22

— Ты сегодня немыслимо красила, Валерия Петровна, — одобрительно кивнул Стригунов. — Как это теперь говорят… сексапильная! Надеюсь, Борис не обидится на меня? А глаза, глаза! С ума можно сойти! Конечно, после такого, не побоюсь сказать, триумфа можно быть счастливой. Но я заметил, ты еще до выступления была такой. Приятные известия получила?

Трое кандидатов и другие «отцы города» сидели за одним столом, вроде как в президиуме. Другие столы теснились поодаль. Банкет был в разгаре: уже сказаны главные тосты, опорожнены многие бутылки, тут же замененные расторопными официантами на полные. В соседнем помещении, в полумраке, наигрывал оркестр, приглашая желающих потанцевать. Но лучшие люди города не спешили туда, приглядываясь к возможным партнерам.

— Из плена освободилась, — улыбнулась Агеева. — Боря может подтвердить.

Агеев сидел рядом с нею и мрачно усмехался, чаще других наполняя свою рюмку. Он ждал скандала, разоблачения, а то и чего похуже, но жена и виду не подала. Более того, когда стали спрашивать, почему она задержалась, подтвердила его сообщение: плохо себя чувствовала. Конечно, глядя на цветущую женщину, в это никто не верил, но никто и не осуждал ее за «военную хитрость». Победителей не судят!

Что-то будет, когда они домой вернутся!

А завтра, когда неведомые шантажисты выполнят свою угрозу?

И Борис наливал себе по новой, пил, но почему-то не пьянел и не мог избавиться от страшных мыслей. Несколько раз ловил на себе ненавидящий взгляд Вашурина, даже подмывало брякнуть: «Володя, не я виноват, что ты свалился с трибуны!» Но потом раздумал. Пошли они все со своими предвыборными штучками-дрючками! С ума свихнулись.

Лера была настолько не похожа на себя, что допивала уже второй бокал шампанского. Обычно она позволяла себе лишь глоток-другой, когда невозможно было отказаться.

— А Сысоев-то с Осетровым, так сказать, с рапортами прибежали, — усмехнулся Стригунов. — Один теплотрассу починил, другой поведал народу про этот подвиг по ТВ. Боятся тебя, Лера, слушаются.

— Работали б сразу хорошо, так и бояться никого не надо было бы, — отпарировала. Могла бы и улыбнуться.

Улучив момент, Агеев спросил:

— Как тебе удалось выбраться?

— Молча, — ослепительно улыбнулась, глаза же остались холодными.

Ничего хорошего для себя он не увидел в этой улыбке. И больше не стал спрашивать. Молча так молча.

А музыка все настойчивее звала народ в темный зал — размяться, развлечься, пообщаться на ощупь, выяснить, что означали томные улыбки и лукавые взгляды? Обещание любовного приключения? Согласие на мелкие шалости или — ничего?

— Позволь пригласить тебя, Лера, — галантно поклонился Вашурин.

— Если муж не возражает, — усмехнулась она, намекая, что это должен был сказать кавалер.

— Конечно, конечно. Борис, ты, надеюсь, не против?

Агеев только рукой махнул.

— Опоздал! — огорчился Стригунов Ну, ничего, все кандидаты должны потанцевать друг с другом, это как трубку мира выкурить. Потом я приглашу Леру.

— А потом вас пригласит Володя, — хихикнула Екатерина.

К ней уже спешил подполковник Чупров, давно поджидавший, когда ее супруг отлучится.

В зале было не только темно, но еще и тесно. Подвыпившие люди уже не обращали внимания на соседей, не говорили комплиментов непосредственным начальникам и подчиненным, не раскланивались, встречаясь взглядами. Каждый был занят своим делом и не обращал внимания на окружающих, словно все разом захотели напомнить миру, что лучшие люди — тоже люди.

Может быть, от того, что липкие ладони Вашурина крепко приклеились к ее спине, прекрасное настроение Леры вмиг испарилось. Жесткие, даже по-мужски грубые мысли вспыхивали в голове при виде разомлевших пар. Засиделись мужики, разогревая водкой кровь, долго поглядывали на других женщин, кажущихся все более и более соблазнительными, — своя-то, рядом сидящая, никуда не денется, вернутся домой, разденется и ляжет; а вон ту, что за соседним столиком и мило так улыбается, как замечательно пригласить на танец, да в темноте руку пониже талии опустить как бы ненароком. Там же столько всего!.. Именно так многие и думали, а женщины кокетничали и поощряли эти мысли.

Не все, конечно. Кто-то хотел с чужим мужем интересную беседу продолжить, со своим почему-то не получаются такие увлекательные разговоры; кто-то — потискать, поцеловать в темноте собственную супругу, были и такие. Но мало.

Эта грандиозная массовая пьянка как бы подразумевала не то чтобы прямую супружескую измену, а некоторое отвлечение от близких, понятных, может быть, и надежных, но порядком поднадоевших людей; некое прикосновение к чему-то новому, таинственному и потому волнующему душу, о чем долго можно будет вспоминать потом.

Всего лишь прикосновение. И мало кто хотел упустить эту возможность.

Наверное, от двух бокалов шампанского кружилась голова. Со всех сторон толкали коленками, локтями, задами, наступали на ноги, извинялись или не обращали внимания. Громко звучала музыка. Но Лера не слушала ее, не отвечала расслабляющим волю и обостряющим чувства звукам. Она выискивала в гомоне зала родной, любимый голос, потому что знала, он должен быть здесь. Нашла и медленно, сантиметр за сантиметром, стала приближаться к нему, неназойливо, почти незаметно — то качнется от толчка, то уклонится от соприкосновения с уверенной в своей невидимости парой.

— А когда наш самолет летел над океаном… — бубнил над ухом Вашурин, но, почувствовав уверенные движения партнерши, усмехнулся. — А у тебя жесткий характер, Лера. Впрочем, я никогда не сомневался в этом.

Все время, что он бубнил над ухом, она периодически опускала ресницы, что можно было расценить как угодно, а точнее, как выгодно говорившему.

Поглядывая по сторонам, заметила свою секретаршу, танцующую с Осетровым. Когда это Марина вышла в лучшие люди города? А голос, к которому стремилась Лера, звучал уже неподалеку, в каких-то двух шагах, и отвечал ему чересчур веселый, чересчур возбужденный, уверенный в своих чарах голосок. Всего в нем было чересчур, и это еще больше раздражало Леру.

Она узнала его — голосок Маши Лобанкиной. Ну как же, он ведь сам признался, что его дочь без ума от Андрея, даже предположил, что скоро станет тестем… Что она, вообще, здесь делает?! Безобразие! Среди сотни лучших людей города — половина никчемные супруги, а еще и любовницы, и детки… Завтра же необходимо разобраться с этим!

Подумала так и усмехнулась. А сама? Отдала Андрею свой пригласительный. Выходит, и она такая же, как все? Протащила любовника на банкет? Господи, какое пошлое слово — любовник! Да не любовник он, а любимый, единственный!

— Ну, ты представляешь, они все-таки решили переименовать улицу Шверника! Делать им больше нечего! — говорила Маша. — А правда, хорошо, что мы здесь встретились? Вот уж не думала, что увижу тебя! Прямо как снег на голову.

— Не замерзла?

— Ой, да что ты! С тобой мне всегда жарко. И везде, даже на Северном полюсе.

— Надо же…

— Ты так и не сказал, что делаешь здесь?

— Служебные обязанности выполняю.

— Как это? Весь официоз без тебя снимали, сам Осетров руководил группой и текст говорил. Ой, а когда Вашурин грохнулся с трибуны, он так перепугался, велел немедленно вырезать этот эпизод; и когда Агеиху приветствовали, тоже велел вырезать. Опасался, как бы его не обвинили в предвзятом отношении к кандидатам. Не понимаю, при чем тут твои служебные обязанности?

— Мои служебные обязанности — потанцевать с тобой.

— Да-а? Надо же! Послушай, Андрей, так что, Агеиха простила тебя? Ну, пожалуйста, расскажи, как ты сюда попал, мне жутко интересно!

— Ты бы не кричала так громко, Маша, они же все тут, — недовольно сказал Андрей.

Он поднял голову, и его глаза встретились с глазами Леры. Музыка звучала, танец продолжался, но Андрей замер, не в силах оторвать своего взгляда от пронзительных даже в темноте зеленых глаз.

— Ты чего? — удивилась Маша.

И Лера замерла, властным движением оторвала от своей спины липкие ладони Вашурина и шагнула навстречу Андрею.

Маша, раскрыв рот, с ужасом наблюдала за тем, как страшная «Агеиха» нежно обняла ее Андрея, и они медленно закружились в танце, удаляясь от нее, смешиваясь с толпой. Вот уже и не видно их… Что это за наваждение?

Примерно то же думал и Вашурин, остолбеневший среди танцующих. Его толкали со всех сторон, а он все пытался понять, что это значит. И не только он! Осетров тоже видел это и вмиг забыл про свою партнершу Марину. Валерия Петровна танцует с уволенным журналистом?! Мозг Осетрова тут же, будто компьютер, стал просчитывать всевозможные варианты последствий странного поведения мэра. И поскольку все они были не в его пользу, Осетров махнул рукой и стал пробиваться к выходу, надеясь, что за столом, после доброй рюмки водки, отыщутся и более приятные варианты.

Танцующие толкнули Марину и Вашурина друг к другу. Вашурин пришел в себя, сообразил, что негоже кандидату демонстрировать свою растерянность. Галантно развел руками, мол, сам Бог велел нам потанцевать, и закружил Марину. Она не сопротивлялась.

А Маша отошла к стене, растирая слезы по щекам.

Ах, если бы этот танец никогда не кончался! Лера не просто прижималась к Андрею. Казалось, ее тело растекается по его телу, сливается с ним. Как же это можно понять? Только что танцевала с другим мужчиной, и вроде бы не уродом, но было противно, а вот с этим… С ним это даже не танец, а невыносимая радость, почти такая же, какая бывает в постели с любимым человеком! От его ладоней как будто искры впиваются в ее лопатки, заставляя содрогаться все тело.

Это любовь? Она не верила в любовь, посмеивалась над теми, кто говорил о ней. Глупости! Нет никакой любви, есть нормальные человеческие отношения: деловые, служебные, бытовые… эротические. Может быть, в юности что-то и бывает, но с возрастом по-другому смотришь на вещи. И вот…

— Так — хорошо, хорошо… — горячо шептала она.

— И мне тоже, — он говорил совсем тихо, казалось, она не слышала, а чувствовала его голос. Сердцем чувствовала.

— Я с ума схожу, любимый…

— Я тоже. А ты не боишься, что лучшие люди неправильно поймут тебя, Лера?

— Я не думала об этом. Если б кто-то другой был, тогда наверное… И не хочу думать. Ты вспоминал тот вечер? Наш последний вечер перед разлукой?

— Да. Он был для меня спасением. А еще ты мне часто снишься. Именно такой, какой была тогда.

— Неужели? И какая же я в твоих снах?

— Такая, как сейчас… Как два часа назад. И как тогда. Ничего подобного я больше ни с кем не чувствовал, только с тобой. Когда во сне увижу твои зеленые глаза, становлюсь таким счастливым, что просыпаться не хочется. А недавно ты приснилась мне грустная, и я плакал во сне. Представляешь?

— Ты тоже мне снишься… Только редко. Почему-то во сне забывается все плохое, остается только прекрасное.

— У тебя ладони… — он облизнул пересохшие губы. — Горячие…

— И у тебя… и весь ты… и я тоже…

Она еще сильнее прижала свои ладони к его плечам, будто хотела взлететь, опираясь на них. И вдруг судорожно прильнула к нему всем телом, существом, всем сердцем.

Он машинально опустил ниже свои ладони, притянул, привлек ее, дрожащую. Это продолжалось мгновение, а потом она отстранилась, с невыразимой мольбой посмотрела ему в глаза. Но не смогла сказать, что еще чуть-чуть, и она застонет, закричит, вырываясь из тесного, душного зала в кипящее блаженство без пространства и времени.

Андрей понял ее. Он и сам чувствовал то же.

Она еще раз глубоко вздохнула, взмахом руки откинула волосы назад, виновато улыбнулась.

— Извини… Я должна покинуть тебя. Пожалуйста, приходи завтра.

— Лера…

— Извини, — прошептала она.

Стригунов с немалым удивлением наблюдал, как мэр Прикубанска подбежала к столу, схватила свою сумочку и ринулась к выходу…

Андрей Истомин шагал по пустынной улице, и губы его шептали только одно слово: Лера… Лера…