Следующие два дня она тоже помнила смутно, наплывами, и по большей части свои ощущения, смену чувств, связанных с подготовкой к похоронам, соболезнованиями окружающих, словами, звучащими рядом с ней.

Всеми приготовлениями занялись Каролина и Том Дурбан, родители Фила. Они и открыли внуку и внучке, что их папа теперь далеко-далеко, что он отправился на небеса.

– Когда же он вернется? – поинтересовался маленький Денни.

Дед не ответил, а Бренда вдруг выпалила.

– Это мама во всем виновата! Мама, я знаю! Если бы она не оттолкнула его руку утром, не молчала, папочка никогда бы не попал в аварию. Он бы спокойно вернулся домой с газетами.

– Бренда, что ты говоришь! – воскликнула Каролина. – Никогда больше не повторяй эти глупые слова.

– Простите! – неожиданно вспыхнула Бренда и едва удержала слезы. Она сама испугалась тех слов, которые нечаянно вырвались у нее. Конечно, девочка постаралась избавиться от страшных мыслей, забыть о них, но что теперь можно было поделать – слова уже были произнесены…

То, на что намекала Бренда и что всегда запрещала себе вспоминать, Элен не могла заставить себя забыть. Размолвка с мужем вмиг обернулась другой стороной – теперь Фил был во всем прав, а она во всем виновата. В холодности и открытой неприязни, выказанной на кухне, в том, что отказала ему в любви. Она – только она! – вывела его из душевного равновесия, сбила с толку, заставила потерять контроль над собой. Обвинительные эпитеты подбирались годами, выводы и со временем не теряли остроты и горечи. В спокойном состоянии он бы не проехал перекресток на красный свет, не упустил из вида школьный автобус, и даже если опасность нагрянула внезапно, успел бы отвернуть в сторону.

Одним словом, остался бы жив…

Это были мучительные воспоминания, но Элен, в конце концов, свыклась с ними. Все было ясно, просто – любила бы она мужа в полную меру, он бы остался жив. Раз не хватило сил – значит, она виновата.

Похороны прошли, как в тумане, всплывали в памяти моментами…

Элен двигалась механически, так же разговаривала, выслушивала сочувственные слова. В церкви, где отпевали Фила, она была как сомнамбула, холодная и бесстрастная, только на кладбище, когда первые комья земли упали на гроб мужа, с ней случилась истерика. Ее вдруг начало тошнить… Буквально выворачивало наизнанку. Она вдруг потеряла сознание, никак не могла понять, что с нею происходит, да и что можно было понять, когда мир рухнул! Когда погас свет… Без Фила – кто она была? Пустое место! Ничто!..

Вот что терзало ее больше всего – это глупая, навязчивая мысль, что если бы они в то воскресенье сотворили любовь, то ей могло бы повезти и она бы забеременела. Сама упустила свое счастье – эта дума была невыносима. Пусть ей к тому дню было уже за тридцать – совсем старуха! О каком ребенке можно теперь мечтать!.. Пусть!.. Эта мысль не давала ей покоя – она вдруг страстно захотела ребенка. Снова почувствовать себя матерью – это такое счастье. На кладбище эта фантазия запала ей в душу и потом долгие годы преследовала ее. Бывало, она не могла сдержаться, плакала тихо, про себя…

Ей больше никогда не улыбнется счастье.

Никогда!

Прошло несколько недель после смерти мужа, и, к удивлению Элен, прежние спокойствие, уверенность в себе вернулись к ней. С ноткой истеричности, чуть преувеличенные спокойствие и уверенность в себе, но это были именно такие чувства, это ощущение силы духа, и ничто иное. Не преддверие отчаяния… Плакала, но сдержанно; горевала, но горю воли не давала. Жизнь, видно, брала свое, и характером ее Бог не обидел. Для начала Элен собственноручно ответила на все соболезнования, пришедшие по почте. Кому возможно было, позвонила по телефону.

Через несколько дней после похорон Элен отправилась на фирму, где Фил работал менеджером по сбыту продукции – лаков и красок. Она испытала потребность увидеть людей, близко знавших ее мужа, поделиться с ними, рассказать, что произошло в воскресенье. Может быть, покаяться… Ведь она считалась лучшим кулинаром в Уэстчестере, а ухитрилась сжечь апельсиновый пирог. Она так и начала при виде Лью Свана, управляющего фирмой.

– Школьный автобус врезался в «бьюик». Его больше нет. Нет его больше, Лью. Он ушел от меня.

– От всех нас тоже, – сказал Сван.

Элен молча кивнула. Нет-нет, слова управляющего не задели ее – на работе Фила любили, с ним считались. Ее муж был человек энергичный, предприимчивый, со здоровыми амбициями, способный много работать для пользы дела. Этакий серый пиджак с золотыми идеями в голове. Лью Сван сам был из того же теста, разве что более ограничен. Его интересы дальше лакокрасочного производства и оформительского ремесла не распространялись. Сочувствие его было искренним. Но – и Элен сразу ощутила это – больше говорить им было не о чем. Она вздохнула и спросила:

– Я бы хотела забрать вещи Фила, – потом добавила, – из его кабинета…

– Да, конечно, – с готовностью откликнулся Лью, однако в следующее мгновение он стушевался. – Подожди немного, – попросил он Элен, а сам быстро прошел в кабинет своего бывшего заместителя и первым делом вытащил из верхнего левого ящика письменного стола толстый конверт из плотной бумаги.

За несколько месяцев до трагедии Фил предупредил Лью: «Если со мной что-нибудь случится, сразу уничтожь этот пакет. Он ни в коем случае не должен попасть в руки Элен. Есть вещи, которые женам знать не полагается», – и Фил тогда с заговорщическим видом подмигнул товарищу.

…Льюис несколько секунд, держа конверт в руках, постоял в раздумьи. Что с ним делать? Затем напечатал на нем: «Фил Дурбан. Личное», – и спрятал в шкаф в соседнем кабинете, которым совсем недавно пользовался отец Лью и который с того момента, как старший Сван занялся строительным бизнесом, стоял пустым. Он спрятал конверт на полке стенного шкафа для одежды – мысль о том, что его следует уничтожить, даже не пришла ему в голову, ведь формально эти бумаги принадлежали Элен. Также очевидно было то, что сейчас не самая подходящая пора вручить его миссис Дурбан, тем более, что теперь никто не может сказать, что там находится. Лью решил было открыть конверт, затем решительно положил на место – что-то недостойное было в заглядывании в бумаги покойного товарища. Пусть секреты Фила Дурбана умрут вместе с ним. Он вышел из отцовского кабинета и направился в свой офис, где его ждала Элен.

– Вы бы смогли приехать в город? – Эл Шелдрок спросил миссис Дурбан по телефону. Эл был доверенным лицом Фила по финансовым вопросам – он оплачивал расходы, пока Элен не открыла собственный счет. Уже во время похорон ее неприятно удивило то обстоятельство, что сама расплачиваться она не имеет права.

– Через две недели, считая от сегодняшнего дня, вас устроит? – в свою очередь поинтересовалась Элен, стараясь как можно дальше оттянуть этот визит. Она боялась встречи с Элом, боялась всяких цифр, особенно пугала ее необходимость самостоятельно принимать решения. Фил всегда держал бюджет семьи в своих руках, всегда сам расплачивался по счетам. Элен с момента окончания колледжа не занималась финансами, никогда не имела дело с ипотекой – ведь за дом им еще предстояло платить, – никогда не покупала вещей, стоивших дороже зимнего пальто, но и в этих случаях она всегда советовалась с мужем, который, по существу, давал добро на ту или иную покупку. Муж постоянно твердил, что о бюджете семьи ей и знать ничего не надо. Деньги не должны ее заботить – Элен, в общем-то, была согласна с ним. Общественное мнение в ту пору с подозрением относилось к самостоятельности женщины в денежных вопросах – все равно, мол, они в этом ничего не смыслят.

– Две недели? Прекрасно! – ответил Эл. Элен перевела дух. Хотя, с другой стороны, что ей беспокоиться, – Фил застраховал свою жизнь на сто тысяч долларов.

Сто тысяч долларов!

Тебе не о чем будет беспокоиться, – не раз говаривал он ей.

Сто тысяч долларов! И это в 1959 году, когда платье на заказ стоило 49 долларов, фунт филе говядины – 95 центов.

Сто тысяч – это целое состояние!..

Тебе не о чем беспокоиться, даже если со мной что-нибудь случится. Сколько раз Фил твердил ей об этом. Конечно, никто из них и помыслить не мог, что с ними «что-нибудь случится». Но это произошло.

Все равно, у нее есть сто тысяч, и она может не беспокоиться о будущем…