47
Голова была тяжелой, даже простые решения принимались с трудом. И во всем теле чувствовалась невероятная усталость. Больше всего хотелось положить голову на стол и уснуть прямо в кабинете.
Но Лера знала, что это ложное желание. Сон все равно не придет, в лучшем случае охватит уставший мозг тяжелая дрема, после которой не станет легче. А скорее всего, навалятся тоскливые мысли, с ума можно сойти от них!
Поэтому нужно было работать, работать — это хоть немного отвлекало ее, ненадолго помогало забыть страшную реальность, в которую она попала: муж погиб, послезавтра похороны. Любимый, единственный, родной и близкий человек, подозревается в убийстве и вынужден скрываться. Вашурин угрожает какими-то страшными разоблачениями, вынуждает уйти из предвыборной гонки. И, похоже, он действительно что-то знает, иначе не был бы так нагл и уверен в своих действиях.
Семейная жизнь — катастрофа, любовь — трагедия, карьера — провал. На что еще надеяться?
Полный крах.
Но и работать было трудно. Все, конечно же, выражали глубочайшие соболезнования, предлагали помощь, а потом, забыв о том, что говорили вначале, старались решить свои вопросы. И чем старательнее были уверения в сочувствии, поддержке, тем сложнее проблемы, которые она должна была решить, и сильнее злость, если она отказывала или просила подождать.
Так уж они устроены, эти люди, которые хотели улучшить свои дела, воспользовавшись временным замешательством мэра.
Правда, у парадной лестницы мэрии собрались человек двести, и если бы Лера принимала их, наверное, не услышала бы просьб о помощи, а только сочувствия горожан, которые сочли своим долгом поддержать ее в трудную минуту. Но тогда бы ей пришлось весь день слушать одно и то же…
— Маша Лобанкина, — официальным голосом сказала Марина. Она все еще злилась на свою начальницу, Лера чувствовала это, но конфликтовать с секретаршей просто не было сил. — Вы сможете принять ее?
— Да, пусть войдет, — машинально сказала Лера.
Предположить, что нужно дочери Лобанкина, она не смогла. Что-то нужно… Может быть, Юрий Иванович послал или Осетров… Могли бы и позвонить.
Маша подошла к столу, уселась в кресло, с вызовом посмотрела на хозяйку кабинета.
— Я слушаю тебя, — усталым голосом сказала Лера.
— Понимаю, что сейчас не время для таких слов, — дерзко сказала Маша, — но я должна сказать, что ненавижу вас!
— Могла бы и потом это сделать, — спокойно сказала Лера. — Хочешь, я назначу тебе встречу дня через три, тогда, наверное, хотя бы смогу обидеться. А сейчас, извини. — Она печально улыбнулась, развела руками. — Ни понять, ни принять к сведению… просто нет сил.
— Да я бы сроду не пришла к вам! — закричала Маша и вдруг заплакала, по-детски вытирая глаза кулачками. — Если б… если б он не попросил…
— Андрей? — подалась вперед Лера. — Ты видела его?
— Ви-и-идела…
— Рассказывай!
Жесткий, властный голос мэра подействовал на девушку. Шмыгнув носом, она уставилась на Леру, все еще всхлипывая, но прежней дерзости в ее глазах уже не было.
— Почему, почему вы позволили себе такое? Зачем он вам? Вот и муж ваш, наверное, застрелился поэтому, — забормотала Маша. — Мы так любили друг друга, а тут вмешались вы и столько бед натворили! Мало вам того, что вы — мэр, да?
— Я кое-что знаю о ваших отношениях и понимаю тебя, — мягко сказала Лера. — Не надо грубить, не надо пытаться оскорбить меня. Во-первых, этим ты себе не поможешь, а во-вторых, не зная существа вопроса, можешь попасть впросак и потом долго будешь жалеть о своей несдержанности. Где Андрей?
— Сперва объясните, почему вы захотели отнять его у меня? — упрямо сказала Маша.
— А сам он разве не объяснил, если просил тебя зайти ко мне?
— Нет. Он сказал, чтобы я зашла к вам, а я сказала, что вы сейчас очень заняты, у вас муж погиб, и вообще вам не до него. Тогда он испугался и как закричит: «У Леры муж погиб?!» И я сразу поняла, в чем дело. Потому что Костя Богаченко, с которым я разговаривала, думал, что Андрей со мной вчера был в его квартире. Но я вчера весь вечер дома просидела. И когда Андрей назвал вас «Лерой», мне все стало ясно.
— Ты, конечно, пыталась узнать у него, как это случилось, верно? А он что сказал?
— Сказал… Она всегда была, есть и всегда будет. То есть вы. Я ничего не поняла. Но все равно… ненавижу, ненавижу вас! — Она снова заплакала.
— Я понимаю тебя, — устало усмехнулась Лера. — Он здоров? Не болен, не ранен?
— Здоров…
— Сейчас же перестань реветь! — крикнула Лера. — Мне только тебя тут с твоей ненавистью не хватает для полного счастья! Что, может, волосы друг дружке станем вырывать? Не любит он тебя и никогда не любил, вот и все, что я могу тебе сказать.
— Неправда!
— Правда. — Лера помолчала, спокойно глядя в злые, непримиримые глаза Маши, махнула рукой и добавила: — Хорошо. Слушай.
— Не желаю я слушать вас, отвратительная женщина!
— Слушай! Может быть, поймешь. Я Андрея провожала в армию. Шестнадцать лет назад. Но мой покойный отец был категорически против нашей любви. Мои письма перехватывались, его — тоже. Потом ему сказали, что я выхожу замуж, отец позвонил в часть, где Андрей служил, а мне сообщил, что у него есть в армии девушка. Меня вынудили сделать аборт…
— Аборт… — прошептала Маша, изумленная неслыханными откровениями «железной леди», как называли Агееву друзья, или «железной бабы», как именовали завистники.
— Да, — жестко сказала Лера. — Из-за этого у меня нет детей. Я не могла простить ему измены. Он — мне. Но, как бы там ни было, только один мужчина волновал меня. Андрей. И только одна женщина нравилась ему. Я. Шестнадцать лет нужно было ненавидеть друг друга, чтобы наконец оказаться вместе. Вот и ответ на все, подчеркиваю, абсолютно на все твои вопросы.
— Я и подумать не могла… — пробормотала Маша. — Он всегда… так отзывался о вас…
— Если бы меня спрашивали, я бы отзывалась о нем еще хуже. Обо мне все говорят, ему было проще. Я свою боль носила в себе.
— Но ваш муж, Борис Васильевич…
— Его тайны я не стану тебе рассказывать, о них и так уже много людей знает. Скажу лишь, что его заставили наложить на себя руки. Кто, я пока не знаю. Ты удовлетворена?
Маша долго молчала, опустив голову. Лера не торопила ее. Она вдруг почувствовала облегчение, выплеснув свою боль.
— Простите, Валерия Петровна… — с трудом заставила себя сказать Маша.
— Надеюсь, тебя минет чаша сия, — сказала Лера. — Я имею в виду страшные шестнадцать лет, которые выпали на мою долю. Теперь твоя очередь рассказывать. Где Андрей?
— На свалке. Я отнесла ему продукты… Там живет какой-то жуткий тип… Барон. Андрей скрывается у него… А когда ему можно будет вернуться в город?
— Я думаю об этом. Спасибо тебе, Маша, и, пожалуйста, никому, даже отцу не говори о том, что слышала. И об Андрее. Я рассказала тебе потому, что нам незачем быть врагами. Но вокруг достаточно людей, которые могут использовать эти сведения во зло мне. И Андрею.
— Обещаю вам, никому и слова не скажу, — прошептала Маша.
Она все еще не могла поверить в то, что рассказала ей Агеева.
— Что нового, Гена? — привстала Валерия Петровна навстречу Бугаеву. — Ты контактируешь с Чупровым?
— Есть новости, но странные, — сказал Бугаев. — Чупров не подпускает меня к материалам следствия, но мои друзья сообщили о результатах анализа отпечатков пальцев на пистолете, который нашли на месте преступления. Знаете, кому они принадлежат?
— Кому?
— Борису Васильевичу.
— Как это?.. Он же погиб раньше…
— Причем на рукоятке и спусковом крючке — смазанные, а вот на стволе — четкие. Понимаете, о чем я?
— Нет.
— Это пистолет, который он держит в руке на фотографии. Отсюда и отпечатки. Медики обнаружили наличие обширной гематомы на черепе Бориса Васильевича. Моя версия такова: его оглушили, сунули в руку пистолет и устроили все это представление, которое запечатлено на фотографии. А потом из этого пистолета застрелили Стригунова, хотели подставить Бориса Васильевича, чтобы надавить на вас. Но он разрушил их планы — застрелился раньше, чем был убит Стригунов.
Лера покачала головой, недобро сощурившись. Вспомнила предложение Вашурина. Так вот какие козыри он прячет в рукаве! Но как же разоблачить этого негодяя?
— Кто это мог сделать?
— Организовать или исполнить? Организовать мог Вашурин, но доказать это невозможно, пока не возьмем исполнителя. Я раньше думал, что идея-фикс Чупрова насчет журналиста — чушь, но теперь… не знаю, не знаю. Кто-то из невидимых помощников Вашурина вполне мог выйти на него и вложить в руку пистолет. Истомин был зол на Стригунова, мотив преступления понятен.
— Нет, Гена, это ошибка. Истомин не виноват.
— Откуда вы знаете, Валерия Петровна?
— В момент убийства он встречался с любимой женщиной на квартире своего приятеля Кости Богаченко, неподалеку от места преступления. А расставаясь с ней, побежал узнать, что там стряслось, он ведь редактор отдела городской жизни нашего телевидения.
— Вы уверены в этом? — удивился Бугаев.
— Да. Я говорила и с ним, и с женщиной. Поэтому и позвала тебя. Ему нужно помочь.
— Но тогда пусть Чупров поговорит с женщиной, убедится, что у Истомина есть алиби, и оставит его в покое.
— Это деликатный вопрос, Гена. Женщина не может подтвердить его алиби официально. Она замужем.
— Ну дела! — Гена усмехнулся, сосредоточенно почесывая затылок. — И что теперь делать? Как поможем ему, если не знаем, где он сейчас? Может, хлопнули его. Виноват, не виноват — это всем выгодно. И заказчикам, даже если исполнитель кто-то другой, и Чупрову.
— Он жив, и я знаю, где находится сейчас.
— Ну вы даете, Валерия Петровна! А мы тогда зачем? Я за Лебедой гоняюсь всю ночь и весь день сегодня — уходит, гад. А мог бы многое рассказать о своей дружбе с Вашуриным.
— Лебеда?
— В Москву засобирался, гаденыш, ресторан свой продал втихаря. На чью-то поддержку рассчитывал. Вот я и хочу поспрашивать его.
— Хорошо, о нем поговорим позже. А сейчас… Ты можешь привезти Истомина… скажем ко мне домой. А когда возьмешь Лебеду, примемся за Вашурина.
— К вам?
— Ну да. Я прошу тебя, Гена. — Лера устало улыбнулась. — Он действительно не причастен к убийству Стригунова. Мы обязаны помочь ему. В моей квартире никто не станет его искать. Ты можешь это сделать?
— Ради вас, Валерия Петровна, все, что угодно. Где он?
— Ты должен сделать это сам.
— Понял.
— На свалке живет странный человек, Барон…
— Знаю. Днем там уже были люди Чупрова, никого не нашли… А в общем, если Барон захочет, он десяток человек спрячет — не найдут. Значит, взять его — и к вам.
— Но чтобы никто не видел. Я буду ждать тебя дома.
— Через час будем! — по-военному отрапортовал Бугаев.
