— Шлюха, вот ты кто! — воскликнула Соня и, не сдержавшись, со всего размаху ударила дочь по лицу. Удар был такой сильный, что Мария Карлотта пошатнулась. Невольно схватившись за онемевшую щеку, она почувствовала не боль — боль можно и стерпеть, в конце концов, — а обиду: мать несправедлива к ней, она не понимает ее и, главное, не стремится понять.

— Кто бы говорил, — с горькой усмешкой ответила она матери. — Не будь ты сама шлюхой, разве вышла бы замуж за моего отца?

Соня запустила пальцы в свои густые длинные волосы и с отчаянием взглянула на дочь. Двадцатитрехлетняя Мария Карлотта не просто ответила грубостью на грубость; судя по ее тону, она и в самом деле считает, что мать у нее шлюха.

Девушка отошла к окну, из которого доносился нестерпимо громкий шум моторов с Канале Гранде. Ей было жаль, что она не сдержалась и оскорбила мать, но та сама виновата — зачем она ее ударила? Мария Карлотта не могла поверить, что такую вспышку гнева вызвала ее беременность. Причина, должно быть, в отце ее будущего ребенка, фотографе Макси Сольмане, именно он ей не нравится. Макси был непризнанный гений, он создавал настоящие шедевры, переводя в зрительные образы глубокие философские понятия. Печатались его работы редко, поэтому о хороших заработках и речи не было.

— Ты должна сделать аборт, — решительно заявила Соня.

— Ни за что, — столь же решительно ответила Мария Карлотта.

Прошла неделя, и Мария Карлотта вспомнила эту неприятную сцену, подъезжая в гондоле к дому — старинному палаццо Маццон, чье отражение плясало и кривилось во взбаламученной катерами маслянистой воде Канале Гранде.

Хотя предыдущие владельцы и подпортили фасад, ремонтируя дворец, он с его характерными стрельчатыми окнами и арочными лоджиями второго этажа, почти такими же, как во Дворце дожей, по-прежнему оставался ярким образцом готической архитектуры. Джованни Ровести приобрел его в начале пятидесятых, отреставрировал и после смерти завещал сыну и невестке. Пять лет назад Антонио умер, и Соня с Марией Карлоттой остались здесь вдвоем. Много историй хранил этот великолепный дворец, построенный когда-то Альвизе Маццоном и теперь принадлежавший Соне Бренна Ровести.

Мария Карлотта любовалась своим домом, но по мере приближения к нему с болью обнаруживала все новые признаки разрушения. Двери подгнили, ступени маленькой пристани ушли под воду, которая уже почти достигла уровня первого этажа. Внутри здание было в еще более плачевном состоянии: от постоянной влаги вздыбились полы, обвалилась штукатурка, потускнели и осыпались великолепные фрески. Чтобы привести дворец в порядок, нужны были огромные деньги, которых у семьи Ровести в результате недальновидной издательской политики больше не было. Старик Ровести оставил своим наследникам, помимо издательства, дома, виллы, земельные владения, акции доходных предприятий, разбросанных по всему миру. За считанные годы от этого состояния не осталось и следа — империя, созданная усилиями Джованни Ровести, рухнула.

Мария Карлотта оказалась в семье единственной, кому удалось сохранить наследство: завещанный ей дедом типографский станок, имеющий чисто символическую ценность, стоял здесь, в нижнем вестибюле палаццо Маццон, сверкающий и бесполезный. «Бедный дедушка, — думала Мария Карлотта, — он доверил мне свой амулет, символ своей империи».

Она только что простилась на пьяццале Рома со своим другом Макси, который отправился в Милан делать фоторепортаж для «Стиля» — одного из самых престижных журналов мод. Она хотела поехать с ним, но Макси категорически воспротивился:

— Я еду всего на пару дней. Как вернусь, звякну.

Макси, подобно всем американцам, не отличался хорошим воспитанием, но Мария Карлотта привыкла к его экстравагантным манерам, как, впрочем, и к его самоуверенности; ей все в нем нравилось, тем более что Макси был очень красив. Уже год, как они были вместе, и, поскольку Макси был ее первым мужчиной, ей казалось, что он так же привязан к ней, как и она к нему. Когда Мария Карлотта отдалась ему в первый раз, он до слез смеялся над ее невинностью. Тогда ей было немного страшно, но со временем и она стала получать удовольствие от их любовных занятий, а главное — в минуты близости она не чувствовала себя одинокой. «Шлюха!» — это брошенное матерью слово продолжало жечь ее. Мария Карлотта подумала, что мать, видимо, относится к тому типу женщин, которые ищут в мужчине не друга или сексуального партнера, а прежде всего человека, способного создать материальный комфорт. С милым рай и в шалаше — это не про нее.

Занятая своими мыслями, Мария Карлотта и не заметила, как гондола причалила к пристани. Гондольер подал ей руку, и она, придерживая полы своего зеленого «лодена» на лисьем меху, шагнула на мостки. Через секунду она уже шла по узенькой улочке вдоль торца своего дома.

Начинался вечер, в воздухе разливался перезвон колоколов. Мария Карлотта вдруг остро ощутила свое одиночество. Ей вдруг почудилось, что она идет по самому краю бездны, и невидимая далекая пустота манит ее к себе. Словно отшатнувшись от страшного видения, она резко свернула за угол и по мощеной дорожке, пересекающей скверик, вошла в вестибюль палаццо Маццон, освещенный последними лучами заходящего солнца. Обессиленная, с бьющимся сердцем, она опустилась на старинную скамью, резная спинка которой еще хранила явственные следы герба своего первого хозяина. Дедушкин Римлянин, сверкая под лучом заходящего солнца, стоял в центре вестибюля как немой свидетель крушения издательства Ровести, которое перешло теперь в другие, более ловкие руки и снова начало возрождаться.

Вдруг Мария Карлотта почувствовала, что на нее кто-то смотрит. Она огляделась и заметила в глубине вестибюля рядом с мраморной лестницей мужчину и женщину. Молодая светловолосая элегантная женщина скорее всего была богатой американкой. Пожилой мужчина, одетый с изысканной небрежностью, наверняка сопровождал ее в качестве консультанта-архитектора.

Последняя жемчужина из наследства Джованни Ровести меняла хозяина: Соня, продав самую ценную обстановку и большую часть своих драгоценностей, теперь продавала палаццо Маццон, которое давно уже было заложено. Деньги от предыдущих продаж уплывали в казино, где Соня проводила ночи в надежде поправить свои материальные дела и откуда каждый раз возвращалась в проигрыше.

Незнакомец подошел к Марии Карлотте.

— Вы, полагаю, синьорина Ровести, — сладким голосом сказал он и посмотрел на девушку холодным взглядом. — Позвольте представить вам миссис Тэдди Райнхольд, которая имеет самые серьезные намерения относительно покупки дворца…

Не дослушав до конца фразу, Мария Карлотта повернулась к «архитектору» спиной и направилась к лестнице. Развал дома Ровести не тронул ее, но новость о продаже дворца расстроила чрезвычайно. В коридоре верхнего этажа она столкнулась с Силией.

— Где мама? — спросила она.

— У парикмахера, — со вздохом ответила женщина.

«Мама в своем репертуаре, — подумала девушка, — все кругом рушится, а она делает прическу».

— Найдутся же когда-нибудь миллиарды твоего дедушки, — повторяла время от времени Соня и в надежде на сказочное богатство позволяла себе тратить и проигрывать сумасшедшие деньги.

Войдя в свою комнату, Мария Карлотта бросилась на кровать и разрыдалась.

— Мама, мамочка! — приговаривала она сквозь всхлипывания. — Почему, когда ты нужна мне, тебя никогда нет?

Потом она встала и сняла пальто. Эта спальня, оклеенная розовыми обоями в цветочек, юридически принадлежала не ей, но была ее, как ванная, как кабинет и гостиная. Крошечная квартирка в палаццо Маццон, которую она так любила, была ее убежищем, ее норой, где она чувствовала себя в безопасности, но долго ли еще она сможет здесь жить? Сейчас она особенно нуждалась в защите — не только для себя, но и для того существа, которое уже жило в ней, для ее ребенка, зачатого в любви. Правда, его отец Макси Сольман даже не догадывался, насколько глубоки и серьезны ее чувства; оставляя ее, он и не подумал, как ей сейчас трудно одной. Ее все бросили, даже Макси. В жизни всегда так: когда тебе плохо — рядом ни души. Где все старые друзья, клявшиеся в верности? Исчезли, улетучились. Где министры, актеры, финансисты, богатые образованные мужчины, красивые и очаровательные женщины, которые вились около них? Всех как ветром сдуло, они с матерью остались вдвоем, плывут без руля и ветрил. И при этом мать с завидным оптимизмом надеется на дедушкины миллиарды, живет на широкую ногу.

Мария Карлотта протянула руку к телефону. Набрала римский код, затем телефон сводного брата. Пьетро, судя по голосу, был изрядно пьян.

— Ты опять взялся за старое? — спросила Мария Карлотта, зная о слабости брата.

— Сестренка! — В голосе Пьетро звучала нежность.

Между ними было двадцать лет разницы, и Мария Карлотта относилась к нему скорее как к отцу.

— Пьетро, у меня все очень плохо, — призналась она.

— Позволь тебя обрадовать, я в аналогичной ситуации.

Девушка рассмеялась сквозь слезы.

— Я знала, кому позвонить, можем основать общество неудачников.

— Вот такая ты мне больше нравишься.

Пьетро Ровести, возглавив издательство, очень быстро вывел его на первое место в Италии и на одно из первых в Европе, однако реализовать колоссальные проекты ему не удалось: компаньоны, стремящиеся лишь к сиюминутной выгоде, не поддержали его романтических идей и при первых же трудностях покинули его, как крысы — тонущий корабль. За несколько лет он потерял все, даже семью, поскольку жена после краха издательства, забрав детей, ушла от него. Но ему хватило сил начать все сначала.

— Мама продает дворец, — сказала Мария Карлотта. — Мы остались без гроша.

— Ничего удивительного! Будь у твоей матери душа, она и ее бы проиграла в казино.

Пьетро терпеть не мог Соню Бренна, вторую жену своего отца, однако это не мешало ему питать искренние братские чувства к Марии Карлотте, он всегда о ней беспокоился — уж слишком она была ранима и беззащитна, жизненные неурядицы становились для нее настоящей трагедией.

— Пьетро, что со мной теперь будет?

— Не надо так переживать, сестренка, — с благодушием подвыпившего человека успокоил ее Пьетро, — но это не телефонный разговор. Давай повидаемся в ближайшие дни и все хорошенько обсудим, идет?

— Я жду ребенка.

— Это точно, ты уверена?

— Абсолютно точно.

— А Макси знает об этом?

— Пока нет, он уехал.

— Подожди его приезда.

— Я тебя не задерживаю?

— Нет, но давай все же отложим этот разговор, а то сегодня мы оба не в форме.

— О'кей, братишка, — заторопилась Мария Карлотта, чувствуя, что разговор начинает утомлять Пьетро. — В любом случае благодарю за моральную поддержку.

Положив трубку, Мария Карлотта выдвинула ящик письменного стола и достала сигарету с травкой. Сев на диванчик возле окна, она закурила. Первая же затяжка обожгла грудь, но в голове появилась легкость, настроение начало улучшаться.

— Мария Карлотта, тебе ничего не нужно? — послышался из-за двери голос старушки Силии.

— Нет, спасибо, все в порядке, — ответила девушка, выпуская из себя терпкий, пахучий дым.

Она подумала о Макси, о его студии в мансарде старинного дома за мостом Академии. Ей захотелось пойти туда и там ждать возвращения любимого. Дворец больше не был ее домом, он останется в прошлом, к которому нет возврата, а студия Макси — это настоящее и будущее, это мужчина, которого она любит, и ребенок, который должен родиться. Забытая сигарета догорала в массивной пепельнице. Мария Карлотта надела пальто и вышла из спальни.

Почти всю дорогу она бежала и, лишь влетев без передышки на пятый этаж, перевела дух. Дверь была заперта всего на один оборот, и, отпирая ее своим ключом, она подумала с нежностью о Макси: «Этот наивный дурачок считает, что воры такие же джентльмены, как и он».

В студии пахло фотореактивами и одеколоном Макси. Запах одеколона ощущался все сильнее по мере того, как она на ощупь продвигалась к ширме, за которой стояла кровать. Постепенно привыкнув к темноте, она уже различала предметы, тем более что из широких окон лился яркий лунный свет.

Хотя Макси и обещал ей позвонить, когда вернется, Мария Карлотта решила ждать его здесь, в студии, в доме их будущего ребенка. Для Макси ее беременность будет настоящим сюрпризом, ведь пока не были готовы анализы, она, не уверенная на сто процентов, ничего ему не говорила. Обогнув ширму, она увидела их широкую постель, а на ней… Макси. Его обнаженное тело, которое она так любила, белело в лунном свете на темной простыне, его длинные светлые волосы разметались по подушке. Рядом с Макси лежала красивая обнаженная мулатка. Ее черные, как виноградины, расширенные от удивления глаза неподвижно смотрели на Марию Карлотту.

— Что тебе нужно? — зло, с жестким американским акцентом спросил Макс, глядя на нее.

— Я… я хотела сделать тебе сюрприз… — растерянно пролепетала Мария Карлотта.

— А вышло, что сюрприз преподнес тебе я, — усмехнувшись, сказал Макс.

Долгие месяцы привыкала она к его акценту, к его вульгарному сленгу, к его циничным шуткам, но она не знала, что он способен на предательство. Он обманул ее, он любил другую женщину в их постели, где она зачала от него ребенка, ребенка, который уже живет в ней. От стыда ее бросило в жар, она готова была сквозь землю провалиться.

— Почему ты так поступил? — еле слышно спросила она.

— Мне захотелось, — вызывающе ответил он и добавил холодно и грубо: — Раз уж так вышло, что ты меня застукала, тем лучше, можно будет обойтись без объяснений. Нам было хорошо с тобой, но все кончилось. Как говорится, поезд дальше не пойдет, просьба освободить вагоны, так что привет. — И Макс встал, надевая халат.

Она знала, что такое предательство, но не знала, что на предательство способен Макс. Почти теряя сознание, она покачнулась и начала падать назад, на ширму, которая с грохотом опрокинулась на пол прежде, чем она поняла, что случилось. Она не помнила, как выбежала из студии, спустилась по лестнице, очутилась на пустынной, залитой лунным светом улице…