Роза вывела Фьяметту из конюшни и ласково погладила мягкую теплую морду белой лошадки. Кобыла вздрогнула от удовольствия и дунула горячим дыханием в лицо хозяйки. Лошадь знала, что сейчас они с Розой неторопливым шагом проедут по дороге, обсаженной акациями и липами, а там начнется бешеная скачка по полям.

В воздухе пахло снегом. Морозец покусывал лица и руки. Стояло серенькое декабрьское утро, и на квадратном дворе «Фавориты» каждый занимался своим делом. Ребятишек не было видно: одни ушли в школу, а малыши играли на конюшне, в тепле, чтобы зря не тратить дров.

Роза поскакала по аллее, выложенной по краям гранитными плитами и засыпанной посередине речной галькой, чтобы легче проезжали телеги. Когда она выехала на дорогу, кто-то окликнул ее. Девушка обернулась и увидела Клементе. Теперь он работал в доме Дуньяни, предпочтя место слуги тяжелому, но хорошо оплачиваемому труду животновода. Клементе едва исполнилось семнадцать, но смотрелся он настоящим мужчиной.

Роза остановилась, и юноша бегом догнал ее.

— Что случилось? — спросила Роза, придерживая поводья нервно вздрагивавшей Фьяметты.

Клементе заботливо протянул ей накидку из толстой шерсти.

— Синьорина Роза, Джина просила вас надеть это. Сегодня холодно. Не дай Бог простудитесь, — почтительно произнес он.

Роза улыбнулась, заглянув в светлые глаза Клементе, в которых читалось искреннее благоговение.

— Спасибо, Клементе. — И Роза с улыбкой взяла накидку.

Клементе обожал молодую хозяйку. Он не был в нее влюблен, для него Роза всегда оставалась высшим существом. Если бы она приказала Клементе умереть, он бы с улыбкой на устах бросился в реку. Он предупреждал все ее желания, знал ее склонности, служил ей с преданностью верного слуги и с братской, исполненной любви самоотверженностью. При этом Клементе был совершенно доволен собственной участью.

Он помог Розе накинуть на плечи накидку и заботливо посоветовал:

— Будьте осторожны, что-то Фьяметта сегодня неспокойна.

— Не волнуйся, Клементе, — воскликнула Роза и легко взлетела в седло.

Накидка скрыла изящные формы ее тела, которые подчеркивал костюм всадницы, перетянутый в талии кожаным поясом. Клементе улыбался, но Роза знала: пока она не вернется, он не успокоится. Она также прекрасно знала, что вовсе не Джина, постаревшая и забывчивая, вспомнила о накидке, а сам Клементе, тревожившийся о здоровье Розы. Юноша осторожно похлопывал лошадь, пытаясь успокоить животное.

— Тихо, тихо, Фьяметта, — уговаривал он кобылу.

— Она просто застоялась, надо побегать, — сказала Роза.

Голос у девушки был звучный, богатый оттенками, прекрасно сочетавшийся с ее не столько красивым, сколько странным обликом, поражавшим и очаровывавшим. Высокие, почти азиатские скулы, крупный нос, чувственные губы, приоткрывавшие перламутр зубов, неспокойный взгляд больших черных глаз делали лицо Розы необычайно живым и запоминающимся.

Она поудобней устроилась в седле, натянула поводья, сжала шенкеля, и Фьяметта легко пошла рысью.

— Осторожней, осторожней, синьорина Роза! — кричал ей вслед Клементе.

Давно прошло время детских игр, и юноша теперь называл ее на «вы».

Роза с наслаждением отдалась скачке, объединявшей лошадь и всадницу в едином порыве, исполненном силы, ловкости, любви и преданности. Она забыла о грустном, забыла о тяжелых годах войны.

Пьер Луиджи сражался на линии Пьяве и вернулся год назад с черной повязкой: во время бомбардировки он потерял левый глаз. Анджело исполнил свой долг с начала до конца: от сражения при Изонцо до битвы при Пьяве. Он вернулся невредимым, но с окончательно расшатанными нервами и целыми днями просиживал в деревенской остерии.

Эпидемия гриппа-испанки, унесшая тысячи и тысячи жизней, не обошла и «Фавориту». Слегли Алина и младшие дети; Ивецио и Роза выкарабкались и, выздоровев, стали сильней, чем прежде, а мать так и не поднялась — страшная болезнь унесла ее в могилу. Скончалась Алина тихо, шепча слова любви к Господу, и на устах у покойницы застыла умиротворенная улыбка. Видно было, что в минуту перехода от жизни к смерти благодать Божья коснулась крылом Алины в награду за ее беззаветную веру. Женщины «Фавориты» еще долго судачили о ее кончине.

— Будешь много знать — скоро состаришься, — крикнула Роза бившему в лицо ветру и пустила Фьяметту в галоп.

Эти слова когда-то сказал ей с улыбкой Анджело, уезжая на фронт. Теперь она повторяла их иногда сама, словно магическое заклинание, пытаясь избавиться от мучивших ее тревог.

Клементе стоял и смотрел Розе вслед. Он едва расслышал ее слова, но понял, что она сказала.

— Плохо ей, до сих пор не оправилась от смерти матери, — вздохнул Клементе, встряхнув головой.

Так думал не только он, но и все вокруг. Однако на этот раз окружающие и не догадывались об истинных чувствах девушки.

Роза почти не вспоминала мать, хотя каждый вечер, перед сном, читала по ней заупокойную молитву. В последние годы Алина перестала изводить дочь постоянными напоминаниями о грехе. Но отношения между матерью и дочерью уже были испорчены непоправимо, и Роза так и не смогла простить мать.

Девушка не могла отделаться от неприятного ощущения, не испытывая скорби по умершей матери. К тому же Роза постоянно чувствовала какую-то непонятную усталость. Иногда кровь у нее в жилах словно вспыхивала, лицо вдруг загоралось, а потом все кончалось приступами глубокой слабости. На девушку накатывала тоска, и неудержимые слезы лились из глаз.

Женская натура, угнетенная молитвами и бесконечным моральным самоистязанием, к которому Розу приучила мать, теперь рвалась наружу. Но Роза не понимала, откуда эти приступы тревоги и беспокойства, откуда волнения и постоянные перемены настроения. Она не понимала, что это дает о себе знать мощный, неудержимый зов пола.

Глухой стук копыт по тропе, дыхание лошадки, ветер, касавшийся ледяным крылом ее лица, аромат свежего снега, что несли тучи, — все радовало девушку, а сама скачка наполняла душу Розы неизъяснимым наслаждением.

— Вперед, вперед, Фьяметта! — подгоняла наездница кобылу, и ветер уносил вдаль слова Розы.

Девушка забыла обо всем: о войне, о ранении Пьера Луиджи, о тяжелой депрессии Анджело, о смерти Алины, о своих страданиях. Верховая езда стала для нее настоящим спасением. Ей хотелось поговорить с кем-нибудь дома. Но с кем? В семье Дуньяни остались одни мужчины. Что они знали о женщинах? Бабушка совсем состарилась и стала не от мира сего. Чем могла она помочь внучке? Потому Роза исповедовалась лошадке Фьяметте, та выслушивала монологи хозяйки, но никак не могла объяснить девушке, что же с ней происходило.

Роза совершенно ничего не знала о сексе. Она никогда не видела раздетым даже ребенка, даже новорожденного, даже собственного брата-близнеца. Для Розы мужчина отличался от женщины только бородой, короткими волосами и отсутствием груди. Она жила в окружении животных, но все, что было связано с воспроизводством скота, оставалось для нее тайной. Если она видела, как петух наскакивал на курицу, она полагала, что птицы играют. Алина, заботясь о невинности Розы, заставляла ее держаться подальше от крестьянских девчонок, которые могли бы просветить девочку.

— Вперед, лошадка! Вперед! — кричала Роза навстречу ветру. Она гнала кобылу галопом по тропинке, обсаженной кустами жасмина, что вилась по краю большого поля. Крестьяне как раз собирали там урожай капусты. Увидев всадницу, кое-кто из них сочувственно покачал головой.

— Дочка-то у Дуньяни совсем сумасшедшая, — изрек один.

В округе говорили, что у Дуньяни двое детей «с головой на плечах», а у двоих — «мозги набекрень». «С головой на плечах» были Пьер Луиджи и Ивецио, а с «мозгами набекрень» — Роза и Анджело.

— Вперед, лошадка! Вперед! — повторяла девушка.

Накидка развевалась у нее за плечами, как знамя. От холодного ветра на глаза навернулись слезы, так что зимний пейзаж вокруг расплывался и исчезал.