехам в бизнесе, если только это не что-нибудь действительно неординарное. Ему казалось, что аналогичный мотив присутствует в сюжете «Звездной ночи». И Сай со всеми своими закидонами действительно воспринимал это всерьез.
Я вспомнил, как Джерми говорил мне, что ему понравился сценарий.
— Ты читала сценарий?
— Да. В самом деле обалденный. Но Сай жаждал официального признания и восторженных отзывов критики: «Американская классика!» Спешите увидеть!» А Линдси была его козырной картой. Она ведь суперзвезда. Ее обожает все мужское население Америки. Но что еще важнее — она действительно хорошая актриса. И критика воспринимает ее серьезно. К тому же Сай понимал: стоит ему выбрать не тех звезд, актеров с ограниченными возможностями — и «Звездная ночь» окажется проходной приключенческой картиной из жизни богачей, в стилистике пятидесятых годов, разве что снятым не на Ривьере, а в Хэмптонсе и Нью-Йорке. Но, заполучив на главные роли актеров, способных сыграть подлинные чувства, — а диалоги там действительно замечательные, — он мог рассчитывать и на популярность у зрителей, и на хороший прием у критики. И у него все вроде бы шло хорошо, во всяком случае, так он сам считал. К примеру, Ник Монтелеоне просто рожден для этой роли. Он в меру утончен, изыскан, мужествен, сексуален. А Линдси, напротив, все портила. Она играла так, как будто она выше всего этого. Это дискредитировало идею фильма и оскорбляло Сая лично. Ни один мало-мальски думающий человек не рискнул бы так с ним поступать. Этого нельзя было делать ни под каким видом.
— Почему же он с ней не порвал, не уволил?
— Ну, увольнять ее он не хотел, пока не нашел замены. А это встало бы ему в копеечку. С Линдси был заключен контракт, по которому она получила бы деньги в любом случае: сыграла бы она в этом фильме или нет. Тем не менее, он подыскивал другую актрису. С этой целью он и летел в Лос-Анджелес. А что касается того, чтобы порвать с ней, Сай ведь был великим и ужасным интриганом. Если бы, паче чаяния, ему не удалось договориться с другой актрисой, он бы остался куковать с Линдси. Пока она с ним жила, спала и получала милые безделушки на сумму по десять тысяч долларов каждая, с ней хоть как-то можно было управляться. А если бы он с ней расплевался, она бы непременно полезла на рожон.
— Как ты полагаешь, Линдси знала, что Сай встречается с тобой?
— Что именно со мной? Нет. Вообще, с кем-то? Определенно, знала. Это я не от Сая знаю. Он ей звонил от меня на съемочную площадку, по радиотелефону. Она тут же поинтересовалась, откуда он звонит. Он как-то замялся, а потом сказал: «Э-э, я в… Э-э, я обедаю тут с одним приятелем из колледжа, м-м-м… С Бобом, случайно встретились. Мы зашли тут поблизости в одно местечко». Она спросила, в какое же это местечко. Он опять замямлил и сказал: «Ну-у, э-э, в «Водяную мельницу». Он ей врал и хотел, чтобы она поняла, что он врет.
— Сай не намекал тебе, что у Линдси тоже кто-то есть?
Бонни улыбнулась и покачала головой, словно это было чем-то само собой разумеющимся.
— А почему бы и нет? Она же по нему не обмирала настолько, чтобы не увлечься кем-нибудь еще.
Признаюсь, этот вопрос прямого отношения к делу не имел. Я задал его из любопытства.
По-моему, она догадалась, к чему я клоню. Но не подала вида.
— Это совершенно не имеет значения.
— Нет, имеет. Я должен все о нем знать. Мне необходимо знать, как он вел себя с разными людьми: мужиками, бабами. И очень важно понимать, какую свинью он собирался подложить Линдси. Почему ты так уверена, что она не планировала его бросать?
— Потому что Сай мог устроить любую женщину.
Она села прямее и, глядя прямо на меня, попыталась изобразить заинтересованность, свойственную дамам в белых костюмах, рекламирующим по телевизору жидкое мыло. Если бы она носила очки, она бы их обязательно сняла и задумчиво погрызла бы дужку.
— Сай умел приспосабливаться к женщинам. Он подлаживался под них. Конечно, он не мог стать два метра ростом и иметь член длиной отсюда до Филадельфии, но зато он мог выражаться то как портовый грузчик, то как романтический герой. Он мог вести себя как животное, а мог быть обходительным, как Фред со своей Джинджер. На подлинную страсть, на теплоту его не хватало. Но он мог казаться сверхчувственным животным и потрясающе утонченным Фредом Астером. И вообще кем угодно.
Муз залаяла за дверью. Она хотела поучаствовать в разговоре. Я не имел возможности выпустить ее наружу, потому что тогда забрехали бы все соседские псы. Поэтому мы вернулись в дом, в «ананасную» комнату. Я включил свет, и мы уселись на прежние места. А поскольку мы друг к другу уже попривыкли, я решил, что ничего страшного не случится, если я положу ноги на кровать.
— Как ты отреагируешь на то, что у Линдси был роман с Виктором Сантаной? — спросил я.
— Не может быть!
— Так как?
— Я бы сказала… — Бонни задумалась. Свежий воздух оказал благотворное воздействие на ее мыслительные способности. — Ей бы это сошло с рук. Знаешь, почему? Сай ни за что бы в это не поверил. — Она подтянула колени к груди и обхватила их руками. — А если бы поверил, ей была бы крышка. Он отличался мстительностью. Все, кто его злил, — агенты, работники студии, — все попадали в черный список. Нет, кроме шуток, он ничего не забывал, так что первая десятка списка постоянно обновлялась. И если у него возникал повод включить кого-то в этот список, он ни секунды не колебался. Стоило раз туда попасть, и ты навечно на плохом счету.
Я пытался сообразить, в чем могла выражаться эта мстительность. Может, он просто хотел сообщить об этом Линдси, чтобы она завибрировала по поводу своей плохой игры. Или прознал про ее шашни с Сантаной. А может, она сама почувствовала, что он планирует с ней расправиться: пусть не уволить, но уж по крайней мере испортить карьеру, дать всем понять, что как актриса она потеряна для кинематографа. Подчинилась бы она ему тогда? Одно другого не исключает, решил я. Совсем не исключает.
Бонни сказала:
— По правде говоря, не думаю, чтобы Сай об этом знал. Я знаю, как он умел кипеть от злости: удавлю, мол, собственными руками. А он, напротив, пребывал в приподнятом настроении, предвкушая поездку в Лос-Анджелес. Очень расслабленно себя чувствовал. Сначала планировал лететь утром, в десять пятнадцать, а потом передумал и решил заехать на площадку, чтобы подбодрить народ. Он знал, что настроение там у всех было не ахти. Потом позвонил мне и пригласил к себе. Я до этого никогда там не бывала. Торжественно мне все продемонстрировал, ожидая восторгов вроде: «Ух ты! Вот это да! Боже мой!»
— Ты угодила ему?
— Спрашиваешь! Если уж обсуждать всякие тонкости обстановки, дизайна, архитектуры, так он самый подходящий для этого тип.
— Значит, ты говоришь, он был в хорошем настроении?
— Да, он не выглядел обеспокоенным. Он сказал, что на площадке только что не разбрасывал леденцы с воздушными шариками и уехал не раньше, чем почувствовал, что настроение у всех улучшилось. Моральный дух, так сказать, повысился. А для Лос-Анджелеса у него было заготовлено три копии сценария. Для разных актрис. Он хотел лететь в семь вечера, отдохнуть, выспаться и на следующий день с первой позавтракать, со второй пообедать, с третьей поужинать. Одной он собрался предложить роль сразу же. Он объяснил: «Видишь ли, сейчас у меня не заладилось со «Звездной ночью», но погоди. Я поставлю фильм на ноги. Он будет лучшим из всего, что я снял».
Я опустил ноги на пол и подвинул стул к кровати: пора поговорить по душам. Меня не устраивало то, что я снова начал поддаваться ее чарам.
— Объясни мне, зачем ты угрожала Саю?
— Ты о чем?
— Ну перестань, Бонни. Ты явилась к нему на съемочную площадку. У нас есть свидетели. И заявила: «Сай, я не позволю тебе так со мной обращаться!»
— И это называется полицейское расследование?!
В ее голосе зазвучала издевка. Ни дать ни взять, типичная нью-йоркская стерва!
— Перестань выделываться, Бонни.
— Это ты перестань выделываться. Много ты в людях понимаешь! Вот у нас имеется Сай Спенсер, мой бывший муж, который ежедневно ездит ко мне, трахается со мной, заливает, как он по мне скучал, какой я замечательный человек, как пуста была его жизнь с тех пор, как мы расстались, несмотря на всех его баб, и как он только теперь понимает, какую зловещую ошибку он совершил. «Зловещую» — это его слово. Я-то знаю, что это все ерунда и враки, но он сам попросил меня заехать на площадку: мне, мол, хочется, чтобы ты собственными глазами увидела, чем я занимаюсь. Ну, я и приехала. Ладно, может, следовало дождаться официального приглашения. Подумаешь, какая важность! Но ведь я приехала, а он меня прогнал, да еще на глазах у всех. Я даже не обиделась, я просто пришла в ярость. И это действительно оказался последний раз, когда он обошелся со мной, как последняя сволочь. Потом он заявился ко мне, а я его не впустила. Все, поезд ушел, вали отсюда.
— Но ведь поезд тогда еще не ушел?
— Он мне тут же перезвонил из машины. Сказал, что чувствует себя премерзко. Сказал, что, если бы он пригласил меня на площадку, это выглядело бы странно, поскольку он никогда и никого туда не приглашал, за исключением крупных банкиров. И потом он не мог позволить, чтобы Линдси что-то заподозрила. Тогда вся интрига пошла бы насмарку, а к этому он пока не был готов. Поэтому он был вынужден публично от меня откреститься. Ну и как водится, рассыпался в извинениях и пообещал, что избавится от нее как можно скорее. А когда она отвалит, у меня появится «карт бланш» посещать его в любое удобное для меня время. Он сказал, что гордится мной, что это я придумала «Девушку-ковбоя». Он просто мечтал бы провести меня по площадке, познакомить с людьми.
Я ничего не сказал. Да и не требовалось. Она заметила:
— В эту чушь трудно поверить, даже если очень захочется. При всей своей утонченности, он частенько вел себя как очень недалекий человек.
С земли подымался пар. Ночной бриз дул из окна. Где-то хлопнула ставня, и Бонни поежилась.
— Дать тебе свитер?
— Нет, спасибо. Мне и так хорошо.
На нет и суда нет. А как бы мне хотелось увидеть ее в своем университетском свитере с надписью «Олбани». А еще я хотел бы взять ее ладони в свои и отогреть их. Мне нравилось, что она находится в моем доме. Несмотря на все безумие ситуации, на стычки, возникавшие между нами, мне было ужасно приятно, что она здесь. Меня все в ней устраивало: и то, что она не сделала никаких глупых замечаний про холестерин, когда я притащил ей обед из полуфабрикатов, и ее чудесные блестящие волосы. И что самое потрясающее: находясь рядом с ней и радуясь этому, я совершенно излечился от одержимости, которую я к ней испытывал.
Может, припомнив все, что между нами произошло, я каким-то образом разрушил заклятье, довлевшее надо мной. Я сидел рядом с ней в маленькой комнате, где нас отделяли друг от друга лишь несколько сантиметров, и задавал ей вопросы, и вел себя как коп, а не как мартовский кот. Она утратила власть надо мной. Я смог, наконец, расслабиться и не фантазировать, как я ее целую. Как я облизываю ее губы и касаюсь ее языка своим. Слава Богу, я перевалил ту мучительную стадию вожделения. Эх, подумал я, не говори «гоп»!
И в это самое мгновение торжества воли над плотью я решил перестать пялиться на ее губы. Если бы ставни не были закрыты, я бы, может, выглянул в окно полюбоваться восходом луны. Но созерцание неба оказалось мне недоступным, звезд никаких тоже не было видно, и мой взгляд уперся совершенно в другое: я увидел, как плотно нейлоновые шорты облегают ее ноги.
Если бы мы были героями порномультфильма, то в этот момент Бог Страсти низверг бы пучок молний: они бы сверкнули в облаках, разделились бы на два острых копья и одновременно поразили бы нас в самые чресла.
Заметив, что я дышу чаще, чем обычно, Бонни вытащила из-за спины подушку и положила ее на колени. Это был бессознательный жест самообороны. Но, сама того не замечая, она принялась ласкать уголок подушки, поглаживая его большим пальцем. О Господи, мелькнуло у меня в голове, она ведь точно так же могла бы ласкать меня! Я возбуждался все сильнее и сильнее. Я почти чувствовал нежные прикосновения ее большого пальца.
В поисках спасения я начал представлять себе Линн, защищаясь ей как талисманом: рыжие волосы, уговаривал я себя, огромные карие глаза и лицо цвета персика. Талия тонкая-претонкая, ноги длинные-предлинные. Но образ Линн таял. Бонни оказалась сильнее.
Сильнее во всех смыслах. То ли она вдруг поняла, что творится со мной, то ли почувствовала, что атмосфера в комнате накалилась, но она вдруг переложила подушку за спину.
— О чем еще ты хотел бы узнать? — спросила она преувеличенно оживленно, как девушки на конкурсах красоты.
— А зачем ты мне солгала?
— Ты имеешь в виду, в первый твой приход?
— Я вошел и задал тебе простой вопрос: когда вы в последний раз виделись с Саем? Ты ответила, что точно не помнишь, но, кажется, это случилось на съемочной площадке несколько дней назад. Я спросил, когда вы виделись до этого, и ты снова призадумалась, а потом сказала, что, скорее всего, это было за неделю до этого, когда он водил тебя на экскурсию по своему дому. И ты сказала еще, что это заняло совсем немного времени.
— Для человека, который ничего не помнит, у тебя прекрасная память.
Если бы я взглянул на нее, я бы увидел ее грудь, или ложбинку между ног, или вырез воротника, который слегка оттопыривался. Поэтому я попытался сосредоточить свой взор на переплетениях изголовья этой омерзительной кровати.
— Я спросил, бывал ли Сай у тебя дома. И опять ты замялась, а потом сказала: кажется, заезжал. Мимоходом. Два старых приятеля вместе работали над сценарием. Поэтому я хотел бы понять, ты заготовила алиби еще до моего прихода или придумывала его по ходу дела?
— Надеюсь, ты не собираешься мне угрожать в свойственной тебе милой манере? Ну, вроде того: «Если не скажешь правду, я тебе башку отстрелю!»
— Нет. Правильнее было бы: «Я тебе отстрелю твою дерьмовую башку!» Ну так как же, Бонни?
— А что, что-то не так?
Уж не решила ли она, будто что-то не так, только потому, что я продолжал налаживать зрительный контакт с изголовьем кровати?
— Все так. Я задал тебе вопрос. И жду ответа.
— У меня было алиби, но я еще и придумывала его по ходу дела. — Она глубоко вздохнула. — Сай позвонил мне, я приехала. Он показал мне дом, и — странное дело — мы оказались в постели.
— Да уж, странное дело.
Я представил себе, вот он положил руку ей на плечо, вот водит из комнаты в комнату, подразумевая при этом не сказанное: «Все это могло бы принадлежать тебе». Я прямо-таки видел, как он положил ладонь ей на задницу, повел в спальню для гостей и прикрыл за собой дверь.
— Когда вы начали трахаться и когда закончили?
Она перебила меня:
— Почему бы прямо не спросить, что именно мы делали и приятно ли мне было?
— А почему бы тебе не заткнуться? Пойми одно: ты здесь не просто так. Я привез тебя сюда не ради удовольствия находиться в твоем обществе или балдеть, слушая рассказы о твоей половой жизни.
Неудовлетворенное половое желание — лучшее сырье для конструирования оскорблений!
— Так со скольки и до скольки?
— С часу до двух тридцати. А тебя не интересует, было ли мне с ним хорошо?
— Убежден, что тебе при этом всегда хорошо, милочка. А иначе с чего бы тебе так часто этим заниматься?
Конечно, я сказал это специально, чтобы обидеть ее. И достиг желаемого результата. Чтобы не позволять бабе тебя завлекать, нет вернее средства, чем грязная и грубая насмешка, которая доведет ее до слез. Оказывает магическое действие.
— Вовсе не обязательно было это говорить. — Голос у нее дрожал. Вот и хорошо, не будет нападать на меня.
— Кто-нибудь видел тебя у Сая?
— Миссис Робертсон, кухарка. — Она обращалась исключительно к зеленому пледу.
— Ты с ней разговаривала?
— Да. Сай отлучился на минуту позвонить в Калифорнию, уточнить место и время встреч. А мы поболтали.
— О чем?
— О наших семьях, о семье Сая. Она ведь работает у Сая со второго лета нашего замужества. Я ее не видела со дня развода.
— Это было до того, как он тебя вздрючил?
— Не смей говорить со мной так!
— До или после? Поторопись, Бонни. Счетчик включен. Там, снаружи, по твою душу рыскает Робби Курц.
— До того.
— Значит, ты поговорила с Мэриэн Робертсон, поднялась на второй этаж, имела половое сношение… Это лучше звучит?
Она не отвечала. Я немедленно представил себе другую сцену: Сай, седой, карабкающийся на нее, ласкающий, гладящий, обнимающий, целующий.
— И что потом? Ну давай же. Никакого разговора?
— Только о трех актрисах, которых он намеревался повидать. Кто, на мой взгляд, окажется достойнее всего для этой роли и почему? Он сказал, что позвонит мне из Лос-Анджелеса и обо всем расскажет.
— И все?
— Ну почти.
— Еще что?
— Он сказал, что любит меня.
— И ты ему поверила?
— Я поверила, что на мгновение он и сам в это поверил.
— А ты ему поверила?
— Нет.
— Ты не заметила в нем никакого напряжения?
— Да нет.
— Значит, вы поцеловались на прощание, и дальше что?
— Он пошел в душ, а потом собирать вещи, думаю. Я спустилась вниз попрощаться с миссис Робертсон, но ее в кухне не оказалось, и я поехала домой.
— Больше ты с Саем не разговаривала?
— Нет. Больше никогда. О дальнейшем я узнала в тот момент, когда сидела во дворе и подрезала цветы. Зазвонил телефон, и миссис Робертсон рассказала о случившемся, и что в доме полиция. Я просто… я даже не могу тебе описать. То, что она сказала, даже не произвело на меня никакого впечатления. Потом миссис Робертсон сказала: «Меня спросили, не было ли с ним кого, и я им сказала, что нет. Это все равно не имеет никакого значения, так что держи рот на замке». И я ее поблагодарила.
— Вот уж услуга так услуга.
— Она действительно хотела помочь. Пожалуйста, не используй это против нее.
Как будто я собирался арестовать мамашу Марка Робертсона, отобрать у нее скалку, а саму бросить в камеру с мошенниками и торговцами кокаином. Я еле сдержался и велел Бонни продолжать.
— Мне было так худо, что я даже плакать не могла. Включила новости. А потом начала думать: а вдруг копы будут меня допрашивать? Я знаю законы, мне опасаться нечего, я бывшая жена. Я, конечно, не строила никаких схем поведения, но ночью не спала и вспоминала, что в его доме все покрыто моими отпечатками пальцев, а в моем — его отпечатками. Поэтому тут врать бессмысленно. И к тому же не лишне помянуть, что я побывала на съемочной площадке — хотя я и не заметила, чтобы кто-нибудь услышал, как я его крыла.
— Значит, ты решила рассказать все как есть, только слегка напустить туману?
— Совершенно верно. Я подумала, что разумнее не упоминать, что я с ним спала, и тем самым избежать кучи щекотливых вопросов. Но вот насчет того, чтобы не говорить, что я у него в тот день была, — тут я не была уверена. У меня не было мотива его убивать, и я не могла стать подозреваемой. Но Мэриэн Робертсон уже сказала, что меня там не было, и я подумала: если все сложится совсем паршиво, я скажу правду, а если нет — промолчу, ради нее и себя самой.
— Но все сложилось паршивее некуда, а правды ты так и не сказала.
Бонни встала и чуть приоткрыла ставни, чтобы увидеть небо.
— А на следующее утро я открываю дверь, а там… — Она повернулась ко мне, прислонилась к стене и уставилась прямо мне в глаза. — Ты, пожалуйста, не перебивай меня. То, что я хочу сказать, не так-то просто произнести.
Я кивнул.
— Я провела с тобой всего одну ночь, но это оказалось очень важно. Это, в общем, мягко сказано. Я в тебя влюбилась. Потом ты не позвонил, и я сама пыталась тебе звонить. Но твоего домашнего номера не оказалось в справочнике. Я четыре раза оставляла сообщение у тебя на работе. Я решила, что в отделе убийств все очень заняты, и если следователям звонят, они или перезванивают… или нет. И я очень долго себя пересиливала. И пересилила.
А потом, спустя пять лет, ты явился. Я тебя не сразу узнала, а может, не поверила глазам, а потом… Я так обрадовалась! Представляешь, накануне убили Сая — ужасное, кошмарное событие. Он мне был хорошим приятелем — как-никак, бывшим мужем, любовником, продюсером. Но я ни о чем не могла думать, кроме одного: Стивен вернулся! Но вместо того, чтобы продемонстрировать хоть какую-то… радость, ты сунул мне в нос свой жетон. И до меня вдруг дошло, зачем ты явился. Ты вел себя так официально. И я попыталась взять себя в руки. Я еще подумала, что ты удивлен ситуацией не меньше, чем я. Но странным было другое: ты вовсе даже не казался удивленным. Ты вел себя официально, но доброжелательно. Я постепенно признала в тебе того человека, с которым провела ночь. У тебя чудесная улыбка, которой ты часто пользуешься. И я…
Она снова отвернулась к окну. Я молчал — и потому, что она сама об этом попросила, и потому, что не знал, что сказать.
— Я хотела, чтобы ты снова меня захотел. Я хотела, чтобы ты хорошо обо мне думал. Я не хотела показаться тебе дешевкой.
— Ты и не показалась.
Мне захотелось, чтобы она обернулась, но она продолжала смотреть на ставни.
— Не перебивай. Ты подошел ко мне в баре — это факт. Я, мягко говоря, ответила на твои ухаживания и не особенно прилично себя вела. Я привела тебя домой — это тоже факт. И, используя твою терминологию, позволила себя вздрючить прежде, чем узнала, чем ты зарабатываешь на жизнь. Я даже не знала твоей фамилии — это тоже факт. Я так и не знала ее, пока ты не показал свое удостоверение. Но все это не имело никакого значения. Я знала, что случившееся закономерно. Это было чудом. Поэтому я подумала: будь что будет. Я дала тебе все, что могла. Чего мне утаивать? Я не сомневаюсь, что ты все понял, что тебе нравилось то, что мы с тобой делали, потому что это чудо произошло с нами обоими. И ты это понимал.
Но за пять лет я для тебя стала просто какой-то бабой, которая пощупала тебя в баре и которой не терпелось лечь с тобой в постель. Ты спросил меня, когда я видела Сая в последний раз. Что я могла тебе ответить? Что это имело место быть не далее как вчера, в его постели? Я не хотела, чтобы ты думал обо мне как о шлюхе, которая сутки назад сношалась с человеком, связанным с другой, да еще с Линдси Киф — кинозвездой и известной на весь мир красавицей. Ты бы решил, что со мной это происходит запросто и что для Сая я обладала той же ценностью, что и для тебя, и для любого другого мужчины, то есть нулевой.
Я как бы хотела вернуть себе доброе имя. Я хотела, чтобы ты меня уважал. Я хотела, чтобы ты понял, что моя открытость по отношению к тебе была чем-то исключительным, что она относилась только к тебе, что я не просто шлюха, которая проделывает такие штучки с кем угодно. Я такой никогда не была. Впрочем, может быть, в чем-то я все-таки кривлю душой. Я не помню точно, сколько мужчин у меня было: тридцать, сорок или больше.
В этот момент я вспомнил, как я хвастался сморчку из «Саут Оукс», что число женщин, с которыми я переспал, давно стало трехзначным, но я не мог вспомнить, двести это или пятьсот. В летние месяцы семидесятых и восьмидесятых я перетрахал все женское население от Хэмптонса до Монтока.
Бонни сказала:
— Ты решил, что я слаба на передок, порочна и все такое. Ты решил, что я уже в прошлом. Но я подумала: у меня есть еще шанс. Может, он все-таки поймет, что то, что между нами произошло, было уникальным.
Наконец, она обернулась ко мне. Она выглядела очень утомленной: лицо у нее осунулось. Я подумал: она ведь пожилая тетка и сейчас выглядит на все свои сорок пять. А Линн такая молоденькая.
— Знаешь, — продолжала Бонни, — ты ни разу не спросил меня, чем я занимаюсь. А в то утро, когда ты пришел со мной побеседовать, выяснилось, что я работала с Саем, и я была так рада. Потому что мне хотелось произвести на тебя впечатление. Мне хотелось, чтобы ты подумал: ух ты! Она сценаристка! Она вовсе не дешевая шлюха, она интересная баба. Хорошая баба. Стоящая. — Бонни расправила плечи. — Я хотела стать женщиной, которую ты смог бы полюбить. Вот почему я тебе солгала.
Резкий порыв ветра захлопнул ставни. Бонни вздрогнула, как от выстрела. Я встал и сказал:
— Я знаю, что внес свою лепту, чтобы сделать твою жизнь более несчастной. Мне очень жаль.
Она отошла от окна и подошла к ночнику у прикроватной тумбочки, остановившись всего в нескольких сантиметрах от меня.
— Сделай милость, — начала она, — вместо того, чтобы без конца извиняться, почему бы не вести себя немного более достойно? Прекрати раcсуждать о том, как меня трахали, дрючили и подстилали, как будто я первая в Бриджхэмптоне шлюха, а ты туповатый максималист из местной банды. Я такой же человек, как и ты, и у меня сейчас чудовищные неприятности. Если ты собираешься мне помочь, может, проявишь хоть каплю великодушия? Или доброты?
— Ладно, — пообещал я.
Бриз за окном превратился в прохладный осенний ветер. Я содрогнулся.
— Извини.
— Спасибо.
Плечи и ноги Бонни покрылись гусиной кожей. Я пошел в спальню взять для нее свитер и что-нибудь теплое. Муз потрусила за мной. Я попытался положить ей в пасть пару носков, чтобы она принесла их Бонни, как охотничья собака приносит убитую утку. Но Муз тут же выплюнула носки и обиженно на меня уставилась, как будто я жестоко ее обманул, предложив носки вместо Биг Мака.
Выключая свет в спальне, я заметил, что на автоответчике горит красный сигнал. Два сообщения, и очень громких. Я убавил звук. Одно от Джереми, который сообщил, что может достать билеты на бейсбол, играют «Янки». Сейчас они в Детройте, но скоро вернутся, и не хотел бы я сходить и взглянуть? А второе сообщение было от Линн: «Привет, я тебя люблю, думаю о тебе. Милый, я понимаю, что ты очень занят, но неужели нельзя найти секундочку и позвонить? Мама спрашивает, что касается стола, не возражаешь ли ты против куриных грудок с рисом или лучше пусть это будет ростбиф? Ты поучаствуй в этом тоже, со своей стороны».
Я позвонил в управление и позвал Карбоуна. Он посетовал, что они пока не напали на след Бонни. И я не напал, сообщил я. Зато осмотрел ее дом и не обнаружил там никаких следов того, что она бежала в спешке и забрала с собой вещи. Думаю, она просто пошла куда-нибудь провести вечер и скоро вернуться. А я тем временем пройдусь по ее друзьям и знакомым. Что ж, пока не повезло. Я спросил, вернулся ли Робби, и Карбоун ответил, что нет, он сидит в офисе, просматривает папки с делами.
Я принес Бонни спортивный костюм и носки. Женщины обычно очаровательно смотрятся в мужской одежде: рукава свисают до колен, брюки волочатся по земле. Но ей моя одежда пришлась впору. Она заправила носки в брюки. Я сказал: там, на автоответчике, записано два сообщения. Это звонили, когда я уезжал?
Она потянулась за теннисками, которые я принес из дома.
— Один — да.
— Ты слышала, что говорили?
Она кивнула. Я вспомнил звонкое «Привет, я люблю тебя..», сказанное Линн, и похолодел, представив себя на месте Бонни.
— Значит, ты знаешь, что у меня кто-то есть…
— Да.
— Я скоро женюсь.
— Поздравляю. — Она сказала это искренне, без издевки.
— Спасибо. Она настоящая находка. Преподает у неполноценных детей. И мечтает о том же, о чем и я, понимаешь? Покой, семейный очаг. Она католичка. И это для меня тоже очень важно.
Бонни завязала двойной узел на теннисных тапочках.
— В последнее время — с тех пор, как я начал ходить на сборища Анонимных Алкоголиков, — я почувствовал, что мне нужно вернуться в церковь. Чтобы иметь место для молитвы. И для обряда, думаю, тоже.
Я действительно собирался сходить в церковь. Но мне хотелось рассказать ей, что в последний раз я был в церкви, когда мне было восемь, и месса была на латыни. И я все гадал, как бы это звучало, если бы я понимал слова? Не подумал бы я: только и всего-то? И не перестал бы верить в Бога? Меня всегда это беспокоило.
А еще я хотел ей сказать, что, когда мать вышла замуж за отца, она вознамерилась воспитать детей католиками. Она знала, что от нее требуется. Раз в неделю она забрасывала меня в воскресную школу, но после моей конфирмации сказала: «Стив, дорогой, ты уже большой мальчик. Если хочешь посещать всякие там религиозные мероприятия, можешь добираться туда сам на велосипеде. Я бы отвозила тебя, но я всю неделю на ногах и в воскресенье имею право отдохнуть». И я начал ездить один — каждое воскресенье, до самого Рождества. Потом выпал снег. Зима выдалась очень холодная, дорога обледенела. Потом снег стаял, и больше я там не бывал.
Тут я сам себе улыбнулся. Я уже знал, что Бонни скажет мне, я почти слышал, как она укоряет меня: тебе уже сорок лет. Что ж ты все на мать киваешь?
Но я хотел ей еще сказать, что Истона мать вообще ни в какую школу не отправляла.
Она оберегала его от опасного вируса гриппа. Прошли годы, он начал ошиваться по Саутхэмптону с компанией отдыхающих. И однажды я услышал, как он говорил кому-то по телефону, что его прапрадедушка был архиепископом Лонг-Айлэнда. Уж не знаю, сказала ли ему об этом мать или он сам придумал, понятно только, что это наглая ложь. Но разве нормальный человек станет врать про такие вещи?
Я все не унимался:
— Понимаешь, я знаю, что мне нечего сказать в храме, кроме: «Прости меня, Отец мой, ибо я грешен. С моей последней исповеди прошло уже тридцать два года». Но я все равно хочу это сделать, и Линн мне в этом поможет. Мне не то чтобы нужно, чтобы кто-то взял меня за руку и поволок к священнику, но было бы славно, если бы частью нашей совместной жизни стала церковь.
Бонни отвернулась от меня, оперлась о стену обеими руками и согнула руки в локтях. Я чувствовал себя идиотом. Я трещал, как глупая баба, которая пытается произвести на мужика впечатление и потому не может остановиться.
— Линн для меня слишком молода. Ей всего двадцать четыре. Но она очень волевой человек. И очень красивая девушка. Длинные рыжие волосы…
— Успокойся, — сказала Бонни, не прерывая своих упражнений. — Я не собираюсь тебя у нее отбивать.
— Я спокоен, — уверил ее я, стараясь соответствовать своему заявлению. — Я просто подумал, что тебе будет не так обидно, если ты поймешь, каковы в этой игре ставки.
— А ставки таковы, что тебе вовсе не нужна бесплодная сорокапятилетняя еврейка. Поверь мне, уж я-то знаю, что я не подарок. Но раз уж ты собираешься вернуться в лоно церкви, что похвально, адресуй свои объяснения о размере ставок, например, Святой Троице. А ты рассказал бы мне об этом, если бы не знал, что я слышала запись на автоответчике?
— Я не знаю ответа на этот вопрос.
— А если бы я не узнала о размере твоих ставок, ты стал бы ко мне приставать?
— И этого я не знаю, я только знаю, что мы все еще друг к другу неравнодушны.
— Более чем неравнодушны.
— Ну хорошо, более чем. Много более. Я хочу сказать, что я приложу все усилия, чтобы побороть это влечение. А теперь, когда ты знаешь все про Линн, я чувствую себя значительно лучше. Безопаснее, сказать по правде. А ты?
Бонни засмеялась довольно и заливисто. Мне бы ужасно понравился ее смех, если бы он не относился ко мне лично. Она сказала:
— Ну-у, я не так уж пеклась о своей безопасности. Но я рада, что мы теперь все друг про друга знаем. Я рада за тебя. Я желаю тебе всего наилучшего. И себе тоже, — добавила она. — И я хочу выпутаться изо всего этого кошмара, если это возможно. Я хочу, чтобы у меня было будущее.
— Я надеюсь, что оно у тебя будет.
— Ну, на то ты и следователь. Что дальше предпримем?
— Я хочу проверить алиби Линдси. Вроде она была где-то в Ист- Хэмптоне, и якобы ее без передышки снимали, но я должен знать это наверняка. Слушай, наверное, съемки отнимают жутко много времени?
Она кивнула.
— Расскажи, как это все происходит.
— При переходе к следующей сцене приходится искать другой угол съемки, и тогда двигают свет, рельсы, камеру. Сколько это занимает, зависит от сложности съемок: если группа поспешит, это займет минут двадцать, особенно, если снимают крупный план. Но коли надо менять вообще все — угол, освещение, — тогда уж и мебель передвигают, и картины перевешивают. А потом специальный человек проверяет, все ли соответствует сценарию: стоит ли стул с афганской обивкой по левую руку актера в финальной сцене. И так далее. И это может длиться часами. А иногда и дольше.
— Я хотел уточнить, может ли это плотно занимать сорок минут? Потому что от площадки до Сэнди Корт как раз двадцать минут езды. Двадцать — туда, двадцать — обратно. Как ты думаешь, кто точно знает, где она находилась в тот момент? Ее агент? Ты слыхала о мужике по имени Эдди Померанц?
Бонни знала это имя.
— Он, по-моему, еще в тридцатые годы начинал. Сомневаюсь, чтобы он был на площадке. Он бизнесмен, а не нянька. Это скорее всего мог быть менеджер или личный помощник, если у нее есть собственные сотрудники.
— Не думаю.
— Она могла общаться с кем-нибудь из актеров.
— Нет. Из всего, что я видел и что рассказывал Монтелеоне, ее никто на дух не выносил. Она холодная, злая баба. Ведет себя, как будто кто-то ее убедил: Линдси, тебе, как особе исключительных качеств, позволено не соблюдать нормальных правил поведения, по которым живут другие, обыкновенные люди.
— Но она ведь и вправду живет вне этих правил. Когда ты достигаешь успеха в кинобизнесе, у тебя появляется как бы лицензия на плохое поведение. И ты это знаешь. И даже если Линдси офигенно плохое существо, она может делать все, что хочет. Она красавица, и у нее лучший в мире бюст. И что самое важное — люди просто торчат, когда ее видят. От нее глаз нельзя отвести. Она настоящая кинозвезда. Поэтому она не станет общаться со съемочной группой. Они просто актеры, а она — звезда. Так же и с Сантаной: даже если он ее любовник, к концу рабочего дня у него возникает столько нерешенных проблем, что нет времени следить за ней.
Я мысленно перебрал все прочитанные мной отчеты и беседы, которые я провел.
— Из того, что я могу припомнить, Сантана целый день занимается тем, чем обычно занимаются постановщики. У него, по моему, не было даже секунды сбегать в сортир, он крутился целый день. Так кто еще мог с ней общаться в тот день?
— Звезды обычно больше всего общаются со своими парикмахерами и гримерами. Так же, как обычные женщины в парикмахерских, это такое вполне естественное, тесное и непринужденное общение.
— Понимаешь, мне нужен кто-то, кто сломает алиби Линдси, а не поддержит его.
— Что-то я не вижу в этой идее стремления к истине. Ну ладно, гримерша, по крайней мере, должна знать, с кем Линдси дружит на площадке. А вот куда она в тот день ездила, знает, конечно же, водитель. Но вряд ли она произнесла что-нибудь вроде: «Джек, отвези-ка меня в Сэнди Корт, а я там прикончу Сая».
— А как мне узнать имена всех этих людей?
— Существует общий список участников съемки. И у Сая в доме должен быть такой.
— Когда Сая убили, он говорил по радиотелефону с Эдди Померанцем. Ты не думаешь, что Померанц знал, зачем Сай отправляется в Лос-Анджелес?
— Думаю, знал.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что киномир держится на сплетнях. Даже более того — он из этого состоит. Все — контракты, питание, автомобили, секс, костюмы, — все обсуждается. И я думаю, что, даже если Линдси сама об этом не подозревала, Эдди Померанц прекрасно все себе представлял, вероятно, пользуясь не одним, а несколькими источниками информации, и он пытался убедить Сая отменить поездку.
— Он уверяет, что они спорили об одобрении каких-то там фотографий.
— Как ты обычно выражаешься, — откомментировала Бонни, — чушь все это собачья.
— Ладно. Я поеду, попробую что-нибудь еще найти, а ты оставайся здесь.
Бонни покачала головой в ответ:
— Нет, мне пора возвращаться.
— Ты что, хочешь, чтобы тебя поскорее арестовали?
— Нет. Но я не могу позволить, чтобы ты рисковал своей карьерой из-за того, что ты укрываешь беглую преступницу. Правда.
Я поверил, что она так и думает.
— Ты, скорее всего, начиталась всяких там сказок, но ни черта не смыслишь в законах. Ты не беглая преступница. Ты просто мой гость. Расслабься. Почитай. Поспи.
— Я не могу спать.
— Тогда напиши сценарий о продюсере, которого убили, и придумай, кто мог это сделать.
Она посмотрела сквозь меня, за дверь.
— Ты подумываешь, как бы удрать, когда я уйду? Да, Бонни? Двадцатикилометровая пробежечка до дома Гидеона? Спроси себя: хочешь ли ты поставить приятеля в ситуацию, когда он столкнется с выбором: защищать себя или выдать свою подругу?
— Нет.
— Тогда оставайся здесь. Обещай мне. Я не хочу, чтобы у меня мозги скрутило в бараний рог от размышлений на тему, куда ты ушла и чем занимаешься в мое отсутствие.
Она подошла ко мне и взяла меня за руку.
— Обещай мне, что, если ты поймешь, что ничем не можешь мне помочь, ты лично не будешь участвовать в аресте.
— Господи, ну что ж ты мне так не доверяешь?!
Она сжала мою ладонь, а потом отпустила.
— Если я не смогу помочь тебе, я дам тебе знать. И ты останешься тогда одно-одинешенька.
Она сказала:
— Клянусь честью, как бы все ни повернулось, я никогда и никому не скажу, что ты для меня сделал.
— Знаю.
Мы постояли рядом. Наконец, я сказал:
— Мне нужно идти.
Но уйти я не мог.
— Бонни?
— Что?
— Ты не хочешь поцеловать меня на прощанье?
— Я уже пробовала. Из этого ничего хорошего не вышло.
— Нет, вышло.
— Нет, не вышло. И вообще, у тебя есть дела поважнее, чем поцелуи на прощанье.
— Например?
— Например, позвонить своей невесте и сказать, что ты выбрал: цыплячьи грудки или ростбиф. А потом уж попытайся спасти мою жизнь.
