Назад: Наталья Калинина Не жди моих слез

Не жди моих слез

РОМАН

Но здесь темно, и только звезд лучи
Сквозь мрак листвы, как вздох зефиров робкий,
То здесь, то там скользят по мшистой тропке.

Дж. Китс

Помню нашу с ним первую встречу.

Он — это Леня. Темноволосый, большой, гибкий. Я приехала на зимние каникулы в город, где родилась и выросла. Я не собиралась приезжать сюда на зимние каникулы — Москва в ту пору еще не потеряла для меня, провинциалки, своего обманчивого очарования. (В чем оно заключалось, до сих пор не могу объяснить.) Но, когда папа позвонил и сказал: заболела бабушка, я с ходу сорвалась. Бабушку я любила — она надо мной тряслась и потакала каждому капризу. Наша любовь доставляла нам обеим массу радостей.

Отец встретил меня на вокзале. Из-за его спины улыбалось молодое незнакомое лицо. Оно показалось мне безнадежно провинциальным, как папин полушубок, и это его: «Дочка, ну и похудела же ты. И глаза стала красить…» Леня, это был он, подхватил мой чемодан и сумку с гостинцами. Правда, в ту минуту я еще не знала, что его зовут Леней. Отец представил нас друг другу в машине — стареньком служебном «москвиче». Мы пожали руки. Его ладонь оказалась горячей и крепкой.

— Бабушке лучше. Я разрешил ей сегодня встать, — сообщил папа. — Мама испекла пирог с капустой и твою любимую коврижку. Леня работает в моей больнице санитаром. Он живет у нас. Думаю, ты не возражаешь? — Отец уверенно лавировал среди высоких свежих сугробов. — Заносы ужасные были. Два дня автобусы не ходили.

Он пустился рассказывать местные новости, которые, считалось, меня должны интересовать. Но я уже с первых его слов поняла, что если когда-то и питала интерес к нашему городку и его обитателям, то теперь столбик моего термометра, измеряющего этот самый интерес, застыл где-то на отметке «0», угрожая спуститься еще ниже.

Поцеловавшись с мамой и бабушкой, я поднялась к себе в мансарду. Вещи доставил мне туда Леня.

— Классная комната, — сказал он, бесшумно ставя чемодан на ковер. — Вот только лестница громко скрипит.

Мне комната показалась унылой. Фотографии любимых киноактеров и рок-музыкантов на стенах. Шкаф со скучными книгами, из которых я каждый день узнавала что-нибудь поганенькое про жизнь вообще и, разумеется, в частности. Пластинки и проигрыватель в углу возле большого окна, потихоньку заполняющегося ранними январскими звездами… Замкнутый круг. От грез музыки к реальности бытия. От синяков на теле одной отдельно взятой души до ее же воспарения туда, где она становится статисткой среди миллиардов безымянных душ…

— Спасибо, — сказала я Лене, намекая тем самым, что желаю остаться одна.

Он уселся на диван и вытянул ноги в грубых овечьих носках.

— Если станет скучно, дашь мне знать, — сказал он, разглядывая меня без тени смущения. — У меня с этим делом все в порядке и никаких комплексов. Секешь?

— С каким делом? — не сразу поняла я. Поняв, почувствовала, что краснею: ведь своим дурацким вопросом я сделала себя посмешищем в его глазах. И с ходу решила исправить положение. — Это еще требуется доказать. Не привыкла верить на слово.

И покраснела еще гуще.

Он рассмеялся. Его смех не был циничным. Скорее это был радостный детский смех.

Я улыбнулась.

— Ты вполне нормальная девчонка. Я это подозревал. Хотя твои родители всяких чудес про тебя наговорили.

— Например? — полюбопытствовала я, усаживаясь на вертящийся табурет возле пианино. Это было наигранное любопытство — я прекрасно знала, что могли наговорить про меня родители.

— По-английски как на родном языке болтаешь. В институт без блата поступила. Ну и прочие сказки.

Я собралась было возразить — я на самом деле поступила в институт без блата, но Леня внезапно встал, сделал шаг в мою сторону, остановился посреди комнаты и, развернувшись на все сто восемьдесят, бросился вниз по лестнице. Удивляюсь, как он не сломал ее — грохот был такой, словно сверху корова упала.

Я пожала плечами. Нет, я вовсе не была удивлена — я тут же решила, что этот Леня просто с прибабахом. Я встала и подошла к зеркалу. Есть на что посмотреть, ничего не скажешь. Похудела, скулы заострились, загадочно поблескивают глаза — в поезде плохо спала. Говорят, во мне есть татарская кровь. И еще какая-то экзотическая. Интересно, хорошо это или плохо? Метисы вроде бы бывают очень способными, красивыми и развратными. Я не хотела быть развратной — в ту пору мне было восемнадцать и я еще не утратила интереса, умозрительного по крайней мере, к чистой, романтической любви. Как ни верти, возросла я в глухой провинции. Сексом еще не занималась, хотя последнее время во сне испытывала оргазмы. Я никому об этом не рассказывала.

А вообще-то у меня был здоровый крепкий организм восемнадцатилетней девчонки, выросшей на природе, домашней еде и прочих прелестях нестоличного существования.

В ту ночь я дрыхла очень крепко. А поутру, проснувшись и услыхав внизу знакомые — летящие мамины и слегка шаркающие бабушкины — шаги, с полчаса нежилась в уютной теплой постели, не думая ни о чем и обо всем сразу.

Выпив чаю с пирогом, вышла в сад в отцовом полушубке из овчины. Мое заснеженное королевство расстилалось предо мной во всей своей зимней красе. Пятнадцать соток сада на самом краю города с видом на поле, куда в ту благословенную пору еще не добрались ни дачники, ни миллионеры, ни прочие более-менее шустрые представители человеческого рода, смыслящие в романтике ровно столько, сколько я в ту пору смыслила в вопросах политики либо секса. Мое королевство пока сверкало непорочной белизной только что выпавшего снега. В честь прибывшей на каникулы единственной наследницы престола.

«Двенадцать дней, — думала я. — Хорошо и плохо». Наверное, я бы провела их веселее на даче у Наташки Кудимовой. Пылающий благородным пламенем камин. Ужин при свечах. Долгие умные беседы с ее отцом, известным писателем. Почти каждый вечер знаменитости, лица которых частенько мелькают на телеэкране. Правда, потом, после застолья, многие из них с трудом находят дорогу к себе, а некоторые надолго закрываются в ванной комнате, откуда доносятся характерные звуки… Но там я была бы в качестве фрейлины — пусть любимой, даже обожаемой. (Наташка привязалась ко мне чуть ли не с первого дня нашего знакомства и очень расстроилась, узнав, что я еду на каникулы к родителям.) Здесь я — центр мирозданья. Все здесь свершается в мою честь — выпал сверкающий блестками снег, ночью мне светила луна, мама напекла пирогов, бабушка снова бегает по дому как молодая. Я — смысл жизни этого дома. Похоже, это здорово, когда ты составляешь смысл чьей-то жизни.

«В моей собственной жизни пока нет никакого смысла, — размышляла я, топча подошвами своих легких детских валенок сахарно-рассыпчатый снег. — Учеба в престижном институте? Ха, ну и что дальше? Загранкомандировки (если, разумеется, повезет), красивые шмотки, удачное замужество, развод, снова замужество. Интересно, откуда во мне этот скепсис сорокалетней?..»

Почти все мои сокурсницы успели завести романы. С походами в рестораны, предупреждениями типа «если тебе позвонит мама, скажи, я только ушла от тебя, ладушки?» и прочим антуражем игры во взрослую жизнь. А что это как не игра? Взрослая — это я, а они настоящие дети. Но почему, почему мое детство закончилось так рано?..

Один по-настоящему красивый мужчина, в которого, мне казалось, я готова была вот-вот влюбиться и с которым протанцевала целый вечер, привез меня домой на такси. Я знала кое-что про него, и то, что я знала, меня вполне устраивало в смысле перспективы на будущее. Потому я пригласила его зайти ко мне выпить чашку кофе. Ну и началось…

Разумеется, мы поцеловались. Еще раз. У меня слегка закружилась голова. Он прижал меня к себе, и я вдруг ощутила, как в мой живот толкается упругий предмет. В ту же минуту я подумала о том, скольким женщинам он уже засовывал этот предмет туда, куда его обычно засовывают. А еще наверняка в рот. Я смеялась так, что тот тип решил поначалу, будто я идиотка. Потом я все-таки сумела объяснить ему, в чем дело, а у него хватило ума меня понять либо по крайней мере сделать вид. Остаток вечера он тешил свое мужское тщеславие подробными описаниями своих постельных подвигов. Мы расстались вполне мирно, но больше никогда не виделись.

Было еще несколько схожих ситуаций, но впечатление от той, самой первой, оказалось необыкновенно ярким. Мужчины на меня клюют, и мне нравится с ними кокетничать, получать в подарок цветы, слушать комплименты и даже целоваться. Что касается остального, что-то со мной не так.

Господи, вот ведь мой отец — врач, и с кем, как не с ним, поговорить об этой моей аномалии, размышляла в тот момент я. Вероятно, все разрешится довольно просто.

Но зачем ставить какие-то точки над «и»? Чтобы ничем не отличаться от общей массы?

Я подмигнула своему отражению в окне сарайчика и мысленно поздравила себя с тем, что освобождена от многих забот, таких, к примеру, как «влипла — не влипла», и зависимости типа: «не позвонил, а я так ждала», и так далее. Но вечно так продолжаться не может. Увы, сексуальные контакты с мужчинами играют в жизни женщины далеко не последнюю роль. Ладно, будем жить сегодняшним днем, минутой, секундой даже. Думать о будущем — скучнейшее занятие. Еще скучнее о чем-то мечтать. Это онанизм какой-то — удовлетворяешь сам себя, потому что не могут удовлетворить другие.

Я занималась онанизмом в восьмом классе, когда поняла, что мальчишка, который мне нравился, ухлестывает за другой, хотя потом он стал проявлять интерес и ко мне тоже. Но я не могла попробовать с ним того, что он уже попробовал с другой. Почему — объяснить не могу. Однажды я застала их в весьма недвусмысленных позах. Мне вдруг стало противно, и я прекратила занятия онанизмом.

Я поняла, что за мной кто-то идет, уже войдя в лес. Тот, сзади, сбился на долю секунды с ритма моего шага, и я уже не могла принять скрип снега под его подошвами за свой собственный. Я обернулась и столкнулась нос к носу с Леней.

— Спасибо за эскорт, но сегодня я предпочитаю одиночество, — произнесла я каким-то натужным голосом.

— Я только хотел сказать тебе «доброе утро», — ответил он, совсем не смутившись. — Доброе утро, инфанта.

Я вздрогнула. Так называла себя только я сама. И только мысленно.

— Доброе утро. — Я замялась на секунду. Мне вдруг захотелось сказать ему «шут», но его внешность не соответствовала моему представлению о том, каким должен быть шут. Я помнила из детства, что шут должен быть уродливым физически и прекрасным душой. — Джокер, — внезапно нашлась я.

Он схватил мой юмор на лету.

— Но сейчас я ни над кем не насмехаюсь. И вообще шут мне нравится больше. У нас в провинции пока еще говорят и думают по-русски. Спокойной ночи, инфанта.

Он стал быстро удаляться, ступая широкими, размером ровно в два моих, шагами.

Я тупо смотрела ему вслед.

— Вечно твой отец что-нибудь отмочит, — говорила мама, любовно наглаживая роскошной белизны постельное белье. — Привел неделю назад этого Леньку и сказал: будет жить у нас. Хотя бы по телефону меня предупредил, что ли. Представляешь, я так и не знаю, откуда он и что у него на уме. — Мать побрызгала на сложенный вчетверо пододеяльник из бутылочки с головкой — дырявым мухомором, потом долго водила по одному месту утюгом. — В каком-то смысле нам полегче стало — дров наколет, печки затопит, снег почистит. Но ведь и забот прибавилось. Аппетит у него дай боже, да и… — Мать понизила голос почти до шепота. — Говорят, бабы в больнице так и липнут к нему, и он вроде бы не прочь. Еще какую заразу домой принесет.

— Из папиной больницы?

Мать неопределенно пожала плечами.

— Мне кажется, он какой-то… странный и, как бы это сказать…

— Ни в какой советский стереотип не укладывается, — задумчиво подхватила я.

— При чем тут это? Ты же знаешь, меня саму тошнит от всех этих стереотипов, однако же существует…

— Что, мама? — самым невинным голосом спросила я.

— Ну, во-первых, он молодой, а сам крест на шее носит, — неожиданно нашлась мать. — Как может современный человек верить всерьез всем этим поповским…

— Глаза у него красивые, — неожиданно для себя изрекла я. — Глаза — зеркало души. Так, кажется, говорят, а, мама? Может, это тоже чьи-то бредни?

Мать посмотрела на меня недоуменно и слегка встревоженно.

Я повалилась на диван и, задрав ноги, разразилась глупым девчоночьим смехом.

— Ты мне так и не рассказала, как дела в институте, — невозмутимым голосом продолжала мама, переждав приступ моего смеха.

— Да вроде нормально. Я ведь уже доложилась по телефону, что все зачеты и экзамены сдала не хуже других. Правда, по твоей любимой истории схлопотала…

— Я не про то, — неожиданно перебила меня мать и, поставив утюг носом кверху, посмотрела на меня испытующе и слишком многозначительно. Так она обычно смотрела на своих учеников, пытаясь вызвать у них доверительные чувства. — Наверное, у тебя появились знакомые ребята. Может, по кому-то из них ты скучаешь. Я говорила отцу: зачем ей ехать к нам на каникулы? Какие здесь могут быть перспективы в смысле…

— В смысле чего, мама? — притворилась глупенькой я.

— Ну, я имела в виду интересные общения и вообще…

Мать смущенно опустила глаза и схватилась за утюг.

— Ты хотела спросить, есть ли у меня в Москве… — начала было я свою фразу и вдруг, увидев входившего в комнату Леню, завершила ее совсем не так, как намеревалась —…есть ли у меня в Москве любовник, да, мама? — Меня снова стал разбирать смех, но я сумела сдержаться. Знаете, благодаря чему? О, это явление я сама до сих пор не могу объяснить. Дело в том, что из тихо работающего приемника вдруг полились звуки Гимна Советского Союза, и у меня по коже забегали мурашки — почему-то они до сих пор бегают у меня при звуках этой музыки. — Леня, как ты считаешь, у меня есть в Москве любовник?

— Нет, — сказал он и едва заметно мне подмигнул. — Нонна Викторовна, я прожил несколько лет в Москве. Поверьте мне, там никудышные мужчины. Наверное, всему виной эти, как их называют, стрессы. Правда, инфанта?

Теперь приступ смеха одолел маму.

За ужином мы вовсю играли в свою игру, а родные по мере возможности нам подыгрывали. Лучше всех получалось у бабушки.

Леня проводил меня до подножия лестницы и, наклонившись поцеловать по ходу игры руку, шепнул:

— Навещу. Есть о чем поболтать.

Я не сказала ни да ни нет. Этот парень был мне симпатичен. Влюбляться в него я не собиралась. Поскольку я была воспитана мамой и обстоятельствами провинциальной жизни таким образом, что глагол «влюбиться» являлся в моем представлении синонимом «выйти замуж», Ленину кандидатуру я отмела окончательно и бесповоротно как бесперспективную со всех точек зрения.

Наш дом кажется мне иногда большим фанерным ящиком, я слышу сверху, как скрипит мамин стул у зеркала, перед которым она расчесывает на ночь свои чудесные волосы, как папа идет на кухню за холодной заваркой, а бабушка достает из старого сундука Евангелие, по обыкновению роняя тяжелую дубовую крышку.

Но Лёниных шагов я не услыхала — я даже не слышала, как поднялась ляда, которую всегда закрываю на ночь. Я увидела вдруг в лунном свете верхнюю половину его туловища. В следующую секунду он уже стоял возле моей кровати.

У меня внутри на мгновение все замерло в предчувствии чего-то, но я тут же вспомнила про твердый предмет, который непременно старается войти… чтоб получить… Ну да, удовольствие, удовлетворение, то самое, что стремятся получить от женщины мужчины.

Я села в постели и сказала:

— Я мужененавистница. И даже, быть может, потенциальная лесбиянка. Но поболтать не возражаю.

Он сел на кровать, почти касаясь меня. Я унюхала запах его одеколона — это был модный в ту пору «Чарли». Прежде чем подняться ко мне, Леня побрился. Я это оценила. Я подумала, что, быть может, с ним приятно целоваться и… Он вдруг засунул руку под одеяло и стиснул мою лодыжку.

— Нам нужно обменяться энергией, — сказал он вполне серьезно. — Пока мы что-то вроде кошки и собаки: один все время шипит и поднимает лапу с когтями, другой лает и роет землю.

Он быстро просунул под одеяло вторую руку и стиснул мою левую лодыжку. Я ощутила легкое головокружение, а потом приятное покалывание во всем теле. И полностью расслабилась.

— Мне нравится твоя энергия, — сказал Леня. — Подвинься. Я хочу лечь рядом.

Я подчинилась ему. Не то, чтоб мне уж очень хотелось, чтоб Леня лег рядом — мне сделалось любопытно.

Он осторожно просунул правую руку мне под спину и прижал меня к себе. Нежно и совсем не властно. На мне была тонкая пижама. Леня был в одних тренировочных штанах.

— Никакая ты не мужененавистница, — сказал он, щекоча своим дыханием мое ухо. — Просто почти все мужчины настоящие козлы и жеребцы. Они ни черта не смыслят в том, как нужно обходиться с девчонками.

— Ты так со всеми обходишься? — поинтересовалась я, слегка от него отстраняясь.

— Ну что ты. Разве они поймут? — Леня тихо рассмеялся. — Обзовут импотентом или гомиком.

— Может, ты на самом деле… гомик? Только не обижайся — я вовсе ничего против них не…

Он снова рассмеялся.

— Нет, я не гомик. Я умею с женщинами по-всякому. И раньше мне нравилось делать так, как делают многие мужчины. — Он вдруг скользнул пальцами по моему животу, задержав их на долю секунды у меня между ног. Я напряглась. И снова вспомнила о том ужасном предмете, который затвердевает и…

— Не бойся. Шут никогда не осмелится стать первым мужчиной инфанты. — Он положил ладонь мне на грудь. — У тебя замечательное тело. Когда-нибудь ты позволишь мне его целовать. Как ты думаешь, когда это случится?

Мое тело еще никто не целовал, хотя я подозревала: это, должно быть, приятное ощущение. Кто-то из девчонок рассказывал, что ее любовник, прежде чем заняться сексом, то бишь совокуплением, долго и нежно целовал каждую клеточку и складочку ее кожи. Но тот мужчина был раза в два, а то и больше старше ее. Похоже, он таким образом возбуждал себя для, гм, совокупления.

Я рывком стащила через голову кофточку от пижамы и почувствовала себя совсем незащищенной от этого почти незнакомого мне парня. Это чувство мне понравилось.

…Он ушел от меня под утро. Так же тихо, не скрипнув ни одной половицей — у него было дневное дежурство в больнице. Я провалялась в постели до полудня, блуждая между сном и явью. Я вся словно из кусочков состояла, и они никак не хотели собираться в одно целое.

Расчесывая перед зеркалом волосы, я заметила на груди мелкие кровоподтеки. И на шее тоже. Я долго водила по ним кончиками пальцев.

Он поднялся ко мне на следующую ночь. Мы лежали обнявшись совершенно голые и смотрели на звезды. Нам было здорово, но я, любопытная и дотошная от природы, спросила:

— Он у тебя не… — И осеклась, чувствуя, как к щекам прилила кровь.

Леня еще крепче прижал меня к себе.

— Чего смутилась, глупышка? Вполне уместный вопрос. Понимаешь, я умею собой владеть. Каждым мускулом. Но это не значит, что я тебя не хочу.

— Но, если ты меня хочешь, почему тогда ты… Может, нам стоит попробовать?

— Нет, инфанта, тебе придется отказаться от этой мысли. — Он вдруг лег на меня сверху и, взяв в ладони мое лицо, нежно поцеловал в губы. Это был наш первый поцелуй. Случилось так, что до сих пор нам было не до поцелуев.

— Но почему? — удивилась я, ощутив у себя между ног его горячий довольно упругий пенис.

— Не надо всему на свете искать объяснения, ладно?

Леня смотрел при этом мне в глаза. Мне захотелось, чтобы он смотрел так на меня вечно.

Дни летели со скоростью неуправляемой ракеты. Если Леня дежурил в ночь, он обязательно поднимался ко мне после завтрака. Мы расстелили в углу за кроватью ватное одеяло. Это был укромный уголок. Там нас не могли застать врасплох.

Впрочем, родители, казалось, пребывали в беспечном неведении относительно наших с Леней отношений.

— Ты похудела, — сказала как-то за обедом мать. — И круги под глазами появились.

— Вовсе нет. Анюта замечательно выглядит, — неожиданно пришел на выручку отец. — Леня, скажи, правда, у меня красивая дочка?

— Очень красивая, Андрей Михайлович, — с готовностью отозвался Леня, не переставая поглощать блины. — Я бы сказал даже — слишком красивая.

Мать метнула в его сторону почти враждебный взгляд. Ну да, при всем своем демократизме советской учительницы она определенно не хотела иметь зятя-санитара.

— Вот только беда: этой твоей красавице скоро в Москву ехать. — Отец вздохнул и опрокинул в себя стопку рябиновки. — Встречи, проводы, разлуки. Скучно нам без нее будет. Правда, Леня?

— Очень скучно. — Леня даже перестал жевать, но всего на каких-нибудь полминуты. У этого парня был отменный аппетит при отменно стройной фигуре.

— Эхе-хе. — Отец встал и подошел к темно-синему окну в наш заснеженный сад. — Влюбится в своей Москве в какого-нибудь столичного хлыща и забудет про нас, провинциалов дремучих. Влюбится, замуж выскочит… Будет у нее своя семья, а мы превратимся в родственников, которых навещают из чувства долга и так далее. Правда, Леня?

— Ну вот, завел заупокойную мессу, — не выдержала мать. — Девочке еще институт закончить надо, а ты про замужество.

Мы с Леней незаметно обменялись взглядами. Нам обоим вдруг ужасно захотелось в мансарду.

— Пойду прогуляюсь, — сказала я, вставая из-за стола. — Там такая луна…

— Пойди, дочка. Да, в Москве своей такой не увидишь. Леня, и ты бы пошел с Анютой. Что-то вы, нынешняя молодежь, не больно склонны к общению. Бывало, мы…

Когда я надевала в сенях валенки, Леня неожиданно присел на корточки, стянул с моей ноги грубый носок и, взяв в обе руки мою ступню, поцеловал каждый палец в отдельности.

— Я тебя почти люблю, инфанта, — прошептал он. — Но это ничего не меняет.

Мы поболтались минут пять во дворе на виду у все еще обедавших в столовой домочадцев, потом тихонько прошмыгнули через кухню в дом и прямо в валенках и тулупах поднялись ко мне в мансарду, умудрившись не скрипнуть ни одной половицей. Мы решили устроить прощальную вечеринку со свечами и шампанским, хоть Леня обычно не пил.

Утром я должна была уехать в Москву.

… Я лежала на волчьей шкуре в окружении горящих свечей, а Леня в каком-то экстазе целовал мое тело, нежно прикасаясь подушечками своих чутких пальцев именно там, где мне хотелось, чтоб он прикоснулся. Он несколько раз доводил меня до оргазма, и тогда по моему телу пробегала дрожь. Довольный, он целовал меня в губы. Я млела от наслаждения. Странно, но мне было вполне достаточно того, что он со мной делал.

— Но тебе… тебе ведь тоже хочется, чтобы я… чтобы ты испытывал наслаждение, — бормотала я.

— Все хорошо так, как есть, инфанта. — Он поцеловал меня в ухо и просунул туда кончик языка. — Я наслаждаюсь вместе с тобой. Ты так здорово отдаешься.

Я поняла, что отдаюсь ему вся без остатка.

— Может, нам стоит…

Он положил на мои губы палец.

— Не стоит. Нет. Не стоит.

— Даже если я тебя очень попрошу?

— Ты не станешь просить меня об этом, инфанта.

— Ты боишься?

— Проблем, — сказал он и вдруг рассмеялся. — Их и без того хватает.

— Ты слишком серьезно воспринимаешь жизнь.

— Ошибаешься. Я стараюсь сделать ее как можно веселей.

Он вздохнул. Он лежал какое-то время неподвижно рядом со мной, а я, приподнявшись на локтях, любовалась его большим красивым телом. Мне вдруг захотелось, чтоб это тело принадлежало мне. Только мне. Но я не осмелилась сказать об этом вслух.

Леня вдруг странно хмыкнул, вскочил и накинулся на меня со своими неистово нежными ласками.

— Нет, ты не должна этого делать, — прошептал он, когда я неожиданно для себя поймала его руку и поцеловала в запястье. — Я хочу остаться твоим шутом, инфанта, понимаешь?

Я не уехала на следующий день. Я подвернула лодыжку, спускаясь с последней ступеньки своей лестницы. Перелом оказался сложным. И было невыносимо больно.

Леня нес меня на руках в операционную.

Рентген показал, что порваны связки, да еще осколок кости вонзился в какую-то мышцу. Оперировали меня под общим наркозом.

Придя в себя, я увидела первым делом Леню.

У меня была легкая, почти невесомая, от наркоза голова, и я, кажется, наболтала ему кучу глупостей про любовь и прочую ерунду. Он слушал меня не перебивая, пожимая время от времени мою руку, которую все время держал в своих сильных ладонях. По-моему, я даже говорила, что хочу выйти за него замуж. Правда, это могло мне присниться.

Тревога делала его лицо очень красивым и совсем юным.

Он просидел возле меня всю ночь. Я, как дочь главврача, лежала в отдельной палате. Утром он попытался дать мне судно, но я сказала, что скорей у меня лопнет мочевой пузырь, чем я позволю ему…

Он хохотал. Ему, похоже, очень понравился мой ответ.

Через пять дней Леня внес меня на руках в мансарду. Отец с трудом сдерживал слезы и называл его «сынок». Я слышала, как он говорил матери, что этого парня Анюте послал сам Бог.

В первую же ночь моего возвращения возобновились наши свидания.

— Я не хотел, чтоб ты уезжала, — сказал Леня между поцелуями. — Я очень сильно не хотел этого. Прости, ладно?

— Ты думаешь?..

Я не закончила свою фразу. Я тоже так думала. Более того, я знала точно: это сделал он.

Нас застукала бабушка. Она поднялась совсем неслышно, а мы были слишком увлечены новыми ощущениями: я лежала, положив под попку подушку и слегка расставив ноги, а Леня проводил языком по внутренней стороне моих бедер, все ближе и ближе подбираясь к тому самому месту, которое, как мне казалось, превратилось в пылающий очаг. Бабушка тихо ойкнула и упала в кресло.

Леня медленно повернул голову. К счастью, он еще не успел стянуть свои тренировочные штаны.

— Я… извините… я… старая дура… — бормотала бабушка, прижимая к своим пунцовым щекам ладони.

Леня накрыл меня одеялом.

— Бабушка, ты ничего не скажешь родителям, поняла? — подала голос я.

— Поняла, внученька. А вы… Ты… Я очень рада. Очень, очень рада.

Она залилась счастливыми слезами, потом осенила нас широким крестом.

— Спасибо, — сказал Леня. Если он и был смущен, то умело это скрывал.

— Я так и знала, — лепетала бабушка. — Вы — чудесная пара. Господи, а я-то, старая дура… Я сейчас уйду, уйду. — Она попыталась встать с кресла, но, судя по всему, от потрясения лишилась сил. — Я сейчас, сейчас… — Вторая попытка тоже оказалась неудачной.

— Посидите с нами, Варвара Егоровна, — сказал Леня. — Я делал Анюте массаж. Чтоб нога не отекала.

— Да, да, — лепетала бабушка. — Массаж…

— Но родители, мама в особенности, могут истолковать все по-другому, — добавила я, уже окончательно придя в себя.

— Да, внученька, да. Но вы такая замечательная…

— Бабушка, я вовсе не собираюсь выходить замуж. Мне нужно сперва закончить институт.

Леня подмигнул мне и показал большой палец.

— Я не пара вашей внучке, Варвара Егоровна, — я всего лишь санитар в больнице. Она выйдет замуж за какого-нибудь дипломата или иностранца.

— Боже сохрани. У них там СПИД вовсю гуляет. Я боюсь.

Скоро бабушка смеялась Лёниным детским анекдотам. Рассказывая их, он умудрялся массировать мне обе ноги, которые я высунула из-под одеяла.

Когда бабушка наконец ушла, судя по всему, удрученная тем, что приняла желаемое за действительное, Леня сказал:

— Успокойся, инфанта, шут знает свое место. Да и вряд ли кому-то из смертных удастся вывести шута на чистую воду.

Я уехала через полтора месяца. Не хотелось брать академический — я привязалась к девчонкам из группы. Да и в Москву потянуло.

Леня сказал за минуту до отхода поезда:

— Чувствуй себя свободной, инфанта. Попробуй все, что хочешь.

— Но я не хочу, чтоб ты…

Он рассмеялся, звонко поцеловал меня в щеку и, прежде чем соскочить на ходу с подножки, шепнул на ухо:

— Спасибо за признание в любви. Не ожидал. Тронут.

Освещенный робким мартовским солнцем перрон с тремя одинокими фигурками медленно уплывал в прошлое.

Вернувшись в столицу, я поняла, что мне необходимо выйти замуж и получить московскую прописку — статус иногородней студентки не слишком вписывался в мои представления о нормальной жизни. Тем более все мои подружки были москвичками — с хорошими или даже шикарными квартирами, кое у кого были дачи или хотя бы садовые участки. Я снимала комнату. Вернее, целую квартиру, потому что хозяйка чаще всего отсутствовала, нянча поочередно внуков. Подружки мне завидовали: «Свобода, свобода и еще раз свобода духа и плоти», как выразилась наша интеллектуалка Женька Брусиловская. Я почему-то ею не пользовалась.

Но, мне кажется, вовсе не потому, что не хотела изменять Лене.

Я думала порой о наших с ним отношениях. Моему телу очень не хватало его ласк. Мне было с ним хорошо и, что самое главное, легко. Но для того чтоб влюбиться, чего-то не хватало. Правда, я не собиралась влюбляться в столь юном возрасте и становиться чьей-то марионеткой. Я была довольно наблюдательна и видела, какие фатальные перемены происходили кое с кем из подружек, встретивших своего «рокового» мужчину. К тому же…

Я пока не забыла эпизод с рвущимся в бой мужским членом.

Но мой будущий муж наверняка захочет получить то, что принадлежит ему по праву. Тем более он не станет церемониться с осчастливленной им провинциалкой. Я вздыхала, вспоминая Леню. Был бы он москвичом, с отдельной квартирой, хотя бы однокомнатной… Не смогу я жить в провинции. И бедность меня угнетает. Мои родители никогда богатыми не были, хотя достаток в доме ощущался всегда.

Леня мне снился. Теперь он, а не любимые киноактеры были причиной моих частых ночных оргазмов.

— Инфанта хочет шута, — сказала я вслух, как-то проснувшись поутру. И, одевшись минут за пять, двинула за билетом. Перед экзаменами выдалась свободная неделька. Нагряну без предупреждения. Думаю, все без исключения будут счастливы.

Дома я застала одну бабушку. Она растерянно всплеснула руками, всхлипнула, припав на секунду к моей груди, и бросилась собирать на стол.

— Я голодная, ба. А где… остальные?

— Отец на работе, мама ушла в магазин.

Бабушка повернулась к буфету и стала доставать парадный сервиз.

Я молчала. Наверное, потому, что интуитивно понимала: негоже спрашивать инфанте, где ее шут. Но так и подмывало спросить. А бабушку, как я догадывалась — рассказать.

— …Уехал Ленька, — минуты через две прорвало бабушку. — Говорят, сделал ребеночка Светке Полухиной и был таков. Но она сама на него вешалась. Еще как вешалась… Красивый парень. Я к нему как к родному внуку привязалась, — тараторила бабушка, удрученная Лёниным отъездом и предчувствием, что это известие расстроит и меня.

— Уехал так уехал, — пробормотала я. — Пусть эта Светка его ищет.

— Я думаю, вранье все это. — Бабушка суетливо расставляла посуду. — Это Светка так говорит. На него и Алка, которая в ординаторской работает, виды имела и…

— Ба, я что-то здорово проголодалась. Налей-ка борща.

Я съела две полные тарелки густого жирного борща. Потом пришла мама и нажарила котлет и картошки. С отцом мы выпили рябиновки. Меня развезло, и захотелось спать. Но я понимала: пробуждение в мансарде будет ужасным.

— Лягу на диване, — заявила я заплетающимся языком. — У меня ужасно жарко (я к себе не поднималась). — Вообще-то я к вам на два-три денька…

Я плакала во сне. Я обнаружила это утром — подушка была мокрой. Надеюсь, я плакала беззвучно.

Целый день прошлялась по лесу. Когда-то я любила весну. Позднюю тем более, богатую цветами, с птичьим пением. Трава была высокой и сочной. Все цвело и благоухало. Какая же тоска, думала я. Нужно линять в Москву…

Отец сказал, когда мы с ним после обеда сидели на диване:

— Волнуюсь за Леонида. То ли я в нем ошибся, то ли…

— То ли что, папа? — отважно спросила я.

— Странный он. Как я догадываюсь, оказался большим любителем женского пола. По крайней мере ходят слухи… С другой стороны, про кого они только не ходят. Да и у нас в больнице в основном женский коллектив. Кто-то мог иметь на него серьезные виды. А как иначе? Семья — основа нашей жизни.

Я усмехнулась. Как ни странно, я разделяла последнее утверждение отца. Уже утром я решила, что выйду замуж за некоего Баруздина из МИДа, с которым познакомилась на даче у Наташки. Этот тип уже успел прижать меня в укромном уголке, что определенно говорило о его ко мне интересе. Кажется, по всем статьям подходит. Правда…

— Папа, я собираюсь выйти замуж. Но я… понимаешь, я побаиваюсь мужчин. Они… они такие скоты.

Он глянул на меня удивленно и озабоченно.

— Дочка, тот, за кого ты собираешься, тоже, как ты выразилась, скот?

Я пожала плечами.

— Скорее всего да. Но он… У него отдельная квартира. И дача. К тому же…

— Что за чушь ты несешь! — Отец вскочил с дивана и зашагал из угла в угол комнаты. — Никогда не поверю, что ты настолько меркантильна и… испорчена.

Он подошел к буфету и залпом осушил стопку рябиновки.

— И я хочу. — Я машинально выпила эту дрянь. — Дело в том, что я, папа, не умею притворяться. С ним придется спать. Это, наверное, ужасно.

— А ты разве еще ни с кем…

Отец замолчал и отвернулся. Понимаю, подобный вопрос собственной дочери способен задать далеко не каждый отец.

— Нет. Я… Впрочем, это неважно. Я знаю, как это происходит. Я много чего знаю. Напьюсь в конце концов до чертиков и…

— И зачнете какого-нибудь уродца.

Отец снова налил себе. Я заметила, что у него дрожат руки.

Вдруг он шагнул к дивану, на котором я сидела в неудобной скрюченной позе, и спросил, отважно глядя мне в лицо:

— Между нами: это из-за Лени?

— Ты что, издеваешься надо мной? — Я расхохоталась, но это вышло неестественно, и я закончила свой смех еще более ненатуральным приступом кашля.

Я тут же пожалела о своей откровенности.

— Он… он недостоин тебя, — продолжал свое отец. — Я думал, он влюблен в тебя, я был уверен в этом, а он… Сплетни на голом месте не возникают, дочка.

Отец сел на диван и спрятал лицо в ладонях.

— Влюблен? С чего бы это? — сказала я чужим хриплым голосом. — Ну нет, папа, кто-кто, а он свое место знает. Кстати, я очень ценю в людях это качество.

— Это ужасное качество! — выкрикнул отец. — Это… это какой-то пережиток рабства. Я был уверен, он любит тебя. Я еще и сейчас…

— Ошибаешься, отец. — Я встала с дивана и выпрямила спину. — Я не хочу, чтобы вы с мамой приезжали на свадьбу. Да ее и не будет. Сдам сессию, распишемся и махнем на пару недель на юг. Прошу тебя, пока ничего не говори маме.

— Я догадываюсь, куда он уехал, — говорил отец, стоя ко мне спиной. — У него сестра в Феодосии. Черт, думаю, он испугался, что эта дура Полухина подаст на алименты. Но я бы ни за что никому не дал его адрес. Она сама вешалась ему на шею — это все видели.

Он говорил что-то еще, а я смотрела в окно на цветущие дали. Я больше не была инфантой. В мое отсутствие случилась революция, и у меня отобрали шута. И королевство в придачу.

Не надо было отлучаться на столь долгое время из своих законных владений.

Но ведь особы королевской крови должны всегда чувствовать себя свободными…

Этот Баруздин не смог лишить меня невинности в нашу первую брачную ночь, хоть сильно потел. Я не подозревала, что импотентом можно быть и в тридцать с небольшим. Возможно, дело в том, что у него смолоду неспокойная работа: пошлют или не пошлют в загранкомандировку. У них в МИДе, говорят, все жутко нервные.

— Послушай, — сказал он мне после ни к чему не приведшей получасовой возни, — может, сделаешь минет? Меня это очень возбуждает.

— А что это такое? — притворилась я безнадежной девственницей.

— О, Господи, вот уж не думал, что на свете еще существует подобная невинность!

Этот дурак, кажется, мне поверил и нежно (слюняво) поцеловал в живот.

Наконец мне удалось удрать в ванную, где я минут двадцать оттиралась мочалкой. Я даже всхлипнула несколько раз. Правда, скорбь быстро улетучилась — ванная комната в люксе гостиницы «Ялта» показалась мне по-сказочному роскошной. Ну да, в ту пору я еще понятия не имела, что такое истинная роскошь.

Я обдумывала ситуацию, стоя под теплым ласковым душем в розовой ванне.

Баруздин любит выпить. Баруздин чрезвычайно любит выпить. И по делу и, как говорится, по случаю. В пьяном виде он стопроцентный импотент, но с большими претензиями. Рано или поздно ему удастся засунуть эту его проклятую штуковину туда, куда ее положено засовывать каждому нормальному (sic!) мужчине. Мне, судя по всему, этой участи не избежать. Но можно потянуть время. Можно здорово потянуть время. Денег у этого типа навалом — видела толстый бумажник, набитый двадцатипятирублевками. Медовые две недели он явно не будет просыхать — он убежден, спиртное снимает стресс. Будет меня лапать, слюнявить, щипать за все места. Мерзость…

Вдруг меня осенило, и я подпрыгнула в скользкой ванне, но, к счастью, удержалась на ногах.

Я обратила внимание, как Баруздин жрал глазами смазливую стюардессу в самолете. Как пускал слюни при виде молоденькой пухложопой горничной — даже ухитрился погладить ее по крутому бедру, надеясь, что я ничего не заметила. Толстую официантку в ресторане он, что называется, раздевал взглядом. Можно закатить ему сцену ревности. По-киношному бурную и шумную. Хлопнуть дверью, но попытаться проделать все так, что он побежит не за мной, а в бар. Да, следует все самым тщательным образом продумать…

Я второй день валялась на скучном до неприличия пляже в Феодосии, привлекая внимание мужчин своим навязчивым одиночеством. Я шаталась по городу, пила слабенькую «изабеллу», которой торговали в розлив на каждому углу, каталась на водных лыжах, после чего за мной стали постоянно ходить человек пять отшитых мной «скотов» ярко выраженной совковой наружности и жеребячьего телосложения. Один из них попытался поприставать ко мне во время моего одинокого заплыва, но из этого, разумеется, ничего не вышло. Наконец до меня дошло, что пора сматываться. Что я круглая идиотка. Что всю эту неразбериху, называемую человеческой жизнью, сотворили отнюдь не ради моего удовольствия.

Моя «комета» отплывала через час. Я сидела на террасе кафе напротив второго причала и накачивала себя бурдой из прокисшего компота, самогонки и помятых вишен, которую сосала из похожей на макаронину соломки, когда ко мне подошел высокий загорелый мальчишка и спросил, может ли он сесть за мой столик.

— Плиз, сеньор, — сказала я и приподняла свою тяжелую шляпу. — Через час я отчаливаю отсюда навсегда.

— Не исключено, что нам окажется по пути, — сказал парень. — И это вселяет в меня надежду. Вы москвичка?

— Теперь, похоже, меня оттуда метлой не выметешь, — со злой иронией на самое себя процедила я и, отшвырнув макаронину, допила большими глотками содержимое своего стакана.

— Женщинам да еще таким красивым, как вы, полегче в этой жизни. — Парень нагло глазел на меня. — Мужчины дают, женщины берут. Наоборот бывает редко.

Он пил из горлышка мутное местное пиво, запрокинув худую шею с большим острым кадыком.

— Похоже, я встретила философа, с которым могла бы и поспорить. — Я попыталась встать, но меня с силой качнуло назад. — Хотелось бы знать, мой шут тоже так считает? Надо спросить у него… Нет, я никуда сегодня не уеду. — Я сделала очередную попытку встать. — К черту Ялту и старого мужа. Я должна наконец найти этого засранца и спросить у него…

У меня завертелось перед глазами, и я рухнула лицом на стол.

… Я пришла в себя на лавочке в тени акации. Я была совсем одна. И не помнила, где я. Самое главное, мне не хотелось вспоминать.

— Девушка, это ваша сумка? — спросил появившийся откуда-то старик в белой панамке. Он поставил на лавку мою сумку из искусственной соломки, в которой, кроме купальника и сарафана, со скрипом вспомнила я, лежал кошелек с деньгами и паспортом. — Все на месте?

На месте было все, кроме денег. Вернее, на дне позвякивала мелочь, а в паспорте оказалась мятая трешка. Мой воришка обладал не такой уж и черствой душой и не остался безучастным к моему будущему.

«Комета» уже отчалила от пристани. Я тупо смотрела ей вслед.

Потом меня стошнило прямо в кусты — я и по сей день не умею пить, а лишь способна «заливать глаза», или, как выражаются глупые интеллектуалы, тоску. Будто она огонь, а не и без того мокрое болото.

Можно было толкнуть обручальное кольцо и махнуть к родителям. Очевидно, в моем тогдашнем положении это был самый «бескровный» вариант. Но мне, похоже, захотелось крови. Собственной.

Тип с усиками приклеился ко мне уже у входа в ресторан. Мы дули шампанское за столиком возле эстрады, на которой гудели электрогитары и стучал фальшиво настроенный рояль. Тип что-то говорил мне и все время порывался погладить по руке, которую я почему-то прятала под стол. Потом появились еще два или три хмыря. Я даже не пыталась разглядеть их физиономии — мне было на них глубоко наплевать. Мы встали и куда-то пошли. Мне в лицо тепло и влажно дышало море. В какой-то момент я ощутила, что по моим щекам текут слезы, и громко выругалась.

Вдруг меня больно ударили по ноге. Я почувствовала, как что-то хрустнуло в той самой лодыжке, которую я сломала нынешней зимой из-за того, что Леня не хотел со мной расставаться. Боль тревожно напомнила о реальности, но это произошло слишком поздно.

…Я лежала пластом на теплом песке, а мои недавние собутыльники что-то делали с моим телом. То самое, чего я боялась больше всего на свете. О Господи, мне так повезло, что я была в пьяной отключке…

Их кто-то спугнул, а я осталась лежать в той позе, в какой они меня оставили. Ужасно болела нога, но я все равно заснула или потеряла сознание. Потом я каким-то образом добралась до шоссе и очутилась в больнице.

Я думала, что сплю и вижу сон, когда надо мной склонилось Лёнино лицо. Его глаза, казалось, затягивали меня в воронку своих черных зрачков. Я не хотела просыпаться. Но мне мешал яркий свет из окна. Я закрыла глаза и в ту же секунду поняла, что это не сон.

— Инфанта, я с тобой, — сказал знакомый до дрожи в коленках голос. — Только не плачь, ладно? Тебе повезло — связки на этот раз целы, и через месяц ты уже будешь танцевать.

— Я… меня… — Черт, последний человек, которому я хотела бы признаться в том, что меня изнасиловали, был Леня. — Меня избили, — сказала я, глядя ему в глаза.

— Все знаю. — Я поняла, что он на самом деле все знает. И знает, что я всеми силами пытаюсь от него это скрыть. — Считай, отделалась легким испугом, инфанта. Ты прочитала мое письмо?

— Какое письмо?

— Значит, нет. — Его глаза погрустнели, но сам он улыбнулся. — Ну и хорошо, что не прочитала.

— Как ты меня нашел? Выходит, ты на самом деле уехал в Феодосию?

Он на мгновение недоуменно сощурил глаза. Но только на мгновение. Его мозги работали четче и быстрее компьютера. Только в отличие от компьютера крайне редко выдавали на дисплее информацию.

— Да, инфанта.

— Какой ты жестокий…

— Я очень жестокий, — сказал Леня и снова улыбнулся. — Тебе еще не раз предстоит в этом убедиться.

— Родители знают про меня?

— Да. Мне сообщил обо всем твой отец. Они скоро приедут.

— Только не это!

— Как будет угодно инфанте.

— Ничего не понимаю. Откуда отец узнал твой…

Я все поняла. У меня мозги тоже не хуже компьютера. Отец поклялся Лене, что никому, даже мне, не даст его адреса. Он сдержал свою клятву. Хотя дал мне, глупой, понять, что если я на самом деле хочу узнать, где Леня…

Он знал о наших отношениях. Отец хотел спасти меня от брака с Баруздиным. Наивный старомодный человек.

— Инфанта, тебя сегодня выпишут.

— Ты заберешь меня к себе? — обрадовалась я.

— За тобой будет ухаживать моя сестра. Я буду тебя навещать, — чопорно сказал он и почему-то вздохнул.

— В чем дело?

Я внимательно вглядывалась в его глаза. Я боялась увидеть в них брезгливость. Правда, тешила себя надеждой, что он не может знать всех подробностей случившегося. К слову сказать, я их тоже не знала.

В его глазах было сожаление. И, как мне показалось, боль.

— Ты теперь замужем, инфанта.

Я вдруг грубо выругалась, вспомнив этого слизняка Баруздина и те права, которые он может предъявить на меня в любую минуту. И очень разозлилась на Леню за то, что не застала его в свой последний приезд в отчий дом.

— Прости, — сказал он и, наклонившись, поцеловал в лоб. — Значит, так было надо. Мы теперь как бы поменялись местами. Я за это время успел развестись.

Мне хотелось наброситься на него с кулаками. В первый и в последний раз в жизни я пожалела о том, что в прошлом ничего нельзя изменить.

Мой супружник прикатил с огромным букетом роз и с фингалом под левым глазом. Он тут же предъявил на меня свои законные права, потрясая перед носом главврача мидовским удостоверением.

Я наотрез отказалась лететь в Москву, соврав, что у меня болит нога.

— Но здесь нет никаких условий, — кипятился пьяненький Баруздин. — Даже отдельной палаты. Моя жена не может лежать в душной комнате вместе с этими колхозниками и… пенсионерами. Да и у вас недостаточно квалифицированный медперсонал…

— Здесь первоклассный медперсонал, — во всеуслышанье возразила я, крепко сжимая под одеялом горячую Лёнину руку. — Никуда я не поеду, пока не заживет нога. Уезжай к себе в Ялту — здесь нет приличной гостиницы.

— Но я не могу тебя…

— Можешь. Тебе нужно отдохнуть перед командировкой в Париж.

Он еще немного поартачился, но вскоре смылся, оставив мне несколько двадцатипятирублевок и смерив пренебрежительным взглядом не отходившего от меня ни на минуту Леню. Даже не удосужился спросить, кто это.

Я попросила Леню выкинуть розы в окно.

Через полчаса мы ехали на такси в Судак, где жила Оля, старшая сестра Лени.

Я вернулась в Москву через неделю, потому что Леня уходил в плаванье. Мы расстались, как брат с сестрой, — без слез, без клятв в любви и тем более в верности. В Лёниных ласках проскальзывала неистовость. Она пугала меня и радовала одновременно. После случившегося на пляже в Феодосии я и думать не могла о так называемом нормальном сексе. Зато мной вдруг овладело страшное любопытство, и я заставила Леню рассказать, как он занимался этим самым сексом со своей бывшей женой.

— Обыкновенно. Последнее время, правда, она меня, можно сказать, насиловала — делала все возможное, чтобы возбудить мой…

— Но ведь ты говорил, будто умеешь владеть каждым своим мускулом.

— Я не сразу этому научился. Поначалу женщины меня насиловали. И я чуть было не превратился в женоненавистника.

— Врешь. В отцовской больнице кое-кто не может забыть твои пылкие ласки, — с неожиданной злостью выпалила я.

Он рассмеялся и крепко стиснул мне талию.

— Здорово, что ты не прочитала мое письмо.

— Это было объяснение в любви?

— Как тебе могло прийти подобное в голову, инфанта? — Он быстро отстранился от меня, сел, обхватив руками колени. — Еще скажешь, что шут просил твоей руки.

Я поклялась себе добраться до этого письма как можно скорее.

…Я стояла, опираясь на костыли, и смотрела вслед медленно удаляющемуся танкеру, на котором уплывал от меня Леня.

Баруздин ждал меня в такси.

Похоже, он неплохо провел в мое отсутствие наш медовый месяц и был доволен жизнью и своей молодой женой.

То московское лето отпечаталось во мне самым бездарным и унылым воспоминанием. И дело даже не в том, что моему мужу в конце концов удалось засунуть свой вялый член туда, куда он так стремился его засунуть, — после случившегося со мной на пляже в Феодосии я, как ни странно, стала относиться к так называемому сексу, то есть обычному совокуплению, спокойнее. Куда больше раздражал тот факт, что мне приходилось проводить с ним в одной постели всю ночь и он в любой момент мог положить свою отвратительную руку мне на бедро, живот и так далее. У него была однокомнатная квартира с крошечной кухней, куда нельзя было втиснуть даже раскладушку.

К счастью, он вскоре отбыл в свой Париж, а я осталась одна. Рентген показал, что кость срастается плохо, ко всему прочему я влипла, и это произошло, не исключено, на пляже в Феодосии.

От одного слова «рожать» меня бросало в жар и трясло словно в лихорадке. Капкан, в котором предстояло сидеть девять месяцев, превращаясь с каждым днем во все более отвратительный кусок мяса, плюс последующие прелести, связанные с появлением младенца. С другой стороны, я не просто боялась аборта — вся моя моральная, а прежде всего физическая сущность отвергала это надругательство над природой.

Однажды мне в голову пришла безумная мысль…

В последнюю нашу ночь в Феодосии мы с Леней были точно в отключке и предавались настоящей оргии. Он стонал от наслаждения, лаская своим фаллосом внутреннюю сторону моих бедер, мой клитор, наружные части моей вагины. Наверное, он сдерживал себя из последних сил, чтобы не проникнуть в меня или же… Нет, он не мог брезговать мной — я бы сразу это почувствовала. Скорее всего он не хотел нарушать выдуманных им самим правил нашей игры. Вдруг я почувствовала, как на мой живот брызнула его горячая сперма. Ее ручеек побежал вниз, я согнула ноги в коленях и всем лоном подалась навстречу этому ручейку. Это произошло инстинктивно.

По дням все сходилось — я зажгла свет и высчитала все с карандашом в руке. Правда, природа такая дура. Да и мог ли ручеек проникнуть в то место, где его ждали мои, жаждущие слияния клетки? Если это так…

Когда Баруздин вернулся из Парижа, я сказала, что у нас будет ребенок. Он, похоже, обрадовался. Еще я сказала, что мой врач очень опасается выкидыша — я сыпала при этом терминами, вычитанными из медицинской энциклопедии, — и уверен, что я должна прекратить половую жизнь.

Баруздина это известие огорчило, но ненадолго. Тем более я сказала: прекрасно понимаю, ни один нормальный мужчина не сможет обойтись почти год без половых контактов, а посему на все закрываю глаза. Мы вполне мирно отпраздновали это событие шампанским.

Баруздин приволок мне из Парижа кучу красивых тряпок — чего-чего, а жадности за ним не водилось. Пока они на меня налезали.

В институте я появилась в полной красе и блеске, вызвав зависть даже у тех, кто вырос в заморских тряпках и прочих побрякушках. Дело в том, что я умею себя подать. Инфанта.

— Ты что, не могла надеть на его сучок презерватив? — изумилась наша интеллектуалка Женька, узнав о том, что я жду бэби. — Или тебе нужно покрепче к себе привязать этого мидовца? А кто будет возиться с пеленками?

— Кажется, свекровь согласна, — неуверенно промямлила я.

— Что значит — кажется? Она хочет иметь внука или не хочет?

Я представила молодящуюся с пудом косметики на рано поблекшем лице Нину Петровну, и сама усомнилась в том, что ей захочется нянчить внука. Правда, последнее время она каждый день звонит мне, дает кучу бесполезных советов относительно диеты, образа жизни и тэ дэ и тэ пэ, а раз в неделю привозит сумку с фруктами, соками и шоколадками.

— А куда ей деваться? Она на пенсии.

— Свекровь — это тебе не мать, — изрекла мудрая в своей наивности существа не от мира сего Женька. — Меня, например, вырастила мамина бабушка. Думаю, тебя тоже.

— Но моей маме еще десять лет до пенсии.

— Ничего страшного. Потом доработает стаж. Тем более если ты выродишь парня…

Тут нас кто-то отвлек, и я так и не выяснила, что имела в виду Женька.

Я хотела родить парня. Сама не знаю почему. Но больше всего на свете я хотела проснуться в одно прекрасное утро и снова почувствовать себя на воле. Увы, все эти биологические капканы устроены из самого прочного на свете материала.

Я снова поехала на зимние каникулы домой. Уже потяжелевшая, с глазами обреченной на заклание коровы. Я поехала домой лишь потому, что хотела найти в мансарде то письмо.

Черт, к тому времени я почти возненавидела Леню, потому что окончательно убедила себя в том, что ношу его ребенка. Правда, временами, ночами особенно, я его хотела. Я очень хотела его.

Письма я не нашла, хоть в моей мансарде еще никогда в жизни не пропадала ни одна бумажка.

Отец похвалился, что получил от Лени два письма, и дал мне их почитать. Ничего особенного. Обо мне ни слова. Мой бывший шут, как выяснилось, оформлял документы в загранку.

Меня мучили приступы необъяснимой тоски, и как-то ночью я чуть было не заглотала целую пластинку «ативана».

Не заглотала. Быть может, потому, что я все-таки инфанта. Но в тот жуткий период я была уверена в том, что никогда не превращусь в королеву.

Баруздин был несказанно рад сыну и по пьяному делу признался мне в том, что страдает каким-то заболеванием, почти на сто процентов гарантирующем бесплодие.

— Кретины они, эти медики, — говорил Баруздин, не просыхавший уже вторую неделю. — Теперь мы получим двухкомнатную квартиру улучшенной планировки. Может, даже трехкомнатную. — Он хитро мне подмигнул. — А что, если нам сварганить еще одного бэби? Ну, я понимаю, не сразу, а, скажем, через годик? Тут наклевывается одна милая семейная командировочка. Платить будут не так уж и скупо. Да и климат в том государстве почти как в Европе. Нашему Леньке наверняка там понравится.

Это Баруздин назвал сына Ленькой. В честь своего папаши. Я бы, мне кажется, назвала его как-нибудь по-другому. Впрочем, кто знает?

Последнее время я пребывала в оцепенении. Все, что со мной происходило, казалось, происходит не со мной, а моим двойником, который имел мою внешность, рассудок и все остальное, но мною не был. Я смотрела на этого двойника со стороны. Я желала ему всяческих благ, но я бы совсем не расстроилась, если бы с ним что-то случилось.

Случилось.

Когда Леньке исполнилось полгода и нам дали двухкомнатную квартиру улучшенной планировки, а в недалеком будущем маячило вполне безбедное житье на казенной вилле в Рабате, Баруздина угораздило утонуть на рыбалке.

Я-то знаю, что это была за рыбалка, но к тому времени я вошла в роль и даже во вкус мидовской жены, ревностно берегущей семейные, а заодно и профессиональные тайны своего мужа. Ведь я, как и все мидовские жены, знала, что Баруздин ни за что не станет проводить время с девками с улицы. Тем более накануне длительной загранкомандировки.

Я искренне плакала на похоронах, хотя мне выделили солидное единовременное пособие.

Женька как в воду глядела — свекровь, поиграв несколько месяцев в бабушку, сказала, что устраивается на работу, аргументируя это решение тем, что зависимость от мужчины, хотя бы даже собственного послушного мужа, угнетает психику современной женщины. Я ее не осуждала — я умею видеть мир глазами других людей. Она давала деньги на няньку и даже время от времени подбрасывала продукты из спецстоловой. Нянька раздражала меня бесконечными нравоучениями, да и с ее вселением атмосфера в моей квартире дала сильный крен в сторону того самого обывательского уюта, который раздражает меня еще больше, чем бардак.

Ленька тут был ни при чем. Ленька был замечательным современным бэби. Когда нянька была выходная и ко мне приходили подружки, мы сажали его в центр стола в плетеную корзинку с подушками, и он без устали улыбался далеко не невинным рассказам и анекдотам. Это придавало им особую пикантность.

Но я одна ни за что бы с Ленькой не управилась, да и быт с детства ненавижу. Я сказала маме по телефону, что приеду погостить на зимние каникулы. Я надеялась, что за эти две недели родители привяжутся к Леньке и не захотят с ним расстаться.

Так и случилось.

— Вылитый отец! — воскликнула бабушка, сроду не видевшая Баруздина. И тут же сообразив, что ее фраза оказалась ни к селу ни к городу (или же, наоборот, пришлась впору туда и сюда), поправилась: — Ну да, совсем не в нашу породу — у нас все светлые, а этот как галчонок. Ты его недаром Ленькой назвала.

— Так зовут отца моего мужа, — сказала я.

Моя детская кроватка уже стояла в родительской спальне, застланная голубым байковым бельем.

— Ты вроде уже отняла Леньку от груди, — оправдывающимся тоном заговорила мать, думая, что я захочу взять его к себе в мансарду. — Мы с папой все равно рано просыпаемся. Я теперь во второй смене, а потом с ним бабушка посидит.

В этом я не сомневалась — у бабушки при виде Леньки прямо слюнки потекли.

Я спала под звездным зимним небом и чувствовала себя почти инфантой. «Как хорошо, что у меня есть Ленька», — промелькнуло где-то в глубине сознания.

Я подумала о том, что мой хитрый план удался без каких-либо усилий с моей стороны.

Я провела две недели в раздумьях о будущем. Похоже, после Ленькиного рождения я стала сентиментальной — мне вдруг захотелось влюбиться.

Сразу по возвращении в Москву Наташка забрала меня к себе на дачу. Она пребывала в депрессии после того, как обнаружилось, что у ее матери есть любовник. Думаю, она попросту завидовала матери и сама не могла разобраться в своих чувствах. Мне предстояло стать участницей ночных диалогов на тему морали и нравственности, а вернее, слушательницей бесконечного монолога с часто повторяющимися фразами типа: «Как она могла», «у отца больное сердце», «этот Родин моложе ее на двенадцать лет»…

Мне всегда нравилась Наташкина мать. В ней был какой-то шарм. Я теперь точно знала, все эти знаменитости съезжались к ним на дачу не из-за отца. Еще я поняла безошибочно, что Родин был не единственным любовником Наташкиной матери.

Разумеется, это было не мое дело.

Внешне жизнь в доме Кудимовых не изменилась, если не считать того, что Наташка уже три недели не разговаривала с матерью. Я спала в комнате для гостей на нижнем этаже. Все члены семьи Кудимовых спали на верхнем.

Однажды, когда я переодевалась в пижаму, собираясь почитать в кровати и моля Бога о том, чтоб не пришла «на пять минут» Наташка, дверь почти бесшумно открылась и тут же закрылась.

Я медленно повернула голову и увидела Никиту, младшего брата Наташки. Это был высокий, довольно хлипкий акселерат с красивой — густой и в крупных локонах — шевелюрой пшеничного цвета. Он посещал школу, и к поздним застольям его допускали лишь в выходные дни.

Я инстинктивно прикрыла обеими руками голую грудь.

Никита не отрываясь смотрел на меня. Я обратила внимание, что у парня длинные ресницы и по-девичьи гладкая нежная кожа.

— Чего тебе? — спросила я, уже догадавшись, что ему от меня нужно.

— Просто так, — прошептал он едва слышно. — Давай поговорим. О чем угодно. Они… они все такие грязные. — У Никиты дрогнул голос, и мне показалось, он расплачется. — Понимаешь, они… Я знаю, у отца тоже есть любовница. Я давно это знаю. И мама знает. Наташка делает вид, что не знает. Я… я люблю маму.

Он расплакался, спрятав лицо в ладонях. Он был настоящим ребенком, этот Никита, хоть я едва доставала ему до подбородка.

— Успокойся. — Я коснулась его плеча. — Все обойдется. Наташка выпустит злость и…

— Мамочка, мамочка, — твердил Никита. Я обняла его за плечи и повела к креслу. Он вдруг подался ко мне всем телом и, наклонив голову, прижался мокрым лицом к моей груди.

Меня словно током долбануло, но я моментально взяла себя в руки. Мне жилось хорошо и беззаботно на даче у Кудимовых, хоть и донимала Наташка своими ночными монологами. Мне не хотелось в свою московскую квартиру — вернувшись в этот раз от родителей, я вдруг ощутила себя одинокой.

— Если нас застанут…

Никита поднял голову и посмотрел на меня. У него были красные от слез глаза. В них я увидела боль.

— Я… Я боюсь идти к себе. Там… там есть крючок от старой люстры. Он зовет меня, — бормотал Никита. — Но я… я не хочу. Можно я побуду немножко у тебя?

Я подошла к двери и закрыла ее на задвижку.

Обернувшись, я увидела, что Никита уже сидит на краю моей кровати. Он больше не плакал.

— Ты считаешь меня проституткой? — спросила я, уже не пытаясь прикрыть голую грудь. Знаю: она у меня очень красивая.

— А что это такое? — Никита глядел на меня невинными глазами. — Наташка говорит, мама проститутка. Я очень люблю маму.

— Но ты бы не пошел к ней в спальню и не стал бы…

— Пошел бы, если б она спала одна. Я не люблю отца. Он все время играет какую-то роль. Ты тоже будешь играть роль старшей сестры или моралистки?

Он смотрел на мою грудь. Он смотрел на нее так, что у меня мурашки по спине забегали. Не помню, как все случилось, но я очнулась уже на кровати. Никита лежал рядом и жадно целовал мне грудь.

— Успокойся. — Я погладила его по спине. — Ты делаешь мне больно. Останутся синяки.

— Ну и что? Ты ведь не замужем, и никто ничего не заметит. У тебя нет любовника, правда?

— А что это такое? — Я усмехнулась. — У твоей мамы есть любовник, но ты все равно очень любишь ее. Ты сам так сказал.

До него не дошел мой юмор.

— Убью, если заведешь любовника. А сам повешусь на том крюке. Вот увидишь.

Он весь дрожал, и я накрыла его одеялом. Я была в одних пижамных штанах, а Никита в джинсах и ковбойке. Он не трогал меня ниже пояса. И в губы не целовал. Его притягивала к себе моя грудь.

— Нравится? — спросил он, оторвавшись на секунду от моего затвердевшего от его ласк соска и заглядывая мне в глаза.

Мне очень нравилось, но я прикинулась почти равнодушной.

— Нравится, нравится. Тебе очень нравится…

Он снова взял в рот мой сосок, нежно кусал его, чмокал губами.

Мы заснули под утро. Я проснулась первой. Было уже светло. Никита безмятежно спал на моей груди.

Я ласково потрепала его по волосам.

— Иди к себе. Слышишь? Тебя хватятся.

— Ни фига, — сонно пробормотал он. — Сегодня воскресенье. Можно спать до обеда.

— Но вдруг кому-нибудь взбредет в голову зайти к тебе в комнату?

— Я ее запер. Ключ у меня в кармане.

— Ты знал, что я тебя оставлю.

Он улыбнулся и приоткрыл один глаз.

— Тебе тоже скучно. Я давно за тобой наблюдаю.

— Ты придумал про крючок? — спросила я, перебирая пальцами его по-детски шелковистые волосы.

— Сам не знаю. — Он притворно вздохнул. — Я часто на него смотрю.

— Лгунишка. Иди-ка лучше к себе.

— Но ведь тебе не хочется, чтоб я ушел.

— Ты угадал. — Я вздохнула отнюдь не притворно. — Я, наверное, испорченная.

— Нет. — Он вдруг больно стиснул своими горячими руками мою грудь. — Просто ты без комплексов. Как и я. Нам с тобой повезло. Почти у всех сплошные комплексы.

— Ты уже пробовал так с кем-то?

Я почувствовала нечто похожее на ревность.

— С одной девчонкой из нашего класса. Но у нее такая маленькая грудь. И она хотела, чтоб я все время целовал ее в губы.

— Ты не любишь целоваться?

— Не знаю. Я брезгую слюнями. У той девчонки столько слюней.

— Хочешь поцеловать меня?

Он приподнялся на локтях и внимательно посмотрел мне в глаза. У него оказались очень чуткие и податливые губы.

Мы целовались часа полтора, изобретая все новые и новые способы наслаждения.

— Как здорово! — Никита в изнеможении упал на подушку. — У тебя так горячо во рту. И почти совсем сухо.

По дому уже кто-то ходил.

— Сматывайся немедленно. Иначе…

Он проворно выскользнул из кровати и спросил, возвышаясь надо мной во весь свой отнюдь не детский рост:

— Что иначе?

— Нам больше не позволят делать то, что мы хотим, — сказала я, отдавая себе отчет в том, что с этим парнем притворяться нельзя.

— Ура! — вполголоса воскликнул он. — Ты еще лучше, чем я себе представлял.

После позднего завтрака мы с Наташкой отправились на прогулку. Никита к столу не вышел, что в выходные случалось с ним часто.

— Послушай, ты не могла бы дать мне на время ключи от твоей квартиры? — смущенно спросила Наташка, уже когда мы очутились в лесу.

Я глянула на нее удивленно.

— О чем разговор.

— Понимаешь, дома все время эта Валентина болтается, да и предки могут в любой момент нагрянуть. А я… я с одним парнем познакомилась.

То-то последние две ночи Наташка не приставала ко мне с душевными излияниями.

— Влюбилась?

— Да! — выпалила Наташка, прижимая к щекам руки в толстых варежках. — Но он… он в общаге живет, и вообще…

— Что вообще?

— В облаках витает. Потому он мне и нравится. Мы просто посидим у тебя на кухне. Я куплю бутылку коньяка. Думаю, ничего у нас не будет. Представляешь, я не хочу, чтоб что-то было.

— Почему? Ведь ты его любишь.

— Ну… Понимаешь, я боюсь: а вдруг у него какая-нибудь болезнь? Да и подзалететь страшно. Что тогда делать? Послушай, а ты как предохраняешься? Это я так, на всякий случай.

Наташка схватила меня за рукав дубленки и остановилась, нетерпеливо ожидая ответа.

Я рассмеялась.

— Я сама подзалетела чуть ли не в первую же ночь. Тоже мне, нашла у кого спрашивать.

— Да, но ведь потом… у тебя наверняка был кто-то потом и все… все обошлось.

Я не стала ничего объяснять Наташке — какая мне разница, что она про меня думает? Почему-то последнее время меня совсем перестало волновать ее мнение. Да и не только ее.

— Надень ему на х… презерватив, — сказала я серьезным всесведущим тоном.

— А как это делается? Вдруг он не позволит? А если презерватив слетит? — посыпался на меня град тревожных вопросов.

— Тогда не позволяй ему…

— Но вдруг он захочет? Ведь все другие позволяют… Я так боюсь потерять его.

Я сделала вывод, что Наташка влюбилась не на шутку.

— Он поэт из Ростова, — поведала она. — Учится в литинституте. Посвятил мне замечательные стихи. Хочешь почитаю?

Я кивнула. Какая разница: слушать Наташкин бессвязный лепет или стихи какого-то графомана?

Наташка читала вдохновенно. С той же ненатуральной интонацией внутренней сосредоточенности, с какой обычно читали свои стихи подвыпившие гости ее родителей. Я ничего не понимаю в стихах. Наверное, это здорово, когда тебе посвящают стихи. Но, пардон, что дальше?

— Нравятся? Папа говорит, Сережка гений. Собирается рекомендовать его в Союз писателей. Обещал помочь издать его сборник.

— Постой, постой, это тот с… — Я вовремя прикусила язык. Я вспомнила Сережу — он был горбат, как Квазимодо, но у него были длинные ноги и очень красивые глаза. Но я с таким все равно ни за что бы… — Это тот, что был позавчера? — выкрутилась я.

— Да-а, — мечтательно протянула Наташка. — Я проводила его на электричку. Едва поспели на последнюю. Он постеснялся остаться у нас. Думаю, потому, что влюблен в меня. Он такой чистый…

За ужином Никита все время протягивал под столом свои ноги и пытался прижать мои. Сам при этом нес какую-то чепуху про учительницу математики и ее роман с физкультурником. Его никто не слушал, хоть все и делали вид, что им интересно. Я обратила внимание, как один из гостей, известный драматург, порывается найти брешь в потоке Никитиной болтовни и хлынуть туда со своим словоблудием.

Я встала из-за стола, громко отодвинув стул.

— Пошли заниматься английским, — сказала я Никите. — А то уже скоро спать.

Меня все больше и больше мучили мысли о будущем. Особенно по ночам. Особенно после ласк Никиты.

Мне уже девятнадцать. Я живу на стипендию и на полторы сотни, которые присылают мне не шибко богатые родители. Еще учиться и учиться. Можно, конечно, перевестись на вечернее и пойти работать. Куда? Гидом-переводчиком? Бесперспективно во всех отношениях. К тому же я не собиралась попадаться на крючок органам. (Об этом меня предостерегал еще покойный муж.) Можно, конечно, снова выйти замуж…

Что-то в этом раскладе меня не устраивало. Дело было даже не в сексе, хотя и в нем тоже. Семейная жизнь представлялась мне сплошной рутиной. Одно и то же изо дня в день. Во имя чего, спрашивается? Во имя того, чтоб не просыпаться по ночам от страха за собственное будущее, убеждала себя я. Что может быть хуже бедности? Для женщины — ничего. Для мужчины, думаю, тоже.

Словом, мне нужен по-настоящему богатый муж.

Меня вдруг осенило поступить на курсы международных стюардесс.

Я переехала в Москву и на даче у Кудимовых появлялась все реже и реже. Никиту это приводило в ярость. Однажды он появился у меня поздно вечером — подвыпивший и очень возбужденный.

Я лежала в ванне и не сразу открыла ему дверь.

— У тебя кто-то есть! — ворвавшись, заявил он с порога. — Я так и знал.

Он хотел ударить меня по щеке, но я вовремя увернулась.

Никита кинулся обыскивать квартиру. Потом повалил меня на кровать.

— Я сейчас тебя изнасилую. — Он сорвал с себя одежду, оставшись в одних узеньких плавках. — Ты удрала от меня, чтоб спать с другими мужчинами. Я надоел тебе — ты думаешь, я еще мальчишка. Но я докажу тебе, что это не так.

Он стащил плавки и стоял теперь надо мной голый и слегка смущенный. Я обратила внимание на его разбухший фаллос.

— Я женюсь на тебе! — Никита вдруг бросился на меня и с ходу проник глубоко внутрь своим крепким молодым орудием. — Женюсь, женюсь, женюсь, — шептал он в такт своим резким нетерпеливым движениям. — Господи, как же я люблю тебя…

Разумеется, он выпустил все в меня, и мне пришлось срочно бежать в ванную, чтоб хоть как-то обезопасить себя от последствий. Мне понравилось то, что он со мной сделал. Очень понравилось. Я поняла, что я — его первая женщина.

Мы занимались любовью несколько раз. Никита все больше и больше входил во вкус.

— Я остаюсь у тебя, — заявил он мне утром.

— Ты несовершеннолетний, — возразила я. — Меня выгонят из института и могут даже посадить в тюрьму.

Он задумался.

— Ты, кажется, права. Тогда я буду приезжать к тебе когда захочу. Дай ключи.

— Тебя выследят.

— Нет. Давай ключи. — Он больно сжал мои запястья. — Если не дашь добром, возьму силой.

Я дала ему ключи.

Весь день я была не в своей тарелке. Меня мучил самый настоящий страх — я не хотела оказаться пленницей собственных страстей. Дело в том, что мне очень понравилось заниматься любовью с Никитой. Я была влюблена в его молодое красивое и сильное тело.

Он нагрянул вечером того же дня. Мне казалось, я схожу с ума — я весь следующий день думала только о том, чем буду заниматься ночью.

Ловушка захлопнулась.

Через два дня Наташка сообщила мне, что Никита исчез и родители заявили в милицию.

— Боюсь, связался с нехорошей компанией, — сказала она. — Он так изменился за последний месяц. Все из-за матери. Никита ее очень любил.

Этого еще мне не хватало — менты, взламывающие мою дверь и застающие нас… С Никитой говорить на эту тему бесполезно — парень явно собой не управляет. Что же делать?

— Послушай, я сегодня вечером еду к своим. Ленька приболел, — на ходу изобрела я. — Но только никому ни слова, ладно?

— Почему? — изумилась Наташка.

— Тут меня один тип преследует. Боюсь, он… Словом, мне нужно на несколько дней исчезнуть.

— Счастливая. — Наташка тяжело вздохнула. — Наверное, он настоящий мужчина.

Ее поэт оказался педиком. Она все еще переживала этот момент.

— Я не люблю его. Даже боюсь. Понимаешь, я…

— Ты какая-то странная. Если бы меня кто-то преследовал… Может, укроешься у нас на даче? — предложила Наташка.

— Он знает про дачу.

— А кто он такой? Из какого института? И почему ты, собственно говоря, бегаешь от него? — приставала Наташка.

— Он мне не нравится.

— В постели или как?

О, эти бабские беседы — я их и раньше ненавидела, теперь же они меня просто раздражали.

— Я не собираюсь за него замуж, понимаешь? А так я не могу.

— Глупая. Настоящий секс можно иметь где угодно, кроме супружеской постели, — изрекла сильно поумневшая за последнее время Наташка. — Я теперь и маму стала понимать. Думаю, у папочки вся мужская сила перекочевала в мозги…

Я отбыла вечерним поездом, не заезжая домой. Если бы я туда заехала, я бы там осталась. Этого нельзя было делать.

Дверь мне открыл Леня — загорелый, красивый, улыбающийся. Я утонула в его объятьях.

— Инфанта вернулась! — объявил он всему дому. Впрочем, в сей ранний час в наличии оказались лишь бабушка с Ленькой. — У тебя озабоченный вид, — сказал Леня, когда бабушка понесла его тезку умываться. — От кого-то сделала ноги?

— Все-то ты знаешь. — Я протянула руку и крепко стиснула его запястье. — Мне так нужна твоя энергия. Я совсем растерялась.

— Зря. — Он смотрел на меня и загадочно улыбался. Загадочно и радостно. Хотя глаза были печальными. А может, серьезными — трудно сказать. — Что-нибудь придумаем. Инфанте все еще нужен шут?

Я рассмеялась почти весело. Он подхватил меня на руки и понес в мансарду. Мы упали на ковер и стали бороться как маленькие дети. Вдруг Леня сел на меня верхом, наклонился, взял в обе ладони мое лицо и сказал властно:

— Выкладывай. Все как на духу.

Я выложила. Хотя еще минуту назад даже не представляла, как смогу рассказать о случившемся Лене. Он внимательно меня выслушал.

— Понравилось? — спросил он, когда я закончила рассказ.

— Очень. Но парню еще нет пятнадцати. Это… да, это какой-то бред. Меня осудят за растление малолетних.

— Громко сказано. Ты сама еще малолетка, инфанта.

Он откинул с моего лба растрепавшиеся волосы и потерся носом о мой нос.

— Этот мальчишка способен на все.

— А ты попала в притяжение его магнитного поля, — подхватил Леня. — Но мое сильнее. Ты чувствуешь это?

— Да. — Я на самом деле это чувствовала. — Как странно. Ведь я всю ночь…

— …Страдала об этом парне. — Он усмехнулся. — Я летел через Москву и хотел тебя навестить. Раздумал в самый последний момент.

— Когда это было?

— Позавчера ночью. Ты была с ним?

Я молча опустила глаза.

Леня быстро вскочил, подсунул под меня обе руки, и я в мгновение ока очутилась у него на руках. Он сидел на ковре, скрестив по-турецки ноги, и качал меня как младенца. И все время смотрел на мои губы.

— Хочешь поцеловать меня, но боишься. Нет, ревнуешь, — поправилась я.

Он усмехнулся.

— Шут не может ревновать инфанту. И наоборот. Верно?

Я промолчала. Я подумала, что не хотела бы услышать от Лени то, что только что услыхал от меня он. Очень не хотела бы.

— Тебя уже пора произвести…

Он прижал палец к своим губам.

— Еще не пришло время, инфанта. Зачем торопить события?

Мы совсем не говорили о маленьком Леньке, но я видела, как смотрел на него Леня-большой. По-моему, они были похожи. Правда, мне очень этого хотелось, и я вполне могла ошибиться. Мы целый день втроем играли на ковре. Мне казалось, с моей души свалился камень. Время от времени я ловила на себе любопытные Лёнины взгляды. Мне казалось, он все время порывается мне что-то сказать.

— Говори же наконец, — приказала я.

— Инфанта, я не смогу заниматься с тобой тем, чем вы занимались с тем парнем. Я боюсь тебя заразить.

— Я и не прошу. А врать мне не надо.

— Не буду, — серьезно сказал он.

За ужином мы выпили шампанского. Я почувствовала себя так, как чувствовала два года назад. Родители, мне кажется, еще лучше — ведь у них теперь был Ленька.

Я первая встала из-за стола и пожелала всем спокойной ночи.

Я курила и смотрела в усыпанное звездами небо. Я прозевала его появление. Его лицо внезапно оказалось на уровне моего. Но между нами было оконное стекло.

Я открыла рот, чтоб закричать, но тут же инстинктивно зажала его обеими руками. Он расплющил о стекло нос, пытаясь заглянуть в глубь моей комнаты.

Я рванула на себя балконную дверь и очутилась в его объятиях-тисках.

— От меня не убежишь, — сказал Никита, втаскивая меня в комнату. — Чего ты испугалась, дурочка? Нам так хорошо вдвоем.

У меня закружилась голова. Мы упали на кровать. Я не помню, что было дальше, потому что мы набросились друг на друга как два голодных дикаря на кусок мяса. Мы с Никитой очень подходили друг другу в плане секса, хотя ни ему, ни мне недоставало опыта.

— И что дальше? — спросила я, тяжело дыша на его плече. — Милиция отыщет тебя и здесь.

— Черта с два. Разве ты не заметила? Я выкрасил волосы и приклеил усы.

Я только сейчас обратила внимание, что Никита превратился в брюнета. Усы он, разумеется, успел снять.

— Но… ты ведь не сможешь… жить у меня.

— Почему? Ты можешь сказать им, что я твой муж или жених. Если и не поверят, все равно проглотят. Предки есть предки.

— Не могу я им так сказать, — пробормотала я.

— Из-за того типа, с которым курила в саду? Он твой любовник?

— Тише. Он мой… брат.

— Расскажи эту байку кому-то еще. Он смотрел на тебя как… как будто все время хотел тебя поцеловать.

— Мы давно не виделись. — Я вздохнула. — Я очень люблю своего брата.

В тот момент я на самом деле думала о Лене как о брате.

— Говори правду: ты с ним спала?

Этот Никита был настоящий Отелло, и я знала, что завтра на моей шее непременно проступят синяки от его железных пальцев.

— Нет. — Я ловила ртом воздух. — Он что-то вроде педика.

Никита медленно разжал пальцы, положил мне голову на живот и свернулся калачиком.

— Я люблю тебя, — прошептал он и заснул сном младенца.

Я не могла сомкнуть глаз. Страшно хотелось курить. Я осторожно переложила голову Никиты на маленькую подушечку. Он даже не шевельнулся. Я набросила халат и, тихо приоткрыв ляду, спустилась босиком вниз.

Леня спал в комнате под лестницей, в которую можно было попасть еще и с балкона, опоясывающего дом с трех сторон. Я выскользнула в сад, перелезла через невысокие перила. Его дверь была приоткрыта — у нас в доме всегда духотища.

Он лежал лицом к стенке. Я сбросила халат на пол и забралась к нему под одеяло. Он не спал — я точно знала это, — но никак не прореагировал на мое появление.

— Что мне делать? — спросила я, стуча зубами от холода и нервного напряжения.

Он хранил молчание.

— Скажи хоть что-нибудь. Только не молчи.

Я принялась тормошить Леню за плечи.

Он наконец перевернулся на спину. Я видела, как поблескивают в темноте его глаза.

— Инфанта, тебе хорошо с этим мальчишкой. В этом нет ничего дурного. У тебя здоровый организм. Все нормально.

У него был сонный голос.

— Я сказала, ты мой брат. Иначе он вполне может тебя убить.

— Зачем? Было бы смешно, если б я претендовал на тебя, инфанта. Так и скажи ему.

— Но что мне делать? Как от него избавиться?

— Сейчас ты сыта и в безопасности, потому и хочешь избавиться от этого мальчишки. Потом тебе снова захочется заниматься с ним сексом.

— Это очень опасно. Во всех отношениях опасно.

Я вдруг вспомнила, что вполне могу подзалететь. Если уже не подзалетела.

— У Леньки появится братик или сестричка. Все очень обрадуются.

Я стукнула его кулаком по груди.

— Не каркай. Только этого мне и не хватало. Какой же ты жестокий.

— Я всего лишь шут, инфанта.

— Стань на время серьезным и дай мне совет.

— Какой, инфанта?

Мне захотелось съездить ему по морде, но я вовремя поняла, что злюсь не на Леню, а на себя.

— Увези меня отсюда.

— Ты хочешь этого? — удивленно спросил он.

— К счастью, у меня еще не совсем отказали мозги.

— Думаешь, такое может случиться?

Он приподнялся на локтях и внимательно на меня посмотрел. Его взгляд скользнул вниз и задержался на моих губах.

Я вспомнила, как он божественно целует.

Это оказалось так здорово, что я не удержалась от стона. Меня буквально обволакивала его нежность, и я почувствовала себя в теплом уютном коконе. Это был большой контраст с тем, что я только что испытала наверху. Обожаю контрасты.

— Инфанта, ты превратилась в роскошную женщину, — сказал Леня, с неохотой отрываясь от моих губ. — Этот мальчишка сотворил с тобой настоящее чудо. Или это сделали еще до него?

— Почему ты не захотел заниматься со мной любовью? — обиженно спросила я.

— А ты уверена, что тебе со мной понравится?

Он снова раскрыл свои губы, и я отдалась ему вся без остатка. Он творил со мной черт знает что. А ведь это был всего лишь поцелуй.

Я провела ладонями по его голому телу. Сплошные мускулы. Откуда же такая нежность?

— Послушай, я хочу…

— Ты ошибаешься, инфанта, — сказал он, глядя мне в глаза.

— Нет, хочу. Тебя хочу.

— Из любопытства, да?

— Может быть. Тебе какая разница?

Он вошел в меня, но совсем чуть-чуть. Я чувствовала, как он напрягся вдруг и весь покрылся потом.

— Не могу, — шепнул он мне в самое ухо.

Я вильнула бедрами, и его фаллос продвинулся глубже.

— Это нечестно. — Я почувствовала, что его фаллос продвинулся еще сантиметра на два. Я затрепетала.

— Не бойся. Сейчас совсем не опасно.

Я тут же поняла, что он ничего не боится. Просто каждый мужчина делает это по-своему.

Мне казалось, что и все мои внутренние органы очутились в теплом коконе. Я все время куда-то проваливалась, но Леня каждый раз приводил меня в сознание поцелуем. Он ласкал кончиком языка мое нёбо, его фаллос делал подобные движения в моей вагине. Потом он взял меня за ягодицы, и я очутилась сверху. Ею фаллос ни на секунду не прекращал свое восхитительно нежное замедленное движение в глубь меня. Внезапно Леня схватил меня за талию и заставил сесть. Я вскрикнула от восторга. Но это было далеко не все из того, что мне довелось испытать в ту ночь.

— Что мы с тобой наделали, инфанта. — Леня прижался щекой к моей щеке. — Было так хорошо.

— Будет еще лучше.

— Нет, инфанта, не будет.

Он горестно вздохнул и, приподняв меня за бедра, посадил к себе на колени.

— Ты стал таким серьезным.

Я улыбнулась, обняла его за шею и поцеловала так, как он только что целовал меня. Он отпихнул меня в самом конце поцелуя. Это вышло почти грубо.

— В чем дело?

— Надоело.

Он приподнял меня и опустил рядом с собой.

— Тебе надоело заниматься со мной любовью?

Я готова была разреветься.

— Будем считать, что это так, если нам с тобой от этого полегчает. Возвращайся к своему мальчишке. Он проснется, поднимет шум.

— Черт с ним, — хорохорилась я. — Неужели ты не сможешь меня защитить?

— Не смогу, инфанта.

— Какой же ты… предатель, — зло выпалила я.

— Дело не во мне. Предположим, я прикрою тебя собственной грудью. И что дальше?

— Ладно, справлюсь сама.

Я подняла с пола халат и, замотавшись им, решительно направилась к балконной двери, глотая слезы обиды.

— Желаю успехов, инфанта, — услышала я его громкий шепот. — Только не будь слишком жестокой к себе.

Мне удалось уговорить Никиту не высовываться. Платой за это было мое постоянное присутствие возле него. К сожалению, спал он очень мало. Отдаваясь ему телом, душой я уносилась вниз — там звучали знакомые шаги, голоса, оттуда доносились родные запахи.

Ночами мне удавалось ускользнуть к Лене.

Однажды я обнаружила, что его балконная дверь на задвижке.

Я вернулась в дом. Дверь под лестницей была приоткрыта.

Лени в комнате не оказалось.

И тут я услыхала у себя над головой легкий скрип половиц. Я метнулась к лестнице и в мгновение ока оказалась в своей комнате, где буквально столкнулась с Леней.

— Что тебе здесь нужно? Почему не дождался меня? Я так замерзла.

— Красивый бамбино, — сказал Леня, пялясь во все глаза на спящего в своей излюбленной позе — калачиком — Никиту. — У тебя замечательный вкус, инфанта.

— Зачем ты сюда поднялся? — не унималась я.

— Шуты всегда отличались повышенным любопытством. Чаще всего это выходило им боком. — Он наконец повернул голову в мою сторону. — Он такой беззащитный. Не оставляй его одного. — Он обернулся еще раз, уже возле лестницы. — Спасибо, инфанта, — сказал он и стал спускаться.

— Я с тобой. Я соскучилась по тебе.

— Это тебе так кажется. Ты прекрасно без меня обходишься. Я уезжаю через час.

Мне показалось, я упаду. Но я устояла на ногах.

— Куда? — машинально спросила я.

— Какая тебе разница? Туда, где не будет тебя.

Последнюю фразу он произнес едва слышно.

— Ты бросаешь меня со всеми моими проблемами. Возьми меня с собой.

Он уже был внизу. Я съехала по ступенькам на заднице. Он успел подхватить меня, иначе бы я наделала грохота.

— Пошли выпьем шампанского, — предложил Леня, увлекая меня в столовую. — При свечах и из хрустальных бокалов, моя королева.

Утром меня разбудила Наташка. Я не сразу узнала ее голос — она была явно не в себе.

— Представляешь, его до сих пор не нашли. — Она всхлипнула. — Думаю, уже и не найдут. По телевизору показали его фотографию. У папы предынфарктное состояние, мама…

— Погоди, погоди: кого не нашли?

Я была сонная и врубилась не сразу.

— Никиту. Его нет уже целую неделю. Я подумала грешным делом, не слинял ли он…

В трубке щелкнуло. Связь прервалась.

Наташка тут же набрала меня снова, но я за эти полминуты успела покрыться липким потом страха. Я едва не выронила телефонную трубку, снова услышав в ней ее голос.

— Алле, алле! — кричала Наташка. — Может, вы с ним на самом деле разыграли комедию? — Она хихикнула как последняя истеричка. — У тебя в квартире такой бардак. Там валяется его шарф…

— Чей? — слишком невозмутимым голосом спросила я.

— Моего братика, чей же еще. Откуда бы это, а?

— Может, ты дала ему мои ключи?

На другом конце провода наступила тишина.

— Нет, но… их кто-то брал, а потом положил на место, — медленно произнесла Наташка. — Но это уже после того, как ты уехала. Слушай, а может, он, правда…

Я разбудила Никиту и сказала, что вечером мы уезжаем.

— Никуда я не поеду. И тебя не отпущу. Здесь ты только моя, а там…

— Заткнись. У тебя на хвосте сидит милиция. Стоит им узнать, как мы проводим время, и…

— Но ведь мы никому не делаем зла! Почему они не могут оставить нас в покое?

Я тут же отправилась на вокзал. В кассе работала мама моей школьной подруги, и мне удалось взять два «СВ».

В нашем городе знают друг про друга все и даже больше. Поэтому я сказала Валерии Даниловне, что на выходные ко мне приехала подруга из Москвы, родители которой работают в ЦК. Разумеется, она, эта подруга, с детства привыкла путешествовать только в «СВ».

— Не надену его ни за что, — сказал Никита, отшвырнув парик в угол. — Пускай они меня арестуют. Я скажу им, что люблю тебя и хочу на тебе жениться.

— А дальше что?

— Как что? Можно будет свободно заниматься любовью. Вот что.

— Ну да, устроить сеанс любви для всех желающих. Приходите посмотреть, как школьник трахает студентку.

— Зачем ты так. — Никита обиженно поджал губы. — Нам ведь хорошо вместе. Тебе больше ни с кем не будет так хорошо.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю. Ты — моя женщина. А я твой мужчина.

— Похоже, последнее время ты часами торчал у видика.

— Предположим. Разве это плохо?

— Это просто замечательно. Только ты забыл, что у тебя есть родители.

— Я сам с ними поговорю. У меня сейчас очень трудный возраст. Они поймут, что ты помогаешь мне пережить его.

— Я не собираюсь быть твоей нянькой. Послушай…

Я имела неосторожность сесть на край кровати. Никита тут же этим воспользовался. Мы катались клубком по кровати, царапали друг друга ногтями, я даже укусила Никиту до крови за плечо.

Я первая пришла в себя.

— Все равно нам нужно ехать в Москву, — сказала я, доставая из угла парик. — Можно обойтись и без милиции. Ты был в Риге или в Ленинграде. Или же захотел взглянуть на Тихий океан. Потом что-нибудь придумаем.

— Правда? — В его глазах блеснула надежда. — Ты на самом деле что-нибудь придумаешь? Ты меня не бросишь?

— Если будешь меня слушаться.

— Буду. Как ручная болонка.

…Мы вполне благополучно добрались до столицы. С вокзала я направилась к себе. Я запретила Никите звонить, тем более появляться у меня дома.

Он пообещал быть послушным.

С Чезаре я познакомилась в ресторане гостиницы «Советская», где наша группа гуляла на свадьбе Лильки Манукян. Он говорил по-английски и даже немного по-русски. К концу вечера я уже много о нем знала. Живет в Парме. Торгует предметами сантехники, мраморной плиткой и так далее. Жаждет завязать контакты с русскими бизнесменами. Верит в перестройку и Горбачева. Ну и прочая чепуховина.

Он был симпатичным малым и выгодно отличался от наших мужчин не только своим костюмом и обувью, но еще и манерами. Он пригласил меня покататься по ночной Москве. Я согласилась.

Потом мы заехали к нему в гостиницу и часа два проболтали за коктейлями в ночном баре. Я упилась в стельку, но мозги соображали без помех. Я поняла, что очень нравлюсь Чезаре.

Похоже, мои горизонты расширялись.

Он пригласил меня в Большой на «Спящую красавицу», и я, ясное дело, приняла приглашение.

— Заедем днем в «Березку», и я куплю тебе нарядное платье и туфли, — сказал Чезаре, стараясь тактично не смотреть на мои изрядно поношенные замшевые сапоги и бархатную юбку, которую привез мне из Парижа покойный Баруздин.

— Но у меня есть что надеть, — сказала я, испытав приступ стыда за свою совковость. — Просто сегодня я пришла в ресторан прямо из института.

— О, я знаю. — Чезаре широко улыбнулся и похлопал меня по плечу. — Но я люблю делать подарки. Я очень люблю делать подарки.

Это был восхитительный день. Мы посетили несколько «Березок», где на меня с завистью пялились размалеванные под валютных проституток продавщицы. Платье, костюм, сапога, две пары легких туфель, белье… Он оказался щедрым парнем, этот Чезаре.

Он сам напросился ко мне домой на чашку кофе.

— Очень уютно. Такой я и представлял твою квартирку. Ты не замужем?

Пока мы пили кофе с пирожными, я рассказывала Чезаре недолгую историю своего замужества, разумеется, сглаживая все острые углы и замазывая щели.

— Юная вдова, — сказал он и погладил меня по руке. — Очень, очень сожалею. Хотел бы увидеть твоего сына. Я так люблю маленьких детей. Особенно мальчишек.

Я случайно взглянула на часы и чуть не выронила чашку с кофе. Полтора часа назад я должна была быть на даче у Кудимовых, то есть в постели с Никитой. Я уже несколько раз откладывала наше свидание из соображений безопасности — родители не спускали с Никиты глаз. Сегодня был день его рождения. Господи, что же делать?

— Что случилось? — Чезаре, заметив мое волнение, ободряюще пожал мне руку. Это был жест мужчины, привыкшего по мере возможности ограждать знакомых женщин от всевозможных неприятностей.

— У меня… была назначена деловая встреча, а я про нее совсем забыла. Мне было так хорошо с тобой, Чезаре.

Он встал, обнял меня за плечи. Потом я почувствовала на своей шее прикосновение его мягких пальцев.

— Говоришь, важная встреча, малышка? — спросил он томным голосом. Я поняла, что Чезаре заводится.

— Да. Этот человек… он решит, я его обманула и… Он может сделать мне много неприятностей.

— Позвони ему, — посоветовал Чезаре. — Скажи, что приболела. Врать, конечно, нехорошо, но иногда Бог может нас простить.

Он уже протягивал мне телефонный аппарат.

Мой голос дрожал и срывался на хрип, когда я поздравляла мать Никиты с именинником. Потом трубку взяла Наташка.

— Где же ты? — с места в карьер спросила она. — Мой братик уже налакался коньяка и поцапался с предками. Знаешь, последнее время он так ругается матом. Мама считает, он связался с какой-то проституткой. Она хочет затащить его к врачу.

— Аня, прошу вас, приезжайте как можно скорее, — услышала я в трубке голос Наташкиного отца. — Хотите, я пришлю за вами машину. Ему очень плохо.

— Я заболела, Максим Кириллович. У меня высокая температура. Наверное, это вирусный грипп.

— Очень жаль. Она заболела гриппом, — сказал он кому-то, очевидно, Никите. — У нее высокая температура.

— Я к тебе приеду. Я сейчас к тебе приеду. — У Никиты заплетался язык. — Мы… отметим мой день рождения вдвоем. Так будет еще лучше.

— Нет, прошу тебя, не приезжай. Я сама завтра приеду. Обещаю тебе.

— Я не доживу до завтра.

В трубке запищали короткие гудки.

— Это твой парень, да?

Чезаре крепко сжал мои плечи.

— Да. То есть это не совсем так. Ему всего пятнадцать лет, и он вбил себе в голову, будто влюблен в меня. Он брат моей подруги.

— Я тоже был влюблен в пятнадцать лет. Еще как влюблен, — мечтательно сказал Чезаре. — Она была старше меня всего на два года, но вертела мной как хотела. Один раз я застал ее с другим парнем. Если бы не мой отец, я бы вскрыл себе вены. В пятнадцать смотришь на мир слишком серьезно.

— Боюсь, он отмочит что-нибудь, — сказала я, со страхом думая о том, что Никита вполне способен рассказать своим родителям о наших с ним отношениях. И, что самое страшное, они ему поверят. Наташка говорит, они не поверили его трепне про то, будто он болтался на киносъемках в Одессе.

— Поезжай к нему, — сказал Чезаре, еще сильней стискивая мне плечи. — Бог любит добрые дела. Поход в Большой театр можно перенести на завтра.

Мы вышли из моего подъезда за пять минут до появления машины, которую все-таки прислал за мной Кудимов.

Чезаре мгновенно поймал такси и весело помахал мне на прощание.

У меня болели губы от его поцелуев.

— Аня, мне нужно поговорить с вами. — Максим Кириллович поджидал меня утром возле ванной комнаты. — Быть может, пройдем в мой кабинет?

Я покорно плелась за ним. Никиту всю ночь выворачивало наизнанку. Потом он пытался разбить об стенку голову, и нам втроем пришлось его держать. Мать боялась вызвать неотложку — парня могли упечь в психушку. Заснуть удалось только под утро. Никите сумели засунуть пару таблеток ноксирона, и он еще спал.

Я села в свое любимое старое кресло возле книжного шкафа, где когда-то мне было так уютно от близости всех этих Дон Кихотов, Жюльенов Сорелей, Печориных и прочих литературных персонажей, которые не посягали на вмешательство в судьбу, жизнь. Я мысленно пробежала отрезок собственной жизни длиной в последние полтора года.

«Леня, — пронеслось в голове. — Во всем виноват он».

— Мне трудно начать этот разговор, но я чувствую всем своим существом, что мой сын находится на краю пропасти, — услышала я голос Максима Кирилловича. — По всей вероятности, он свалится туда. Вряд ли мы сумеем ему помочь. Аня, скажите, как давно это началось?

Я посмотрела на него круглыми от страха глазами. Отпираться было бессмысленно. Отец Никиты знал о наших отношениях.

— Вскоре после зимних каникул. Когда я переехала к вам. Но сначала… сначала я думала, ему просто не хватает материнской ласки.

— Это так и есть. — Максим Кириллович закурил трубку и опустил на грудь свою красивую седую голову. Эта поза показалась мне ненатуральной. Похоже, он хотел, чтоб я почувствовала глубину его скорби. Благородной скорби. — Продолжайте, Анечка, прошу вас.

— Он меня повсюду преследовал. Грозился повеситься на крюке от люстры в своей комнате, если я… не позволю себя ласкать.

— Мать избаловала его с пеленок. А потом вдруг взяла и отдалила от себя. Я понимаю, она еще молодая женщина, но…

Мне почудилась в его голосе фальшь. А ведь разговор шел о родном сыне.

«Берегись, — сказала я себе. — И думай в первую очередь о том, как выйти сухой из воды».

— Я все время порывалась поговорить с вами или с Вероникой Сергеевной.

— С ней бесполезно говорить на подобные темы, — неожиданно резко перебил меня Максим Кириллович и принялся нервно выбивать трубку. — Она остепенится только на его могиле. Да, вы не ослышались, я сказал — на могиле. Мы с вами легче найдем общий язык.

Он посмотрел на меня слишком внимательно. В глазах его мелькнул странный огонек.

— Мне пришлось скрываться у родителей, — продолжала я, глядя Кудимову в глаза. — У меня есть жених. Можете себе представить, что он теперь обо мне думает. Он был у меня, когда…

— Аня, прошу вас, будьте со мной откровенны. Я — ваш друг. Настоящий старший друг, — мягко, но властно перебил меня Кудимов.

— А мне от вас нечего скрывать. Ваш сын ведет себя непристойно. Я пожалела его, и эта жалость вышла мне боком. Уверена, вы считаете меня виновницей его… психического расстройства.

Кудимов бросил на меня удивленный взгляд и нервно облизнул губы.

— Но ведь вы, Аня, не станете отрицать, что между вами и моим сыном были интимные отношения? — спросил он, глядя куда-то в сторону.

— Я не дурочка и не пятидесятилетняя бабка, чтобы затаскивать к себе силой в постель всяких сопляков, когда вокруг полным-полно нормальных мужчин. — Я решительно встала с кресла, намереваясь как можно скорей уехать в Москву, где меня, как я подозревала, с нетерпением ждал Чезаре. — Если ваш сын посмеет еще раз появиться у меня, я вызову милицию или санитаров из Кащенко.

Я уже была возле двери.

— Постойте. — Максим Кириллович вскочил и схватил меня за руку. — Этот разговор должен остаться между нами. Вы правы: Никите нужно лечиться. Завтра же положу его в больницу.

— И правильно сделаете. — Я облегченно вздохнула. — Он может такое отмочить.

Я высвободила свою руку и толкнула ногой дверь.

— Смазливая шлюшка, — услышала я за своей спиной. — Ты далеко пойдешь, маленькая Манон.

Мы с Чезаре замечательно провели время — рестораны, театры и все прочее. Я опасалась приглашать его к себе: Никита все еще гулял на свободе и два раза мне звонил, умоляя приехать к нему на квартиру, где, как он выразился, его держат под домашним арестом.

Оба раза я первая бросала трубку.

Мы занимались сексом в роскошном номере Чезаре. Он оказался примитивным любовником, к тому же слабаком, но умел красиво обставлять наши свидания: столик с шампанским во льду возле кровати, каждый раз мне в подарок дорогое белье, которое я должна была тут же примерить, а он потом медленно с меня его стягивал, лепестки роз в постели и в ванной, где он меня купал.

— В первый раз занимаюсь любовью с русской девушкой, — говорил он после очередной не слишком удачной попытки совершить подвиг в постели. — Мы — люди разного темперамента и менталитета.

Не знаю насчет менталитета, но мне всегда казалось, что итальянцы одна из самых темпераментных наций. Похоже, я заблуждалась.

— Ты меня очень возбуждаешь, но я побаиваюсь тебя, — признался он в нашу с ним последнюю ночь.

— Почему? — изумилась я.

— Мне кажется, я не удовлетворяю тебя.

Неужели я так плохо притворялась? Ведь однажды я даже поцарапала ему ягодицу.

— Откуда ты это взял? У меня еще никогда не было такого чудесного… возлюбленного.

— А у тебя их много было?

Чезаре лукаво улыбнулся.

— Два, не считая мужа, — честно ответила я.

— Так мало? — Он был явно разочарован. — В таком случае тебе трудно оценить мои достоинства. Я думал, у тебя было по крайней мере с дюжину любовников.

— Интересно, за кого ты меня принимаешь?

Я обиделась всерьез, и он это почувствовал.

— Прости. Я такой эгоист. Мне хотелось, чтоб у тебя было их двадцать, а я оказался самым лучшим среди них. — Он поцеловал меня в пупок и стал медленно стягивать трусики, целуя каждый сантиметр освободившейся кожи. — Моя жена говорит, что я… что я… — Чезаре крепко стиснул мою талию, зарылся лицом в мои волосы, нащупал языком клитор и стал его тихонько покусывать. Так делал когда-то Леня, но у него это получалось гораздо лучше. И тем не менее по моему телу прокатилась дрожь наслаждения. Мне кажется, всему виной были воспоминания.

— Ты замечательный любовник, — прошептала я и вздохнула. Оказывается, у Чезаре есть жена…

И тут с ним началось что-то вроде истерики. Он покрывал мое тело поцелуями, при этом усиленно массируя свой член. В этот раз у него получилось почти здорово, и я даже испытала настоящий оргазм. Правда, я все время видела перед глазами Леню.

— Я с ней разведусь, — бормотал Чезаре, уткнувшись носом мне под мышку. — Она фригидная женщина. Она пользуется кремами, чтоб увлажнить свою вагину. У нее там всегда сухо, понимаешь?

Я знала, что в Италии очень трудно получить развод. Чезаре словно прочитал мои мысли.

— Мне нужно застать ее с любовником, и тогда все будет очень просто. — Он вдруг подскочил на кровати и хлопнул себя ладонью по голове. — И как мне это раньше в голову не пришло? Ведь она лесбиянка! О, мамма миа, я пять лет прожил с лесбиянкой. Какой позор!

— У тебя есть дети? — осторожно поинтересовалась я.

— От первого брака. Пино. Ему уже восемнадцать. Элина никогда не хотела иметь детей. Я так люблю маленьких детей.

Воодушевленный открывшейся вдруг перед ним перспективой развода и моей ложью по поводу его сексуальной виртуозности, Чезаре несколько раз пытался заняться со мной любовью, но практически безуспешно.

Я решила ему помочь. Я еще никогда в жизни этого не делала, но читала в соответствующих изданиях, что мужчины обожают, когда ласкают их гениталии. Особенно если их берут в рот.

— Фантастика, фантастика, — шептал Чезаре, откинувшись в изнеможении на подушке. — Русские девушки — суперкласс…

Когда мы ехали в такси в Шереметьево, Чезаре сказал, что женится на мне.

— Мне пока не хочется замуж. — Я отвернулась к окну, чтоб он не увидел моей торжествующей улыбки. — Мне и так хорошо.

— Но ты обещаешь сохранить мне верность?

Я видела, как он пытается поймать мой взгляд в зеркальце возле водителя.

— А как насчет сравнения с другими мужчинами? — Я игриво потрепала его по щеке. — Ты ведь вроде не боишься конкуренции, а?

Он оценил мой юмор. И тем не менее, прощаясь возле стойки таможенника, шепнул на ухо:

— Я скоро приеду. Потерпи. Прошу тебя.

Дома меня ждала Наташка.

— Умоляю, поехали к нам. — Она загасила сигарету в пепельнице, полной окурков. Я не знала, что Наташка курит.

— Что случилось? Я устала и хочу спать.

Это было сущей правдой.

— Папа хочет поговорить с тобой. Он в Москве. Анька, прошу тебя, это очень важно.

— Он мог сам ко мне приехать.

Я начала раздеваться.

— Мы несколько раз звонили тебе. Он не знает, что у меня есть ключи. Ой, какой на тебе шикарный костюм! А сапоги… — Наташка окинула меня завистливо восхищенным взглядом. — Анька, я пообещала ему, что привезу тебя. Ну пожалуйста, ради нашей дружбы. Я сделаю для тебя все, что попросишь.

Вряд ли Наташка могла когда-нибудь оказаться мне полезной, хотя кто знает. К тому же я почувствовала к ней жалость.

В роскошной московской квартире Кудимовых царил бардак. Осколки фарфорового сервиза под ногами, залитый чем-то, судя по запаху, виски, финский плюшевый диван, в гостиной оборваны портьеры. Максим Кириллович полулежал в кресле-качалке в своем кабинете. Здесь, как и всегда, был порядок.

— Увезли, — сказал он, обращаясь к дочери. — Он так страшно кричал.

Я поняла, речь идет о Никите.

— Папочка, не волнуйся. Все будет в порядке.

Наташка поцеловала отца в щеку.

— Садитесь, Аня. — Он кивнул на кресло напротив. — Дело очень серьезное и, как мне кажется, безотлагательное. Натуля, оставь нас на двадцать минут. Мы позовем тебя.

Наташка неохотно вышла.

— У него начались галлюцинации на сексуальной почве, — говорил Кудимов, глядя сквозь меня. — Мальчик, по словам врачей, очень быстро созрел. Ему нужна женщина. Лекарства помогут ненадолго, да и они разрушают печень и другие органы. Это не выход. Врач говорит, Никита по своему физическому развитию значительно опережает возраст. Что касается его душевного состояния… Вы, очевидно, догадались, у него такая ранимая и совсем еще детская душа.

— Вы предлагаете мне стать подстилкой для вашего сына, — сказала я, с трудом сдерживая ярость.

— Ну, зачем так грубо, Анечка. Он вас любит. Очень любит. Он просто зациклился на этой любви. Это пройдет. И очень скоро. Вы женщина, на которую упал его взгляд в ту самую роковую минуту, когда он ощутил в себе потребность…

Господи, как же трудно следить за человеческой мыслью, облаченной в такое количество никому не нужных слов.

— Да, вы очень красивая и сексуальная девушка, — снова услышала я голос Кудимова. — К тому же у вас доброе сердечко. Думаю, вы согласитесь. Разумеется, я вас отблагодарю. Щедро отблагодарю. Я заплачу вам столько, сколько вы попросите.

— Я ничего у вас не прошу. — Меня словно из помойного ведра окатили. — Оставьте меня в покое. Я выхожу замуж.

— Этого не может быть, — сказал Кудимов и гадко усмехнулся. Но тут же взял себя в руки. — Очень рад за вас. Но вы должны спасти моего мальчика. Это вопль о помощи. Отчаянный вопль. Он погибнет на наших глазах. Неужели вы не почувствуете укоров совести, если в один прекрасный момент мы найдем его болтающимся в петле или со вскрытыми венами?

Тут в комнату влетела Вероника Сергеевна, мать Никиты, упала передо мной на колени и зарыдала, капая слезами на юбку от моего нового костюма. Это было так искренне. Это меня очень растрогало.

Никита вышел из больницы и поселился у меня. Он стал послушным, как собачка, — каждое мое желание исполнял. В постели тоже. Ночами мы с ним устраивали пир плоти. Днем обычно спали — у меня начались каникулы.

Чезаре не звонил, и я, можно сказать, поставила на нем крест. Мы жили на деньги Кудимовых — их приносил Никита и все до копеечки отдавал мне.

Мои родители пока ни о чем не догадывались. Отец должен был вот-вот приехать в Москву за оборудованием для своей больницы. Я просила его предупредить меня заранее по телефону.

Хотя Никите вполне можно было дать двадцать — он возмужал и окреп физически за последнее время, — и присутствие в квартире незамужней дочери молодого красивого парня вроде бы не должно было пугать родителей, я все же испытывала смертельный страх. Сама не знаю почему.

Отец позвонил, и я тут же попросила Никиту уехать на несколько дней на дачу. Как ни странно, он с ходу согласился, даже не пришлось объяснять в чем дело. Когда за ним захлопнулась дверь, у меня на долю секунды сжалось сердце, и я отчитала себя за сентиментальность.

— Вчера Леня к нам приехал, — сообщил отец чуть ли не с порога. — Мы все ждем тебя. У тебя что, еще экзамены не закончились?

— У меня кое-какие дела в Москве. — Я почувствовала, как в лицо бросилась кровь. — Но я обязательно приеду.

— Может, вместе поедем? Если все будет в порядке, хочу уехать завтра вечером. С этими коробками все равно придется брать целое купе.

— Я думала, ты приедешь на машине.

— Леня отсоветовал. Я хотел взять его в качестве шофера, но он забыл права. Наш шофер в отпуске.

Леня отсоветовал… Я, кажется, догадалась почему — ему не хотелось в Москву. Шут опасался застать свою королеву врасплох. Надо же, какая деликатность.

Я разозлилась на него, но совсем ненадолго. Мне страшно захотелось его увидеть.

Когда отец парился в ванне, я позвонила Веронике Сергеевне и объяснила, что должна срочно уехать к сыну.

— На две недели. Я так по нему соскучилась.

— Понимаю. Я все объясню Нику. Думаю, он поймет. Ник стал таким спокойным и покладистым. Спасибо вам.

В этой женщине не было даже намека на притворство, и я ценила это.

— Он уже был там, понимаете? Но в тот раз все обошлось и мои родители ничего не узнали. Я боюсь, если вы скажете ему, где я, он может рвануть…

— Скажу ему, что вы с сыном уехали отдыхать в Крым, верно? Я предложу ему поехать в Дом творчества в Пицунду. Вдвоем. Думаю, он согласится. Ник очень любит море.

— И вас, — добавила я. — Передайте ему от меня привет.

С меня словно сто пудов свалилось, когда я поняла, что буду свободна целых две недели, а то и больше. Любовь Никиты, как видно, меня тяготила. Или, может, дело в том, что все на свете приедается?

Все ли?

Я выболтала про все Лене в первую же нашу ночь в мансарде. Мы сидели друг против друга возле звездного окна и держались за руки. Я не смогла утаить от Лени ничего.

— Шута возвели в ранг исповедника. Или понизили, а? Ведь дворцовые перевороты, как мне кажется, совершались не без прямого участия шутов, — сказал Леня, освободив на мгновение правую руку, чтоб налить нам вина.

— Но их, как правило, организовывали кардиналы.

Я рассмеялась собственной остроте.

— Ого, какая милость. Значит, ты хочешь, чтоб я принял сан?

Мы вдруг потянулись друг к другу, и я пересела к Лене на колени. У него на коленях я всегда чувствовала себя маленькой девочкой. Это было так здорово.

— Тебе рано участвовать в дворцовых переворотах, да и я еще не дорос до кардинальского сана. — Он нежно потерся щекой о мою щеку. — Ты родила чудесного сына, инфанта. Я так тебе завидую.

Мне хотелось сообщить ему свою версию относительно Ленькиного зачатия, но что-то в последний момент меня удержало.

— Если этот Чезаре на самом деле предложит тебе выйти за него замуж, согласишься? — внезапно спросил Леня.

— А что мне остается делать? Прозябать здесь? Знал бы ты, как было мерзко ложиться в постель с Баруздиным, царство ему небесное. Все мало-мальски перспективные совки импотенты. Их организм не выдержал схватки с собственной карьерой. Печально, но факт. Этот итальяшка тоже не Казанова, но с ним по крайней мере не противно.

Я не рассказала Лене, чем мы занимались в последнюю ночь с Чезаре. Мне самой было противно об этом вспоминать. Наверное, подобные вещи можно позволять себе лишь безрассудно любя. Но разве в наше время можно испытывать к кому-то безрассудную любовь?..

— Ты так и осталась для меня загадкой, инфанта, — сказал Леня, глядя на мои губы. — Но самое странное то, что я не собираюсь ее разгадывать.

Две недели пролетели как один день. То, чем мы занимались с Леней, сексом можно было назвать с большой натяжкой. Последнее время мы вообще просто лежали в постели голые, прижимаясь друг к другу всем, чем можно прижаться. Дремали. Разговаривали. Пили вино.

Мы словно отдыхали от каких-то бурь в нас самих.

Еще мы ходили в лес и купались в озере.

Однажды, когда мы лежали рядом в сооруженном им за каких-нибудь полчаса шалаше голые, лишь прикрытые от комаров длинными стеблями дикой мяты, я вдруг сказала:

— Всегда хотела бы так жить. Вроде бы больше ничего и не надо.

Мне показалось, будто Леня вздрогнул. Правда, вероятно, он прихлопнул на себе комара.

Назад: Наталья Калинина Не жди моих слез

Дальше: В компании странных женщин