7

Благодаря связям Макса с прессой, газеты не слишком распространялись о смерти единственного сына Евы Черни. Некролог был коротким: но это не помешало репортерам и фотокорреспондентам занять прочные позиции у ворот виллы. Макс переговорил также с местным отделением полиции. И поскольку компания Евы Черни была одной из самых преуспевающих в Швейцарии, они сделали все, чтобы перевезти тело Кристофера из морга в местную часовню как можно более скрытно. Макс закончил формальности, связанные с похоронами, а Алекс отправилась на поиски гранильщика и белой мраморной урны, которую заказывала Ева. Надгробие, выбранное Алекс, тоже было из мрамора – чистого и без единой трещинки. Она спросила Джонеси, какую надпись хотела бы сделать Ева.

– Простую, короткую, но буквы должны быть написаны золотом, – ответил Джонеси.

«В точности как ее этикетки на кремах, – подумала Алекс. – Крис оценил бы эту шутку».

Ева продолжала отсиживаться взаперти. Ни один человек не мог зайти к ней, кроме Джонеси. И когда Макс снова спросил у него, в каком состоянии находится Ева, тот только молча покачал головой и поджал губы. На Алекс он не обращал внимания, всем своим видом давая понять, что осуждает ее холодность и резкость в отношении Евы.

Похороны назначили на четверг, после обеда. И закончив все необходимое, Алекс предоставила Памеле заниматься остальным. Та украсила маленькую церковь цветами.

Стало сыро, упал туман, и в оставшееся время, поскольку Макс всегда был в отъезде: то в конторе компании, в Женеве, где располагался главный офис, то на фабрике, в пригороде, Алекс решила осмотреть виллу. Во многих комнатах она никогда раньше не бывала. И пройдя по большинству из них, испытала разочарование. Мебель была бесценной. Картины – подлинники. Все предметы декоративного искусства – высший класс. Но все производило впечатление декораций роскошного фильма. И каждую секунду ей чудилось, что вот-вот появится Ева – прямо из-под рук гримера и парикмахера, в великолепном платье, готовая к исполнению новой роли. Алекс заметила, что в каждой комнате расставлены цветы, и, только столкнувшись с женщиной, приводившей их в порядок, сообразила, что меняют их каждый день.

Одну-единственную комнату она знала хорошо – это была библиотека. Но сейчас Алекс разглядывала не корешки книг. Она сидела и смотрела на фотографии. Две особенно привлекли ее внимание. Это были фотографии пожилой пары. У женщины была прическа по моде тридцатых годов и вечернее платье с пышной юбкой. Лицо породистое и величественное. Она сидела с непреклонностью полководца на софе в восточном стиле, сжимая в руках веер из страусовых перьев. Жемчуга и бриллианты, которые были на ней, вероятно, стоили огромных денег. Рядом с ней – мужчина в военной форме с нафабренными усами, набриолиненными волосами и с моноклем. Подойдя поближе, Алекс разобрала подпись фотографа, выведенную в правом углу серебряной рамочки: «Карлоу-Будапешт». Когда она спросила у Макса – единственного человека, который мог знать, кто это, он ответил со строгим выражением: «Твои бабушка и дедушка – граф Тибор Черни и его жена Магда». Из своих родственников Алекс знала только мать отца, а припомнив, что та говорила о ее, Алекс, матери, решила, что «граф и графиня» – чистая выдумка. Так оно и было.

Только одна фотография и ничего более. Ни единого семейного снимка. И ничего из семейных реликвий, только несколько стилизованных статуэток, да пара рисунков Орта. Остальные фотографии, которые ей удалось найти, начинали отсчет жизни Евы с 1960 года, то есть с того момента, когда звезда ее стала восходить. Фотографии Генри Бейла – еще одно примечательное лицо из того периода. Затем следовали портреты «первого» мужа Евы. Много снимков Криса – в младенчестве, в детстве, юности. И, конечно, больше всего фотографий самой Евы – всегда сияющей и улыбающейся.

«Вероятно, – подумала Алекс, – отсутствие всего, что касалось событий до 1960 года, можно объяснить тем, что в Венгрии произошла революция. Интересно, что ее мать скрывает в своем прошлом?» – задумалась Алекс. «Я потеряла все, кроме самой себя», – повторяла Ева в каждом интервью. У кого, интересно, она украла самое себя?

У Алекс хранилось несколько драгоценных снимков, которые дал ей отец и которые она прятала от матери, ибо на всех изображались Джон с дочерью на пляже, на Трафальгарской площади, где Алекс кормила голубей.

«Это наша с тобой тайна, – говорил ей отец. – Храни их, но не показывай никому». Никому – означало Мэри Брент, которая наверняка порвала бы их.

Если не считать этой женщины, которая не называла ее иначе, как ублюдок, – первые пять лет жизни Александры напоминали долгий счастливый солнечный день. А после смерти Джона Брента на нее обрушился штормовой ветер. Просматривая фотографии, Алекс не нашла и следа тех, что были сделаны в Челтнеме, – женском колледже – групповые фотографии класса, которые обычно высылают родителям. Хотя, насколько знала Алекс, Макс получил их все. В школьных документах Алекс Макс значился опекуном. «Если он отдал фотографии матери, значит, та просто выбросила их, – подумала Алекс, – какой интерес они могли представлять для нее?»

В кабинете Евы не оказалось ничего, что не имело бы отношения к делам компании. А на стенах висели только фотографии ее магазинов. И тоже только начиная с 1960 года, когда взошла звезда Евы. «Так кто же ты? – думала Алекс, рассматривая их. – Откуда ты пришла? Почему ты такая, какая есть? Что тебя сделало именно такой?»

В те дни ей все-таки удалось отыскать первый ключик.

Ева не принимала никого. Поэтому большинство ее друзей и знакомых присылали открытки и визитные карточки с выражением соболезнования. Послания заняли уже несколько полных ящичков. Но когда Жак принес Алекс еще одну визитную карточку – от миссис Уильям Рэндольф, на обороте которой было два слова: «Помнишь Вену?», Алекс сказала: «Я встречусь с ней. Мне кажется, что это какая-то очень давняя подруга мадам».

– Да, мисс.

Миссис Рэндольф оказалась американкой. Хорошо сохранившейся для своих шестидесяти лет. Сухощавая, обаятельная, красивая. Настоящая леди. Алекс объяснила, что мадам сейчас никого, ну просто никого не принимает.

– Но я вообще-то и не надеялась, что она вспомнит меня. Ведь в конце концов прошло тридцать лет.

– А вы знали ее по Вене?

– Я оказалась в числе ее первых клиенток, когда она еще была беженкой. А потом я следила за тем, как растет ее известность, и вот теперь, оказавшись в Цюрихе, – мой муж – банкир, он приехал сюда по делам, – подумала, что смогу выразить ей свое сочувствие и поговорить о старых временах.

– Вы ее хорошо знали?

– Конечно, хотя мы и не стали друзьями. Я всего лишь пользовалась ее услугами, я очень хорошо помню, как она рысью бегала по городу со своей красной сумкой из одного дома в другой. Я была в числе первых обращенных и с тех пор, где бы ни оказалась, не пользуюсь никакой другой косметикой, кроме той, что идет под маркой Евы Черни. Ева прошла долгий путь с самых низов к вершине славы. – Губы женщины, выкрашенные темной помадой от Евы Черни, тронула улыбка при воспоминании о прошлом, а потом она вздохнула:

– Как жаль, что с ее сыном случилось такое. Я сама потеряла одного своего сына во Вьетнаме, поэтому понимаю, что она сейчас испытывает. Вот почему я пришла… Но она всегда была сильной и храброй женщиной, хотя первые месяцы тряслась от страха, что ее похитят, отвезут назад в Венгрию и будут судить.

– За что? – удивилась Алекс.

– Не знаю во всех подробностях, но от кого-то, кто слышал это еще от кого-то, который в свою очередь разговаривал с корреспондентом – он вывез Еву из Венгрии и познакомил с Джоном Брентом, – стало известно, что Ева была кем-то вроде двойного агента: работала на русских, но все добываемые сведения передавала подпольной венгерской организации. Конечно, это могли быть всего лишь слухи. О Еве Черни всегда ходило так много сплетен. Такие красивые женщины, как она, неизбежно становятся объектами досужих домыслов.

– А вы знали ее мужа?

– Джона Брента? Как-то раз встретилась с ним. Высокий. Немного сутулый. Застенчивый. Никто не мог понять, что Ева нашла в нем, потому что она могла выбрать любого. Некоторые утверждали, что она пошла на это, чтобы заполучить британское подданство. Не такой уж редкий случай в ту пору. Они уехали из Вены вскоре после ее замужества, и я больше никогда не встречалась с ней, не считая того случая в Нью-Йорке, когда она уже была замужем за Кристофером… Это произошло в театре… Я помахала ей рукой, но не уверена, что она заметила меня. В ту же минуту нас разделила толпа. А на следующий день мы должны были вернуться в Рим, так что, кроме сообщений в газетах и журналах, я ничего не слышала о ней. Передайте, что я очень хорошо ее помню. Ева Черни не из тех женщин, о которых можно забыть. – Миссис Рэндольф поднялась. – Вы ее секретарь?

– Да, – ответила Алекс.

Женщина накинула норковое манто.

– Возможно, когда она немного отойдет после потрясения, мы сможем встретиться. Я была бы очень рада снова поболтать с нею.

Алекс проводила ее до дверей, все еще пребывая в состоянии шока. Ее мать – двойной агент? Невозможно! Просто нелепость! Наверное, очередная выдумка самой Евы. «Ах, если бы я могла хоть что-то разузнать об этом, – подумала Алекс. – Но как? Вот если бы мне удалось найти того корреспондента. Кто он такой? В какой газете работал? И жив ли еще? Как он подружился с моим отцом?» Эти вопросы, изводя ее, сами собой снова и снова возникали в голове.

И, наконец, что-то шевельнулось в глубине ее памяти. Алекс пыталась ухватиться за кончик нити, но она ускользала из рук. Целый день Алекс мучила себя, но все оказалось тщетным. Она легла спать, так и не выудив ничего из обрывков воспоминаний о тех – счастливейших – временах ее жизни, и заснула ни с чем. Но ночью ей приснился сон. Алекс открыла глаза и села на постели, словно ее кто-то кольнул иголкой:

– Ну конечно же!

Это произошло за несколько месяцев до смерти отца, воскресным днем, когда он взял ее с собой в город, насколько помнилось Алекс, на очередную экскурсию по историческим местам. Они отправились к монументу на Паддинг-Лейн, где горел вечный огонь. Почему-то там она особенно остро ощущала, насколько живой может быть история. Они спустились по Ладжгейт Хилл до Флит-стрит. Алекс шла, слегка прищурив глаза, представляя исторические картины, словно смотрела старый фильм. Отец говорил ей, что это здание из стекла и бетона принадлежит газете «Дейли Экспресс». И тут какой-то мужчина окликнул ее отца. Он стоял на другой стороне дороги. «Джон! Джон Брент!» – позвал незнакомец и поспешил к ним через дорогу, не обращая внимания на автомобили и автобусы. Как же отец назвал этого человека? Алекс помнила, что отец тоже обратился к нему по имени… «Питер! – вскрикнула вдруг Алекс. – Питер Брюстер – именно так!» Она так отчетливо слышала голос своего отца, полный радости и удивления, словно он прозвучал совсем рядом в эту минуту. О чем они разговаривали, Алекс, естественно, не запомнила. Ее внимание в тот момент привлекла витрина расположенного по соседству магазинчика с игрушками. И в вознаграждение за проявленное терпение она вышла оттуда с огромной куклой.

Со вздохом облегчения Алекс снова откинулась на подушку, благословляя отца за то, что он постоянно тренировал ее память. Всякий раз после того, как они возвращались с прогулки, Джон задавал ей вопросы, проверяя, что она запомнила. И спустя годы все увиденное и услышанное оставалось на той же самой полке, куда было уложено во время таких прогулок. Питер Брюстер. Теперь ей известно по крайней мере имя этого человека. Остается только узнать, где он живет сейчас.