Был август четырнадцатого года, когда сербский студент Гаврила Принцип двумя выстрелами из револьвера превратил мир в поле сражения. Смерть австрийского эрцгерцога Франца-Фердинанда и его жены Софии была лишь первой в чреде неудержимых кровавых побоищ: пол-Европы было вовлечено в огромную бойню.

— Тебе это кажется возможным? — задал вопрос Риччо.

— Что именно? — спросил Чезаре, который не любил пустых разговоров.

— Что достаточно двух револьверных выстрелов, чтобы перевернуть весь мир.

— Это зависит от того, кто нажимает на курок и в какой момент.

Была прохладная октябрьская ночь, и, сидя на повозке, груженной бочками с вином, парни поеживались в своих легких пиджачках и потирали озябшие руки. Идея заняться винной торговлей, чтобы приумножить свой капитал, полученный после той кражи в палаццо Спада, принадлежала Риччо, но Чезаре, поразмыслив, ее поддержал. Настоящий сын улицы, Риччо только ночевал у деда с бабкой, пропадая целыми днями в остерии, где давно перезнакомился со всеми завсегдатаями и был в курсе всех тайных и явных махинаций.

— Впрочем, нас это не касается, — зевнув, сказал Риччо.

— Это почему же? — возразил Чезаре.

— Потому что Италия заявила о своем нейтралитете, — ответил Риччо с апломбом начитавшегося газет человека.

— Ну да, — хмыкнул Чезаре, — как будто, сказав сегодня «нет», правительство завтра не скажет «да».

Он вспомнил шумные группы интервенционистов, которые что ни день устраивали демонстрации на улицах Милана, их призывы к войне, бешеную агитацию за участие в ней, которую вели многие газеты, и подумал, что войны, пожалуй, не избежать. Их было много, этих размахивающих флагами и выкрикивающих бессмысленные слова фанатиков всякого рода: максималистов, реформистов, социалистов, гарибальдийцев и прочих радикалов, и они, возможно, еще добьются своего.

— Но, Джижда, пошла! — Риччо стегнул лошадь, которая замедлила шаг, и причмокнул губами. — А она очень любезна, эта Матильда, что дает нам повозку и лошадь.

Матильдой звали хозяйку прачечной.

— Да, — односложно ответил Чезаре.

Он живо помнил тепло ее тела, ее запах, ее поцелуи, и всякий раз при мысли о ней острое желание вспыхивало в нем, как пожар.

— Едва ли он дала бы повозку кому-то другому, — с лукавой улыбкой сказал Риччо. Он ждал, как друг прореагирует на его слова, но Чезаре и бровью не повел.

— Возможно, — лаконично ответил он, обманув любопытство друга.

Легкие облака расплывались по ночному небу, заволакивая звезды, несколько бабочек порхали вокруг дорожного фонаря. Двойной ряд тополей бежал им навстречу, цокот копыт нарушал тишину. Вдали послышался свисток поезда, в ответ залаяла собака.

— Хочешь перекусить чего-нибудь? — спросил Риччо, стараясь поддержать разговор.

— Нет, — ответил Чезаре, у которого не было желания разговаривать.

— А все-таки хорошо мы сделали, что взялись за коммерцию, — заметил Риччо, которому ужасно нравилась эта его затея.

— Для начала да, — откликнулся Чезаре. Он охотней бы помолчал, занятый, как обычно, своими мыслями.

Но вино и остерии были коньком Риччо. Когда его спрашивали, кем он собирается стать, он отвечал: «Трактирщиком». Намерение это лишь окрепло, когда он увлекся Мирандой, отец которой владел остерией, где Риччо пропадал теперь от зари до зари. Эта остерия, пришедшая в последнее время в упадок, не была, впрочем, пределом его желаний, он мечтал о «заведении», первоклассном, роскошно отделанном, где Миранда, хорошо одетая и завитая, восседала бы за кассой, принимая деньги у состоятельных посетителей.

— Теперь, когда мы начинаем понемногу становиться на ноги, — сказал он, — война нам ни к чему.

— Не забивай себе голову, — Чезаре, казалось, вот-вот заснет.

— Ну, знаешь!.. — вспылил Риччо. — Весь мир идет к гибели, а ему все равно.

— Вздремни лучше, лошадь знает дорогу, — посоветовал Чезаре.

— А может, и в самом деле, — покорно согласился Риччо. — Чертовски устал!

Он твердо верил, что торговля вином принесет им удачу. Проводя свои дни в кафе и остериях, он неплохо в этом разбирался. Большая фляга хорошего вина, купленная за пятьдесят лир и разлитая по бутылкам и стаканам, приносила стопроцентную прибыль. А посреднику она вообще обходилась в двадцать пять, оптовику же всего в пятнадцать. Идея была в том, чтобы стать посредником и, скупая вино у крестьянина, а затем продавая его трактирщику, зарабатывать по тридцать пять лир на каждой фляге. А почему бы и нет, если он знал, как свои пять пальцев, все остерии своего района и мог так же хорошо узнать все остерии Милана? Они с Чезаре начинали работу в субботу вечером и заканчивали на заре в понедельник, пользуясь лошадью и повозкой Матильды. Если Риччо был превосходным продавцом, то Чезаре был осмотрительным покупателем и умел приобрести самое лучшее вино по сходной цене. Миранда вела их счета и занималась учетом погрузки и выгрузки на складе, который два компаньона, по инициативе Чезаре Больдрани, хотя Риччо и не видел в этом проку, купили в старом доме на виа Пьоппетте. Постройка была в плохом состоянии, но подвалы просторные и прохладные, как раз для хранения вина. Риччо, который предпочел бы лучше копить на остерию, был недоволен, но когда цены на недвижимость стали быстро расти, понял, что этот упрямец Чезаре заглядывал далеко.

— Да, черт возьми, — со злостью сказал Риччо, — с этими делами, которые мы затеваем, нам только войны не хватало.

— Бывает, что человек попадает в бурю, — философски ответил Чезаре, — терпит крушение, обессиленный добирается до острова и находит на нем сокровище. А другой сидит себе дома, но его настигает удар, и он умирает.

— Ты слишком много читаешь книг, — заметил Риччо, пожав плечами. — Как ты думаешь, побеждают колбасники? — В те дни как раз войска генерала фон Мольтке разбили французов у Шарлеруа и нацелились на Париж. Об этом было много разговоров.

— По мне, в этих войнах не побеждает никто, — изрек Чезаре.

— А в «Корриере» написано, что французы терпят поражение.

— Спи, Риччо. У нас впереди еще две ночи и два дня работы.

— Если война помешает моей коммерции, я им устрою бойню, — пригрозил Риччо. — Откуда берутся люди, которым нужна война? У нас в Милане есть хлеб, есть работа. Филиппо Турати сказал, что Милан — это мастерская Италии, как Англия — мастерская Европы.

— Ты, наверное, даже не знаешь, где она, эта Англия, — съязвил Чезаре.

— Ну и что же? Филиппо Турати-то знает, — с достоинством отпарировал тот.

Это были обычные разговоры о войне, которых Риччо наслушался в остерии. Чезаре усмехнулся. Его-то самого ничто не остановит на пути, который он наметил себе. Никакая война не изменит его планы, и он не окончит свои дни ни на минуту раньше, чем совершит то, что записано в великой книге Судьбы. Он уже многое понял, живя в стране, расколотой на множество провинций, которая питала мировую индустрию, экспортируя в обмен на твердую валюту миллионы рабочих рук в более развитые страны, истощая себя, но вращая при этом колесницу прогресса. Для многих соотечественников добраться до далеких берегов Америки представлялось единственным выходом, но не для него. Его не тянуло ни в Европу, ни в Америку, его мир был здесь: дом, квартал, город. Но придет время, когда имя Чезаре Больдрани будет известно всему деловому миру. И во Франции, и в Англии, и за океаном будут считаться с ним. Доведись это увидеть отцу, он похлопал бы его по плечу с уважением, и мать была бы счастлива, узнай она об этом. Душа ее успокоится, когда он выведет в люди братьев, и Джузеппина с его помощью устроит свою жизнь.

— Эй, Чезаре, приехали! — растормошил его Риччо, прервав это полураздумье-полусон. — Спрыгивай.

Чезаре ступил на землю и протер глаза. Светало, лошадь стояла у большого сарая на гумне. Пес с лаем выбежал им навстречу, его хозяин в большой соломенной шляпе, надвинутой на лоб, подходил к ним. Чезаре обменялся с крестьянином крепким рукопожатием, и они заговорили о ценах на вино. Пора было от грез переходить к делу.