Глава 2
— Да, красивое ожерелье, красивое… — произнесла Алина, держа украшение большим и указательным пальцем правой руки и взвешивая его ладонью левой.
Окна на верхнем этаже хозяйского дома были открыты, и в комнату проникали золотой свет заката и зеленоватые отблески наступавших сумерек.
— Да, мама, — ответила Роза.
Она настороженно смотрела на мать снизу вверх и теребила пальцами шелковую ленточку в косе. Зачем мама велела снять ожерелье и отдать ей?
— Очень красивое, — повторила женщина.
Холодная улыбка появилась на ярких губах Алины.
— Но оно тебе не подходит! — закончила мать.
Розу словно холодной водой обдали.
— Но Анджело его привез мне! — выкрикнула девочка, забыв и об уважении к матери, и о хороших манерах.
— Конечно, Анджело его привез тебе, — продолжала мать, — но ты его носить не можешь. Понятно?
Алина говорила холодным уверенным тоном.
У девочки даже дыхание перехватило, сердечко ее едва не вырвалось из груди.
— Почему? — чуть слышным голосом спросила Роза и затрясла головой.
Алина повертела в длинных изящных пальцах серебряный бутончик.
— Ты еще ребенок, — произнесла мать, унижая девочку, почувствовавшую себя женщиной, — а приличные дети не носят ожерелий и браслетов… Если бы ты была девушкой… девушка, может, и надела бы такое украшение… А в твоем возрасте не следует и мечтать о подобных глупостях.
Матери хотелось, чтобы дочь почувствовала свою вину. Она подержала ожерелье на ладони, а потом сжала его в кулак, чтобы невинный взгляд ребенка и коснуться не мог этого искушения.
Роза с силой дернула себя за темную густую косу, стараясь причинить боль, но ничего не почувствовала. От слов матери она оцепенела.
— Ожерелье — мое! — решительно заявила девочка.
— Да, конечно, — успокоила ее Алина, — но, пока ты не выросла, надо быть скромной, иначе вырастешь дурной женщиной, и Христос огорчится. Ты же не хочешь этого?
Роза, конечно, не хотела делать больно Христу, но почему Христос всемогущий позволял обижать Розу? Почему он, такой добрый, ничего не делал, чтобы помешать свершиться ужасной несправедливости? Она огляделась вокруг — как бы устроить все так, чтобы и Христа не обижать, и сокровище свое сохранить?
Мать и дочь стояли в комнатке Розы: пол из обожженной глины, голые балки потолка, беленые стены. Обстановка отличалась спартанской простотой: железная кроватка у стены, напротив окна комод, на нем — керосиновая лампа; сундук для одежды, плетеный соломенный стул и железная подставка с кувшином и миской из белой майолики.
Роза еще не привыкла к комнатке, куда ее перевели прошлой весной. Раньше она вместе с Ивецио спала в комнате родителей, а теперь их разделили. Кончилось раннее детство, и Роза впервые познала одиночество, Ивецио же пришлось устроиться в спальне у Пьера Луиджи. Детям расставаться не хотелось, но пришлось подчиниться решению родителей. Роза, оказавшись одна, страдала больше; ей было бы легче, останься у нее ожерелье.
Взгляд девочки упал на шкатулку темной кожи, стоявшую на сундуке. Там, на желтой атласной подкладке, хранились образки святых, четки из перламутровых бусин и молитвенник с золотым обрезом, который девочка брала по воскресеньям на мессу, хотя читать еще не умела.
— Хорошо, мама, — согласилась Роза, выбирая меньшее из зол, — я положу ожерелье в шкатулку и не буду надевать, пока не вырасту.
Девочка протянула ручку, ожидая, что мать отдаст ей сокровище. Алина Дуньяни улыбнулась, и девочка прочла в серых материнских глазах новую угрозу.
— Нет, мы сделаем лучше, — сказала Алина.
— Как? — спросила Роза.
— Надо обрадовать Христа, — продолжала мать.
— Правда? — удивилась девочка.
— Если поступишь, как я скажу, Христос в небе возрадуется и поможет тебе держаться подальше от мирских искушений.
Алина говорила медоточивым тоном, но дочь уловила в ее словах коварный посвист змеи, что собирается ужалить.
— Так что мне делать? — настороженно спросила Роза.
— Сегодня вечером, как только кончится служба, ты подаришь ожерелье Мадонне, — торжествующе произнесла мать.
Алина опустила в широкий карман фартука украшение и большими шагами вышла из комнаты. Роза стояла потрясенная.
Ошеломленная, девочка застыла, перед глазами ее встал лик Христа в терновом венце: он улыбался, потому что Роза преподнесла ожерелье Мадонне. Но эта картина сразу же показалась Розе фальшивой. Она бросилась в коридор и бегом догнала мать, еще не успевшую спуститься в кухню. Девочка потянула Алину за подол юбки.
— Зачем? Зачем? — со слезами на глазах простонала Роза.
— Затем, чтобы отблагодарить Мадонну. Она позволила Анджело вернуться домой живым и здоровым, — ответила Алина. — Разве это не причина для благодарности?
Роза вернулась к себе, кинулась на постель и в отчаянии разрыдалась.
«Oh clemens, oh pia, oh dulcis virgo Maria!»
Последние слова гимна «Salve Regina», пропетые хором в заключение молебна, разнеслись в благоухающем вечернем воздухе. Умолкли последние цикады, и завели стрекотание первые кузнечики.
Все обитатели «Фавориты» стояли по двое вдоль посыпанной щебнем садовой дорожки перед статуей Мадонны в голубом плаще, раскинувшей руки с выражением смиренной скорби и жертвенности. Ноги Богоматери попирали гранитный шар, который обвивал змей, символ мирового греха.
Иньяцио Дуньяни стоял в первом ряду, рядом с матерью, бабушкой Дуньяни — маленькой, худенькой старушкой, постоянно одетой в черное. За ними Алина с близнецами, потом Пьер Луиджи и Анджело, а дальше — слуги и работники.
Когда наступила полная тишина, Алина сильно сжала плечо дочери и вложила ей в руку серебряное ожерелье. Она вытолкнула Розу вперед, и та, сделав несколько шагов, подошла к грубо сколоченному алтарю, где теплилась лампада. Роза взошла по ступенькам, поднявшись на цыпочки, открыла стеклянное окошечко и надела свое серебряное сокровище на шею гипсовой Мадонне.
Она спрыгнула вниз и услышала громкий голос матери:
— Моя дочь Роза в день праздника Мадонны поднесла Пресвятой Деве свое серебряное ожерелье в благодарность за милость Божью.
Слова Алины прозвучали словно удары хлыста. Роза прошла мимо матери, не обратив внимания на протянутую материнскую руку. Из рядов молящихся послышался одобрительный шепот, а девочка вышла из сада, перешла через дорогу и бегом бросилась к сеновалу.
Там ее и нашел Анджело. Роза лежала на сене и смотрела в светлое небо, где трепетали первые звезды. Со двора доносились звонкие голоса детей, увлеченных игрой. Они весело повторяли слова старинной считалочки: «Жил да был старик один, он залез в чужой камин. Раз, два, три, ничего не говори…»
У коровника, под навесом, сидели взрослые, обсуждая события прошедшего дня. Звенел смех, позвякивали стаканы: хозяин угощал работников. По случаю праздника в «Фавориту» забрел шарманщик. Он наигрывал меланхолические мелодии в ритме вальса или мазурки. Кто-то подпевал, парочки танцевали, некоторые и пели, и приплясывали.
— А ты почему не идешь танцевать? — спросила Роза брата.
— Как же я пойду танцевать, если моя дама спряталась в сене? — ответил Анджело.
— Дама твоя еще маленькая, — с горечью произнесла девочка.
Недолго чувствовала себя Роза счастливой, мать ловко поставила ее на место.
— Я подожду, пока она подрастет, — сказал Анджело.
— А потом, я не умею танцевать, — заметила девочка, уставившись в небо.
— Я научу тебя, — произнес Анджело, устраиваясь на сене рядом с Розой.
Роза почувствовала, что ее любят и защищают.
— Ты хороший, — заявила она брату.
— Иногда я бываю очень злой!
И Анджело скорчил страшную гримасу.
— Никогда не поверю, — возразила девочка.
— Да, с теми, кто мне зла желает…
— Значит, со мной ты всегда будешь добрым.
Анджело задумчиво жевал соломинку.
— Так почему ты не идешь танцевать? — настаивала девочка.
— А ты почему не идешь играть?
Роза только плечами пожала:
— Не хочу!
Юноша скрестил руки под головой и посмотрел на небо, где уже сияла целая россыпь звезд.
— Вон Большая Медведица, — сказал он, указывая на созвездие.
— Знаю, — откликнулась Роза.
— А вон там, видишь, блестит, Венера…
Роза поискала взглядом звезду и увидела, как мерцала в вечернем небе Венера.
— А в Англии какие звезды? — вдруг с любопытством спросила она.
— Те же самые. Звезды везде одинаковые.
Девочке показалось невероятным, чтобы над «Фаворитой» было такое же небо, как и над дальними странами.
— Видишь ли, Роза, — продолжал юноша, — звезды так высоко, что видны отовсюду. Вот, например, возьми церковную колокольню — ее можно увидеть и из «Фавориты», и из Беттолино, и из Гоббы. А ведь колокольня одна и та же… Роза поняла и очень этому обрадовалась.
— Значит, когда ты был далеко и меня еще не знал, ты все равно видел те же звезды, что видела я! — воскликнула она, взглянув сначала на небесный свод, а потом на брата.
В это мгновение упала звезда, ярко вспыхнул горящий след, а потом звезду поглотила бесконечность. Анджело перекрестился.
— Когда падает звезда, — объяснил он, — чья-то душа поднимается к Богу.
Роза взглянула на него с изумлением.
— Значит, на небе столько звезд, сколько душ на земле?
— Да. У каждого из нас — своя звезда. И когда человек умирает, звезда падает.
— Значит, мы — как падающие звезды! — заключила Роза.
Анджело об этом как-то не думал, но согласился, что, пожалуй, оно действительно так.
— А куда деваются упавшие звезды? — заинтересовалась девочка.
— Пропадают в океане.
— А ты встречал в океане такую звезду?
— Нет, но когда-нибудь отправлюсь искать и, если найду, принесу тебе, — пообещал Анджело.
Он готов был достать луну с неба, лишь бы порадовать сестренку.
— И ты правда ее найдешь для меня?
— Правда!
Свежий вечерний ветер донес аромат полей. Анджело так хотелось успокоить девочку. Он вытащил из кармана завернутый в салфетку кусок пирога.
— Смотри, что я тебе принес, — сказал Анджело.
Он развернул салфетку, и девочка увидела кусок пирога, который пекли в «Фаворите» каждый год к празднику Мадонны. Такой пирог готовили целых два дня. Сначала из муки, масла, яиц и сахара делали тесто, потом начиняли персиками, грушами, миндалем и орехами. Роза тоже помогала делать угощение: она просеивала муку и толкла в ступе миндаль. Но когда вечером наступил момент пробовать пирог, девочка убежала на сеновал. И теперь, взглянув на принесенный Анджело кусок, она вновь остро ощутила боль от утраты своего сокровища. Ей казалось, стоит откусить лишь кусочек, и она отравится этим пирогом.
— Спасибо, не хочу я его, — грустно произнесла Роза.
Анджело сильной рукой обнял малышку и прижал к себе.
— Обидела тебя мама, правда? — стараясь утешить девочку, сказал он.
Роза словно только и ждала этих слов, чтобы разразиться рыданиями. Наконец-то, после того, как она промучилась столько часов, слезы облегчили ее страдания, успокоили душу. Ее обидели, обидели жестоко и абсурдно, призвав на помощь Мадонну и Христа, которые почему-то всегда были на стороне матери и никогда не помогали Розе.
— Я тебе сделаю другой подарок, гораздо лучше серебряного ожерелья, — пообещал брат, осторожно похлопывая сестренку по плечу.
— Другого такого подарка нет! — всхлипывая, произнесла девочка.
— Я подарю тебе лошадку и научу ездить верхом. В Эссексе, где я работаю, все барышни из хороших семей ездят верхом.
Роза кивнула головой и шмыгнула носом. Вообще-то лошадка ее совсем не интересовала. Ее сейчас не интересовало ничего. Если подумать, ей и ожерелье сейчас не было нужно. Единственное, о чем она помнила, это о пережитом унижении, о грубом оскорблении. Предательство матери, совершенное во имя веры, оставило первую тяжелую рану в ее душе.
С годами появятся и другие раны, но эта не заживет никогда.
