7
Ребенок Тельмы родился холодным декабрьским днем. Мальчик. Больше о нем они ничего не узнали. Тельма так его и не увидела. Роды протекали тяжело, потому что у Тельмы был узкий таз. Как только обрезали пуповину, младенца тут же унесли, а она плохо соображала, потому что ее накачали обезболивающими, к тому же она очень ослабела. Через полчаса после того, как малыш появился на свет, его уже унесли из дома. Тельма в это время лежала на хирургическом столе. Пэт и Мэри были на фабрике. Вернувшись вечером, она захотели повидать Тельму, но сестра Блэшфорд не разрешила. Тельма спит, сказала она; ей пришлось много потрудиться, надо восстанавливать силы.
Ужинали они молча. Пэт покинула ее обычная болтливость. На лице появилось мрачное выражение. Мэри не приставала с расспросами. Она чувствовала, что обе они думают об одном и том же: о том, что ждет их впереди.
Утром они снова справились насчет Тельмы. Им ответили, что роды были сложные и она все еще отдыхает. Может быть, вечером к ней пустят, если у нее прибавится силенок.
Когда они наконец смогли увидеть Тельму, она лежала совсем не похожая на себя прежнюю, без всяких признаков живота и прочего, что связано с материнством, опухшая от слез, потерянная. Пэт без улыбки сказала:
— Это, конечно, паскудство, детка, но тебе ничего не остается, как забыть обо всем.
— Я его так и не увидела, — всхлипнула Тельма. — Меня чем-то накачали, я в отключке была, и его унесли. Я слышала, как он кричит. Так беспомощно… А у меня такая слабость была — головы не поднять… Отдайте мне моего ребенка… Если бы я знала, ни за что бы сюда не пришла… Отдайте мне моего маленького…
Сестра Блэшфорд, которая привела их к Тельме, поспешно вывела их прочь.
— Тельме пришлось много потрудиться, — елейным голоском приговорила она. — Немудрено, что она так возбуждена. Через пару дней придет в норму. Так всегда бывает. Можете мне поверить. Уж я-то знаю.
— Вовсе не всегда так бывает, — резко сказала Пэт, поднимаясь по лестнице. — Я знаю одну женщину, которая побывала здесь несколько лет назад. Она меня сюда, собственно, и пристроила. Так вот, она рассказала, что вместе с ней жила одна крошка, которую любящая мамашка толкнула в лапы сестре Блэшфорд, а ей ужасно хотелось оставить ребенка. Ей, конечно, не дали. Так она вернулась домой и сунула голову в газовую духовку. Так что не каждому слову, которое здесь услышишь, надо верить, детка. Добрых семьдесят пять процентов из того, что тут болтают, — вранье. Люди на все готовы, чтобы урвать свой кусок пирога, а мамаша Блэшфорд — больше всех.
Десять дней спустя Тельма, бледная, осунувшаяся, покидала Пемберли-клоуз. Она казалась удивительно маленькой. И резко изменившейся. Ее прежняя кротость и доброжелательность исчезли. Нельзя сказать, чтобы она обозлилась, но как-то почерствела, посуровела.
— Будь осторожна, береги себя, — сказала она, обнимая на прощанье Мэри. А Пэт сказала так: — Тебе мне нечего сказать, ты и сама все знаешь. — И задрожавшим от слез голосом добавила: — Жаль, что я не знала всего этого раньше.
— Такси ждет, — поторопила ее миссис Блэшфорд.
— Я отнесу сумку, — вызвалась Пэт, которая никогда не предлагала помощи, разве что в форме совета.
— Я сама отнесу, — сказала сестра Блэшфорд.
— Вот чертовка, — прошипела Пэт, когда хозяйка вывела Тельму за порог. — Я хотела подсмотреть, сколько эта старая кошелка отстегнет Тельме. Пока что она денег не отдала, я спрашивала. Небось даст, только когда девочка уже в машине будет сидеть.
И действительно, они увидели, как Тельма села в такси и сестра Блэшфорд протянула ей сумку, а потом сунула руку в карман.
— Сейчас конверт достанет, — сказала Пэт. — Вот стерва! Все-то у нее продумано!
— А тебе-то какое дело до того, сколько она даст Тельме?
— Здрасьте! Я же должна знать, сколько запрашивать, глупышка! Не забудь, мы же продаем наших собственных детей! Людям, которые отчаялись завести собственных и ужасно хотят их заполучить. Знаешь, сколько эта грымза зашибает? Тыщи! А нам отколется какая-нибудь жалкая сотняшка. Салим сказал, что эти деньги пойдут мне на булавки, так что я собираюсь урвать как можно больше!
— Сестра Блэшфорд не станет с тобой связываться, заплатит как следует.
— Пусть даже не вздумает меня надуть. А что ты собираешься делать со своими бабками?
— Буду на них жить, пока не поступлю в театр.
— Тогда постарайся побольше из нее выколотить. Не дай себя обдурить. Она на нас наживается, что же нам-то задарма пахать. Я меньше пяти сотен не возьму.
Эта цифра ошеломила Мэри. Она рассчитывала фунтов на пять-десять. Раз так, решила она, надо обязательно узнать, сколько получит Пэт, и требовать не меньше половины этой суммы. Она, конечно, не может рассчитывать на всю сумму, ей далеко до Пэт, она не обладает такой цепкостью и хваткой. Но со временем научится. Спасибо, есть у кого учиться. Смотри, как поступают умные, опытные люди, говорила она себе.
В тот же день к ним поступила новенькая. Жизнерадостная толстушка-ирландка восемнадцати лет по имени Эйлин. Она ждала ребенка в конце февраля. Она забеременела от сторожа в больнице, где работала кухаркой. Поскольку она была, как отозвалась о ней Пэт, проста до святости, то и не подозревала, что беременна, пока через шесть месяцев пузо у нее стало больше нее самой. К счастью, одна сестра в этой больнице была знакома с миссис Блэшфорд, и вот Эйлин оказалась в доме номер 17 по Пемберли-клоуз, где она заменила Тельму на кухне. Родителям своим насчет ребенка она, по ее словам, и заикнуться не смела. «Отец меня отдубасит, но это еще что, а как я отцу О'Каллагану на глаза покажусь, он такой лютый насчет грехов, прямо страх».
— Считай, что тут ты за все расплатишься, — посоветовала ей Пэт, которая всегда трезво смотрела на вещи. Больше она на Эйлин внимания не обращала — только зря время терять. А та с упоением скребла пол, натирала перила и стряпала, чувствуя себя вполне в своей тарелке.
В 1963 году Мэри впервые праздновала Рождество. Ее день рождения в ноябре прошел неотмеченным, но Рождество они отпраздновали как следует, хотя и не по религиозному обряду. Эйлин со своим невинным видом спросила, надо ли им идти в церковь.
Пэт взглянула на нее как на придурочную.
— Это нам в самый раз. Праздновать непорочное зачатие. В обители греха.
И все-таки в холле поставили елочку, и в сочельник все вместе стали ее наряжать, повесили стеклянные шары, мишуру и крохотные золотые и серебряные фигурки — как сказала сестра Блэшфорд, из богемского стекла. Она разрешила развесить в кухне надувные шары, и весь день слушать радио, подпевая рождественским песням, которые исполнялись непрерывно. Пришел доктор, принес индейку килограммов на восемь и бутылку шерри. Они все вмести выпили по стаканчику — ради праздника можно, — и доктор пожелал им счастья.
Мэри неохотно потягивала свой шерри, казавшийся ей слишком приторным, и даже повеселела, когда Пэт тихонько подменила свой опустевший стакан на ее почти полный. Впервые за последние месяцы у Мэри полегчало на сердце. Впервые в жизни она встречала Рождество как все люди, с этими милыми традициями и ритуалами, с нарядной елкой и даже с подарками, которые лежали под ней, дожидаясь утра.
Сестра Блэшфорд всем девушкам купила одинаковые парфюмерные наборы — мыло, лосьон, душистый тальк, но с разными ароматами. Пэт подарила Мэри книжку, о которой она страстно мечтала, прочитав рекламу в «Санди таймс», которую получала хозяйка, — учебник актерского мастерства. Эйлин тоже подарила ей книгу — биографию недавно умершей Мерилин Монро — самой любимой актрисы юной ирландки. А Мэри подарила Пэт французскую губную помаду — Пэт намекнула, что хотела бы получить эту новинку, и пополам с Пэт купили для Эйлин громадную коробку шоколадных конфет, которые та обожала. И еще втроем они купили в складчину для сестры Блэшфорд пластинку ее любимого певца — Фрэнка Синатры.
Рождественский обед готовили Мэри и Эйлин. Мэри жарила индейку, хотя никогда прежде ей этого не доводилось делать, а Эйлин готовила рождественский пудинг. За обедом им было разрешено выпить немножко белого сухого вина. Сидели до двух часов, дожидаясь речи королевы. Остаток дня провели у телевизора, не снимая цветных бумажных шапочек, лакомясь шоколадом, орешками и мандаринами. А там подошло время чая. Подали пирожки с мясом и рождественский торт. И опять смотрели телевизор до поздней ночи.
Лежа в ту ночь в постели, Мэри, чувствуя тяжесть в желудке, долго не засыпала, перебирая в памяти дни Рождества. В доме Хорсфилдов не было никакого намека на праздник: ни рождественских песен, ни жареной индейки, ни праздничного пудинга, не было ни орешков, ни бумажных шляп, ни подарков, никакого веселья, никаких игр. Ничего, кроме религиозного фанатизма. Теперь, когда Мэри познакомилась с другой жизнью, она еще раз убедилась в том, что правильно сделала, сбежав из отчего дома, хотя поначалу судьба оказалась к ней довольно жестокой. Все равно, уж лучше вынашивать этого нежеланного ублюдка, этого ребенка, которого ей сделали не спросясь, чем терпеть мертвящий холод религиозности, которым был пропитан родительский дом. Нынче в этом доме религией и не пахло, если не считать того, что утром Эйлин бегала в церковь, зато тут было тепло, тут звучал смех, тут чувствовался настоящий рождественский дух. Для человека, никогда не испытывавшего ничего подобного, это было счастливое открытие.
То ли из-за переедания, то ли из-за того, что она немного выпила, то ли из-за праздничного возбуждения Эйлин родила на две недели раньше срока, в два часа дня 27 декабря. Ребенок родился без всяких осложнений, очень быстро — через четыре часа после начала схваток. «Как орешек щелкнула», — презрительно заметила Пэт. Ребенок громко кричал, и у Мэри от этого доносящегося снизу крика сжималось сердце. Преждевременные роды застали сестру Блэшфорд врасплох. В отлаженном механизме детопроизводства произошел сбой. Все пошло наперекосяк. Это случилось в субботу, нерабочий день, поэтому Пэт и Мэри были дома. Хозяйка велела им сидеть на кухне. Зарешеченное окно кухни выходило в сад, и оттуда невозможно было увидеть подъезжающих приемных родителей и их отъезд с малышом.
— Ушлая ведьма, — зло откомментировала Пэт. — Ее ни с какого боку не укусишь.
А мне плевать, думала Мэри, я знать ничего не хочу, меня это не касается. Она старалась не думать о том, что ее ждет, не смотрела на свое полнеющее тело, не гадала, кто у нее родится — мальчик или девочка. Она еще более решительно отключилась от этих мыслей после истории с Тельмой. Но не слышать крика новорожденного малыша она не могла, родильная палата находилась прямо над их кухней. Пэт включила радио, нашла «Битлз», повернула на полную мощность — в звуках музыки крика стало почти не слышно.
В половине десятого ребенка увезли, и все вернулось в привычную колею. Сестра Блэшфорд спустилась в кухню и сказала:
— Ну вот, а теперь выпьем по чашечке чайку. И Эйлин отнесите.
— Слышали, как он плакал? — встретила их вопросом Эйлин. Похоже, она гордилась своим ребенком.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила Мэри, растерявшись от ее беспечного вида. У нее из головы не выходила Тельма с ее страданиями.
— Хоть сейчас могла бы встать с койки, вот как я себя чувствую, а есть хочется прямо смертельно! Ой, вы мне бутербродик принесли, вот спасибо-то!
Ни следа слез, сожалений, печали, как всегда, ровна и жизнерадостна. Эйлин выпила две чашки чаю, куда щедро насыпала сахару, съела два толсто намазанных маслом куска хлеба и беззаботно болтала о том, что она скоренько станет на ноги и заживет как ни в чем не бывало.
— У нас, Бреннанов, насчет ребятишек всегда все шло вот как по маслу, — похвалилась она, торопливо жуя бутерброд. — У мамки нас десять штук, и все как горох из стручка высыпались. А чайку еще не осталось?
— Надо же — небо и земля! Не то, что Тельма. Как у нее все просто, — удивлялась Мэри, спускаясь в кухню с пустым подносом.
— А чего от нее ждать. Тоже мне, соль земли. Голос здравого смысла.
— А помнишь, как Тельма убивалась…
— Это из-за того, что она чувствовала на себе вину. Так или иначе она дала себя уговорить отдать ребенка. А Эйлин — католичка. Католики придут на исповедь, покаются — и привет, вся вина с них снимается. Греши дальше. Я всегда говорила, католическая церковь хитрющая…
— Эйлин не ходит к исповеди.
— Сходит. Помяни мое слово.
Через неделю Эйлин покинула дом на Пемберли-клоуз. Отправляясь оттуда на работу в другую больницу, куда ее брали по протекции сестры Блэшфорд, девушка была полна самых радужных надежд.
— В случае чего — обращайтесь ко мне, я помогу! — со смешком бросила она на прощанье подругам.
А после обеда приехала новенькая — невысокая, чернявая, розовощекая и суетливая толстушка. Из Ливерпуля. На пятом месяце беременности. Ее обрюхатил любовник, который выгнал ее из дому, потому что встретил другую, которая не ложилась с ним в постель, опасаясь забеременеть. Новенькую звали Ширли, ей было восемнадцать лет, и она болтала без умолку, даже когда легли спать и выключили свет, пока Пэт не прикрикнула на нее: «Заткни фонтан!» Только тогда наступила блаженная тишина.
И тут послышались глухие рыдания.
26 февраля был срок родить Пэт. Она уже не работала на фабрике. Неродившееся дитя начинало давать себя знать. До сих пор беременность у Пэт была совсем незаметной, даже у Мэри живот был больше. А тут ее разнесло как на дрожжах. У нее ломило спину, ее мучила изжога. Характер тоже испортился.
— Чего она бесится? — допытывалась Ширли. — Молоко скиснет.
— У нее спина болит и изжога, — объяснила Мэри.
— Не у нее одной. Тут все такие.
— Ей уже недолго ходить, потерпи.
Но и сама Мэри почувствовала облегчение, когда холодной февральской ночью ее разбудила Пэт и сказала:
— Ну все. Час избавления настал. Ступай, детка, позови мамашу Блэшфорд.
У Пэт тоже родился мальчик. Роды прошли не так гладко, как у Эйлин, но и осложнений, как у Тельмы, не было. Через семь часов все кончилось.
— Будто кита родила, — поделилась она с Мэри.
— Как ты себя чувствуешь?
— Вся разбитая. Но зато пуза как не бывало. Как только встану, начну заниматься гимнастикой. Надо форму восстанавливать. — Помолчав, она тихо спросила: — Ничего не удалось подглядеть?
— Нет. Она меня опять на кухню загнала.
— Черт побери! Ну ладно, я, по крайней мере, смогу тебе сказать, сколько она мне отвалила. Держи. — Она сунула Мэри в ладошку клочок бумаги. — Это мой номер телефона. Позвони, как сможешь, поболтаем, — шепотом сказала она и громко добавила: — Хорошо бы сейчас выпить чашечку чаю.
— Пойдем, Мэри, надо дать Пэт отдохнуть, — сказала, входя в комнату, сестра Блэшфорд. Когда дело было сделано, она старалась не оставлять девушек наедине. Безопасность прежде всего — таков был ее девиз. Слава Богу, на этот раз все обошлось без проблем. Малыш крикнул только раз, и его сразу же забрали и увезли. Мэри надеялась, что ее ребенок тоже никому не доставит хлопот.
С отъездом Пэт Мэри лишалась собеседника, потому что с Ширли разговаривать было невозможно, она произносила монологи. И еще неизвестно, что за штучка займет место Пэт. У Пэт характер, конечно, не сахар, она была и резка, и эгоистична, но с ее уходом обрывалась тоненькая ниточка, связывавшая этот уединенный дом с остальным миром. И как щедро делилась она своим жизненным опытом — благодаря ей Мэри словно университет закончила.
— Не забудь, обязательно звякни мне через пару дней, — шепнула Пэт, укладывая сумку. Она уходила во всем блеске — фигурка что надо, кожа натянута, жакет сидит как влитой, туфли на высоких каблуках, а личико — прямо произведение искусства. — Я вообще-то не поддерживаю связь с подружками по несчастью, но должна признать, ты скрасила мое существование в этой конуре. Тельма — милочка, но эти закидоны насчет вины мне поперек горла встали. Да у меня и не получалось с ней разговаривать, не то что с тобой. Ты знаешь, чего хочешь, и не выпендриваешься. Не строишь из себя невесть что. — Пэт невесело усмехнулась. — С годами это пройдет. Надеюсь, твои мечты сбудутся. Но имей в виду, детка, тебе придется для этого постараться. Под лежачий камень вода не течет. Надо пошевелить задницей. Бери пример с меня!
Пэт была права. Ей пришлось проделать большой путь. Это заняло у нее семь лет. Интересно, где я окажусь через семь лет, в семидесятом году, подумала Мэри. Скорее всего уже в Голливуде.
— Теперь твоя очередь, — напомнила Пэт. — Работать тебе осталось неделю, потом пару месяцев посидишь дома, и тогда пробьет час твоего освобождения.
— Такси ждет! — объявила сестра Блэшфорд.
— Я готова, — откликнулась Пэт, подхватывая новенький чемодан.
— Ну, пока, детка! — сказала она Мэри, приветственно поднимая руку. — Не могу сказать, что приятно провела время, но рада, что познакомилась с тобой.
— Я тоже рада. Удачи тебе, Пэт.
Мэри искренне горевала, расставаясь с Пэт. Хотя они не понравились друг другу с первого взгляда, вскоре почувствовали взаимную симпатию. Пэт заражала Мэри уверенностью в себе. Теперь, когда с каждым днем ее тело становилось все более чужим и безобразным, когда ее стали одолевать боли и неприятные ощущения, Мэри вдруг почувствовала себя такой же растерянной, как в день своего прибытия в Брикстон. Ближайшее будущее казалось мрачным — за ним не виделось никакого просвета.
После обеда явилась новенькая. С полудюжиной чемоданов. Ее звали Беверли. Платиновая блондинка с уложенными парикмахером волосами, одетая с иголочки по самой последней моде. Ее соседкам не доводилось видеть такой одежды, специально сшитой для будущей мамы; сами они носили простые цветастые халаты, купленные из заработанных на фабрике денег. Беверли выглядела шикарно: черные шелковые брюки со шнуровкой вместо молнии, ярко-красный с золотом жакет из китайского шелка с широкими рукавами и воротником-стойкой, черные замшевые туфли наподобие балетных тапочек с бархатными шнурками. Прическа у нее была как у Мерилин Монро в фильме «Джентльмены предпочитают блондинок». Ей исполнился двадцать один год, рожать предстояло через семь месяцев, и она утверждала, что состоит в браке, но муж оставил ее, узнав, что она беременна, и к тому же ей пришлось уйти с работы, потому что беременных в манекенщицах не держат.
У Беверли была привычка при каждом удобном случае полировать широкий золотой браслет на запястье и громадный бриллиантовый солитер, который, будь он настоящим, обеспечил бы ей пребывание в самых дорогих заведениях для будущих мам, причем не единожды, а в течение всей жизни. С лица ее не сходила брезгливая мина: приподнятые бровки и раздутые ноздри ясно давали понять, что их обладательница привыкла к лучшим условиям. Беверли внимательно пощупала постельное белье, принюхалась к запахам в ванной, на виду у всех демонстративно распаковала чемоданы, набитые дорогим барахлом, и за ужином, поджав губки, отказалась от пирога со свининой, достала привезенную с собой отварную курицу и расправилась с ней, жадно разрывая на куски пальцами и заедая салатом, который собственноручно приготовила для себя. За едой она рассказывала о своей блестящей, полной событиями жизни.
— С места не сойти, если она хоть словечко правды сказала, — шепнула Ширли, когда Беверли заперлась в ванной. — «Фу, даже душа нет, что за дыра!»
— Каждый по своему решает свои проблемы, — рассудительно ответила Мэри, хорошо усвоившая этот урок, общаясь с соседками по комнате.
— Да чего она нам лапшу-то на уши вешает? — не сдавалась Ширли, по обыкновению не дожидаясь ответа на свой вопрос. — Ставит из себя незнамо что! А на нас плюет! Ишь ты — замужем она! Да если она замужем, то я невеста Пола Маккартни!
Впервые за все время пребывания у матушки Блэшфорд Мэри захотелось, чтобы время побежало быстрее. После отъезда Пэт оно будто остановило свой бег, замерло на месте, словно та знала, как погнать его вскачь. С Тельмой тоже было тепло и уютно. Даже Эйлин была неплохой соседкой, она вносила в их жизнь веселье, да и Ширли можно терпеть, когда она дает отдых язычку, но Беверли просто невыносима. Вдобавок она не ходила работать на фабрику, видно, у нее водились деньжата и было чем платить за стол и кров.
— Куда уж такими ручками занавески шить! — язвила Ширли. Пальцы у Беверли были длинные, тонкие, ногти она то и дело покрывала свежим слоем лака. Она сообщила соседкам, что миссис Блэшфорд щедро заплатили за ее пребывание, поэтому работать нет необходимости, и что у нее особые причины пользоваться услугами именно этого заведения. Даже последовал намек на то, что в этом заинтересована некая важная особа.
— Интересно, кто это может быть? — спросила Ширли.
— Да уж, верно, некто достаточно богатенький, чтобы подмазать сестру Блэшфорд, — ответила Мэри, припомнив, что говорила ей Пэт. — Или влиятельный.
Таинственный Некто звонил Беверли каждую неделю. Единственный телефонный аппарат стоял в личной гостиной миссис Блэшфорд. Сама она могла также взять трубку в себя в спальне. К удивлению девушек, хозяйка разрешила Беверли пользоваться ее телефоном.
— Кому же это она названивает? — все больше любопытствовала Ширли.
— Денежному мешку, — отвечала Мэри. — Деньги звон любят.
Она тоже однажды позвонила, только не от миссис Блэшфорд, а из телефонной будки. Это было в субботу утром, когда она отправилась за покупками. Женский голос на другом конце провода холодно ответил, что по данному номеру никакой Пэт не живет. «Вы уверены? — переспросила Мэри. — Она сама мне дала этот номер».
Женщина рассмеялась.
— Дала, да сплыла.
Значит, Пэт переехала в другое место. Вернее, ее выгнали. Она всегда втайне этого опасалась, хотя изо всех сил старалась скрывать. Такое могло случиться с кем угодно, только не с ней — так она думала.
А оно возьми и случись. Салим не стал ее дожидаться. Понятно, почему он сказал, что она может забрать себе все деньги, которые тут получит. Пэт интуитивно чувствовала, что он так сказал не случайно. Он любил женщин. Пэт просто была последней в длинном-длинном ряду. «Его девиз: разнообразие украшает жизнь, — сказала она однажды Мэри во время беседы по душам. — Он себя не ограничивает. Но если он при мне что-нибудь такое себе позволит, пусть побережется». Это было сказано с улыбкой, в виде шутки, с явным расчетом на то, что такого не может быть никогда. Ах, Пэт, Пэт… Грустное известие огорчило Мэри до глубины души. Она так ждала возможности поболтать с подружкой, а вместо этого ее будто обухом по голове хватили.
Она вернулась на Пемберли-клоуз в грустном настроении. Выложив на кухне покупки, она поднялась наверх переодеться в неизменный халат и застала там Беверли, натиравшую свое еще изящное тело кремом.
— И что это нам даст? — язвительно спросила Мэри.
— Как что? — с гримаской легкого презрения к ее невежеству ответила Беверли. — Снимет следы растяжения. В моей профессии это просто немыслимо, кожа должна быть идеально гладкой.
— Понимаю. Твоя профессия — это ведь та, что самая древняя?
Это была оплеуха в духе Пэт.
Едва Мэри успела прикрыть за собой дверь, как ей в спину полетело что-то тяжелое. Вот-вот, подумала Мэри с мстительной улыбкой, давай, бей хозяйскую посуду.
Готовя ужин — треску в чесночном соусе, — Мэри вновь с тоской вспоминала Пэт. Была бы она здесь — мигом поставила бы эту шлюху на место. В ту же секунду Мэри поняла, что и ей самой удалось это сделать, уроки Пэт не прошли даром. Раз уж Пэт нет рядом, — а Мэри изо всех сил желала, чтобы Пэт везде было хорошо, — придется ей самой держать оборону. И кажется, это у нее сегодня получилось.
Пэт не выходила у нее из головы, и в течение нескольких дней она не переставала надеяться, что подруга каким-то образом даст о себе знать. Но Пэт так и не объявилась. Ну что ж, решила она наконец, Пэт ведь сама часто мне повторяла: «Не плачь над разбитым горшком».
Срок, назначенный доктором, пришел и миновал, а роды не начинались. «Хватит ему расти, а то не разродишься. Будем вызывать искусственные роды».
От страха ее забила дрожь, так что сестра Блэшфорд ввела ей транквилизатор. Через полчаса отошли воды. Больно не было. У Мэри было ощущение, будто она парит в воздухе.
В ту же ночь, около двенадцати, она проснулась от резкой боли в спине и желания пойти в туалет. Сходя с унитаза, Мэри заметила кровь. Господи, подумала она, холодея от страха, началось! Она на ватных ногах прошла в спальню и нажала кнопку звонка. Через несколько секунд появилась сестра Блэшфорд.
— Надо спуститься в родильную.
Ширли спала как убитая и не шелохнулась, зато Беверли продемонстрировала свое неудовольствие жалобными вздохами. «Поздравляю, — тихо сказала ей Мэри, — ты от меня избавилась. У тебя еще все впереди…» А у меня начинается последний и самый трудный акт, подумала она про себя.
Лежа на жесткой неудобной кушетке в родильной палате, заставленной белой мебелью и хромированной аппаратурой, пропитанной запахами хлорки и хозяйственного мыла, она почувствовала, как в ней растет и становится невыносимой боль. Неведомая сила вдруг овладела ее естеством, заставив натужно сжаться.
— Нет, нет, тужиться еще рано! — скомандовала сестра Блэшфорд.
— Но у меня само получается! — через силу выговорила Мэри. Потом в предплечье вошла игла и все исчезло. Но ненадолго. Придя в себя, она увидела, что часы на стене показывают восемь. Тут-то и началась настоящая боль. Ее затошнило, сестра понесла ей таз… Но самое ужасное — это все-таки боль, как будто чьи-то руки выворачивали ей нутро.
— Боюсь, роды получатся затяжными, — раздался чей-то голос у нее над головой.
Мэри потеряла счет времени, единственной реальностью оставалась дикая боль, которая вымотала ее до полусмерти. Будто со стороны она услыхала свой плач и жалобы на то, что не может справиться с собой.
— Ничего, — успокаивающе ответил тот же голос. На этот раз она узнала его — он принадлежал доктору. — Ничего, просто ты устала. Но скоро все кончится. Потерпи.
Глаза, залитые слезами и соленым потом, почти ничего не видели. Она едва разобрала цифры на часах: стрелки показывали два. За окном было светло. Стало быть, день. А все это началось, когда еще не было двенадцати ночи. Сколько же это может продолжаться? На этот раз, когда ей опять подперло, разрешили тужиться.
— Так, хорошо! Давай, тужься изо всех сил! Умница! Теперь дыши легонько, как я учила, как собачка пыхтит, ну-ка — вот-вот! Когда начнется следующая схватка, тужься сильней.
Она послушно выполняла все команды, дышала и ревела как зверек, так что горло начало саднить.
— Ну вот, еще чуть-чуть! Еще пару раз! А теперь как следует потужься!.. Хорошо, хорошо!.. Сейчас опять будет схваточка… Так! Давай, тужься как можно сильней!
Вдруг боль резко оставила ее. Тело освободилось от бремени. Будто сквозь туман она услышала слабый крик, но, может быть, это ей только показалось. Она лежала обессиленная, полумертвая. Отвернувшись от людей, которые хлопотали возле нее, Мэри закрыла глаза, чтобы отрешиться от происходящего, не вникать в смысл доносящихся до нее слов. «Это» ушло от нее, с «этим» покончено. Теперь она свободна. Из глаз ее потекли слезы облегчения.
Она слышала, как хлопнула дверь, потом голос доктора: «Хорошо, теперь надо избавиться от плаценты…» Мэри почувствовала, как чьи-то руки массируют ей живот, потом что-то болезненно отделилось от ее тела.
— Молодец, — сказал доктор. И добавил: — Ты славно потрудилась и заслужила хороший отдых. Сейчас придет сестра и поможет тебе. — Доктор сделал паузу: — Между прочим, это была девочка.
Она кивнула, не открывая глаз, и провалилась в глубокий сон.
Мэри проснулась с желанием съесть горячие гренки с маслом и выпить чашку чаю. Ширли принесла ей то и другое.
— Я сегодня шеф-повар и судомойка, — объявила она и, всплеснув руками, воскликнула: — Ну ты гляди!
— Что такое?
— Ты бы себя видела! Первый класс!
— И чувствую себя так же. А вот видела бы ты меня вчера! Представляю, что был за видок! А уж натерпелась я — легче было бы помереть!
— Неужто так тяжко было?
— Да уж, несладко, — ответила, дернув плечом, Мэри, а про себя подумала, что словами этого все равно не опишешь.
— Жаль, что не я отстрелялась. Мне еще до первого июня маяться. Торчать тут с этой Беверли. Это почище, чем слушать Мика Джаггера.
Ширли его терпеть не могла, она была поклонницей «Битлз».
— Я, правда, стараюсь с ней без особой нужны не встречаться…
Девушка явно соскучилась без собеседников и пыталась вознаградить себя за вынужденное молчание.
— Бедняжка, — посочувствовала ей Мэри, радостно предвкушая дни, которые ей предстояло провести в одиночестве. Их она считала наградой себе за пережитые муки. По совету Пэт она приготовила себе для этого случая книг. И теперь попросила Ширли принести их, когда у нее будет время.
— Хочешь, я тебе свой транзистор принесу? — щедро предложила Ширли.
— Спасибо, не надо. Хочу полежать в тишине и почитать.
Ей разрешили встать на четвертый день, но тут же началось кровотечение, и ей пришлось лечь опять. Вызвали доктора, он сказал, что ничего серьезного нет, но нужно полежать не меньше пяти дней. Мэри с удовольствием подчинилась. Она наслаждалась непривычной роскошью отдыха в постели с книжкой в руках. И много спала.
— А это нормально — так много спать? — спросила она сестру Блэшфорд, которая пришла, чтобы измерить пульс и температуру.
— Абсолютно нормально. Организм восстанавливает силы после тяжелой физической работы. От тебя потребовалась очень большая отдача. И психические затраты были велики. Сон приводит тебя в норму. Сон и хорошее питание.
Сестра Блэшфорд не скупилась на еду. И не делала попыток бинтовать ее ставшие огромными, как у Мей Уэст, груди. Только время от времени давала какие-то таблетки.
— Это чтобы молоко перегорело, — объясняла она.
Таблетки сделали свое дело. На двенадцатый день Мэри восстановила свой 42-й размер. Ей разрешили сесть в кресло.
Утром в день отъезда ее осмотрел доктор и велел месяца через полтора показаться врачу. Он дал ей адрес клиники, куда надо обратиться, и сказал, что обо всем договорился с доктором Раджибом. Консультация обойдется недорого. Доктор сказал, что состояние ее здоровья превосходно, пожелал удачи и ушел.
— Готова? — спросила сестра Блэшфорд, входя в комнату.
Нет, хотелось закричать Мэри, нет, не готова! Ей вдруг стало безумно страшно покидать этот уютный мир. Нет, не теперь, теперь мне не хочется отсюда уходить. Здесь мне так покойно, безопасно. А кто знает, что ждет меня за порогом?! Невероятно: то, что раньше казалось вынужденным убежищем, где ей приходится накапливать неприятный, но неизбежный опыт, теперь воспринималось как блаженное бегство от жестокой реальности. Даже работа на гардинной фабрике вспомнилась с удовольствием: голова была свободна, можно было мечтать, о чем хочешь. Рядом находилась Пэт, в кармане бренчали деньжата, в чистой комнате ждала удобная постель, всегда к услугам первоклассное медицинское обслуживание, вкусная еда. Теперь даже о родах было нестрашно вспоминать.
И вот ничего этого не будет. Она окажется одна-одинешенька. Даже без Рини и Дорри. Переехав в Брикстон, она прервала с ними связь. Сестра не поощряла общения с внешним миром. Надо будет написать Рини, подумала Мэри, поблагодарить за помощь. Все-таки это она помогла мне найти этот благословенный уголок.
Единственным человеком на всем свете, с которым Мэри поддерживала связь, была мисс Кендал. Она писала ей лживые жизнерадостные письма, указывая адрес «очень почтенного пансиона», где она якобы снимала комнату, что имело очень приблизительное отношение к действительности.
Мысль о том, что в эту минуту ей нужно будет проститься с этим уютным гнездышком и оказаться один на один с жестоким холодным миром, вызвала у Мэри панический ужас. Ей захотелось умолить хозяйку не гнать ее, оставить кухаркой, уборщицей, кем угодно, только не гнать прочь. «Это» никак не хотело выходить на свет Божий, вдруг подумала она, так и мне не хочется покидать это теплое, безопасное, уютное гнездышко…
Но «это» было не в силах заставить события развиваться по своему желанию, и она не может. Пришел час выходить в большой мир.
— Вот возьми. — Сестра Блэшфорд протянула ей белый конверт. — Это знак признательности благодарных тебе людей.
Мэри вспомнила совет, который дала ей уезжая Пэт, вскрыла конверт и пересчитала деньги. Бумажки были довольно замусоленные. Двести фунтов. Она подняла удивленные глаза на миссис Блэшфорд.
— Обычная для таких случаев сумма, — ласково сказала та.
Интересно, правда ли это, подумала Мэри. Но это было больше, чем она ожидала. Теперь она была материально обеспечена на некоторое обозримое будущее.
— Спасибо, — поблагодарила она, пряча конверт. Одну фунтовую бумажку она переложила в кошелек. Мне здорово повезло, говорила она себе, обрадованная неожиданно свалившейся на нее удачей. Пойди я в один из этих официально зарегистрированных приютов, мне бы ни гроша не обломилось.
Сестра Блэшфорд подыскала ей временное пристанище. Она знала, что Мэри не вернется в Кэмден-таун, и в отличие от других ей просто некуда податься.
— Одна моя бывшая пациентка сдает у себя в доме комнаты за очень умеренную плату. Это на север от реки, недалеко от того места, где ты жила в октябре. Ты в Белсайз-парке никогда не была?
— Нет.
— Это к северу от Кэмден-таун, ближе к Хэмпстеду. Очень милый район Лондона, там есть, что посмотреть. Если не захочешь, можешь не ехать, но там вполне можно остановиться, пока не найдешь что-нибудь подходящее.
— Спасибо, — едва выговорила Мэри. К горлу подступил комок. Может, сестра Блэшфорд и эксплуатирует бедных девушек-детопроизводительниц, но она очень добра и отзывчива.
— Такси довезет тебя до Стоквелла. Оттуда на электричке доедешь до Белсайз-парка. Вот тут, на карточке, написано, как найти нужный тебе дом.
Она, как всегда, продумала все до мелочей, подумала Мэри.
— Теперь все позади, — сказала сестра Блэшфорд. — Советую тебе не тащить с собой груз воспоминаний. А теперь ступай наверх и собери вещи. Такси приедет через десять минут.
В комнате была одна Беверли, с Ширли они распрощались, когда та уходила утром на работу.
— Жаль, что не я уезжаю, — мрачно сказала ей Ширли. — Бог знает, кого нам подселят. Хотя хуже, чем наша Бев, уж, верно, не будет. Правда ведь? — с надеждой переспросила она.
Беверли лежала на кровати, заваленной мягкими атласными подушками с кружевной оторочкой — ее собственное приобретение, — и, высунув от напряжения кончик языка, старательно покрывала лаком палец на ноге. Она не проявила ни малейшего интереса к отъезду соседки. Она всегда была так поглощена собой, что до остальных ей не было никакого дела. Беверли даже не повернула головы в сторону Мэри, когда та выходила за дверь. «Плевать мне на тебя», — подумала Мэри, в последний раз спускаясь по застланной красным ковром лестнице.
По традиции сестра Блэшфорд сама проводила отъезжающую до такси.
— Шоферу заплачено, — сказала она, когда они вместе шли по дорожке. — Не забыла, где надо сделать пересадку?
Она криво усмехнулась и, помолчав, добавила:
— Я надеюсь, все обошлось не так уж плохо?
— Совсем не плохо, — горячо возразила Мэри. — Я вам очень благодарна. Не знаю, что бы я без вас делала. А вы все очень хорошо устроили. Я рада, что к вам обратилась.
— Ты заметно повзрослела за эти месяцы, — сказала сестра, по-доброму улыбнувшись.
— И многому научилась. На своих ошибках быстро выучиваешься. Теперь уж не попадусь.
Нет, подумала про себя миссис Блэшфорд. Ты точно не попадешься. А вот про многих других этого не скажешь. Знала бы ты, сколько вашей сестры возвращаются под эту крышу.
— Ты сделала правильный выбор, — поощрительно сказала она, — и при этом осчастливила двух очень милых людей.
Она открыла дверцу ожидавшей у тротуара машины, положила на заднее сиденье сумку и, отступив на шаг назад, протянула Мэри руку.
— Удачи тебе, — по-прежнему улыбаясь, пожелала она. — Надеюсь, ты сумеешь добиться своего.
— Уж я постараюсь, будьте уверены, — со всей искренностью ответила Мэри.
Девушка села в машину, сестра Блэшфорд захлопнула дверцу, и машина тронулась с места в сторону Коулдхарбор-лейн. Мэри не оглянулась. Хозяйка посоветовала ей похоронить воспоминания об этом событии, и она твердо намеревалась именно так и поступить.
Как все, однако, странно обернулось. Полгода назад она приехала сюда, чувствуя себя словно в кошмарном сне, который хочется поскорее прервать и забыть. А в эти минуты, когда она, наконец, можно считать, очнулась от страшного сна, вдруг оказалось, что пережитое имело не одну только черную сторону. Она приобрела опыт. Опыт, который принесет ей больше пользы, чем полученные деньги. Ей удалось справиться с травмой, которая подкосила не одну девушку. Нет, уж она-то нипочем не сунет голову в газовую духовку или, как Тельма, не пойдет куда глаза глядят. Она одолела беду, и при этом поняла, что она сама собой представляет, повзрослела, а вдобавок, как сказала сестра Блэшфорд, осчастливила двух незнакомых людей. Теперь у нее есть деньжата, есть, где на первых порах остановиться, и есть планы, которые она должна осуществить. Словом, ей не о чем сожалеть, и теперь, когда все самое неприятное позади, она может наконец чувствовать себя в безопасности.
