9
— И ты собираешься просветить меня? — бросил Чезаре, охлаждая пыл своего собеседника.
— Просто нам есть чему поучиться у них, — сказал Пациенца, который вернулся из Америки ярым энтузиастом менеджмента. Он достал из коробки американскую сигарету с резким ароматом и закурил, с удовольствием затянувшись ею.
— Слишком вонючая, — отозвался Чезаре о ней, берясь за свои любимые македонии с золоченым мундштуком. — Эти сигареты годятся только для самих американцев. Как и разговоры о тонкостях менеджмента. — Он сидел, как всегда, за своим красивым письменным столом в кожаном кресле, но на нем был нарядный синий костюм и, что поразительно, с легкомысленным цветочком в петлице.
— Мы не промышленники в американском, английском или немецком смысле этого слова, — продолжил свою мысль Больдрани. — Мы производители. Кто-то выпускает обувь, кто-то ткани, кто-то пушки, кто-то сыры. Мы производим дома. Покупаем земли, продаем земли. Если я начну сейчас искать лучшие материалы, которых, вполне вероятно, и не найду, если увлекусь прогрессивными технологиями, — я пропал. Если, прежде чем купить землю, я буду ждать анализа моей строительной программы, мне лучше сразу закрывать лавочку. Потому что нет у нас, ни к черту, надежных материалов, потому что по прогрессивным технологиям придется строить себе в убыток.
— Хорошо, — согласился Пациенца, воздев руки вверх, чтобы остановить эту лавину слов. — Хорошо. Я понял.
— Мы живем в государстве, где мошенничать выгоднее, чем работать, — уже спокойнее продолжал Чезаре. — В Италии все основано на посредниках и контролерах, значит, на спекуляции. У нас есть деньги, Пациенца. Наши правители хотят их вытянуть, чтобы продолжать заниматься своей грязной политикой и играть в войну. Мы их даем, но в обмен на определенные льготы.
— На днях я еду в Рим, — сообщил адвокат, возвращаясь к более практическим вопросам.
— Это другой разговор, — оживился Чезаре. — Нам нужно добиться освобождения от налогов участков, предназначенных под сталелитейный завод. Вот на что нам потребуется та «волевая энергия», что проповедует дуче. Наша наука и техника призваны обеспечить страну всем необходимым, а при помощи этой техники должны производить нефть, уголь и сталь. Как бы там ни было, — поблагодарил он его улыбкой, — ты проделал отличную работу в Нью-Йорке. Ты заключил очень нужные сделки. Прежде чем они закроют границы, мы должны отдать необходимые распоряжения нашим агентам в Лондоне, Цюрихе и Париже.
Мужчины поднялись, и Чезаре Больдрани, прощаясь, дружески похлопал его по плечу.
— Когда я должен уехать? — спросил Пациенца.
— Вчера, — ответил Чезаре. — Ты и так уже опоздал.
Адвокат давно привык к репликам своего принципала, чья личность и деловые приемы решительно отличались от того, что он видел в Америке. В знак согласия он кивнул головой.
— Как жена? — рассеянно осведомился Чезаре.
— Отлично, — коротко ответил Пациенца. — А что это за цветочек в петлице?
— Какой цветочек? — удивленно спросил Чезаре, трогая рукой отворот пиджака.
— Именно этот, — подсказал Пациенца.
— Ба, откуда я знаю, — смутился тот. — Смотри лучше, отправляйся как можно скорее.
— Естественно, — ответил с ноткой иронии в голосе адвокат.
— Знаешь что, — остановил вдруг его Больдрани, — приходи-ка на днях ко мне на обед. С женой, конечно. — И они пожали друг другу руки.
Когда адвокат ушел, лицо Чезаре омрачилось, потом прояснилось, потом сделалось задумчивым. Остановившись перед застекленным книжным шкафом, он посмотрел на свое отражение с этим цветком в петлице и неожиданно остался доволен собой. Включив стоявший на инкрустированной тумбочке приемник, он услышал сладкую мелодию трио Лескано: песенку о тюльпанах.
— А песенка веселая, — сказала Мария за его спиной.
— С каких это пор ты входишь без стука? — воскликнул он, выключая радио, точно его застали за чем-то предосудительным.
— Дверь была открыта, — сказала в свое оправдание она, не очень-то обидевшись на это. Весеннее платье из голубенького ситца с простым отложным воротничком делало ее сегодня особенно привлекательной.
— Ну, в чем дело? — спросил он ворчливо, усаживаясь за свой письменный стол для большей уверенности.
— Почта, синьор, — сдержанно ответила Мария. Она положила на стол несколько писем, принесенных на подносе. — И еще я бы хотела знать, будет ли синьор сегодня обедать дома.
Чезаре вскрыл первый конверт.
— Не знаю, — ответил он. — Я тебе скажу позднее. — И бросил взгляд на свой тяжелый черный телефонный аппарат, намекая на бесконечные деловые переговоры.
— Еще одно, — добавила Мария, вынимая из кармана две крупные банкноты и кладя их на стол. — В конверте с моим жалованьем я нашла на двести лир больше. Должно быть, это ошибка.
Чезаре пристально на нее посмотрел, но светло-карие глаза девушки, в которых сверкали блестящие искорки, выдержали этот властный мужской взгляд.
— Это не ошибка, — поправил он ее. — Это прибавка жалованья.
— Но я не знала, — смутилась она. — И не уверена, справедливо ли это.
— Что справедливо? — спросил Чезаре, как-то слишком уж внимательно вскрывая свою корреспонденцию.
— Я не знаю, заслуживаю ли я этого, — набравшись храбрости, сказала Мария. — Это и в самом деле слишком много.
— Купи себе несколько платьев. — Он уже больше не смотрел на нее, считая инцидент исчерпанным. — Платья ведь нравятся женщинам, а? — неуклюже добавил он.
Эта деланная занятость и холодность лишь подтвердили Марии, что хозяин в каком-то замешательстве и, похоже, вызвала его именно она.
— В таком случае благодарю вас, — сказала она, видя, что бесполезно продолжать эту тему, и с достоинством удалилась.
Чезаре посмотрел, как она скрылась за дверью, и вдохнул нежный запах духов. Все время он попадал впросак с этой девчонкой, такой простой и на вид покорной, но умевшей постоять за себя. И все больше она становилась необходимой в доме для него. Ее голос, ее улыбка, ее хозяйственность и заботливость задавали существованию какой-то новый ритм. Поднимаясь по утрам, он всегда находил готовой ванну, нужные вещи всегда оказывались под рукой, носки и галстук всегда сочетались по тону. Первый завтрак стал для него удовольствием, Мария вернула первозданный блеск столовой посуде и серебру. Чтобы придать теплоту и изящество этому ежедневному ритуалу, она ставила на стол хрустальную вазочку со свежими цветами: розами, гвоздиками или маргаритками… Если какой-нибудь цветок ему особенно нравился, как это случилось сегодня, Чезаре вдевал его в петлицу.
Джузеппина оставила в его сердце пустоту и глубокое горе, но что касается дома, у него, пожалуй, не было случая пожалеть о том, что дом вела уже не она. Напротив, замечая в доме приятные перемены, он часто думал: «Вот эта идея Джузеппине никогда бы в голову не пришла».
У Марии был дар ненавязчивой заботливости и благородной сдержанности, который он уже оценил. Немногочисленные гости, которых он принимал в своем доме, не могли оставить без внимания его новую экономку, которая вышла точно из старинного английского замка, настолько элегантной и в то же время скромной она была.
Резкий телефонный звонок прервал его размышления.
— Междугородный из Рима, — прощебетала в трубку телефонистка. — Одну минуту, синьор…
Трамвай направлялся к Порта Тичинезе, и Больдрани вспрыгнул на подножку уже на ходу. У него был выбор между административным советом, биржей и альковом мадам Лемонье, где его в равной степени ожидали, а вместо этого он вспрыгнул в уже отходивший от остановки трамвай, безропотно выслушав ворчанье кондуктора.
Вагон гудел, как разворошенный улей. С озабоченными лицами люди показывали друг другу повестки, все только и говорили о войне.
— Я должен явиться на призывной пункт в течение недели, — мрачным тоном сообщил один.
— Везет тебе, — ответил другой, — а мне уже через три дня.
— Когда родина в опасности, — проскрипел сидевший на местах для инвалидов старик, — все, как один, должны встать на ее защиту.
Два краснощеких юнца, с интересом рассматривавшие свои повестки, казалось, не понимали их смысла.
— Так говоришь, пошлют на войну? — спросил первый.
— Да нет, — успокоил его второй, постарше, с плутоватым лицом, — просто проверка. Италия — ведь нейтральная страна, мы воевать не будем.
— Но пусть только тронут, — снова вмешался воинственный старик. — Мы им покажем! — И он угрожающе потряс своей суковатой палкой.
Сев в трамвай, совершив этот неожиданный для себя поступок, Чезаре ощутил, насколько он, подобно всем богачам, оторвался от своей среды, а вместе с тем и от реальной жизни.
Заметив в витрине цветочного магазина чудесные красные и желтые цветы, он вышел на следующей остановке и, вернувшись назад, вошел в магазин.
— Эти цветы, — указал он на них рукой.
— Тюльпаны? — спросил продавец в темном жилете с профессиональной готовностью.
— Да, именно они, — подтвердил Чезаре уверенно.
— Сколько? — продавец поднял руку, чтобы отсчитать цветы.
— Все, — сказал Чезаре.
— Все? — переспросил тот, удивленно моргая.
— Да, все до единого.
Цветочник внимательно посмотрел на клиента: элегантный костюм, золотая цепочка, достойное и строгое выражение лица, и, убедившись, что тот заплатит, начал тщательно упаковывать самый большой в своей жизни букет.
Вернувшись домой на такси, Чезаре быстро прошел мимо швейцара, который чуть было не принял его за рассыльного, и, прыгая через две ступеньки, взлетел на второй этаж. Покупая эти тюльпаны, он думал о Марии, но, когда она открыла дверь, он лишь небрежным жестом, точно освобождаясь от мешающего ему предмета, всучил ей букет. Марии с трудом удалось удержать в руках эту цветочную охапку.
— Пусть в доме будут цветы, весна ведь на улице, — сказал он, словно укоряя ее, и не дав ей опомниться, скрылся в своем кабинете.
— Спасибо, синьор Чезаре, — растерянно произнесла Мария ему вслед, а Чеккина уже высунулась из кухни.
— Их принес хозяин, — спросила она, — или я схожу с ума?
— Да, хозяин, — подтвердила Мария, направляясь с цветами на кухню.
— Я, верно, сошла с ума. — Чеккине казалось невероятным, что хозяин вернулся домой с цветами. Мария же была другого мнения. Несколько минут спустя она постучалась в кабинет Чезаре Больдрани с изящным букетом тюльпанов в прелестной голубоватой хрустальной вазе.
— В чем дело? — спросил он тем особым ворчливым тоном, которым говорил, когда бывал в замешательстве.
— Следую вашим приказаниям, — ответила Мария с обезоруживающей улыбкой.
— Поставь их где хочешь, — бросил он.
— Я очень люблю цветы, — призналась Мария, ставя вазу на письменный стол. — Особенно нарциссы. Они душистые и долго стоят.
— Ну и купи себе нарциссы, — буркнул он, продолжая делать пометки в тетради, переплетенной в сафьян.
— Синьор Чезаре, — осмелилась сказать Мария, используя цветы как предлог. — Я хочу просить у вас разрешения…
— Разрешения на что? — удивился он, оторвав глаза от тетради.
— Мне кажется, дом нуждается в ремонте, — начала Мария с мягкой настойчивостью. — Потолки потемнели, шторы и обои нужно обновить, сантехника тоже старая…
— Старая? — вспыхнул он.
— Не современная, — если хотите.
Чезаре снисходительно воспринял идею обновления своих апартаментов, но ему претила сама мысль о коренной перестройке дома.
— Сначала ты говоришь о частичном обновлении, — ворчливо заметил он, — а потом устроишь мне тут Россию.
По-милански это выражение было синонимом революции.
— Приступив сейчас, — возразила она тоном предусмотрительного администратора, — мы сэкономим время и деньги.
— Может быть, ты и права, — наконец сдался он. — С этим тоже надо считаться. Пригласи специалиста, пусть сделают предварительные расчеты.
— Уже готовы, — сказала Мария, протягивая ему исписанный листок.
Он не знал, сердиться ему или радоваться: положительно, скучать она ему не даст.
— Ладно, — с улыбкой махнул он рукой. — Делай как знаешь.
В эту ночь мысли о Марии не оставляли Чезаре. Но образ ее все время менялся: то он обретал черты его матери, то Матильды, то Элизабет Лемонье. Но во всех случаях это было прекрасное лицо Марии.
С тех пор как он вернулся в 1919 году с фронта, прошло почти двадцать лет. Начав свое дело с помощью инженера Феррари и при поддержке старого маркиза Казати, который предоставил в его распоряжение первоначальный капитал, он уже через несколько лет настолько окреп, что мог снисходительно взирать на этих старого закала дельцов и всех своих вчерашних конкурентов.
Старый маркиз Казати давно уже покоился на кладбище Караваджо в своем фамильном склепе в нескольких шагах от матери Чезаре, но он застал становление форпостов империи Больдрани. А инженер Феррари, этот неисправимый игрок, нашел свою смерть на извилистой горной дороге. Возвращаясь в очередной раз из Баден-Бадена, он, верно, задумался за рулем о Достоевском, великом завсегдатае этого игорного дома.
Чезаре тогда уже не нуждался в них. Его собственное состояние настолько выросло, что он смотрел гораздо дальше как в экономике, так и в политике. Основы империи Больдрани были столь прочны, что он мог рассчитывать на инвестиции из тех четырехсот миллионов долларов (десять пошли ФИАТу, двадцать — Эдисону), которые Соединенные Штаты предоставили в виде кредитов итальянской промышленности в лице самых видных и перспективных ее представителей.
Умело пользуясь Доменико Скалья, своей длинной и надежной рукой, он совершил в те годы крутой взлет в строительном бизнесе и банковском деле. Не связывая себя ни с одной партией, ни тем более с правящим режимом, он все чаще заставлял считаться с собой. Не зная ни слова ни по-английски, ни по-французски, ни по-немецки, он ворочал, однако же, колоссальными делами во всех этих странах, имея связи с самыми влиятельными представителями коммерции и финансов во всем мире.
Но какой смысл имело все это в ту ночь, когда образ Марии заслонил собой все и вся. Он, всемогущий Больдрани, был уже пленником ее красоты, скромной и вызывающей, непорочной и чувственной одновременно.
В последующие дни его дом был взят приступом и оккупирован бандой наглых захватчиков, врывавшихся в своих грязных сапожищах в коридоры, завладевавших комнатами и гостиными и даже проникшими в его собственный кабинет. Это было маленькое войско каменщиков, штукатуров, маляров, обойщиков, столяров и плотников, плиточников, сантехников, электриков, которыми Мария командовала с энергией и непринужденностью опытного полководца.
— Это не дом, а просто бедлам! — вскричал Чезаре в бешенстве уже на второй день после этого адского беспорядка. В знак протеста он отказался от завтрака и вышел, яростно хлопнув дверью.
— Ах, синьора Мария, — затрепетал Амброджино, напуганный гневом хозяина. — Что же будет? Что нам теперь делать? — И он молитвенно сложил руки, словно отдавая себя на волю небес.
— И вы не боитесь, синьора Мария? — опасливо высунулась из кухни Чеккина.
— Он будет доволен, когда я приведу этот дом в порядок, — заверила их Мария, занимая свое место на командном пункте, готовая повелевать и решать.
Чезаре позвонил из конторы около одиннадцати.
— Сегодня я обедаю в «Савини», — сообщил он мрачно, давая ей понять, на какие жертвы он идет по ее вине.
— Хорошо, синьор Чезаре, — ответила ему Мария, поглощенная своими грандиозными работами.
Несколько дней спустя позвонил Пациенца.
— Можно узнать, что ты там натворила? — озабоченно спросил адвокат.
— Кто, я? — обиделась Мария. Ее постигла участь всех реформаторов: ее критиковали, на нее ополчились все, и у каждого, начиная от самого Чезаре Больдрани и кончая Чеккиной, имелось свое мнение.
— Чезаре признался, что вынужден скрываться в Караваджо, — сообщил Пациенца. — Он вне себя.
Мария рассмеялась.
— Но он же дал мне разрешение, — закричала в трубку она. — Конечно, дом полон штукатуров и маляров, которые снуют туда-сюда, но я же пытаюсь придать респектабельность его владениям, и у меня нет волшебной палочки. Господь наш, — пусть Пациенца напомнит хозяину, — сотворил мир за шесть дней. А я всего лишь слабая женщина, экономка, но обещаю за это же время изменить к лучшему его дом.
— Ладно, — успокоился Пациенца, которому были хорошо знакомы вспышки гнева Больдрани, когда кто-нибудь вмешивался в его личную жизнь. — В конце концов у него это пройдет. Ты права, дом действительно нуждается в основательном ремонте. Когда закончится это светопреставление, позвони мне. Я предупрежу его, что путь свободен.
— Надеюсь, он хоть изредка будет давать о себе знать, — недовольно сказала Мария. — А далеко это Караваджо?
— Тридцать пять километров, — ответил Пациенца. — Полчаса на автомобиле.
— И что же теперь, — обеспокоилась она, — он должен каждый день ездить туда и обратно?
— Ну, это не самая большая жертва.
— Тогда я спокойна. — Она представила Чезаре, одинокого на этой пустой вилле, как ей казалось, мрачновато-запущенной, и ей стало жаль его.
— А что, красивая эта вилла Караваджо? — спросила она, обедая вместе со слугами в кухне.
— Чудесная, — ответил, поспешно проглотив кусочек, Амброджино.
— Синьор Чезаре купил ее у графа Казати, — вмешалась по обыкновению Чеккина.
— Ты несносная женщина, — запротестовал Амброджино, — никогда не дашь мне слова вставить.
— А что, запрещено говорить? — рассердилась она, вытирая рот салфеткой.
— Нет, конечно, — успокоила ее Мария. Ей не терпелось узнать об этой усадьбе.
— Вы знаете, синьора Мария, кто такой граф Бенедетто Казати? — спросил Амброджино.
— Ну, да, я слышала о нем.
— Граф Казати владел этой виллой, которая понемногу приходила в упадок, — неспешно начал свое повествование Амброджино, — и тогда он захотел продать ее…
— Но не находил покупателя, — опять не удержалась Чеккина. И тут же в знак раскаяния прикрыла себе рот рукой.
— Вот тут-то, — продолжал Амброджино, метнув на нее свирепый взгляд, — и появился синьор Чезаре. За сумму, как говорят, непомерную, он купил эту никому не нужную виллу. Трудно даже сказать, сколько ему пришлось вложить денег, чтобы привести в порядок эту виллу, но сейчас она просто загляденье. При ней есть фруктовый сад, огород, обстановка же роскошная. Правда, и забот не оберешься. Думаю, что синьорина Джузеппина заболела отчасти из-за этого. Уж очень она переживала, чтобы все там было ладно. Но зато теперь это чудо.
— А ты уверен, Амброджино, что рассказал ей все? — ехидно спросила служанка. — А что еще я должен был рассказать?
— Историю, которая стоит за всем этим, — ответила, торжествуя, Чеккина.
— Да ну, — отмахнулся от нее Амброджино. — Все это сказки, легенды. Выдумки женщин, которым дай только посплетничать.
— Ее называют «Силенциоза», эту виллу, — сообщила, понизив голос, служанка. — Не хотите ли узнать, синьора Мария, почему ее так назвали?
— Да ты же сама умираешь от желания рассказать ей это, — ехидно заметил Амброджино.
— Послушайте, синьора Мария, — подкрепившись глоточком вина, начала она с таинственным видом. — Раньше-то эта вилла называлась «Карлотта». Так звали старую графиню Казати, мать графа Чезаре. И вот, скажу я вам, лет пятьдесят, а может, и сто назад, — уточнила она, округляя и без того внушительную цифру, — на этой вилле умер от горя граф Чезаре Казати. Он был добрый, как голубок, но имел, на свое несчастье, один глаз воловий. А умер он с горя, потому что ему не позволили жениться на его любимой девушке, поскольку она была из простонародья. Тогда-то и изменилось название виллы — ее стали называть «Силенциоза». И с тех пор… — Тут Чеккина наклонилась вперед, приглашая и Марию с Амброджино сделать то же. — И с тех пор по ночам там появляются духи, — шепнула она и, быстро перекрестившись, забормотала молитву.
— Скажешь тоже, — протянул Амброджино, который все же слегка побледнел. — Там постоянно живут Романо и Аузония, которые ухаживают за домом, но никогда ничего не видели.
— Глас народа — глас Божий, — заявила, поджав губы, Чеккина. И на всякий случай перекрестилась еще разочек.
— Ну что ж, пора и в постель, — сказала Мария, поднимаясь, чтобы скрыть какое-то смутное беспокойство, которое вызвала у нее эта история. — А то завтра опять появятся в доме эти варвары, в шесть утра нужно быть уже на ногах. — Варварами они называли рабочих и каменщиков, которые перевернули дом вверх дном.
Чезаре приехал в Караваджо на своем старом «тополино». Он был привязан к этой машине и предпочитал ее «роллс-ройсу», «изотте фраскини» и «ланче», стоящим у него в гараже. Багажник машины был набит луковицами.
— Это для нас? — спросил садовник.
Чезаре утвердительно кивнул головой.
— Луковицы нарциссов, — сообщил он, помогая выгружать их.
— Луковицы чего? — удивился слуга, который никогда не замечал у своего хозяина интереса к цветам, а тем более к нарциссам.
— Луковицы нарциссов, — повторил недовольно Чезаре. — Я что, по-турецки говорю?
— Нет, нет, — с готовностью ответил садовник, — просто я не сразу расслышал.
— У них красивый цвет, — начал объяснять ему Чезаре, — они душистые и долго стоят. Посади их здесь, и там, и вон там, — приказал он, показывая рукой. — Посади их повсюду, кроме двора, вплоть до ограды фруктового сада. Я хочу цветник, хочу целый луг из нарциссов. Как ты думаешь, этих хватит?
— Если этих не хватит, я возьму еще, — покорно согласился садовник, который с ужасом слушал цветочный проект хозяина, продолжая выгружать луковицы.
В тот вечер телефон виллы «Силенциоза», обычно немой как рыба, вдруг зазвонил. Чезаре застыл с ложкой супа в руке, подозрительно глядя на аппарат, стоявший на буфете в столовой.
— Алло! — гаркнул он, взяв трубку.
— Это Мария.
Ее теплый мягкий голос, однако, вызвал у него раздражение.
— Ну что это еще за новости по телефону?
— Я хотела сообщить вам, что ремонт закончен, — сказала она скорее весело, чем почтительно. — Вы можете вернуться домой. Завтра воскресенье — я, как обычно, ухожу навестить мать и сына.
— И ты звонишь мне во время обеда, чтобы сообщить мне, что завтра воскресенье?
— Я побеспокоила вас, — радостно продолжала она, — чтобы сказать, что завтра меня не будет и я не увижу, к сожалению, вашего лица, когда вы переступите порог своего дома. Здесь все преобразилось. Осталось лишь натереть пол в вашем кабинете.
— Ну, хорошо… Ладно, посмотрим… — Чезаре пробубнил еще несколько невразумительных слов.
— Сначала посмотрите, — посоветовала ему смеющимся голосом Мария. — Добрый ночи, синьор Чезаре.
Эта самонадеянная девчонка опять опередила его, в который уже раз оставляя с носом. Он бросил трубку и вернулся за стол. Аузония по-матерински увещевала его еще немножко поесть, но кусок уже не шел ему в горло.
— Это черт знает что, — пробормотал он, отодвигая тарелку. Сначала она выжила его из дому, а потом нахально беспокоит в Караваджо, чтобы сообщить, и с таким видом, словно смеется над ним, что он может вернуться в свой собственный дом. Завтра, видите ли, он может вернуться. «А почему завтра? — подумал он. — Почему не сегодня?..» Это было иррационально, неразумно, ну а все, что он делал в последнее время, разве можно назвать разумным? Покупать в его возрасте, в его положении тюльпаны охапками, возить луковицы в багажнике, чтобы разбить здесь целый луг из нарциссов?..
— А ведь я это сделал ради нее, — признался он себе наконец. Но разве она когда-нибудь появится здесь, в Караваджо? Это было его убежище, его приют, здесь было его еще не забытое прошлое. А она кто ему?.. Может, она даже задержится у него в доме. Она молода, привлекательна, не сегодня-завтра встретит кого-нибудь или вернется опять к своему мужу. А он? Что происходит с ним?.. Оставался ли он прежним великим Чезаре Больдрани? Да, но что-то происходило в его душе.
— Аузония, — приказал он. — Вели Романо открыть гараж. Я еду в Милан.
— Ночью? На автомобиле? — всполошилась Аузония. — О, Господи! Столько километров в темноте.
Но Чезаре уже не слушал ее — приняв решение, он не имел привычки менять его.
Через три четверти часа сонному швейцару пришлось вылезти из постели, чтобы в наспех застегнутой ливрее выйти и открыть ему. Мария, уже предупрежденная слугами, ждала его у двери.
— Добрый вечер, синьор Чезаре, — поздоровалась она. — Если бы вы мне сказали…
— Нечего было говорить, — ответил он. — Я что, должен теперь предупреждать, что еду к себе домой?
На мгновение ему показалось, что он ошибся адресом. В доме переменилось все: пропорции, интерьер. Он растерянно оглядывался в поисках хоть чего-нибудь, что бы напоминало о прежнем доме, в котором он столько лет прожил с Джузеппиной. Мебель и в самом деле была прежняя, но решительно все кругом преобразилось. Все представало в другом ракурсе, в иной, неожиданной перспективе. Тут были цветы и растения, красивые и на нужных местах; новая обивка на мебели делала ее нарядней и изысканней; гармоничное сочетание декоративного хрусталя и развешенных с большим вкусом картин усиливало это впечатление.
— Вам нравится? — с беспокойством спросила Мария, пока хозяин молча переходил из комнаты в комнату, осматривая ее творение.
— М-мда… — пробормотал он в замешательстве. — Не знаю… Но в общем это не так уж плохо.
— Не так уж плохо? — возмутилась она, не ожидавшая, конечно, от этого человека похвалы, но хотя бы на сдержанное одобрение рассчитывавшая.
— А что я должен сказать? — отрезал Чезаре, входя наконец в свой кабинет, который она приберегла напоследок.
Его поразила изысканная красота интерьера, приобретшего теперь другой, более современный вид. Неуклюжей люстры больше не было — свет изливался мягко и сдержанно из расположенных по углам плафонов. Портьеры были заменены, ковер тщательно вычищен, а его библиотека, которая закрывала все стены, сияла посвежевшими корешками. В хрустальной вазочке на письменном столе стояли нарциссы.
— Мы кончили, как видите, — сообщила она.
— Вижу, — был ответ. Он заметил все эти перемены, нарциссы, этот порядок и блеск, но видел он только ее, Марию, с ее юным прекрасным лицом, обрамленным копной черных волос, с притягательным взглядом ее больших светло-карих глаз. Она улыбалась, показывая ровные блестящие зубы, и эта улыбка волновала ему кровь, а голос пугающе проникал в душу.
— Но, по крайней мере, — осведомилась Мария, — вы довольны?
Чезаре взглянул на белый телефон, который сменил его тяжелого черного скарабея, и нашел наконец предлог, чтобы выплеснуть переполнявшее его напряжение. Реакция его была безрассудной, неожиданной для него самого, но он должен был сделать что-то, что помешало бы ему задушить в объятиях эту сводившую его с ума женщину, без которой он уже не мог обойтись. Как? Он, этот безжалостный критик Пациенцы, женившегося на актрисе, сам готов был потерять голову из-за какой-то служанки.
— Я не желаю в моем кабинете этот киношный телефон! — закричал он внезапно и, схватив аппарат, изо всей силы швырнул его на пол. Телефон разлетелся на куски, а сам Чезаре, глядя на его рассыпавшиеся на полу остатки, уже раскаивался за содеянное, но все же это освободило его от безумного напряжения.
— Вам не следовало делать этого, — прошептала Мария. Лицо ее было серьезно и спокойно. И эта сдержанность девушки сказала ему больше, чем любая истерика.
— Я сообщу вам, куда переслать причитающееся мне жалованье, — добавила она ровным безличным тоном.
— Я только сказал, что мне не нравится этот киношный телефон, — испытывая мучительное неудобство, попытался поправить Чезаре дело. — Все остальное очень даже хорошо.
— Я рада услышать это даже в случае, если я не буду больше работать у вас, — отчеканила Мария.
— Верни мой старый телефон, — приказал он.
— Спросите его у Амброджино. — Привычным легким движением Мария откинула назад голову.
— Ну, ладно. Я прошу у тебя прощения, — сказал он, беря ее за плечи и пристально глядя на нее. — Господи, ну чего ты еще хочешь от меня?
— Теперь ничего, — прошептала женщина, которая, казалось, внезапно поняла глубинную причину этой ярости.
— Хозяин здесь я, — напомнил он ей примирительным тоном. — И я решаю, кому работать у меня. Ты нужна в этом доме. И я благодарен тебе за все.
— Я рада, — тихо сказала она.
Подойди Мария ближе, Чезаре не удержался бы от поцелуя. Но она не двинулась с места, а он не посмел обнять ее. Мария отстранилась, и Чезаре отпустил ее. Их сейчас разделяла бездна, и они оба сознавали это.
— Мне лестно, что эти перемены одобрены вами, — сказала она, уже улыбаясь.
— Спасибо за нарциссы. В моем кабинете еще никогда их не было. — Он знал, что говорит банальные вещи. Но других слов он не находил для того, чтобы выразить свою нежность к женщине, о существовании которой еще несколько месяцев назад Чезаре Больдрани и не подозревал.
