10

В конце 1964 года Мэгги работала официанткой в греческом ресторанчике в Сохо. Платили ей немного, но у этой работы были другие преимущества, которые были гораздо важнее денег. Ресторанчик находился поблизости от театрального района, и его заполняла театральная публика; многие посетители работали в располагавшихся неподалеку от Сохо театрах и клубах. Для Мэгги особый интерес представляла та категория завсегдатаев, которая состояла из амбициозной молодежи, служившей в довольно престижных театрах по Шефтсбери-авеню. Они держались в стороне от прочих и отличались определенным снобизмом. За их столиками постоянно велись разговоры о спектаклях, о старых и новых звездах. Здесь можно было услышать самые последние сплетни из жизни закулисья. Поэтому этих гостей Мэгги обслуживала с особым удовольствием. Благодаря им она черпала для себя ценную информацию. Так, например, она узнала, что конкуренция в этом мире настолько жесткая, что неопытному любителю нечего было надеяться на удачу. Это как раз про меня, горько думала она.

Она изо всех сил пыталась найти хоть какую-нибудь работу в театре, согласна была делать там что угодно, лишь бы каждодневно ощущать на себе отблеск волшебного искусства, даже едва ощутимый, призрачный. Ведь в театре даже девушки, которые продавали программки, вертелись рядом с артистами.

В конце концов она стала посещать актерский класс.

Прислушиваясь к обрывками разговоров, которые велись за столиками, она часто слышала имя одной бывшей актрисы. Ее имя гремело в тридцатые годы, в сороковые ее звезда померкла, а в пятидесятые засияла вновь. В шестидесятые она взялась учить других. Судя по тому, что о ней говорили, она делала это очень хорошо. Чтобы заработать денег на ученье, Мэгги стала работать не считаясь со временем, насколько хватало сил, пока не начинала валиться с ног от усталости. Скопив достаточно денег, она отправилась к Мадам, как называли ее ученики, и попросила, чтобы ее приняли. Мадам внимательно оглядела ее с ног до головы, велела стать посреди комнаты, обошла ее кругом. Потом попросила что-нибудь прочитать — что угодно, только не из Шекспира — внимательно, но без всякого выражения на лице выслушала и задала вопрос: почему она решила стать актрисой? Выспросила про все надежды и мечты, про что она любит и не любит, что думает насчет таланта и опыта. И наконец согласилась взять ее в обучение с испытательным сроком в три месяца.

Так Мэгги начала дважды в неделю ходить на занятия, где она среди прочего училась правильно дышать, двигаться, входить на воображаемую сцену и удаляться с нее, владеть руками и телом, выражать характер персонажа с помощью жестов, говорить так, чтобы голос доходил до задних рядов галерки, произносить самый пустячный текст так, чтобы публика улавливала в нем некий подспудный глубокий смысл. Мэгги избавилась от своего провинциального акцента.

Через несколько уроков Мадам поняла, что перед ней — самородок, подобный Эдит Эванс и Рексу Харрисону, которые никогда не учились ни в каких актерских студиях, но нутром чувствовали, что и как нужно делать, потому что обладали прирожденным знанием о том, что само их присутствие на сцене делает их властителями душ. Мадам играла и с той, и с другим и безошибочно угадала это чувство в одержимой своей мечтой девчонке, которая стремилась воплотить его в профессию и стать великой. Поэтому она ловила все на лету и как губка впитывала каждое слово.

Мэгги невыразимо угнетало то, что никто больше не признавал за ней таланта, но целеустремленность помогала ей превозмочь чужое равнодушие. В конце концов, она ни от кого не зависела — сама зарабатывала, сама платила за обучение. Она нетерпеливо допытывалась, долго ли ей еще учиться, и Мадам должна была признать, ее ученица стремительно постигает тайны мастерства. Речь ее звучала теперь правильно и красиво. Она научилась изящно двигаться и теперь словно танцуя разносила по столикам тяжелые подносы с кебабом, телячьим шашлыком или пастой, напоминая себе о том, что недолго ей остается выступать в этой надоевшей роли. Все крохи, которые у нее оставались от заработков, Мэгги тратила на билеты в театр или кино, где, как и прежде, внимательно вглядывалась в каждый жест звезд, вслушивалась в каждое их слово. А возвращаясь домой, пыталась повторить увиденное перед зеркалом.

Белсайз-парк оказался идеальным местом для ее целей. Она занимала миленькую мансарду рядом с малюсенькой, но чистой ванной комнатой, которую она делила со своей единственной соседкой, живущей через стенку, бухгалтершей. Соседка целыми днями щелкала костяшками счетов, но это не раздражало, а скорее успокаивало Мэгги. В доме были и другие жильцы, но на других этажах, и все они занимались своими делами и не совали нос в чужие. Хозяйка, с вечной сигаретой во рту, общительная женщина, бывшая танцовщица кордебалета, брала жильцов только по рекомендации своих знакомых. (Сестра Блэшфорд лет пятнадцать назад доказала, что ей можно доверять.) С ней легко было найти общий язык во всем, кроме платы за жилье. Тут она была непреклонна: не платишь две недели — пожалуй вон. Добрая сестра Блэшфорд посвятила ее в историю Мэгги, и хозяйка внимательно за ней приглядывала. Она с удовольствием вспоминала свою театральную жизнь в разных труппах. Закончила она свою карьеру в 1947 году в «Сауз Пасифик». Она снабдила Мэгги несколькими рекомендательными письмами, но когда Мэгги попробовала воспользоваться, оказалось, что одни адресаты отошли от дел, другие уже ушли из жизни. И Мэгги оставалось все также прислуживать в ресторанах и ходить на уроки, мечтая о том дне, когда пробьет ее час.

Случай явился ей теплым июньским вечером 1965 года в лице дамы, одетой в белое платье и норковую накидку. Мэгги с первого взгляда поняла, что перед ней — Важная особа, и со всех ног кинулась обслуживать ее и сопровождающих ее лиц. Ее прыть объяснялась не только расчетом на щедрые чаевые, но более всего тем, что вид дамы явно указывал на ее принадлежность к театральным кругам. Такой блеск был свойствен только артисткам.

В самом деле, Важная особа сверкала так, будто над ее внешностью трудилась целая куча народу. Густые белокурые волосы блестели, ногти на руках были длинными и накрашенными алым лаком. Она подносила к губам бокал вина так, будто он был бесценным.

Мэгги не могла оторвать от нее глаз. Как грациозно каждое ее движение, как звонок смех!

Она тоже обратила внимание на Мэгги. Когда ее знакомые ненадолго отлучились к другому столику, она вытащила из пачки сигарету и, когда Мэгги подскочила, чтобы дать ей прикурить, сказала:

— А я тебя здесь раньше не видела.

— Я новенькая, — солгала Мэгги, хоть проработала в ресторанчике уже больше года.

— Я тоже давненько сюда не заглядывала. Была за границей. Ну и как тебе работается у Петроса?

— Я здесь временно. Учусь на актрису.

Незнакомка пристально оглядела Мэгги, мысленно оценив ее рост — за те два года, что Мэгги прожила вне дома, она заметно подросла — длинные ноги, привлекательное лицо, тигриные глаза, пышные волосы. Веснушки девушку не портили. В случае необходимости грим их скроет.

— Я всегда обращаю внимание на способных девушек. Если ты действительно горишь желанием, я могла бы помочь тебе кое-чего добиться. У тебя как раз такая внешность, которая нужна Элу…

— Чтобы играть? — спросила Мэгги, почувствовав себя чуть ли не на небесах.

— Вроде того… Пожалуй, тебе надо с ним встретиться.

— Вы имеете в виду показ? — не веря своему счастью, спросила девушка.

— Да.

— А что надо подготовить — что-нибудь комедийное или драматическое?

— Ни то, ни другое. Тебе придется танцевать.

— Танцевать! — Мэгги мигом упала с небес на землю. — Но я не танцовщица. Я актриса…

— Тебя научат чему нужно. Ты хорошо двигаешься, я за тобой наблюдала. У нас в клубе бывает масса продюсеров и прочих киношников. У тебя появятся неплохие шансы быть замеченной. Больше, чем здесь. И деньги там платят приличные, по крайней мере вдвое больше, чем здесь. Включая чаевые.

— Когда и куда надо прийти?

Мэгги поняла, что такую возможность нельзя упустить. Кто знает, подумала она, может, я и с Пэт встречусь!

Вот так повезло, — не уставала удивляться Мэгги, возвращаясь поздно вечером домой в автобусе и радостно потирая руки. Я танцовщица в ночном клубе! На всякий случай, лучше им там не говорить, что я еще ни разу не бывала в таких заведениях.

Но явившись по назначению, Мэгги сперва испытала разочарование. Никаким блеском или великолепием тут и не пахло. Ее встретил запах застоявшихся духов и освежителей воздуха, пыль, пляшущая в снопах света… Но потом ей припомнились рассказы Пэт, которая успела поработать во многих клубах вроде этого. Ты ведь в ночном клубе, напомнила себе Мэгги. Днем здесь совсем не то, что ночью. Жизнь начинается в таких местах только с приходом темноты. Вот когда здесь появляются шикарные женщины, шампанское, щедрые мужчины. Вот когда здесь кипит веселье.

Вспомнилось ей и то, что обещанное жалованье составит десять фунтов в неделю. От одного этого все вокруг приобрело более приятный вид. Кстати пришла на ум и мысль повстречаться здесь с Пэт. Вот было бы чудесно! Как все-таки ее не хватает!

Из глубины зала возникла фигура ее благодетельницы в сопровождении высокого мрачноватого мужчины, который беззастенчиво разглядывал Мэгги, будто она была выставлена на продажу.

— О'кей, — распорядился он, разве что в зубы ей не заглянув, — давай посмотрим, на что ты способна.

Он повернулся и прошел за тяжелые плюшевые занавеси.

— Делай, как я, — шепнула Мэгги ее новая знакомая. — Я буду показывать несложные движения. Смотри на меня и повторяй все в точности. У тебя непременно получится. Только поди переоденься.

В обшарпанной гримерной под маленькой круглой сценой она сняла с вешалки что-то яркое и протянула Мэгги.

— Надень-ка вот это.

«Это» оказалось чем-то вроде купальника из красного с черной отделкой атласа, с оборками на груди и бедрах. Кроме того, Мэгги предстояло надеть сетчатые, как из рыболовного невода, колготки и туфли на высочайших каблуках.

— Эта штука не более нескромная, чем обыкновенный купальник, — сказала наставница, заметив недоверчивый взгляд девушки. — В бикини выглядишь еще более раздетой.

Мэгги не осмелилась сказать, что у нее никогда не было бикини.

— Давай побыстрее, Эл не любит, когда его заставляют ждать.

Пытаясь скрыть свое испорченное настроение, Мэгги торопясь переоделась. Она не привыкла одеваться на людях. А здесь, как видно, надо это было делать при всех. Взглянув на себя в зеркало, Мэгги инстинктивно попыталась одернуть трико, но в результате обнажилась грудь. От этого она почувствовала себя еще более неловко. Пускай уж лучше ноги будет видно, подумала она, выбирая из двух зол меньшее.

Только мысль о том, какое гневное осуждение вызвало бы столь бесстыдное облачение, когда она увидела себя в зеркале в полный рост, остановила ее и не позволила сбросить с себя эти нелепые тряпки, надеть свое платье и бежать отсюда сломя голову. Усилием воли она заставила себя еще раз внимательно вглядеться в свое отражение, и на этот раз, несмотря на неловкое ощущение от костюма, который ее отец назвал бы одеянием блудницы, она с удовольствием отметила, что ее фигура ничуть не хуже фигуры Мерилин Монро в «Автобусной остановке». А ноги у нее, оказывается, растут чуть ли не от шеи! Ах, жаль, что меня сейчас не видит Пэт, подумала она, сделав шаг на высоких каблуках и едва не вывихнув ногу.

Воспоминание о Пэт все поставило на свои места. Она перестала нервничать. Сколько раз я затаив дыхание слушала ее бесконечные рассказы о жизни в клубах! Раз она все это смогла, смогу и я. Она стала с трудом подниматься по винтовой лестнице, держась за перила и стараясь не упасть, потому что ноги ее еле держали. Ей предстояло выполнить нечто для себя необычное. Она уже привыкла в таких ситуациях воображать, будто играет роль. Она ведь актриса, так? Значит, нужно играть. Сейчас нужно сыграть танцовщицу, которой надо пройти пробу для участия в бродвейском мюзикле. Танцовщицу! Как в фильме «Девушки Зигфелда».

У нее было врожденное чувство ритма. А вхождение в образ — она представила себя Мици Гейнор, которая будет танцевать в паре с Джином Келли — помогло ей четко двигаться в такт музыки, которую играл пианист. Мэгги не отрываясь следила за своей наставницей, которая выбрала что-то медленное, так что повторять движения было несложно. Видимо, ей неплохо удалась ее роль, потому что мрачноватый тип вскоре сказал:

— Ладно, достаточно. Годится.

К радости Мэгги, ее для начала назначили дублершей. Прежде чем выйти на сцену, надо было много репетировать, так чтобы довести навыки до автоматизма. И вдобавок крепко усвоить все правила. Они были довольно жесткими. Следовало точно соблюдать график репетиции. Опоздавших штрафовали, вычитая из жалованья процент в соответствии с минутами задержки. Штрафовали за все: спустившиеся петли на колготках, небрежное обращение с обувью, запятнанный или порванный костюм. Особенно карались фривольности с посетителями или персоналом. Это, впрочем, не касалось примадонн, которым разрешали выпить с избранными гостями. Мэгги, разумеется, в их число не входила.

Это только начало, твердила она себе, когда, дрожа от волнения, сообщила Петросу о том, что уходит из ресторана. Ей выпал шанс, который нельзя упустить.

Но свет надежды, блеснувший ей из приоткрывшихся райских врат, сиял недолго. Реальность оказалась тяжелой, изнурительной, пахнущей потом. После длительных репетиций болело все тело, особенно ноги. По окончании трехмесячного испытательного срока она прошла экзамен и была допущена к выступлениям на сцене.

Она так нервничала, что могла следить только за ритмом, больше всего на свете опасаясь сбиться с ноги. Перья, воткнутые в волосы, нещадно кололи кожу над ушами, высокие каблуки выворачивали щиколотки, на них было трудно стоять, не то что танцевать. Тем не менее, когда она вышла на сцену после перерыва, волнение улеглось, и она даже осмелилась посматривать в зал. Публика состояла в основном из мужчин, которые пялились на откровенно одетых девушек и особенно на солисток, которые были вообще в одних юбочках. Это была работа на износ. До постели Мэгги добиралась не раньше трех ночи, она ездила на автобусе, а деньги, которые им выдавали на такси, тратила на театр и кино. От предложений подвезти до дому, поступавших от посетителей клуба, она решительно отказывалась. Слишком памятно было брикстонское приключение. Она не доверяла незнакомым мужчинам.

Для Грейс Кендал, которой она аккуратно звонила или писала каждую неделю, Мэгги придумала историю, что поступила на работу в один театр на окраине, где ей доверяли маленькие роли, но когда та заговорила о своем желании приехать и посмотреть на воспитанницу своими глазами, соврала, что уезжает с театром на гастроли. Нет, она покажется бывшей учительнице только на сцене настоящего театра. Не по собственной воле танцует она полуголой в клубе перед пьяными мужиками. Обстоятельства вынудили. Во-первых, здесь неплохо платят, во-вторых, эта работа худо-бедно связана с артистической профессией. Вдруг в один прекрасный вечер какой-нибудь продюсер или режиссер заметит ее и спросит: «А это что за девушка?» — и предложит ей что-нибудь стоящее.

Грейс Кендал безоговорочно верила каждому слову Мэгги. Ей не хватало воображения представить себе что-нибудь иное. Хотя она много раз бывала в Лондоне, ей не приходилось задерживаться там надолго, ее мышление сформировалось в провинции, и она не располагала и десятой долей фантазии, присущей Мэгги, которая была изобретательна, как Шехерезада. Поэтому она с легкой душой поздравила Мэгги с тем, что ей удалось наконец начать восхождение по лестнице успеха. «Теперь я могу успокоиться; не зря мы с тобой все это затеяли».

— У меня все время уходит на учение, — уверила ее Мэгги. — Знаете, сколько всего надо усвоить!

А у Мэгги тоже с души камень свалился, когда мисс Кендал сказала ей, что за все время ее отсутствия, то есть за два года, Хорсфилды не предприняли никаких попыток разыскать свою пропавшую дочь, никуда не обращались, даже в полицию. По их мнению, конгрегационная церковь была единственным местом, где они могли спросить совета. До ушей мисс Кендал дошло, что они нисколько не опечалены случившимся, потому что давно считали свою дочь неисправимой грешницей, которую никто не мог бы уберечь. И, как Понтий Пилат, предпочли умыть руки.

Мэгги тоже ничуть не огорчилась. Родители перестали для нее существовать. Слава Богу, она вырвалась из тюрьмы, в которой они ее держали. Жизнь в открытом всем ветрам мире с его пьянящим запахом свободы изменила ее до неузнаваемости. Мэгги сбросила с себя прошлую жизнь, как змеи сбрасывают старую кожу. И не жалела о ней.

Через полгода после того, как Мэгги устроилась в клуб, примадонна труппы вышла замуж и ушла со сцены, а ее место заняла новенькая, по имени Кристи. Она уже успела поработать во многих местах. «Всюду потопталась», — хвасталась она. Ей было года двадцать четыре, а выступать она начала с пятнадцати. Гибкая, как змея, она вытворяла настоящие чудеса, завязывалась узлом и танцевала блестяще. «Я и в цирке работала, — рассказывала она, — меня называли Резиновая леди». Увидев ее, Мэгги сразу поняла, что, если она и станет хорошей актрисой, классной танцовщицей ей не быть никогда. Куда ей до Кристи! А та, растираясь однажды полотенцем после душа, пожаловалась: «Эх, росточком я не вышла. Мне бы еще шесть дюймов — и только бы вы меня и видели. Я бы тогда в парижском «Лидо» выступала. Но не судьба, видно».

Кристи была общительная, легко сходилась со всеми, но терпеть не могла задавак и втируш, умела, как она выражалась, «вышибить дерьмецо» из кого угодно. Как-то раз одна девушка из кордебалета, пытавшаяся пролезть в солистки, не смогла оторвать свой зад от стула, когда прозвучала команда: «Прошу всех на сцену!» Сиденье оказалось вымазанным бесцветным клеем, и, пытаясь все же встать с места, бедняжка оставила на нем полкостюма. И потом, конечно, оплатила его стоимость. Спокойно поднимаясь со своего стула, Кристи посоветовала ей: «Не высовывайся, детка. Ты еще не созрела для первого класса».

Спускаясь вместе с Кристи по лестнице, Мэгги неожиданно для себя спросила:

— А ты не встречала танцовщицу по имени Пэт Лоренсон?

— А ты знакома с Пэт? — удивленно переспросила та.

— Да, только потеряла ее из виду. Она тоже всех называла «детками», как и ты.

— А у кого она этому научилась? Вот оторва! На ходу подметки рвет. Последний раз я видела ее в Бейруте. В Ливане полным-полно ночных клубов, англичанки там кучу денег загребают. У меня был контракт на полгода. Когда он кончился, она еще оставалась там, романчик закрутила с владельцем клуба.

— Когда это было?

— Постой-ка… Я, значит, вернулась оттуда прошлой весной, это уже скоро полгода. Она, судя по всему, все еще там. Ну и девка! А ты что, работала с ней?

— Мы вместе жили одно время. Тогда и подружились.

— Подружка Пэт — моя подружка.

Кристи доказала это, взяв Мэгги под свое крылышко. Как самая молодая и неопытная, Мэгги часто служила объектом розыгрышей, насмешек и подвохов со стороны своих товарок. Заручившись поддержкой Кристи, она избавилась от этих неприятностей. Кроме того, она многому научилась у Кристи. Та упражнялась не менее трех часов в день, и Мэгги стала делать то же самое. Она весьма преуспела в искусстве танца, и ее заработки увеличились. Вскоре она стала получать пятнадцать фунтов в неделю. Мэгги могла бы заколачивать куда больше, если бы согласилась обслуживать почетных гостей, но для нее это было абсолютно невозможно. От одной мысли, что ей придется развлекать какого-то незнакомого мужчину, ее бросало в дрожь.

Ей вот-вот должно было исполниться девятнадцать, она вступала в пору цветущей женственности, хорошела день ото дня, излучала красоту и здоровье, но мужчин на дух не переносила. Пережитое в Кэмден-таун и Брикстоне оставило в ее душе глубокие шрамы, и Мэгги поклялась себе, что не будет иметь с мужчинами никаких дел, кроме сугубо профессиональных. Мужчина лишил ее девственности, сделал ей нежеланного ребенка и бросил на произвол судьбы. Мужчины насильники. Мужчины предатели. С одним таким она уже столкнулась. Хватит с нее. Отныне — никаких близких отношений с этой породой.

Однажды вечером к ней подошла Кристи.

— Окажи мне услугу, детка.

— Какую?

— Меня тут один парень поджидает. У него несколько клубов классом повыше нашего. Мне хочется, чтобы он меня взял к себе. С ним пришел еще один. Займись им, пока я свои дела устрою. Что скажешь?

Мэгги замерла от неожиданности.

— Мужики не кусаются, — насмешливо сказала Кристи. Она давно подметила, что Мэгги сторонится представителей противоположного пола.

— А вот и неправда. Еще как кусаются, — возразила Мэгги. — И не только кусаются.

— Понятно. Кто-то из них тебе на хвост наступил.

— Ты слишком мягко выразилась.

— Вот как? Ну, не ты первая, не ты последняя. Меня их брат тоже изрядно повозил мордой об стол, да, видно, недостаточно, потому что я не потеряла к ним интерес! Слушай, я знаю, что ты никогда не занимаешься с гостями, но сделай милость, ради меня… Я этого никогда не забуду. Слово даю.

Кристи не раз выручала Мэгги, а неблагодарность не входила в число недостатков, в которых можно было бы ее упрекнуть, поэтому скрепя сердце Мэгги неохотно сказала:

— Ладно уж, только для тебя. Но не оставляй меня с ним одну! Обещаешь?

— Не бойся, детка, он будет сидеть смирно, как ягненок!

— Знаем мы этих ягнят.

— Ну ладно, если по ходу дела мне придется отлучиться, я сниму тебя с крючка.

Клиент Кристи был мужчиной средних лет, преуспевающий на вид, с массивным золотым перстнем с печаткой и огромной сигарой во рту. Его спутник был помоложе, лет тридцати. Он улыбнулся Мэгги, предложил бокал шампанского, и, пока Кристи завладела вниманием владельца клубов, Мэгги пыталась развлекать своего гостя.

Она заметила, что он исподтишка изучает ее. От этого ей сделалось не по себе. Он, в свою очередь, подметил, что она чувствует себя неловко, и извинился.

— Простите, я, наверно, пялюсь на вас нахально. Дурная привычка. Профессиональная. Я высматриваю интересные лица, привлекательных женщин. Вам никогда не приходилось работать в массовке?

Понятия не имя о том, что такое массовка, Мэгги отрицательно покачала головой.

— Вы как раз такого типа девушка, которые требуются для нового фильма про Джеймса Бонда. Вас это не интересует?

Кровь бешено застучала у нее в висках.

Сидя за столом с этим парнем, которого звали Стив Хартли, она чувствовала в себе не больше жизни, чем рыба на сковородке. Но при упоминании съемок фильма, она встрепенулась и зажглась, как Риджент-стрит на Рождество.

— Вы поклонница Джеймса Бонда? — спросил он, зная, что все девушки без ума от Шона Коннери.

— Я поклонница кино, — уточнила Мэгги. — Я учусь в актерской студии и надеюсь когда-нибудь сниматься.

— А-а, — протянул он.

Еще одна девица, мечтающая о кинокарьере. Сколько он их перевидал! Но у этой красотки все данные для бондовского фильма. Такую нельзя упустить. Он дал Мэгги свою визитную карточку и объяснил, как найти его на студии «Пайнвуд», где проходили пробы для ленты «Шаровая молния».

— Когда? — нетерпеливо спросила она.

— Завтра сможете?

— Во сколько?

— В полдень.

— Я приду.

У нее был билет на утреннее представление «Убийства сестры Джордж», но этот спектакль еще долго будет идти, она успеет посмотреть. Ей вспомнились слова Пэт: «Шанс — это тебе не автобус. Не надейся, что, если пропустить один, другой явится по расписанию через пять минут».

«Шаровая молния» стала для Мэгги дебютом в кино. Она снималась в бикини — благо, что во время работы в ночном клубе эта форма одежды перестала ее смущать. А дальше пошло-поехало. Они снималась в массовках в десятках фильмов, нередко в нескольких зараз, перебегая со студии «Пайнвуд» на «Шеппертон», а оттуда на «Элстри» или «Денэм». В основном это была поточная продукция, фильмы категории Б, в том числе ужастики, но благодаря им она осваивалась на площадке, нарабатывала опыт. И к ней привыкли, ее стали знать.

И вот однажды вечером ей позвонили от одного известного продюсера и сказали, что он желает побеседовать с ней по поводу участия в его новой картине. Мэгги не стала раздумывать и пришла на улицу Вардур в назначенное время.

Пришла — не то слово. Она бежала всю дорогу до станции метро, и, сидя на краешке скамейки, торопила электричку, сгорая от нетерпения. Выйдя на Пиккадилли, она помчалась к Вардур-стрит, нашла нужное здание и, не дожидаясь лифта, одним махом взлетела на третий этаж. Сердце у нее готово было выскочить из груди. Задыхаясь, она постучала в дверь конторы продюсера.

Ей сказали, что можно войти. Продюсер разговаривал по телефону. Он жестом указал на кресло и еще целую вечность, как показалось Мэгги, разговаривал по телефону. Мэгги сидела, выпрямив спину и сведя колени. Глаза у нее горели. Мысленно она готовила речь.

Он наконец положил трубку, откинулся в кресле, окинул ее взглядом и сказал:

— Живьем ты даже лучше, чем на экране. Расскажи-ка, Мэгги, чем ты занималась, какой у тебя опыт.

Она подробно доложила свой послужной список. Он одобрительно кивал головой.

— Подходяще, — с улыбкой заключил он и уже другим голосом добавил: — И на вид ты тоже годишься…

Он поднялся, вышел в дверь, которая находилась позади стола, не закрыв ее за собой. Мэгги слышала, как там льется вода. Когда он вернулся в комнату, брюки его были расстегнуты и из ширинки торчал толстый лиловый пенис.

— А теперь посмотрим, как ты по этой части…

Он приблизился. Мэгги будто приросла к месту. Перед ней маячил уродливый лиловый обрубок. Она не могла оторвать от него глаз. Вот эта штука лишила ее девственности, чуть всю жизнь ей не сломала. Все ее нутро восстало. Внутренний голос завопил: опасность!

Он подошел еще ближе и бросил ей в лицо:

— Сперва поглядим, что ты сможешь сделать для меня, а потом — что я для тебя.

С этими словами он потянулся к верхней пуговице ее новенькой блузки в красно-белую полоску. Дальше она действовала, повинуясь инстинкту. Вскочила и что было силы ударила коленом прямо в подрагивающий член. Продюсер издал громкий вопль, согнулся пополам и рухнул на пол.

Мэгги бросилась к двери, дернула на себя ручку и скатилась по лестнице, а потом, не останавливаясь, будто за ней гнались, помчалась по улицам Сохо. Когда дыхание стало отказывать, она в изнеможении притулилась к углу какого-то дома и оглянулась вокруг, с трудом соображая, куда же она прибежала.

Она узнала фасад греческого ресторанчика, в котором когда-то работала. Дыхание потихоньку восстанавливалось. Сердце билось уже не так бешено. Она облизала пересохшие губы, выпрямилась и решительно зашагала по Шефтсбери-авеню в сторону Пиккадилли-серкус, на станцию метро, чтобы ехать домой. В ее подсознании на странице, помеченной словом «мужчины», появилась еще одна черная пометка.

Через несколько недель ее впервые сняли крупным планом — в сериале «Ужасы Хэммера». Она изображала девушку, кричащую от страха. Потом ее еще раз сняли крупным планом — многозначительный взгляд и трепетанье ресниц в «Арабских ночах». Так она понемножку зарабатывала и потихоньку постигала основы мастерства, а самое важное — получила профсоюзную карточку, которая была для нее пропуском в профессию. Без нее Мэгги никуда бы не было доступа.

Теперь можно было бросить работу в ночном клубе, и это заметно облегчило ее жизнь, потому что совмещать кордебалет и кино становилось все труднее. Времени на сон совсем не оставалось. Как только Мэгги стала своей на киностудиях, она без сожаления ушла из клуба. Сниматься в массовке нравилось ей гораздо больше, чем танцевать. Жадная к учению, Мэгги не уходила со съемочной площадки, даже когда ей там было нечего делать: она наблюдала за актерами. Ее знали уже во всех съемочных группах, но делали вид, что не замечают. Иначе ей пришлось бы сматываться — посторонним присутствовать в павильонах во время съемки запрещается.

Ее мечты начинали сбываться. От одной только команды «Свет! Камера! Мотор!» у нее сладко замирало сердце. Впечатления тех дней навсегда запали в память. Запах грима, слепящий свет гримуборных, чашечки с дымящимся кофе и засахаренные орешки, дремлющие в ожидании съемок девушки из массовки, огромные зеркала, отражающие процесс превращения обыкновенных мордашек в прекрасные лица дивной красоты. И — нещадные огни юпитеров, скрип дощатых помостов, опутанных проводами, кинокамеры, снующие люди, шум, последний острый режиссерский взгляд, команда «Всем по местам!», после которой члены съемочной группы лихорадочно спешили каждый на свое место, чтобы в полной готовности ждать сакраментального слова: «Мотор!» Все это она любила. И не могла этим насытиться.

И вдруг ей дали под зад коленкой.

Ее взяли на картину, которую финансировали богатые американские продюсеры. Это была заурядная лента с сексом и насилием с участием американского актера — уже известной звезды, который отдавал должное рыжеволосым девушкам. Он положил глаз на Мэгги во время съемок в ресторане. Она вместе со многими другими участниками из массовки сидела за столиком и делала вид, что ест и оживленно болтает. Камера выхватила ее из толпы, Мэгги и не подозревала, что в этот момент ее заметила заокеанская знаменитость.

На следующий день она участвовала в съемках уличной сцены и с удивлением поймала на себе улыбку и притворно застенчивый взгляд звезды, выходившей из своего «астон-мартина». Удивление ее возросло, когда во время перерыва он неожиданно подошел и начал разговор. У нее перехватило дыхание; звезды никогда не снисходили к простым смертным. Она по наивности приняла его комплименты за чистую монету, решила, что он оценил ее способности и заговорил с ней как с равной. На этом дело не кончилось. Ей пришлось удивиться еще больше, когда к вечеру того же дня, перед тем, как она ушла с площадки, к ней обратился личный секретарь звезды, и, отведя в сторону, торжественным голосом сказал, будто оказывая высокую честь, что голливудский гость хотел бы продолжить их беседу за стаканчиком вина в арендованном для его персоны доме в Саннингдейле.

Мэгги не на шутку испугалась, как всегда случалось с ней, когда надо было оставаться наедине с мужчиной. После истории с продюсером она испытывала панический ужас перед такой перспективой. К тому же до нее уже дошли слухи о том, что американец частенько заводит на съемках интрижку с какой-нибудь понравившейся ему девушкой, которая заканчивается одновременно с завершением работы над фильмом. И решение было принято. Мысль о том, что ей предстоит вступить в сексуальные отношения — а в недвусмысленном характере предложения не приходилось сомневаться, — заставила ее резко отшить агента заезжей знаменитости.

Тот нимало не смутился и холодно ответил:

— Дурочка! Тебе же хуже. Ты еще пожалеешь.

О чем жалеть-то, успела подумать она, торопясь к лифту. Нет уж, спасибо! Никогда я не ступлю на дорожку этих всем доступных девчонок, которые околачиваются на студиях. Вот сделаю карьеру, тогда, если захочу, смогу крутить романы. Не раньше. А сейчас мне не до этого.

Но уже на следующий день ее карьера оказалась под угрозой.

Ничего не объяснив, ей объявили, что студия не нуждается в ее услугах. Не понимая, в чем дело, она разыскала Стива, который в тот день находился на съемках, рассказала ему о случившемся. Он сразу понял, где собака зарыта.

— Ничем не могу помочь, — развел он руками. — Куда ж мне с ним тягаться.

— С кем? — недоуменно спросила Мэгги.

— С нашей звездой, с кем же еще. Ты же дала ему от ворот поворот. Такое никому не сходит безнаказанно. Он на своей картине делает что хочет. Все ему в рот глядят. Если он велел тебя выставить, будь спокойна, ты тут не задержишься. Не желает он, чтобы ты маячила перед глазами и напоминала ему о его осечке. Это будет уязвлять его самолюбие. Он небось условие поставил, мол — я или она.

Стив пожал плечами.

— Во всяком случае, это очень на него похоже. Говнистый парень. Самовлюбленный болван, думает, всю жизнь будет кассу сшибать. Но и его час пробьет. Все звезды гаснут рано или поздно. Слава Богу, свет клином на нем не сошелся. Есть другие студии, другие картины… Я тебя кое-куда свожу, наверняка какая-нибудь работенка найдется. Только в другой раз постарайся обходить типов вроде этого американца подальше, ладно?

— Ты думаешь, меня выгнали потому, что я не пошла с ним спать? — недоверчиво переспросила Мэгги.

У нее не укладывалось в голове: неужели мужчины такие злобные и мелочные существа? Неужели можно вот так за здорово живешь выпихнуть человека за дверь по чьей-то прихоти?

— Он что же, обладает над такими, как я, безграничной властью? — допытывалась Мэгги у Стива.

— Все звезды его масштаба обладают такой властью, потому что их имена обеспечивают кассу, а в шоу-бизнесе выгода правит безраздельно.

— Понятно. Стало быть, кто приносит бабки, тот и заказывает музыку.

— Это факт, и против него не попрешь.

Стив видел, как она подавлена. Никак не может переварить мысль, что такая известная личность оказалась эдаким дерьмом.

— Я этого не забуду, — проговорила она убийственным тоном леди Макбет. — И его тоже.

— Правильно, — поддакнул Стив. — Настанет день, и на нашей улице будет праздник, — пробормотал он дежурное утешение, подумав про себя, что вряд ли такой день придет. — Забудь пока об этом. А тем временем позвони-ка вот этому чувачку. Он набирает группу для фильма, который будут снимать на студии «Денэм», про закулисные дела на конкурсе красоты. Ему требуется стайка птичек с хорошеньким оперением. Ты пройдешь без проблем.

И правда, никаких проблем не было. Сам того не желая, этот мерзавец оказал ей важную услугу. Изображая победительницу конкурса красоты в потрясающем платье изумрудного цвета, она привлекла внимание одного режиссера, который искал девушку для небольшой, но важной эпизодической роли: надо было сыграть свидетельницу убийства в его триллере. Режиссер пригласил Мэгги на пробы, она их прошла, потом почему-то ее позвали вторично. Целую неделю она просидела у телефона, нервно грызя ногти, в ожидании решения. Наконец ей сообщили, что она утверждена на роль.

В тексте роли было всего несколько слов, но она сумела произнести их прочувствованно и значительно. Этот маленький успех открыл ей дорогу в следующий фильм, с сюжетом о классическом любовном треугольнике. И опять она настолько удачно справилась со своей задачей, что удостоилась первого в своей жизни упоминания в рецензии. Дилис Пауэло написала: «В небольшой роли дебютирует пока неизвестная актриса Мэгги Кендал. Советую вам запомнить это имя».

Партнерша по ее следующему фильму тоже, видно, запомнила имя Мэгги и использовала все свое влияние, чтобы до минимума сократить ее текст в их диалоге. Но Мэгги не настроена была терять свое и сыграла свою усеченную роль так, что Дилис Пауэлл вновь отметила ее в своей рецензии. «Даже единственная строчка текста заслуживает к себе внимательнейшего отношения, — учила Мадам, — а уж если имеешь дело с текстом, который еще надо выучить, надо сделать его незабываемым». Мэгги постаралась, и в результате получила свою первую большую роль. В титрах, правда, ее фамилия шла после названия фильма, а все звезды обычно назывались в самом начале, но все-таки это была уже настоящая роль, ее первая роль второго плана. Мэгги играла девушку, которая влюбляется в мужа своей матери, а он влюбляется в нее. Дочь, однако, не знает, что ее мать смертельно больна и жить ей осталось недолго. И в фильме разворачивалась изощренная игра под названием «Давайте притворимся» — так он, кстати, и назывался, — игра, закончившаяся смертью.

Картина явно не была выдающейся. Пик славы звезд, которые были в ней заняты, давно миновал, режиссер долго слонялся по студиям в поисках денег, пока, наконец, одна актриса, благоразумно растратившая не все из тех баснословных гонораров, что некогда получала, предложила ему финансировать его фильм. При условии, что она сыграет главную роль. Режиссер согласился мгновенно, пока она не успела передумать.

Актрисе хотелось уйти из профессии достойно, сыграв роль в своем последнем фильме так, чтобы зрители помнили ее игру. Но Мэгги, как говорят в Голливуде, украла у нее фильм. Она полностью завладела вниманием зрителей, сыграв юную и эмоциональную незрелую девушку, которая теряется в запутанном клубке чувств и отношений.

В кульминационной сцене стоило Мэгги только припомнить, что она пережила, узнав, что беременна, как получился запоминающийся портрет девушки, раздавленной обстоятельствами. Мэгги попросту украла у партнерши фильм. А ее после премьеры фильма похитил Голливуд.

Однажды ее позвали к телефону. Мэгги сбежала на четыре лестничных пролета вниз — она по-прежнему жила в Белсайзпарке, потому что ей там нравилось и потому что она очень бережно относилась к деньгам, которые теперь зарабатывала. Мэгги решила, что звонит ее новый агент — женщина, которая предложила свои услуги после фильма «Давайте притворимся».

— Дженни, ты? — спросила она, не успев отдышаться.

«Нет, — ответил мужской голос с американским акцентом. — Меня зовут Винс Перскот. Я подбираю актеров для студии «Мелчор продакшнз». Мы видели вас в фильме «Давайте притворимся». Вы нам понравились. Мистер Мелчор в настоящий момент в Лондоне, он остановился в отеле «Коннот». Он бы хотел встретиться с вами.

— Сол Мелчор? — выдохнула Мэгги. Сердце ее екнуло.

— А что, вы знаете другого Мелчора?

— Нет, — подумала Мэгги, — я другого не знаю. Когда-то Сол Мелчор был гигантом шоу-бизнеса, владельцем студии «Магнум», но с наступлением эры телевидения и развалом старой голливудской системы он потерял принадлежавшую ему сеть кинотеатров, а его продюсерский дар оказался в новых условиях невостребованным. Тем не менее Сол нашел в себе силы перестроиться и сосредоточился на небольшой компактной студии «Мелчор продакшнз», которая подпитывалась за счет доходов от его собственных земельных владений в окрестностях Голливуда, которые он приобрел когда-то по дешевке. Теперь, продавая их понемножку, он выпускал по фильму в год, причем всегда отличного качества. Он не зря проработал в кинопромышленности три десятка лет.

Мэгги уже чуть не выпалила: «Конечно, еду!» — но внутренний страж остановил ее. Она не забыла ту первую встречу с продюсером.

— Я думаю, вам лучше обратиться к моему агенту, — вежливо ответила она.

— О'кей. Назовите имя и номер телефона.

Мэгги сказала.

— Я вам перезвоню, — пообещал Перскот и повесил трубку.

Мэгги немедля позвонила своему агенту и взволнованно передала содержание разговора с американцем.

— Подумать только! Сол Мелчор! Он, конечно, теперь не тот, что раньше, но все-таки его имя имеет вес. Интересно, что он хочет тебе предложить?

— Скоро узнаешь. Я дала твой номер мистеру Винсу Перскоту, который собирает группу для Сола Мелчора.

— Слыхала про такого. Как я поняла, ты бы приняла их приглашение?

— Это зависит от того, что мне предложат, — осторожно сказала Мэгги. — Ты все разузнаешь, и тогда поговорим.

— Договорились.

Выяснилось, что ей предлагают роль в новом фильме, вторую главную роль в картине, в паре с одной звездой, которая уже начала меркнуть.

— Что скажешь? — нетерпеливо спросила Мэгги своего агента, когда они встретились в конторе.

— По-моему, надо соглашаться.

— Вообще-то мне казалось, что Сол Мелчор — фигура отыгранная…

— Да нет, просто он из голливудских ветеранов. И теперь пытается обновить свое окружение, встроиться в новую систему. Снимает на натуре, ищет копродюсеров. У него репутация прижимистого дядечки. Так что тут надо проявить твердость. Но этот вопрос не будем затрагивать, пока он тебя не увидит.

— Да он уж меня видел.

— Я имею в виду — живьем.

— А, — упавшим голосом откликнулась Мэгги. Сердце у нее упало. Неужели опять то же самое?!

— Куй железо, пока горячо, крошка! — рассмеялась Дженни Брустер. — Если мы по-умному проведем этот раунд, можно считать, что дело в шляпе.

Мэгги доверяла суждениям своего агента, но сомнения не покидали ее, и на всякий случай она сказала:

— Я хочу, чтобы ты тоже пошла со мной.

— Неужели же оставлю тебя один на один с этой акулой! От тебя требуется одно: произвести впечатление. Остальное предоставь мне.

Мистер Мелчор занимал «люкс» в отеле «Коннот». Когда они вошли, он разговаривал по телефону в гостиной. Они расположились в холле, где, видимо, обычно принимали гостей. Винс Перскот подал напитки. Избегая алкоголя, Мэгги попросила апельсинового сока. Хотя бояться ей было абсолютно нечего, рядом с ней был надежный спутник. Вернее, спутница. И Винс Перскот был тут. Обходительный, элегантно одетый. Мэгги предоставила Дженни обсудить с ним детали сделки, а сама принялась ходить по комнате, с волнением ожидая разговора с Солом Мелчором.

Когда он наконец вошел в гостиную, Мэгги стояла у окна. Обернувшись, она увидела коротенького, лысого человечка, похожего на Будду, с карточкой в руке. Когда Мелчор приблизился, Мэгги поняла, что это ее профсоюзная карточка из отдела кадров с описанием ее качеств, актерского опыта и дарований. От этой бумажки зависело сейчас ее будущее. Чем черт не шутит, может, на этот раз кто-то действительно заинтересовался ею.

Сол Мелчор не верил в скороспелую актерскую карьеру. Он предпочитал лепить звезд своими руками, медленно и тщательно. Выбирая актера, на которого он делал ставку, Сол снимал его как можно чаще, чтобы он смог наработать необходимый опыт. И только потом поручал такую роль, от которой зависела судьба всего фильма. Поэтому он не скупился одалживать актеров, с которыми заключал контракт, другим студиям. Чем больше опыта — тем лучше.

Он посмотрел все фильмы, в которых снималась Мэгги Кендал, и его нюх опытного киношника распознал в ней стоящий материал. У этой девушки была аура. Обаяние. Когда она появлялась на экране, вы уже ни на кого не смотрели, кроме нее. И самое главное, ее любила камера. Еще у нее было лицо, которое способно выразить все или ничего, удивительный голос: чувственный, призывный, берущий прямо за душу.

Сол не сомневался, что в этой двадцатилетней, никому не известной девочке до поры прячется яркая звезда. Первой величины. Поэтому чем скорее он приберет ее к рукам, тем лучше. Увидев Мэгги, он утвердился в своем мнении. Кроме всего прочего, у этой крошки громадные амбиции. Такой была Бетт Дэвис, такой была Джоан Кроуфорд — две сильные женщины, которые знали, чего хотели, и всегда добивались своего.

Ему вспомнилось, как тридцать пять лет назад он услышал, как посвятивший его в тайны продюсерского мастерства легендарный Арнольд Цвелиг наставлял одну начинающую актрису: «Успех, которого ты хочешь добиться, не придет, если будешь действовать вполсилы. Ты должна хотеть его больше всего на свете, больше, чем замужества, больше, чем детей, больше, чем любви. Ты должна всем пожертвовать ради него. Запомни — всем. Так ли ты хочешь успеха?» Увидев Мэгги Кендал, Сол с первого взгляда понял, что она жаждала успеха именно так.

— Мэгги? — неуверенно окликнул чей-то голос, и, когда высокая элегантно одетая молодая женщина быстро обернулась, позвавшая ее женщина радостно воскликнула: — Ну конечно, это ты, Мэгги!

— Мисс Кендал!

Лицо Мэгги осветилось радостью. Женщины бросились в объятия друг другу. Четыре года разлуки, в течение которых они общались только с помощью писем и телефонных звонков, не отдалили друг от друга учительницу и ее бывшую ученицу.

— Это же надо! — взволнованно воскликнула мисс Кендал со слезами на глазах. — Какая же ты стала взрослая!

— Надеюсь, повзрослела, к двадцати-то годам.

— Но я-то запомнила тебя такой, какой посадила на лондонский автобус в то субботнее утро. Ты изменилась — совсем не напоминаешь эту робкую девочку. Просто небо и земля.

— Но вы, наверно, смотрели все мои фильмы?

— Конечно, но мне как-то не приходило в голову, что и в жизни ты выглядишь так же, как на экране.

Тем не менее именно так и было. Мэгги стала кинозвездой. И внешность ее изменилась. Волосы цвета моркови приобрели красивый медный оттенок и лежали блестящими волнами на ее плечах. Черты лица тоже изменились. Они стали тоньше, утратив девичью округлость и обнаружив ту изысканную точеную рельефность, за которую, как воскликнула одна героиня американской «мыльной оперы», «не жалко и умереть». Россыпь веснушек исчезла без следа. Нос словно стал короче, густые брови утончились и потемнели, а светлые ресницы, густо накрашенные тушью, выразительно подчеркивали красоту глаз. И сама Мэгги не была уже той худышкой, какой запомнила ее Грейс. Фигура округлилась, приобрела линии и формы.

— Как же ты изменилась! — продолжала восхищенно повторять Грейс Кендал, не веря своим глазам.

— Надеюсь, к лучшему?

— Можешь на этот счет не волноваться. Ты теперь настоящая красавица!

— Спасибо, — невозмутимо ответила Мэгги, уже привыкшая к комплиментам. — Я и правда была сущей замухрышкой, когда мы простились, правда?

— Ты была ребенком. Да и воспитали тебя… Не представляешь, как я переживала, когда ты уехала. Я, Грейс Кендал, помогла шестнадцатилетней девчонке бежать из дому! Я даже не сразу увидела тебя сейчас… — Грейс взглянула на Мэгги такими счастливыми глазами, что ее уже начавшее увядать лицо осветилось радостью. — Передать не могу, как чудесно видеть тебя и знать, что все вышло как нельзя лучше.

Мэгги взяла свою бывшую учительницу под руку, и они зашагали к автобусной остановке.

— Вышло-то вышло, но утекли четыре года…

— Трудновато приходилось?

— Просто ужасно, — откровенно сказала Мэгги, впервые за все эти годы заговорив искренне и серьезно с близким человеком, которому можно было сказать все как на духу. — Бывало, иной раз… — Она тряхнула головой, словно прогоняя воспоминания, улыбнулась и быстро проговорила: — Что было, то прошло. Теперь у меня эксклюзивный контракт с Солом Мелчором, и на следующей неделе я отправляюсь в Калифорнию, в Голливуд.

— В Голливуд! — выдохнула Грейс. — Даже у меня от одного этого слова мурашки по спине бегут, а что же ты должна чувствовать!

— Любопытство, — ответила Мэгги.

Они оставили позади себя автобусную станцию и направились вверх по Хедроу к Шофилдсу, где решили пообедать в память прошлых дней, когда забегали туда выпить чаю после дневного спектакля.

— А кто такой этот мистер Мелчор, о котором ты мне по телефону говорила? Из бывших великих Голливуда?

— Да, когда-то он был очень известен. Теперь Голливуд не тот, что прежде. Там все меняется. Старые большие и знаменитые раньше студии терпят крах, семилетние контракты с актерами больше не заключают, никакого тебе рабства, появилось огромное количество независимых студий и продюсеров. И Сол Мелчор в их числе.

— Значит, он не предлагает тебе семилетний контракт?

— Нет, только контракт на семь картин. Хотя, на мой взгляд, и мой агент тоже так считает, хватило бы и трех. Собственно так и договорились — на три картины.

— Ты уже можешь себе позволить ставить такие условия?

— Первое, что познаешь, становясь актрисой, это то, что люди, обладающие хоть малейшей властью, пользуются ею при всяком удобном случае, — сказала Мэгги, припомнив, как пользовались этой властью по отношению к ней самой. — В данном случае я была нужна Солу Мелчору, а значит, могла ставить условия. И я воспользовалась этой возможностью, — с легким вызовом закончила она, взглянув на Грейс Кендал с высоты своего роста. — Вы же всегда говорили, что я быстро схватываю, — добавила она, и в глазах ее блеснул холодный огонек.

День стоял прекрасный, ярко светило солнце, Лидс был все такой же. Подъезжая к городу, Мэгги почувствовала волнение. Как все-таки приятно возвращаться на гребне успеха. Собственно, поэтому она и решила приехать в родные места. Если бы ее постигла неудача, она ни за что не поехала бы в Лидс. Зачем? Чтобы натыкаться на понимающие взгляды и лицемерное сочувствие? Нет уж, увольте. Это удовольствие не для Мэгги. К тому же она не стала бы расстраивать свою бывшую учительницу, которая все ее беды и удачи принимала как свои. А теперь она решила пригласить свою освободительницу на уик-энд в Лондон, сводить ее в дорогой ресторан, пригласить в театр и усадить на лучшее место — на любой спектакль, какой она только захочет увидеть. Но все это оказалось невозможным, потому что обстоятельства не позволили Грейс покинуть Лидс. Поэтому Мэгги пришлось самой туда поехать. Мисс Кендал была единственным человеком, с которым ей хотелось проститься, прежде чем отправиться в Америку. Единственным. Кроме, конечно, Пэт, но найти Пэт ей так и не удалось.

За обедом они бесконечно болтали. Грейс в основном задавала вопросы, Мэгги отвечала. Память услужливо раскрывала перед ней только те страницы, которые она намерена была вспомнить. Рассказывая Грейс историю последних четырех лет, Мэгги не упомянула ни Кэмден-таун, ни Брикстон, ни рождение ребенка, а когда разговор зашел о работе танцовщицей в Сохо, все конкретные детали были строго просеяны и отредактированы.

Самой Грейс рассказывать было особенно не о чем. Хорсфилды не прилагали ни малейших усилий отыскать свою заблудшую дочь. Ее поступок лишь подтвердил характеристику, которую она сами давно за ней закрепили: дитя греха. Ее предали анафеме, ее имя запрещено было упоминать в общине конгрегационной церкви. Она как бы перестала существовать.

Услышав это, Мэгги равнодушно пожала плечами.

— Мэри Маргарет Хорсфилд умерла в тот день, когда я покинула Йетли. Как только у меня хватило денег, чтобы заплатить нотариусу, я официально стала Мэгги Кендал. — Она перегнулась через столик и ласково коснулась руки Грейс. — Я всегда буду благодарна вам за то, что вы разрешили мне взять ваше имя и помогли стать тем, чем я стала, чем всегда хотела стать. Или почти стала.

— Что значит — почти? Разве ты добилась не всего, чего хотела?

Мэгги удивленно уставилась на собеседницу.

— Бог с вами! Да я пока что и близко к этому не подошла! Мне нужно гораздо больше. То, что я имею сейчас, — лишь жалкие крохи! Я хочу, чтобы мое имя горело огнями над входом в кинотеатры, чтобы оно шло в титрах перед названием фильма, как подобает суперзвезде, чтобы оно попало в список номинантов на «Оскар» за лучшую женскую роль. Я хочу, чтобы мое лицо смотрело с обложек всех иллюстрированных журналов, чтобы мои зрители заполняли залы и с радостью приносили свои кровные денежки в кассу, чтобы только увидеть меня на экране. Я хочу оставить отпечатки ладоней и ступней на цементной площадке перед кинотеатром Граумана в Голливуде. Я хочу, чтобы за мной оставалось последнее слово при выборе сценария, режиссера и партнеров. Я хочу, чтобы имя Кендал звучало, как Гарбо, Дэвис, Хепберн, Кроуфорд. Хочу быть у всех на устах!

— Но теперь, надеюсь, все? — Грейс внимательно смотрела на Мэгги.

Они встретились глазами и весело рассмеялись. Они смеялись до слез, забыв о сдержанности и правилах приличия. Такая реакция лучше всяких заверений говорила о том, как они соскучились друг по другу.

— Сто лет так не смеялась, — выговорила Грейс, утирая глаза.

Грейс сильно изменилась за эти четыре года. Мэгги помнила ее веселой, неунывающей. Раньше в ее облике было что-то птичье. Теперь перышки поникли, она уже не была такой элегантной и уверенной в себе, как прежде. Вокруг глаз появились тонкие морщинки, а в каштановые волосы густо замешалась седина.

Она в свое время писала Мэгги о своих несчастиях. Два года назад у Грейс внезапно, во сне, умер отец от невризмы сосуда головного мозга. Через девять месяцев слегла и ее мать. Мать разбил паралич. Болезнь прогрессировала так быстро, что Грейс пришлось оставить школу. Ее мир сузился до пределов дома с окнами на болота. И она смирилась со своей участью.

— Жаль, что вы не можете поехать со мной, — порывисто сказала Мэгги. — Были бы моим секретарем и подругой…

— Нет, как я могу оставить мать в таком состоянии, — твердо ответила Грейс. Она принадлежала к поколению, для которого обязательства перед семьей, понятия долга были превыше всего. — Сейчас я попросила миссис Гилберт — она помогает мне по дому — посидеть с ней некоторое время, пока меня не будет. В Лидс я, как видишь, еще смогла выбраться, но в Лондон вряд ли смогу. Спасибо, что ты выбралась ко мне, — я так счастлива за тебя!

— Я ни на минуту не забываю вашей доброты, — сказала в ответ Мэгги. И, улыбнувшись, добавила: — Но когда я обоснуюсь в Голливуде, вы обязательно должны приехать ко мне. Маму можно на несколько дней устроить в приют. Есть ведь такие специальные дома для больных?

— Очень мило с твоей стороны пригласить меня, — сказала Грейс, искренне тронутая вниманием бывшей ученицы, — но я не смогу доверить маму чужим людям. Она очень огорчается, когда меня нет рядом и ей приходится иметь дело с посторонними.

— И все-таки давайте подождем, пока я устроюсь, а там посмотрим, что можно будет сделать, — дипломатично отреагировала Мэгги, к своему неудовольствию понявшая, наконец, что ее учительница оказалась в добровольном заключении, посвятив себя матери. Это вызвало непрошеные воспоминания о Тельме и о том, как из-за слепого эгоизма матери Тельму лишили собственного ребенка. А потом вспомнилась Пэт и слова, которые повторяла ее мамаша: «Любишь кататься, люби и саночки возить».

Хорошо, что я одна, мысленно порадовалась Мэгги. Люди такие эгоистичные, каждый думает только о своей выгоде, все хотят использовать тебя, как им вздумается. Будь это в их воле, они бы и меня связали, заперли куда-нибудь и повесили на двери табличку «МОЕ». И все это во имя так называемой любви. Нет уж, спасибочки. Мне вашей любви не надо. Никто не сможет похвастать, что взял надо мной власть. Я принадлежу только самой себе.

Они разговаривали до тех пор, пока не пришло время Грейс собираться на автобус в Йетли. Мэгги вдруг показалось, что они как бы поменялись судьбами. Четыре года назад ей, Мэгги, приходилось учитывать каждую минуту, спрашивать разрешения по любому поводу. А Грейс Кендал была тогда свободна и ни от кого не зависела, родители ее были живы-здоровы, жили своей полноценной жизнью. Теперь Мэгги стояла накануне необыкновенной, фантастической жизни, а мисс Кендал лишилась свободы, пожертвовав ею ради того, чтобы быть около своей прикованной к постели матери. Грейс сказала Мэгги, что мать едва узнает ее. Мэгги расстроилась и разозлилась: какая несправедливость. Обязательно вытащу к себе мисс Кендал, как только устроюсь, дала себе обещание Мэгги. Одному Богу известно, как же она нуждается в передышке, а я стольким ей обязана! Может, ее мать не протянет долго и мисс Кендал освободится. Пока остается только ждать и надеяться.

Они расстались там же, где встретись два с половиной часа назад. На автобусной остановке, где Грейс села в автобус, направляющийся в Йетли. Когда они обнялись и поцеловались, Мэгги улучила момент и сунула в карман Грейс маленькую коробочку.

— Это на память, — сказала она. — Я напишу вам через недельку. И позвоню. В какое время лучше звонить?

— Вечером. Мама обычно засыпает в восемь. Сможем поболтать.

Для Грейс Мэгги понемногу стала единственной нитью, связывающей ее с внешним миром. Она очень боялась, как бы эта ниточка не оборвалась. И с радостью предвкушала, как будет получать весточки из Калифорнии, из самого Голливуда, как будет разговаривать по телефону по трансатлантическому кабелю. Даже всего лишь перспектива такого общения с Мэгги радовала и волновала Грейс.

— Как знать, может, вам все же удастся приехать в Голливуд, — с надеждой сказала Мэгги, уверенная в душе, что она непременно устроит эту поездку.

— Там видно будет, — ответила, смутившись от самой мысли о том, что такое может случиться, Грейс, хотя и понимала, при каком условии это может произойти. — Мне было очень приятно повидаться с тобой, Мэгги. Передать не могу, как я счастлива видеть, что у тебя все пошло на лад.

Они обнялись в последний раз, Грейс поднялась в автобус и сказала:

— До свидания, и желаю удачи!

Она махала в окно, пока Мэгги не скрылась из виду. Потом сунула руку в карман и достала подарок. Коробочка была красиво завернута в бумагу, и Грейс осторожно развернула ее, стараясь не испортить упаковку и миленькую ленточку.

Под упаковкой оказалась золотая коробочка, а в ней на бархатной подушечке — карманные часики, похожие на те, что Грейс носила со своими твидовыми костюмами, когда преподавала английский в Йетльской школе. Но эта вещица имела не только функциональное назначение. Она была сделала из золота и эмали. Это были не просто часы, а ювелирный предмет, из тех, которые становятся семейной реликвией и переходят из поколения в поколение. К часикам была приложена карточка с надписью: «Спасибо за дружбу, за то, что позволили мне взять ваше имя. Обещаю ничем не запятнать его. Мэгги».