Ева Модиньяни
Как падающие звезды
РОЗА
1982
Глава 1
Моросил мелкий дождь; похоже, снега на Рождество миланцам не дождаться. Зима пришла в город неожиданно, так обычно приходят дурные вести. Приближался праздник, и рождественские огни в сыром тумане были бледными и расплывчатыми.
Синьора Роза обвела взглядом улицу — мимо неслись машины, обдавая тротуар брызгами грязной воды; шоссе вдалеке пересекала восточная автострада, совсем рядом тянулась линия метро в сторону Кашина Гобба.
По левой стороне улицы высились многоэтажные дома, выросшие на пустырях и окруженные чахлой зеленью. Здесь же встал огромный куб — издательство «Риццоли».
Ей невольно вспомнилось детство: ферма, луга, зеленая равнина до самого горизонта; взглянешь — сердце радуется.
Синьора Роза плотнее укуталась в шаль и откинулась на спинку инвалидного кресла, которое катила высокая светловолосая девушка. Сиделка свернула на узкую улочку и остановила коляску у двери почтового отделения.
При появлении синьоры Розы оживились погасшие взгляды; чуть слышные голоса зазвучали с почти забытой уверенностью; мрачные, настороженные лица заулыбались. Очередь за пенсией расступилась, пропуская обшарпанную инвалидную коляску.
— Как вы себя чувствуете, синьора Роза?
— А как себя может чувствовать синьора в восемьдесят три года? — не без кокетства ответила она. — Я родилась, когда в Париже открылась всемирная выставка.
Кто-то рассмеялся, а синьора Роза усмехнулась, сверкнув необыкновенно белыми ровными зубами. Будто отблеск далекой молодости промелькнул на ее бледном тонком лице.
Девушка — ее сиделка — тем временем подошла к окошечку с пенсионной книжкой в руках.
— А кто эта синьора Роза? Что с ней все так носятся? — поинтересовалась у соседки пожилая женщина, одетая в черное.
— Синьора Роза — она и есть синьора Роза. Настоящая синьора! Матушка моя была служанкой у них в семье. У семьи синьоры Розы тогда было имение, вон там. — И пенсионерка показала пальцем сквозь мутное стекло куда-то в строну издательства «Риццоли». — Называлось оно «Фаворита»; богатые люди были, богатые… Я, конечно, мало о них знаю, но моя бедная матушка много могла порассказать. А потом все развалилось… никого из семьи не осталось, пропали куда-то…
— Боже праведный! — сочувственно откликнулась ее собеседница. — А что с ней случилось? Под машину попала?
— Чего только про нее не рассказывали! До правды никто так и не докопался. Болтали о каком-то преступлении, — продолжала словоохотливая женщина. — Перед самым концом войны на их семью обрушилось столько несчастий! Кто умер, кто пропал. Дом сгорел, а землю продали. Что дальше было — неизвестно. Только потом синьора Роза вернулась уже в коляске… Раз в два месяца она приходит на почту за пенсией.
— Роза Дуньяни, — вызвала служащая из-за окошечка, прикрытого пуленепробиваемым стеклом.
Сиделка взяла регистрационный журнал и ручку и положила на колени своей подопечной. Та подписалась, а затем ей отсчитали деньги: хрустящие банкноты по пятьдесят, десять тысяч и по тысяче лир. Всего четыреста девяносто шесть тысяч лир.
Синьора Роза с довольным видом убрала деньги вместе с пенсионной книжкой в потрепанную черную сумочку, любезно, с улыбкой, распрощалась со всеми и бесшумно удалилась в сопровождении статной блондинки.
Девушка покатила коляску по улице, ловко маневрируя на мокром асфальте, и скоро свернула на тихую боковую улочку. Там, рядом с оградой какой-то мастерской, стоял бронированный «Роллс-Ройс». Навстречу женщинам с улыбкой поспешил молодой, атлетического сложения шофер.
Роза выпрямилась и резким движением сбросила с плеч шаль, которую белокурая девушка едва успела подхватить. Шофер, словно куклу, взял синьору на руки и привычным движением опустил на заднее сиденье машины. Сиделка сложила инвалидное кресло, засунула его в багажник и села рядом с хозяйкой.
Роза Дуньяни сбросила маску скромной пенсионерки и снова стала самой собой — Розой Летициа, в недавнем прошлом главой авиационного концерна «Роза Летициа и сыновья». Ее считали одним из серых кардиналов международной финансовой империи. Зашуршали шины, и «Роллс-Ройс» двинулся в сторону центра.
— Помоги мне снять эту мерзость, — приказала Роза, расстегивая черное драповое пальто.
— Сию минуту!
И Олимпия — так звали белокурую девушку — помогла госпоже избавиться от поношенного пальто.
— Ты слышала жалобы этих несчастных? Не забудь связаться с профессором Батталья насчет операции бедняги Пассони, — сказала синьора Роза.
— Да, конечно, — поспешила ответить девушка.
Она никак не могла привыкнуть к причудам хозяйки.
— А как рада Анита! Наконец-то у бедняжки есть крыша над головой, — продолжала Роза.
— И она так и не узнает, что получила квартиру благодаря вам?
Роза только пожала плечами:
— А какая разница? Пусть думает, что мир не без добрых людей. И благодарить ей никого не надо…
— А вы когда-нибудь считали, скольким людям помогли? — спросила Олимпия, убирая шаль и черное пальто в большой блестящий бумажный пакет с надписью «Каравелла».
Шофер передал на заднее сиденье горжетку из черно-бурых лис, легкую, как облако, и необыкновенно теплую. Роза, поймав в зеркальце заднего обзора взгляд молодого человека, улыбкой поблагодарила его.
— Скольким людям я помогла… — задумчиво произнесла Роза, — не стоит считать…
— Вы слишком добры, — не без иронии заметила Олимпия.
Хозяйка уловила ее сарказм, но оставила его без внимания.
— Не говори глупости, — резко возразила Роза, — если на другой чаше весов окажутся те, кто из-за меня пострадал, эта чаша перевесит…
— Могу себе представить, — ехидно заметила девушка.
— Ты себе слишком много позволяешь! — оборвала ее хозяйка.
Девушка помогла старухе накинуть на плечи лисью горжетку и примирительно произнесла:
— Вы, синьора, развлекаетесь, изображая из себя бедную пенсионерку.
— Ну, бедной меня, пожалуй, не назовешь, но я действительно пенсионерка, — возразила Роза. — Теперь я всего-навсего Роза Дуньяни, вдова Руджеро Летициа, по документам — домохозяйка, пенсионерка, собственных средств не имею.
Теперь, когда Роза сняла поношенное пальто и уродливую шаль, серебристо-седые волосы и живой взгляд по-особому освещали ее тонкое лицо.
— Значит, вы только из любопытства возвращаетесь к собственному прошлому? — вызывающе спросила Олимпия.
— И почему я до сих пор не выставила тебя вон?
— Наверное, я вам нужна…
— Да я таких сотню найду! — резко оборвала она сиделку.
— Разве? — смутившись, пробормотала Олимпия, вдруг испугавшись, что позволила себе слишком много.
Но синьора, похоже, не собиралась сердиться, и девушка успокоилась.
— Сотню! — решительно повторила Роза. — А держу я тебя потому, что мне по нраву твоя прямота.
«Слава Богу, пронесло!» — с облегчением вздохнула Олимпия и, не удержавшись, взглянула на ноги хозяйки.
Та заметила взгляд и прекрасно поняла, что он означает.
— А на ноги мои не смотри! — велела Роза. — Если мне взбредет в голову дать тебе пинка, я еще вполне в силах это сделать. — И она добавила со всей серьезностью: — Я могу сделать все, если действительно того захочу.
«Попробуй снова стать молодой…» — подумала про себя Олимпия. Однако она поостереглась высказаться так прямо и резко вовсе не потому, что боялась оскорбить хозяйку, а из страха потерять место. Но Роза, казалось, читала ее мысли.
— Скажи, скажи, змея, что у тебя на уме? — ехидно спросила синьора.
Ответ не заставил себя ждать.
— Хотела бы я быть такой же сильной, как вы, — призналась девушка, и, в общем, она не кривила душой.
Если чему и завидовала Олимпия, то именно силе духа хрупкой старой женщины. Богатство и могущество Розы — все было лишь следствием ее несгибаемой воли.
— Увы! — вздохнула Роза, и в глазах ее промелькнула грусть. — Тело мое наполовину мертво.
Она помолчала, а потом, похлопав Олимпию по крепкой круглой коленке, добавила:
— Ноги мои отходили свое, а скоро и остальное последует за ними. А ты еще завидуешь…
Девушка попыталась утешить ее:
— Не всегда же так было…
— Нет, — улыбнулась Роза, — бывало и куда хуже!
Бронированный «Роллс», провожаемый завистливыми взглядами, уверенно и бесшумно двигался в потоке машин, который, казалось, расступался перед роскошным автомобилем. Сквозь стекла лимузина проплывавшие в сером тумане вывески магазинов и дорогие витрины казались еще заманчивей.
Роза откинула крышечку в подлокотнике сиденья и вынула синюю бархатную коробочку; в ней оказалось четыре изумительных кольца. Она надела по одному на указательный и средний палец левой руки и два — на безымянный палец правой. Роза вытянула руку, любуясь чудесными камнями, вставленными в ажурные оправы.
— Прошу, синьора, — сказала Олимпия, протягивая госпоже зеркало.
Роза несколькими взмахами расчески привела в порядок серебристо-седые волосы. В зеркале отразилось ее все еще красивое лицо.
— Ну вот, — заключила она, — как бы то ни было, но возвращаться иногда к началу собственного пути весьма полезно.
— Возвращаться, чтобы творить добро? — не удержалась от вопроса Олимпия.
Роза строго и властно взглянула на служанку.
— Запомни, — произнесла синьора, — творящий добро облегчает жизнь прежде всего самому себе. Я не хочу забывать, какой путь прошла, и не желаю утрачивать связи с реальной жизнью.
— Конечно, я понимаю, синьора, — поспешила заметить Олимпия, думая, что хозяйка ожидает ответа.
Но Роза, не обращая внимания на девушку, продолжала как бы про себя:
— Я всегда оставалась в одиночестве — и в горе, и в радости. — Кивком головы она велела Олимпии убрать зеркало. — У беды друзей нет, а успех порождает досаду и зависть. В грязной луже, внизу, орут лягушки, а заберешься наверх, на колокольню, — там надрываются вороны.
Она ненавидела лицемерие и любила называть вещи своими именами. Абсолютно все: и то, что относилось к судьбе человека, и то, что было связано с сексом, и то, что касалось ее собственных отношений с ближними.
— Вы себя плохо чувствуете? — спросила Олимпия, заметив, как изменилось выражение лица хозяйки.
— Пока нет, но постучи по дереву! — заметила Роза, роясь в сумочке в поисках ключей.
«Роллс» двинулся по улице Монтенаполеоне и доехал до угла улицы Джезу. Роза с презрением взглянула на галерею, выстроенную по проекту бездарных архитекторов перед магазином Картье. Узкая, как нора, галерея, накрытая к тому же бело-желтым тентом, может, и смотрелась бы где-нибудь на Пятой авеню, но одним своим видом оскорбляла знаменитую старинную миланскую улицу.
— Какая гадость! — возмутилась Роза. — Напомни мне позвонить мэру.
— Конечно, синьора. — И Олимпия тут же отметила поручение в записной книжке.
«Роллс» свернул на улицу Джезу и вскоре оказался у старинного дома восемнадцатого века. Развернувшись, машина съехала вниз, в просторный гараж. Там стояли автомобили разных эпох, все на ходу и сверкавшие, как зеркала. Эти модели осчастливили бы любого коллекционера, а Розе они напоминали о прошедших годах. Она любовалась автомобилями, но сердце ее переполняла грусть.
Шофер вышел из «Роллса», открыл заднюю дверцу и заботливо склонился к хозяйке.
— Вы позволите, синьора? — спросил он, широко улыбаясь.
— Конечно, позволю, — усмехнулась Роза.
Молодой человек взял ее на руки и понес к лифту.
— Право, мне не на что жаловаться, — продолжала старуха, — какая другая женщина в моем возрасте может себе позволить такую роскошь? У калеки есть свои преимущества. — И добавила: — Конечно, если калека богата.
— Вы всегда шутите, синьора, — отозвался шофер Марио.
— Вам еще что-нибудь угодно? — заботливо спросила Олимпия.
— Нет, пока ничего, — ответила Роза и снова улыбнулась Марио.
Ей нравилось шутить с молодым шофером.
Олимпия открыла дверь лифта, и с едва слышным шелестом кабина вознеслась на последний этаж. Они вышли в коридор, выдержанный в нежных матовых тонах: свет, цвет, вся обстановка. Марио опустил улыбающуюся Розу в другое кресло на колесиках. У кресла в почтительном ожидании стоял верный Клементе, старый, согнутый годами слуга. Голубые, подернутые пеленой глаза приветливо улыбались.
Клементе провел рядом с Розой всю жизнь. Еще мальчишкой оставил он родную ферму и следовал за Розой в ее сумасшедшей гонке по всему миру — сквозь годы, сквозь страны, сквозь жизнь. Он видел, как усмиряла она мужчин, лошадей, моторы; он видел, как она смеялась и плакала. А теперь Клементе наблюдал, как Роза умирала, но он не отдавал себе в этом отчета, потому что умирал вместе с ней.
— Ох, синьора Роза, если б вы знали… — затянул Клементе свою обычную присказку. — Если б вы знали… — твердил он, толкая слабыми руками кресло по мягкому плотному ковру.
Волнение сжимало ему горло, не давая говорить. Всю свою долгую жизнь Клементе жил чужими чувствами: радость, боль, возмущение или гнев никогда не бывали порождены его собственными переживаниями. Они лишь отражали события бурной жини Розы Летициа, урожденной Дуньяни.
Клементе был единственным человеком, которому было известно все о Розе и ее семье: скандалы, интриги, любовные истории, несчастья и мрачные тайны. И он собирался унести все это с собой в могилу.
— Ты стареешь и заговариваешься! Давай, говори же! — потребовала Роза.
Она повернулась в кресле, чтобы лучше видеть лицо старого слуги, пока тот провозил коляску через холл, отделанный светлым орехом, к кабинету хозяйки.
Роза больше не притворялась; игра миллиардерши, развлекавшейся посещением почты, была забыта. Она любила Клементе — самого близкого ей человека, но надавала бы ему пощечин, если бы он не решился объясниться.
— Если б вы знали, синьора Роза! — опять затянул он обычную песню.
Когда происходило что-то из ряда вон выходящее, Клементе терял речь, он едва лепетал слова, и понять его было совершенно невозможно. Последний раз такое случилось с ним лет десять назад и, как всегда, предвещало беду. Роза прекрасно помнила ту историю: тогда она еще была молода, ей не исполнилось и семидесяти трех.
А Клементе и тогда выглядел стариком. Он путался в словах и никак не мог выговорить страшную весть: сын Розы, Риккардо, обвел вокруг пальца мать и овдовевших жен своих братьев, став единственным главой концерна «Роза Летициа и сыновья».
Роза в тот год как раз вернулась из швейцарской клиники, где целая команда специалистов во главе с профессором Хансом Бровером разглаживала ей морщины, заставляя повернуть вспять бег времени и пытаясь возвратить иллюзию молодости. И тогда Клементе выбежал ей навстречу, твердя: «Если б вы знали, синьора Роза!»
Ей пришлось призвать на помощь всю свою силу, чтобы победить болезненную нервозность Клементе. Но когда наконец удалось понять, в чем дело, прахом пошел двухмесячный труд швейцарских врачей. Что-то у нее сломалось внутри, в сложной и хрупкой системе мозгового кровообращения. Розу разбил паралич, приковавший ее к инвалидному креслу.
— Если б вы знали, синьора Роза! — раздавалось над ее ухом старческое бормотание Клементе.
Они остановились у дверей ее кабинета. Роза решила стерпеть и дождаться, пока он выговорится. Да и что ее могло теперь волновать? Несчастья больше не причиняли ей страданий, а радости не согревали душу. Прожитые годы и жизненный опыт помогали ей находить верные интонации и точные реплики в разговоре, но чувства и переживания остались в прошлом, теперь ее удел — лишь бледные призраки прежних страстей.
Клементе стоял перед ней, умоляюще сложив руки.
— Синьора Роза, — все твердил он, — синьора Роза, не знаю, как и сказать…
— Старый болван… — проворчала Роза.
Ей хотелось, чтобы Клементе оставил при себе известие, которое так мучило его, но она была уверена, что горестная весть сейчас обрушится на нее.
— Речь идет о синьоре Глории… — выговорил наконец старый слуга.
У Розы перехватило дыхание.
— Глория? — прошептала она.
И без того бледное лицо старой женщины стало мертвенно-белым. Пальцы вцепились в подлокотники кресла, словно Роза хотела вскочить и побежать. К ней вновь вернулась решимость, и глаза гневно засверкали. Потом взгляд ее растерянно смягчился.
— Почему именно Глория? — пробормотала она, обращаясь к неприступному и безжалостному Богу. — Ну меня ты не пощадил, так я заслуживала наказания. Но почему Глория?
Пальцы Розы разжались, и она откинулась на спинку кресла.
— Рассказывай все!
— Синьора Глория в клинике, — ответил Клементе, к которому наконец вернулся дар речи.
— Когда ее увезли?
Все сведения у Клементе приходилось вырывать чуть ли не силой.
— Незадолго до вашего возвращения домой.
— Что с ней случилось? — уже спокойно спросила Роза.
— Наглоталась снотворного. Очень много разных лекарств… Кажется, она хотела умереть… — добавил Клементе, призвав на помощь все свое мужество. — Горничная нашла ее, вызвала «Скорую», а потом позвонила сюда. Она ничего никому не расскажет, ей можно доверять.
— Позови Марио! — приказала хозяйка.
Она ошиблась, думая, что ее уже ничто не может тронуть. Было и у нее уязвимое место, и судьба точно нанесла удар.
— Слушаюсь, синьора, — почтительно отозвался Клементе.
— Я еду в клинику Пресвятой Девы.
Клиника Пресвятой Девы на шестьдесят процентов принадлежала Розе, хотя официально владельцем числилось акционерное общество с конторой в Вадуце. Здесь семейство Летициа спасалось от болезней. Никакие сведения о членах семьи ни при каких обстоятельствах не выходили за стены клиники.
