В дорогу Соня надела прямую бежевую юбку, розовую кашемировую блузку, туфли на низком каблуке. На шее — жемчужные бусы матери. Никакой косметики, рыжие волосы собраны на затылке в пучок.

Спустившись в последний раз по парадной лестнице палаццо Маццон, она присела, уже в плаще, рядом с Римлянином, обвела взглядом голые стены, сундуки, ящики. Все, что осталось от калейдоскопического прошлого, было внутри этих ящиков и сундуков, за которыми придут грузчики, чтобы отправить багаж по указанному Соней адресу.

За окнами ветер рябил темную воду канала, в стекла хлестал непрерывный дождь.

Дворец вымер. Соня уволила прислугу, оплатила последние счета, продала то, что не имело для нее никакого значения, упаковала то, что было ей дорого. В ее жизни начиналась новая глава. В свои пятьдесят лет Соня снова была одна. Куда укрыться от воспоминаний? Что делать, чтобы не натыкаться изо дня в день на осколки минувшего? Последние минуты пролетят быстро: еще немного — и она уедет отсюда со своей верной Силией.

— Кофе готов, синьора, — услышала она ее голос.

На пластиковом подносе, который внесла Силия, стояли кофейник, чашка, керамическая сахарница.

— Глоток кофе под занавес, — грустно улыбнулась Соня.

Силия сменила голубой рабочий костюм на мягкое шерстяное платье. Она напоминала сейчас заботливую мать. Впрочем, она и чувствовала себя заботливой матерью по отношению к Соне, остававшейся для нее двадцатилетней красавицей с улицы Спига в Милане, на долю которой выпала не самая безмятежная жизнь, если говорить о любовной стороне Сониной жизни.

В квартире на улице Спига давно уже жили чужие люди: много лет назад Соня продала ее, а вырученные деньги благополучно проиграла в знаменитых на весь мир казино.

— Что ни говори, мне есть что вспомнить, — вздохнула Соня. — Жизнь не гладила меня по головке, но ведь и хорошее в ней было. Разве не так?

— Если б я умела писать книги, я бы целый роман про вас сочинила, — откликнулась Силия. — Толстый-претолстый. Вы необыкновенная женщина.

— Нет, Силия, это ты необыкновенная женщина. Тебе удалось остаться такой же, какой ты была, когда я тебя узнала. Я не помню случая, чтобы ты меня осудила. Всю жизнь я только и делала, что обманывала себя, строила воздушные замки, верила, будто смогу заставить судьбу плясать под мою дудку. Только теперь я понимаю, насколько глупо жила.

— Кажется, кто-то пришел, — сказала Силия.

Вошедший был в светлом плаще, с полей черной шляпы стекала вода.

— Паоло! — воскликнула Соня. — Проходи.

Паоло обнял ее. Силия неслышно вышла.

— Я боялся, что тебя не застану. Значит, все-таки уезжаешь…

— Как видишь. Кстати, хочу тебя поблагодарить. — Она закурила. — Ты прислал для Марии Карлотты чудесные цветы. Спасибо.

— Я задержался в Венеции: не хотел уезжать, не попрощавшись с тобой.

— Еще немного, и ты бы опоздал. Я еду утром, прямо сейчас.

— Куда, если не секрет? — спросил Паоло, любуясь при слабом свете дождливого утра, сочившемся из окон, ее спокойным лицом. В эту минуту Соня выглядела моложе и красивее, чем в далекие времена их любви.

— Пока в Милан, а там видно будет. Хочу попробовать жить, как все нормальные люди. Более полноценно, что ли.

Паоло всегда видел в Соне настоящую женщину, женщину до мозга костей, достаточно разумную, чтобы понимать, что она живет не так, и чтобы, понимая это, попытаться изменить свою жизнь.

— Что я могу сделать для моей маленькой Сони?

— Помнить ее. Помнить счастливые минуты — у нас их было немало, хотя могло быть и больше. А что я для тебя могу сделать?

Паоло Монтекки протянул руку и погладил цилиндр видавшего виды типографского станка.

Соня внимательно наблюдала за ним.

— Ты его продала? — спросил Паоло, не снимая руки с Римлянина.

Соня отрицательно покачала головой. Глупый вопрос. А может, не такой уж и глупый? Соня не исключала, что Паоло известно больше, чем это могло показаться, — ума ему не занимать.

— Хочешь взять его себе? — неожиданно спросила она.

На лице Паоло не дрогнул ни один мускул.

— Вообще-то из всех прямых наследников старика ты единственный, кому ничего не досталось, — признала она.

Паоло насупился:

— Старик поступил так, как и должен был поступить, не вижу в этом ничего удивительного. Но раз ты спросила, я отвечу: мне бы хотелось получить эту штуку.

— Считай, станок твой, — улыбнулась Соня.

— Я могу забрать его прямо сейчас? — с нетерпением в голосе спросил Паоло.

— А почему бы и нет? Вот-вот подойдут люди из транспортного агентства. Договорись с ними, — предложила Соня, вставая с кресла и направляясь к Силии, которая успела надеть плащ и ждала ее, держа на поводке двух такс. — Прощай, Паоло.

Паоло Монтекки чувствовал, что они видятся в последний раз. Это ощущение огорчало его.

— Постой! — окликнул он Соню. Но что он мог ей сказать? — Ты действительно считаешь, что станок должен быть у меня? Правда?

Соня улыбнулась и приложила палец к губам, давая понять, что разговор окончен. Потом она послала Паоло воздушный поцелуй и вышла с Силией под проливной дождь, от которого и зонты не спасенье.

Паоло решил дождаться грузчиков. Он прислонился к дверному косяку, повертел в руках сигарету, закурил. Не отрывая глаз от исторического станка, он вспоминал далекую августовскую ночь — последнюю ночь старика Ровести, небольшой кожаный чемоданчик с бриллиантами, привезенный им, Паоло Монтекки, из Женевы, где он получил его в присутствии Роберто Кортезини от сотрудников одного из швейцарских банков. Неужели хитроумный Ровести спрятал бриллианты в типографском станке? В ту августовскую ночь, когда они виделись в последний раз, старик произнес фразу, удивившую Паоло, — вот почему он запомнил ее слово в слово: «Ты выполнил задачу, связанную с заключительным этапом одной чрезвычайно важной операции. Больше я пока ничего не могу тебе сказать. Но придет время, и ты все узнаешь».

Неужели он близок к разгадке тайны? Паоло молчал тринадцать лет, держа обещание, данное в ту ночь старому издателю. Никто из наследников понятия не имел, что исчезнувшая тысяча миллиардов пошла на покупку бриллиантов, превратилась в бриллианты. Никто, кроме него. Он уже давно подозревал, что старик спрятал их в своем Римлянине — лучшего места, чем типографский станок, когда-то принесший ему удачу, и придумать было нельзя. Он счел справедливым решением старика оставить бриллианты любимой внучке. Теперь же, после смерти Марии Карлотты, которая ушла из жизни, не подозревая о своем богатстве, не разгадав дедушкиной тайны, у него были все основания действовать.

Паоло запер дверь, снял пиджак, подошел к станку. Он сразу подумал о цилиндре — идеальном тайнике для содержимого черного чемоданчика, в свое время доставленного им из Швейцарии в Милан.

Чтобы отвинтить болты, державшие крышку цилиндра, оказалось достаточно плоскогубцев. Он снял крышку, и тут в дверь позвонили. Паоло подумал, что это грузчики. Ничего, подождут! Через несколько секунд он уже взвешивал на ладони кожаный мешочек, перевязанный шелковым шнурком.

Не обращая внимания на звонок, звучавший все настойчивее под сводами опустевшего дворца, он развязал шнурок и погрузил руку в мешочек. Внутри были бриллианты, он понял это на ощупь. Вынув несколько камней, он залюбовался ими.

Ну и ну! На Паоло напал смех. Вот они, бриллианты Джованни Ровести! Вот они, у него! Старик понимал, что только ему, Паоло, с его умом, с его смекалкой, под силу разгадать головоломную загадку, выйти победителем в соревновании на сообразительность.

Бриллианты принадлежали ему. Разве старик не хотел, чтобы они достались самому умному? Так и случилось. Значит, перед смертью Джованни Ровести в душе признал его сыном. Более того — увидел в нем самого достойного из своих наследников. Старик не отрекся от своей любви к Флоре, не отрекся от сына.