Книга: Богатая и сильная
Назад: Глава 8
Дальше: Глава 10

Глава 9

«Пинта» неслась по волнам фиолетового моря под почти черным небом. Нестерпимая жара начала спадать, на горизонте, постепенно приближаясь, вспыхивали зигзаги молний, за которыми следовали грозные раскаты грома. Со страхом вглядываясь в зловещую тьму, Касс молила Бога, чтобы они успели оказаться на Темпест-Кей до того, как разразится буря, и когда вдали показались прибрежные огни, она с облегчением вздохнула. Но тут же где-то рядом ударила молния, залив яхту мертвенно-белым светом, и оглушительный удар грома заставил Касс зажать обеими руками уши.
Она панически боялась шторма, боялась оказаться во власти стихий, перед которыми чувствовала себя совершенно беззащитной. Она вцепилась руками в перила, но огромная волна швырнула «Пинту» на бок, и Касс, отлетев к рубке, больно ударилась плечом.
— Спускайся вниз! — взревел Дейвид, который вместе с Дэвом пытался удержать руль, но Касс и не подумала подчиниться. Быть внизу, все слышать и ничего не видеть еще хуже. Если их накроет волной, она хотела быть к этому готовой. Ньевес привязала себя к перилам.
Элизабет обхватила обеими руками мачту, она насквозь промокла, вода стекала с нее ручьями, и, когда палуба вновь накренилась, Касс попыталась добраться до нее, снова больно ударилась обо что-то и из последних сил вцепилась в разбухшую от воды парусину. Ее тошнило, она смертельно боялась. Дейвид был прав: она была никудышным моряком.
Элизабет, отпустив мачту, сгребла Касс в охапку, подтащила к себе и снова обхватила мачту. Вокруг вздымались и падали вспенившиеся волны, и когда «Пинта» зарылась в них носом, Касс со стоном закрыла глаза.
Дэв направил яхту прямо к бухте, где стоял коттедж — к ближайшему месту, где можно было высадиться: до гавани оставалось еще мили две.
— Идем к бухте! — прокричал он Дейвиду, перекрывая вой ветра. — Нам ни за что не обогнуть посадочную полосу перед гаванью.
Внезапно хлынул дождь. Огни на пирсе приближались: «Пинта» шла к берегу. К горлу Касс подступила тошнота. Дэв крикнул:
— Правь прямо к коттеджу… как только я подведу ее к пирсу — прыгай!
Когда перед ними сквозь плотную пелену дождя неясно замаячил пирс, Дейвид бросил руль и крепко прижал к перилам освободившуюся от веревок Ньевес — в такт качке причал то взмывал вверх, то проваливался вниз, Ньевес, улучив момент, с помощью Дейвида взобралась на перила и, едва причал поравнялся с яхтой, прыгнула. Она упала на колени, но не ушиблась. Дейвид повернулся к Касс:
— Прыгай! — Вместе с Элизабет он помог ей взгромоздиться на уходившие из-под ног перила, и, когда яхта и причал снова встретились, Касс, зажмурившись, прыгнула. Ей показалось, что она летит прямо на Ньевес, но неожиданно почувствовала под ногами доски.
Морская болезнь мгновенно прошла, и они с Ньевес протянули руки, чтобы подхватить ловко соскочившую на причал Элизабет.
— Быстрее к дому! — крикнул Дейвид и бросился помогать Дэву.
— Бежим! — завопила Касс, но Элизабет не отрывала глаз от Дэва, сражавшегося с яхтой, которую швыряло из стороны в сторону. Касс потянула Элизабет за рукав. — Бежим быстрей!
Три женщины, согнувшись под хлещущим дождем, помчались к дому, который приютился под нависшей над ним скалой. Увертываясь от потоков воды, они ввалились в дом.
— Ну, слава Богу! — Касс дрожала, зубы ее выбивали дробь, она превратилась в хлюпающий, разбухший от воды куль, но под ногами у нее была твердая земля, она могла распоряжаться ходом событий и сразу же этим занялась.
— Ньевес, разожги-ка огонь в камине и живо снимай мокрую одежду. Элизабет, отыщи в ванной полотенца и принеси их сюда, мы в них завернемся. А я пойду сварю кофе…
Ньевес наклонилась и поднесла спичку к большой охапке хвороста. Мгновенно вспыхнуло жаркое пламя.
Хлюпая на ходу, Элизабет принесла из ванной полотенца. Направившись в кухню, Касс оставила за собой мокрую дорожку.
Когда она вернулась, Ньевес скромно раздевалась под полотенцем. Элизабет быстро содрала с себя джинсы и майку, швырнула в сторону трусы и лифчик и закуталась в махровую простыню. Но Касс успела разглядеть великолепное тело, от которого захватывало дух, и облачко светлых волос меж длинных ног. На груди багровел синяк, остальное было прикрыто простыней.
Касс удалилась с полотенцем на кухню, внезапно устыдившись своего грузного тела. Она быстро вытерлась, затем, соорудив из полотенца что-то наподобие тоги, направилась в ванную, чтобы взять халаты.
— Вот этот тебе подойдет, — она бросила Ньевес короткий махровый халатик. Та надела его поверх полотенца, которое затем упало к ее ногам. — А ты надень вот этот… — Элизабет поймала тонкий темно-синий шелковый халат.
— Нам повезло, что Ньевес содержит этот дом в порядке, — дрожа от холода, Касс опустилась на колени перед огнем. Взяв мокрую одежду, она разложила ее поверх каминной доски, майки свисали вниз, придавленные латунными часами и цветочной вазой, а джинсы болтались на решетке.
— Бог знает, когда они просохнут… Пожалуй, нужно позвонить домой и попросить сухую одежду. — Касс поглядела на потоки дождя за окном. — Когда это все наконец кончится…
Босая Элизабет вытирала полотенцем голову. Халат пришелся ей впору, пояс дважды охватывал ее талию.
Ее напрягшиеся от холода соски торчали под тонким шелком. Касс позвала ее поближе к огню:
— Иди-ка сюда и погрейся. — Ей не хотелось, чтобы Дэв, когда придет, увидел их. Взяв из корзины несколько поленьев, она подбросила их и в без того яркое пламя. Затем потянула носом:
— Кофе! — Она бросилась на кухню, и вскоре до Элизабет и Ньевес донеслось позвякивание посуды. Дверь настежь распахнулась, и в комнату вслед за Дейвидом ворвался шквал ветра и дождя.
— Черт побери, ну и ветер! — Дейвид принюхался. — Кажется, пахнет кофе? — С его одежды стекала вода. — А поесть что-нибудь найдется?
— Сначала переоденься, — приказала Касс. — Что бы тебе дать надеть… Где Дэв?
— Сейчас придет… Он хочет убедиться, что яхта надежно привязана.
Взяв полотенце, Дейвид скрылся в ванной. Касс вышла из кухни с подносом, на котором стояли кружки с кофе и коробка песочного печенья. Они сидели с набитыми ртами, когда появился Дэв. Его волосы намокли, рубашка прилипла к телу, джинсы облепили длинные ноги. Ньевес торопливо вскочила.
— Ты насквозь промок… Вот полотенце.
Он удалился в ванную не раньше, чем бросил взгляд на Элизабет, сидевшую в его халате.
— Мы совершили набег на твой гардероб, — крикнула ему вслед Касс.
— На здоровье, — он захлопнул дверь.
Вернулся он в свежей рубашке и джинсах, неся в руке кимоно, которое протянул Касс.
— Не твой размер, но все-таки лучше этой тоги.
Когда Касс снова вышла на кухню, Дейвид ухмыльнулся:
— Мадам Баттерфляй!
Халат должен был доходить до колен, но на коротышке Касс свисал почти до пола.
— Положение обязывает, — с достоинством ответила Касс и принялась собирать кружки.
— Я позвоню Хелен, — сказал Дэв.
Хелен была благодарна за звонок, она ужасно беспокоилась с тех пор, как начался шторм.
— Мы высадились прямо в бухте, — продолжал Дэв. — У нас есть сухая одежда, и Ньевес припасла на кухне все необходимое. — Ньевес расцвела от удовольствия. — Если понадобится, мы проведем здесь ночь.
— Бифштексы подойдут? — спросила Касс, выглядывая из кухни.
— Зажарь их побыстрей! — обрадовался Дейвид.
— Нет, «Пинта» не пострадала, одна небольшая вмятина… Хорошо. Если шторм не стихнет, увидимся завтра утром.
Дэв положил трубку, и Касс принесла кофе для него и Дейвида.
— Найдется у вас капелька спиртного? — с надеждой спросил Дейвид.
— В шкафу на кухне, — спокойно ответила Ньевес, но таким тоном, что Дейвид вздрогнул.
— Неужели нам придется провести здесь всю ночь? — с сомнением в голосе заметила Касс.
— Буря не стихает, — ответил Дэв, протягивая кружку, чтобы Дейвид плеснул туда виски.
— Тогда подбрось в огонь дров, — обратилась Касс к Элизабет. Она пощупала разложенную на камине одежду. — Еще не высохла… как и твои волосы, — прибавила она с материнской заботой и протянула руку, чтобы до них дотронуться, но Элизабет отдернула голову. — Они такие густые, — продолжала Касс словно ни в чем не бывало, однако ее рука, которую она засунула себе в карман, сжалась в кулак.
Опустившись на ковер перед камином, Дейвид с удовольствием потягивал свой очень сладкий кофе.
— Лучшая часть дня, — заверил он.
— День был прекрасный, пока не начался шторм, — возмутилась Ньевес.
Касс передернула плечами.
— Лучше не вспоминать!
— Я же сказал, что тебя укачает, — пренебрежительно бросил Дейвид.
— В открытом море любого может укачать!
— А вот Элизабет не укачало, — лениво отозвался Дэв.
— О, Элизабет никогда не опустится до того, чтобы проявлять на людях слабость, — язвительно заметил Дейвид, бросив на нее обиженный взгляд.
«И ты тоже?» — подумала Касс. С самого начала она почувствовала странное напряжение, почти противоборство между Дэвом и Элизабет. Даже Ньевес почувствовала их вражду, не понимая ее причины: ведь ее платоническая любовь к Дэву была совершенно невинной.
Но Касс понимала. И Дейвид тоже. Того, что происходило между Дэвом и Элизабет, нельзя было не заметить. То была яростная, отчаянная борьба полов. Касс пришла в ужас. Дэв заполучил Элизабет. Каким-то образом он смог изменить ее заряд на противоположный: пустой отрицательный стал грозным положительным.
Но как? — мучительно пыталась понять Касс. Как? Ей было известно об особом магнетизме Дэва, она видела, как женщины сходили по нему с ума, как Марджери бесилась от желания, когда поблизости появлялся Дэв.
Но Касс никогда не думала, что Элизабет тоже не устоит. Но это случилось. И она не справлялась с новой ситуацией. Она была резка, почти груба. Даже не слишком проницательный Дейвид пробормотал: «Они не выносят друг друга».
Глупец, с горечью подумала Касс, они влюбились друг в друга! Касс понимала, что Элизабет нервничает потому, что не может справиться со своим новым состоянием. То была ярость женщины, столкнувшейся с тем, против чего она бессильна. Элизабет сопротивлялась изо всех сил. Господи, как она сопротивлялась! Для Касс это было единственным утешением в той ситуации, в которой и ей самой становилось все трудней.
Она оплакивала утрату Элизабет, которую — она могла бы поклясться на любой Библии — не волновали мужчины. Не волновал секс. Она демонстративно не замечала собачьей преданности Дейвида, его поклонения.
Но с Дэвом все обернулось иначе. Работая бок о бок с Элизабет целый месяц, Касс все лучше узнавала ее. За неприступной внешностью скрывалась ранимая душа.
Этим она напоминала Ричарда Темпеста. Общаясь с Элизабет, приглядываясь и прислушиваясь, Касс вроде бы многое поняла. Но как выяснилось, не поняла ничего. Элизабет Шеридан, подумала с горечью Касс, совсем не то, чем она казалась. Но как этот сукин сын — она метнула на Дэва испепеляющий взгляд — учуял это? И тотчас принялся добиваться своего. Касс чувствовала его молчаливый напор. Дейвид тоже. Но если Дейвид смущался и недоумевал, то Касс разозлилась.
Как он посмел втянуть Элизабет в эту борьбу полов?
Хуже того, показать ей, что эта борьба существует. Вот почему Касс весь день не спускала с них глаз. Ее внутренняя антенна была настроена на их частоту. Она засекала каждый взгляд, взвешивала каждое слово. И не могла предложить свою помощь, потому что понимала: тогда конец. Элизабет никогда не простит ей того, что она за ней подглядывала. Касс похолодела. Нет, даже виду нельзя подавать. Дэв Локлин и здесь ее обскакал.
Касс бросила на него еще один злобный взгляд. Эта чертова штука у него в штанах и не подозревает о том впечатлении, которое производит на женщин. Ублюдок!
Грязный соблазнитель! Сукин сын!
Касс тяжело опустилась на диван. Она чувствовала себя несчастной, больной и, что ужаснее всего, — одинокой. Она понимала, что Элизабет медленно, но неизбежно отдаляется от нее. И она оплакивала, как, должно быть, оплакивал Дейвид, этого колосса на глиняных ногах. Неподражаемый Дэв Локлин пробудил недвижную статую к жизни. Этому грубому животному с дразнящей чувственностью удалось растопить лед.
Она видела, как Дейвид смотрел на Дэва: озадаченно, уязвленно, ревниво. Он тоже уловил мелодию их голосов, когда они переговаривались друг с другом, заметил скованность Элизабет, горящий хищный взгляд голубых глаз под непомерно длинными ресницами. Он видел, что эти ярко-голубые глаза могли пригвоздить Элизабет к месту: она неловко замирала, пока Дэв не отводил их в сторону. Дейвид смотрел на Элизабет — которая никогда его не замечала, — с такой мукой, что даже Касс ощутила ее, несмотря на собственную боль.
«Ты и я, мы вместе проиграли», — подумала она угрюмо, глядя на него, глядя на Элизабет с покорной тоской.
Она заставила себя подняться.
— Пойду приготовлю бифштексы… Они, наверное, уже оттаяли.
— Тебе помочь? — спросила Элизабет.
— Да, — торопливо ответила Касс. По крайней мере эти чертовы глаза не будут на нее пялиться.
Бифштексы были поданы с острым салатом из помидоров, который приготовила Элизабет, и размороженной жареной картошкой.
— Хорошо, когда есть морозильник, — с жаром произнесла Касс.
Дэв откупорил две бутылки вина, и, свалив грязную посуду в раковину, они снова уселись у огня, не слишком много разговаривая: каждый напряженно думал о своем.
Касс первая заметила:
— Послушайте… А дождь ведь кончился.
Они прислушались: с карниза падали капли и глухо ревел прибой.
— Десять часов, — сказал Дейвид, потягиваясь. — Можно идти домой.
— Одежда уже достаточно сухая, — отозвалась Касс. — Полчаса в ней вполне можно пробыть.
Но когда она повернулась к Элизабет, протягивая ей слегка сырые джинсы и майку, она увидела, что та крепко спит, а ее ступни лежат на коленях у Дэва Локлина.
— Оставь ее в покое, — сказал он лениво. — Она смертельно устала. Сегодня она много плавала.
«Чтобы отделаться от тебя», — язвительно подумала Касс.
— Я тоже останусь, — торопливо предложила Ньевес.
— Нет, дорогая, ты отправишься домой, примешь горячую ванну и сразу же ляжешь в постель. Днем ты промокла, и я не хочу, чтобы ты простудилась.
Ньевес заколебалась. Она была тронута его заботой и в то же время не решалась выполнить его приказ — ибо это был приказ — оставить его с Элизабет Шеридан.
— Я провожу ее до дома, — небрежно продолжал Дэв. Дейвид открыл рот, потом закрыл его, молча взял у Касс свою одежду и поплелся на кухню. Ньевес, не сказав ни слова, поднялась наверх. Касс переоделась на кухне после Дейвида.
— Послушай, Дэв, Элизабет вполне могла бы пойти снами.
— Она умерла для мира, — ответил Дэв. — Дай ей выспаться.
Он был прав. Элизабет спала глубоким сном, зарывшись лицом в подушки. А Дэв держал ее лодыжки, его длинные пальцы темнели на фоне золотистой кожи.
Касс с удовольствием обрубила бы ему руки.
Была чудесная ночь. Небо очистилось, хотя мчавшиеся вверху тяжелые облака закрывали луну. С деревьев падали капли, берег был завален водорослями и мокрыми сучьями. Они вполне могли различить дорогу, к тому же Касс предусмотрительно настояла, чтобы Дейвид взял фонарь. А ведущая к дому аллея всегда освещена.
Осторожно приподняв ноги Элизабет, Дэв проводил их до двери. Но когда из расщелины в скале Касс бросила взгляд назад, дверь была уже закрыта.
Она почувствовала, что ее вот так же вышвырнули из жизни Элизабет.

 

Элизабет беззвучно застонала во сне — голова заметалась по подушке, тело выгнулось, рот жадно приоткрылся — и в ужасе проснулась. Ее сердце колотилось, губы пересохли, дыхание, как у загнанного зверя, с хрипом вырывалось из груди.
Она лежала на спине, в комнате было темно: горела всего одна лампа. Осторожно приподнявшись, она заглянула через спинку дивана. Дэв Локлин что-то писал за столом у окна. Она молча легла, бросив взгляд на корабельные часы на камине. Час ночи. Ей снился сон.
Все было, словно в жизни. Нет, то был не сон. Воспоминания. Которые она намеренно подавляла… душила в зародыше.
Этот человек не только заполнил собой все ее дневные мысли. Он вторгся в ее сны. Так было велико его воздействие. Все началось с того, что, подняв глаза к солнцу, она увидела перед собой ярко-голубые глаза, услышала глубокий голос: «Привет… Я Дэв Локлин».
Тогда она не смогла отвести от него взгляда, не может и теперь. Она разучилась владеть собой. А теперь ему удалось остаться с ней наедине. Все остальные ушли… Она проклинала себя за то, что уснула. Но у нее не осталось больше сил — ни моральных, ни физических.
Она зажмурилась. Но он по-прежнему стоял перед глазами: высокий, голубоглазый, с длинными ресницами. То, что она читала в его взгляде, повергало ее в ужас.
Надо было прислушаться к словам Касс, в тысячный раз подумала она. Разве та не говорила ей, что он живое олицетворение мужчины? Старая история про лису в курятнике. Ему оставалось лишь спокойно ждать, пока одуревшие птицы сами не кинутся ему в пасть…
И она подумала о нем, ощутила вкус его губ. Ее живот напрягся, по телу пробежала дрожь, соски налились и затвердели. Она перевернулась на живот, прижимаясь к твердым, упругим подушкам, чувствуя, как набухают ее груди, тяжелеют бедра и ноги. При мысли о его прикосновении ее захлестнуло волной желания.
Услышав шорох, она замерла. Когда он подошел к дивану, она притворилась спящей. Но сердце ее бешено колотилась, тело напряглось. Только когда он отошел, она с облегчением расслабилась, чувствуя, как стекает пот по ложбинке на груди. Она старалась дышать медленно и ровно. Самообладание, подумала она. От него не осталось и следа. Этот человек осквернил не только ее тело, но и душу…
Она еще раз попыталась убедить себя, что не нуждается в нем. Это похоть. Обычная похоть. С ней можно справиться. Страх при мысли о том, что это ей не удастся, был сильней удовольствия, которое она могла бы получить, уступив желанию. То, что произошло между ними, не должно повториться. Она решила сопротивляться. Нос самого начала ситуацией распоряжался он.
Он появился, подобно вспышке солнца, прикосновение его руки обожгло ее, его глаза, передвигаясь по ее лицу и телу с неторопливостью уверенного в себе мужчины, оставили за собой горящий след. Его взгляд пригвоздил ее к месту, ошеломил, лишил уверенности, заставил задрожать. Впервые в жизни она испугалась мужчины.
С самого начала она сопротивлялась. Весь вечер эти глаза преследовали ее, тревожили, смущали, не давали опомниться. А его игравшие на гитаре руки каким-то образом играли на ней самой.
Той ночью она не спала. Все время думала о нем.
А утром, спустившись вниз, обнаружила, что его нет!
Она была вне себя от ярости. И сорвала свой гнев на Дейвиде. Она со злобным удовольствием глядела, как на его беззащитном лице недоумение сменяется обидой, однако в глубине души ей было стыдно. Никогда еще она не испытывала потребности отыграться на ком-нибудь другом.
А потом, заметив вдалеке его высокую, легкую фигуру, она кинулась к себе и заметалась по комнате, словно львица в клетке, злясь, обзывая себя похотливой кошкой! Это похоть, и ничего больше. Грубая, ненасытная, губительная похоть! Переспать и разбежаться. Папочка, купи мне это… Элизабет истерически расхохоталась. У нее полно денег… Но этот человек не продается.
Как это было в далеком детстве, она принялась повторять одно и то же: «Что мне делать? Господи, что мне делать?» Она не знала. Не имела ни малейшего представления.
Прежде она ничего подобного не испытывала. Даже не подозревала, что способна на такое.
И тем не менее она стала тщательно одеваться к обеду, несмотря на предупреждение Хелен. Выбрала тончайшее шифоновое платье цвета лимонного сока — глоток свежести для жаждущего мужчины. Туго затянула его на талии, под свободным лифом соблазнительно обозначилась ее полная, упругая грудь. Она распустила волосы, сбрызнула их пряными, дразнящими духами.
Старательно накрасилась, употребив все уловки манекенщиц. Она выставляла себя напоказ, подчиняясь новой, неведомой ей прежде силе… Она видела, как изменился его взгляд, когда он ее заметил, в его ирландской голубизне мелькнуло нечто такое, что у нее пересохло во рту и задрожали руки, но это было приятно, притягивало, возбуждало…
Весь вечер страсть пульсировала между ними, норовя вырваться наружу. Ее собственное волнение подсказывало ей, как взволнован он. Она старалась еще туже затянуть и без того нестерпимо тугие узы между ними.
Она проникалась его чувствами, угадывала его тайные мысли, улавливала тончайшие оттенки его желания.
Никогда еще она не испытывала такого острого и вместе с тем пугающего ощущения. И она знала, почему. Впервые в жизни она почувствовала себя женщиной.
Никогда она так остро не ощущала своего тела — каждую его клеточку. Ее тело сделалось гибким, осязание предельно обострилось. Она, как драгоценности, касалась гладкой поверхности стекла, кончика сигареты. Каждая линия и изгиб ее прикрытого легким платьем тела казались ей бесценными. Словно ее заключили в хрупкую, пустую оболочку. Когда Элизабет затягивалась сигаретой — теперь она получала от курения чувственное удовольствие, — то струйка дыма, извиваясь, проникала внутрь ее черепа. Казалось, коснись ее тихонько, и она зазвенит, как колокольчик.
Когда Дэв отказался ехать в Бижу, она не знала, огорчаться или радоваться. Черт побери, он прекрасно понимал: как бы она ни любила кино, на экране она увидит только его лицо. Но когда они вышли на улицу, он стоял там и ждал… Ее губы медленно скривила торжествующая усмешка: еще посмотрим, чья возьмет…
Дерзко качнув бедрами, она двинулась вперед, но тут он взял ее за руку, и она оцепенела. Легкое пожатие сковало ее по рукам и ногам.
— Я отвезу тебя. — Дэв не предлагал, а приказывал, и она, внезапно стихнув, покорившись, послушно ответила: «Хорошо». Он представил ее каким-то мужчинам — имен она не разобрала, она вообще ничего не слышала, — крепко держа ее за руку, как собаку на поводке или бабочку в сачке. Она чувствовала себя пойманным в ловушку насекомым: сейчас ее бережно извлекут на свет, придадут нужное положение, распластают и навечно вонзят в нее булавку.
Она была как в дурмане. Когда она захотела отогнать муху, рука налилась свинцом. Она погрузилась в апатию, лишилась воли, забыла обо всем на свете, кроме него.
Он распахнул дверцу «роллс-ройса», и она села в машину, словно сомнамбула. Он молча опустился на сиденье с другой стороны. Элизабет тоже молчала. Невидящими глазами глядела перед собой. Дэв завел мотор и тронулся с места, помахав рукой смотрящим им вслед мужчинам. Только когда они выехали из поселка на ровную, белую, как кость, дорогу, он прибавил скорость. Его рука уверенно лежала на рычаге скоростей, полностью контролируя положение. На среднем пальце смуглой руки белел шрам в форме полумесяца. Когда он переключал скорости, его рука двигалась совсем рядом с ее голой ногой. Элизабет инстинктивно отодвинулась. Мысль о его прикосновении приводила ее в смятение.
Ветер, врываясь в открытое боковое окно, трепал ей волосы. Она подняла руку, чтобы откинуть их с лица.
Дэв бросил на нее быстрый взгляд.
— Тебе мешает? — спросил он. — Закрой окно. Вон кнопка.
Но она никак не могла ее найти и, наклонившись вперед, беспомощно шарила рукой по дверце. Сбросив скорость, он полуобернулся, чтобы закрыть окно, но, проследив движение его руки, Элизабет и сама увидела нужную кнопку. Она подалась вперед, и ее грудь прижалась к его руке, нажимавшей на кнопку. Она вздрогнула. Их лица оказались совсем рядом. Она беспомощно глядела в его горящие глаза. Он резко нажал на тормоз, и машина со скрипом свернула на обочину.
Одной рукой он выключал мотор, а другой прижимал ее к себе. Они упали на сиденье.
Их страсть была яростной, необузданной, без проблеска ласки. Терзаемые нестерпимым голодом, они жадно набросились друг на друга. С широко открытыми ртами, ищущими языками. Их пальцы хватали, ногти царапали, зубы впивались в чужую плоть. Они издавали нечленораздельные звуки, тяжело дышали, кусали, сосали, исступленно припав друг к другу, губы к губам, тело к телу, затем его пылающий рот стал спускаться вниз по ее шее, в глубокий вырез платья, пальцы нетерпеливо стягивали с нее одежду, он впился в ее соски, она застонала, чувствуя, как его губы и язык скользят по ним, толкают, тянут, рождая глубоко-глубоко внутри нее ноющую тяжесть. Он притянул ее к себе и, прижимая одной рукой, другой распахнул дверцу машины, соскользнул вниз и, сделав всего три шага в сторону, упал вместе с ней в высокую траву, растущую по краю кукурузного поля. Легко, словно с початка кукурузы, он сорвал с нее платье, ее дрожавшие от нетерпения руки помогли ему освободиться от его одежды, и их разгоряченные, скользкие тела прильнули друг к другу.
Элизабет глухо стонала, ее голова металась из стороны в сторону, пока он не пригвоздил ее к месту поцелуем, его умелые пальцы передвигались по ее телу все ниже, заставляя ее выгибаться от наслаждения, пока не добрались до островка золотистых волос. Мелко дрожа, она раздвинула ноги, впуская его ищущие, настойчивые пальцы. Ее руки, повинуясь инстинкту, спустились с его спины к упругим твердым ягодицам и, проскользнув под его животом, нащупали то, что пульсировало между ними. Она исступленно целовала Дэва, кусая его язык, пока он умело и мучительно ласкал самую чувствительную часть ее тела; ее била дрожь, стонущий рот широко открывался и тут же снова искал его губы.
Прервав поцелуй, Дав медленно, сладострастно стал касаться губами ее тела, и, когда он задержался у ее груди, она сама прижалась сосками к его рту и застонала, ощущая отклик своего тела на мягкое, тянущее прикосновение. Медленно передвигаясь вниз, он припал к ее пупку, заставив ее вскрикнуть от наслаждения, и, продолжая свой спуск, раздвинул ей ноги и припал к ней пылающими губами. Невыносимо острое ощущение пронзило ее, она напряглась, выгнулась дугой и, освободившись от всего на свете, бессильно откинулась назад, сотрясаемая первым из обрушившихся на нее оргазмов. Впервые в жизни. Раз за разом, пока она не начала умолять прерывающимся голосом:
— Пожалуйста… я больше… не могу… пожалуйста…
— Нет, можешь… — Услышав его резкий, властный голос, она открыла глаза. Их взгляды встретились. Она беспомощно наблюдала, как он берет ее за щиколотки, сгибает ей ноги в коленях и задирает их к себе на плечи.
Голубые глаза жгли ее, как языки пламени. — Еще как можешь, — повторил он и перешел к доказательствам, войдя в нее восхитительно длинным скользящим движением, наполнив, пронзив, затронув нервные окончания, заставив обезуметь и пронзительно вскрикивать от восторга, который накатывал на нее волнами мучительного блаженства; она терлась об него, извивалась, мышцы у нее внутри судорожно сокращались. Но он не двигался, слегка отстранившись от нее, пока она бешено вращала нижней половиной туловища, обхватив его руками, исступленно прижимаясь к нему, словно хотела вместить его целиком.
Он начал двигаться не раньше, чем она еще раз неукротимо кончила; он входил в нее все мощней и глубже, в беспощадном пульсирующем ритме, в такт ее движениям, так что их тела с глухим звуком ударялись друг об друга, мокрые от жары и ее внезапно излившихся соков. Из ее гортани стали вырываться дикие, похожие на всхлипывание звуки, и снова она принялась умолять:
— Пожалуйста… я больше не могу… не могу…
— Нет, можешь…
И она смогла, кончая снова и снова, изнемогая на пике волны, вздымавшей ее тело лишь для того, чтобы вновь швырнуть его назад, а затем вознести на следующий гребень, и так раз за разом…
Он стал дышать тяжелей, его движения убыстрились, и от невыносимого блаженства она закричала, рот ее широко открылся, мышцы на шее напряглись, ногти впились ему в плечо; вдруг его тело напряглось, и через полуприкрытые веки она увидела его откинутую назад голову и ощутила внутри себя судорожные толчки; потрясение от его оргазма вознесло ее так высоко и бросило вниз с такой силой, что она потеряла сознание.
Медленно приходя в себя, она увидела, что он в изнеможении навалился на нее, ловя ртом воздух.
Она лежала на твердом песке, ветер овевал ее разгоряченное тело и влажные волосы. Голова кружилась, перед глазами плыли круги, она еще не совсем пришла в себя. Она была опустошенной и разбитой. Тишину нарушало их тяжелое дыхание и шум ветра в кукурузе.
Она поплыла вслед за этим звуком и, чуть помедлив на краю разверзшейся бездны, нырнула в темные глубины сна.
Ее разбудила ползавшая по лицу муха. Элизабет подняла руку, чтобы ее отогнать, и мгновенно проснулась, не понимая, где она и что с ней. Она лежала голая, платье валялось неподалеку. Он» испуганно приподнялась и тут же все вспомнила. Осторожно повернула голову и увидела совершенно одетого Дэва Локлина, который сидел, скрестив ноги, и курил. Их взгляды встретились.
Ее лицо мгновенно вспыхнуло, и, в ужасе отшатнувшись, она припала к земле, глядя на него из-под спутанных волос. Он увидал, как проясняется ее затуманенный взгляд, и услыхал полный ненависти шепот: «Будь ты проклят за то, что со мной сделал!»
В ее лице не было ни кровинки. Глаза затравленно на него глядели. Он никогда не видел такого взгляда. Она дрожала. Не верила в то, что произошло. Отказывалась верить. Он читал ее мысли: «Что я наделала! Господи, что я над слала!»
Он не сказал ей ни слова. Она должна понять, что это случилось не только по его, но и по ее воле. Понять, что это было неизбежно. Он не рассчитывал, что это случится так скоро и именно так. Но это случилось.
И он открыл для себя много нового и надеялся, что она тоже открыла. Не о нем. О себе.
Она продолжала на него глядеть. Недоверчиво, ошеломленно. Она не знала себя такой и ужаснулась. Нет, поправился он, не просто не знала, а не желала знать.
Загоняла внутрь, держала под замком. А он случайно повернул ключ. Нет, вовсе не случайно… Намеренно.
Он этого хотел с самого начала, как только взял ее за руку, помог выбраться на берег и заглянул в ее недоверчивые, испуганные глаза, которые теперь полны отвращения. Не к нему. К себе.
— Это сделал не я. А ты сама. Я ведь говорил тебе, что ты сможешь, помнишь?
Вспомнив свои униженные просьбы и безжалостный отказ Дэва, она залилась краской стыда.
— Это было неизбежно, — сказал он, словно читая ее мысли. — Мы оба это знали. Вот почему ты яростно сопротивлялась.
Его бесстрастный анализ оскорбил и испугал ее. Еще никто не понимал ее так верно, так быстро, так глубоко.
Как ему это удается? Она почувствовала, что он сорвал с нее не только одежду. Из-за него она лишилась самозащиты. Он отнял у нее все. Он видел ее такой, какой не видел ни один человек. Животным. Диким, распущенным, грязным, обезумевшим животным. Мало того, именно он сделал ее такой.
— Я знал, что внутри ледяного иглу прячется женщина.
— И нагло вообразил, что сумеешь ее освободить, — произнесла она ледяным голосом и отвела глаза, не в силах выдержать его явно нескромного взгляда.
— Я не ошибся.
Она сжала зубы.
— Мне нужно одеться, — раздраженно сказала она.
— Я тебе не мешаю. — Он даже не потрудился подать ей платье. Она сидела скорчившись, закрывшись волосами. Одна мысль о том, чтобы подняться и нагишом пройти мимо него за платьем, приводила ее в ужас.
Но ползти на четвереньках было еще более унизительно. Она понимала, что ей придется встать. Этот человек и пальцем не пошевелит, чтобы ей помочь. Она так разозлилась, что поднялась и, не отрывая глаз от платья, прошла вперед и подняла его, чувствуя, что Дэв пристально на нее глядит. Ее руки тряслись, платье упало, и ей пришлось поднимать его. А он сидел и смотрел, смотрел.
Она принялась натягивать платье через голову, запуталась с «молнией» и вдруг почувствовала, как длинные тонкие пальцы, тихонько оттолкнув ее ладони, со свистом застегнули «молнию». Его руки коснулись ее кожи, и она вздрогнула.
Когда Элизабет наклонилась, чтобы застегнуть сандалии, то с ужасом заметила, что на песке по-прежнему валяются ее трусики и лифчик. Дэв поднял их и протянул ей. Она вырвала их у него из рук, лихорадочно думая, как их надеть. Поняв, что это невозможно, она их скомкала и зажала в кулаке.
— У тебя впереди длинный путь, — сказал он со вздохом, — я не имею в виду обратную дорогу. — Он повернул ее к себе лицом, и тогда она стала смотреть на верхнюю пуговицу его рубашки, чтобы не видеть кожи, которая была такой шелковой под ее руками. Сжав зубы, она молчала.
— Ты не то, что о себе думаешь, — сказал он с такой нежностью, что ей захотелось плакать. — Теперь это абсолютно ясно. Для меня. Но важно, чтобы и ты с этим согласилась. Подумай хорошенько, и ты поймешь, что я прав, ведь тебя всегда учили думать. А после поговорим.
— Мне не о чем с тобой говорить, — отрезала она, боясь, что он заметит, как дрожит ее голос.
— Надеюсь, это пройдет, — ответил он мягко. — Но даже если тебе будет нечего сказать, то у меня найдется много тем для разговора.
Он взял ее за подбородок, и ей пришлось поднять лицо и встретиться с ним глазами.
— Помни об этом, — сказал он. Затем повернулся и пошел к машине. Дверца так и осталась открытой. Он влез в кабину и открыл другую дверь. Она уселась рядом, не сказав ни слова, захлопнула дверцу и натянула юбку на колени. Он выехал на дорогу и направился к Мальборо.
Не успел он заглушить мотор, как она выскочила из машины и бросилась к передней двери, которую запирали только на ночь. Когда он вошел в холл, ее там уже не было. До него донесся только стук хлопнувшей двери.

 

Впервые Элизабет заперлась изнутри на ключ. Закрыв глаза, она долго стояла, бессильно привалившись к двери. Наконец заставила себя сделать несколько шагов вперед и, заметив, что все еще сжимает в кулаке трусики и лифчик, с яростью швырнула их прочь. Затем кинулась в ванную, открыла все шесть кранов, пока вода не забурлила, словно Ниагара, скинула через голову платье — больше она никогда не наденет эту мерзость — и бросила в угол. Но только она собралась встать под душ, как увидала в зеркальных стенах свое многократно повторенное отражение и застыла. Ее руки дотронулись до синяка на груди, неуверенно скользнули вниз, к руну все еще влажных волос на лобке. Затем она медленно закрутила все краны и, лишившись сил, опустилась на холодный каменный пол. Глаза ее закрылись, голова бессильно повисла.
А завтра утром она должна будет отправиться с ним на морскую прогулку.
К восьми часам утра «Пинта» вышла в открытое море. Наполнив разноцветные паруса свежим бризом, она весело рассекала искрящуюся голубизну. Яркое солнце освещало мокрую алую палубу, гладкую корму, начищенную до блеска медь. Однако к полудню, не выдержав борьбы с палящим зноем, ветер стих, и «Пинта» замерла среди раскаленной тишины.
— Бог с ним, с Кошачьим островом, — довольно произнесла Касс. — Давайте просто поваляемся на солнышке… В такую жару ничего другого не остается.
Они принесли корзинку с продуктами, о которых позаботилась Хелен. Там были толстые куски испанской тортильи, распространяющие аромат лука и чеснока, великолепный гаспачо, любимое блюдо Дэва, салат из свежих овощей, обильно сдобренный холодным похрустывающим ламбруско, а на десерт — фрукты и выдержанный камамбер.
Элизабет не могла проглотить ни куска. Касс, жадно поглощавшая еду, испытывающе поглядела на нее умными голубыми глазами.
— Что с тобой?
— Я не голодна.
— Зато я голодна как волк, — ответила она, принимаясь за порцию Элизабет.
Потом они лежали на палубе, разомлев от жары и пищи. Дейвид принес магнитофон. Зазвучала труба: сначала несколько медленных блюзов, потом «Испанские картинки» Майлза Дэвиса. Касс недовольно пробурчала:
— Господи, это еще что? Фиеста?
Скорбные звуки трубы рыданиями отдавались в гулкой тишине, но когда Дейвид поставил «Послеполуденный отдых фавна» Дебюсси, вещь, которую Элизабет всегда любила, ей стало совсем невмоготу. Вкрадчивая, томная мелодия окутала все вокруг жарким туманом, волнуя, пьяня, соблазняя. Элизабет вдруг остро ощутила, что длинные ноги Дэва лежат всего в нескольких дюймах от ее собственных. Его грудь побронзовела от солнца, длинные ресницы бросали тень на щеки, которые она прошлой ночью видела запавшими от страсти.
Она гнала от себя мысль о нем, о том, чего отныне жаждала.
Всю эту долгую ночь Элизабет лежала без сна, мучительно пытаясь разобраться в случившемся. Ее рассудок был не в силах опереться на такую ненадежную вещь, как инстинкт. Элизабет пробовала рассмотреть инстинкт под микроскопом холодного разума, но поняла, что ей не удается поймать его в фокус. Ее глаза ничего не различали. Изображение расплывалось. Ее разум притупился. Прежде он всегда господствовал над чувствами. Теперь же Элизабет сгорала в любовной лихорадке, не в силах унять опасный жар.
Ей удалось открыть всего одну тайну, точнее, тайна сама открылась. Теперь она знала, о чем без конца говорили другие манекенщицы. Знала, что скрывалось за их словами. И все же ей казалось, что тело предало ее.
Элизабет была уверена, что может на него положиться.
А тело притворялось, оно не было мертвым, просто спало. Ждало подходящего мужчины, его рта, его рук, его плоти. Элизабет наконец познала трепетную, восхитительную жизнь тела…
Так вот что, догадалась она, лежа всего в нескольких дюймах от Дэва Локлина, делает его неотразимым. Он полон жизни. Всегда в ее гуще, так плотно вплетен в ее сложный узор, что кажется неотделимым от нее. Он обладает всем тем, чего лишена она. Он действующее лицо, а не зритель, в нем бурлит сила, бросающая вызов жизни и торжествующая в борьбе. Жизнь в его фильмах бьет через край. Он наполняет их людьми, мириадами красок и звуков, массой жизненных переплетений. Так он наполнил и ее прошлой ночью. Наполнил не разбухшим куском плоти, как она ожидала, а частью самого себя, такой же живой, как он сам, продолжением себя.
Даже и теперь она не могла отделаться от охватившего ее тогда изумления. Она дотрагивалась до него не из покорности, а безотчетно, с любовью, она смутно припоминала, что хотела ощутить его не только руками, но Дэв мягко отвел ее голову в сторону, сказав: «Нет… не сейчас… это не для меня, для тебя».
Неужели то была она? Она? Вместе с одеждой Элизабет Шеридан сбросила с себя все запреты и погрузилась в безбрежное море чувственности. Невероятно.
Этого не может быть. Но было. Она напрасно пыталась вырваться из заколдованного круга, в центре которого был наблюдавший за ней и терпеливо ждущий Дэв Локлин.
«Пинта» весь день недвижно стояла в сверкающем бирюзовом пространстве, впитавшем в себя все краски с измученного зноем, побледневшего, выцветшего неба.
Солнце неотвратимо вершило свой бег, однако жара не спадала, но, напротив, усилилась, и постепенно линия горизонта подернулась дрожащей багровой дымкой, словно по бледному небу разлился кровоподтек. Водная гладь застыла. Они лежали под гигантским сводом, где гулко отдавался каждый звук. Элизабет казалось, что если она закричит, сделает резкое движение, то тишина даст трещину, расколется на части. Ее нервы были напряжены до предела, и, когда она поняла, что больше не выдержит того молчаливого, жесткого давления, которое Дэв на нее оказывал одним своим присутствием, она вскочила и, по-тюленьи перевалившись через борт, нырнула в воду, которая мягко расступилась, не охладив ее пылающей кожи. Она плыла быстрым кролем, делая вдох на каждом третьем гребке, пока ее руки не налились свинцом, а мышцы ног не задрожали, словно крылья запутавшейся в силках птицы. Каковой, размышляла она, отдыхая на спине, она и оказалась.
В Дэве было что-то неумолимо жестокое. Тихим голосом он говорил ей вещи, от которых у нее сжималось сердце. «Ты не то, что о себе думаешь», — сказал он.
Да, это так. Она только что это поняла. Но как он узнал об этом?
«Это для тебя… не для меня», — сказал он. И он заранее знал: то, что она почувствует, доставит ему куда более острое наслаждение, чем то, которое он испытал бы один. Как назвать эту силу? Элизабет пронизала дрожь. В теплой, как в ванне, багамской воде она похолодела от страха. Кроме того, что она узнала и продолжала узнавать о себе, Элизабет мгновенно усвоила еще одну очевидную истину: она боится Дэва.
Далекий звук голоса вернул ее к действительности.
Приподняв голову над водой и прикрыв глаза ладонью, она различила на палубе отчаянно махавшую руками фигурку. Пора возвращаться. Медленно, неохотно она поплыла назад. Вскоре до нее донесся голос Дейвида:
«Быстрее! Барометр падает, и Дэв решил возвращаться назад».
Пришлось запустить мотор, и его шум грубо нарушил плотную бархатную тишину. Пока они плыли, небо из блекло-лилового постепенно стало темно-бирюзовым, затем зловеще-фиолетовым и наконец угрожающе-багровым.
Яхта и шторм мчались к острову наперегонки.
Шансы были равны. Едва Дэв провел «Пинту» через рифы, как разразилась буря. Они вбежали в коттедж, промокнув до нитки.
Когда Касс накинула ей на плечи темно-синий халат, Элизабет мгновенно догадалась, кому он принадлежит.
На нее пахнуло запахом его кожи, прикосновение тонкого шелка заставило ее блаженно вздрогнуть. Ее зубы постукивали о край толстой китайской кружки с горячим кофе вовсе не от холода. Взвинченные нервы, жар пылающего камина, усталость, бессонная ночь сделали свое дело. Элизабет забылась глубоким тяжелым сном.

 

Теперь, лежа на животе, слушая шум дождя и мягкое потрескивание углей в камине, она опять ощутила себя попавшей в силки птицей. Ему и на этот раз удалось остаться с ней наедине. О Боже, подумала она, зажмурив глаза и пытаясь ровно дышать, что теперь будет?
Никогда в жизни она не чувствовала себя такой беспомощной и уязвимой. Ей никогда и в голову не приходило, что один человек способен так разрушительно действовать на другого. Неужели это происходит с ней?
Должно быть, она ненароком пошевелилась, потому что услышала, как он поднялся и подошел к дивану.
— Ты выглядишь отдохнувшей, — сказал он с высоты своего роста. — Прекрасно. Теперь мы можем поговорить.
Она бросила взгляд на часы. Почти четверть второго.
— Уже поздно… Лучше я пойду в дом.
— Им известно, где ты и что с тобой. Сейчас и мы попробуем в этом разобраться.
Голос его звучал спокойно и приветливо, но он наполнил ее ужасом. Именно в такие мгновения Дэв особенно опасен. Он не из тех, кто кричит. Ему это не нужно.
— Ты металась во сне, — продолжал он. — Дурные сны?
Ответа не последовало.
— И с кем же ты сражалась? Со мной или с собой?
Она молчала.
— Я думал о тебе, — сказал он, обходя вокруг дивана и собираясь сесть.
Элизабет поспешно поджала под себя ноги, плотней завернулась в халат и забилась в угол.
— В самом деле, думал о тебе, и ни о чем другом.
— Я тебя об этом не просила, — быстро отпарировала она.
О Боже, думала Элизабет, чувствуя, как кровь стучит в висках. Его не удержать. Он всегда добивается своего. Она поняла это в первый же вечер, когда он выручил Матти, незаметно подчинив себе всех остальных: перекинулся двумя словами с одним, ответил на вопрос другого, любезно согласился с третьим, его длинные пальцы всегда были готовы поднести зажигалку, чашку кофе или стакан вина. От нее не укрылась сияющая покорность Ньевес, счастливое волнение Хелен, пылкие взгляды Матти. Одна Касс хмурилась, но и она в конце концов сдалась. Он покорил всех. Даже Харви, кашлянув, произнес, как бы ни к кому не обращаясь: «Славный парень этот Дэв. Все эти сплетни про него наглое вранье… все эти слухи насчет женщин, — прибавил он неуверенно. — Свет полон завистников», — закончил он и, покачав головой, занял свое место возле Хелен.
Да, женщины, подумала она. И тут ее осенило. Этот странный необъяснимый переворот, который в ней совершился, потеря собственного «я» вызваны тем, что она стала одной из них. Женщиной. Ее статус изменился. Этим неукротимым, бурным пробуждением она обязана ему. Вот почему, догадалась Элизабет, ей не удалось прошлой ночью освободиться от него. Она не хотела забыть вкус его плоти. Прежняя Элизабет, не колеблясь, вычеркнула бы его из жизни, новая была не в силах это сделать.
Она изумленно разглядывала его, осознавая, что стала видеть то, чего не замечала прежде: волосы на мужских руках, крепкие кости запястья. Ее восхищенные глаза отметили темную тень на подбородке, высокие скулы, густые темные волосы. Она различила тонкие морщинки, веером расходящиеся из углов блестящих глаз, и другие, поглубже, по сторонам тонкого, но чувственного рта. Она видела Дэва так близко, что он заслонил собой все остальное.
Взрыв иррациональных чувств лишил ее самообладания, сделал беззащитной. Дэв принудил ее заглянуть в глубь самой себя. Он сказал, что она не то, что о себе думает. Теперь она знала, что это так. Он разгадал ее тайну. Но как он узнал? Вот что ее пугало. Она всегда боялась потерять контроль не только над ситуацией, но и над собой. Теперь ей стало ясно почему. После того, что случилось прошлой ночью. Из-за него. Он сказал, что она может. И заставил ее это доказать.
Она потрясение молчала. Глаза ее были широко открыты.
— Что с тобой? — спросил он. — Тебе плохо?
Она покачала головой.
— Ты что, меня боишься?
Она кивнула. Лгать не имело смысла.
— Ты испугалась с самого начала… Я почувствовал это, как только наши глаза встретились. Так иногда бывает. На тебя слишком много всего навалилось. И слишком быстро. Вот почему ты принялась сопротивляться.
Она снова кивнула.
— Но это уже началось. Теперь слишком поздно.
Понимаешь?
Она не отвечала, только молча глядела на него.
— Прежде с тобой никогда такого не было, ведь так?
— Ты ведь знаешь, что нет, — с трудом проговорила она.
— И со мной.
Вскинув голову, Элизабет недоверчиво посмотрела на него. Он утвердительно кивнул.
— Чистая правда.
— Но…
— Что «но»?
Элизабет смущенно отвела глаза. Набрав в легкие побольше воздуха, она торопливо выпалила, чтобы покончить с этим раз и навсегда:
— Говорят, ты постоянно этим занимаешься.
— Чем?
— Ну этим… с женщинами, — пояснила она.
— Я люблю женщин. Они одна из величайших радостей жизни. И женщины меня любят. Так выходит еще лучше.
Она уставилась себе на руки, только б не глядеть в эти глаза, которые, как наркотик, вытягивали из нее всю правду.
— Но ты-то не слишком часто имела дело с мужчинами, верно?
— Да.
— Потому что боялась себя.
— И мне хотелось бы ее с тобой обсудить.
— Ах вот оно что, — только и смогла выдавить из себя она.
— Да. Помнишь, я сказал прошлой ночью, что ты совсем не то, что о себе думаешь? Так вот, я долго думал, какая ты на самом деле.
— Откуда тебе знать?
— О, я знал о тебе все задолго до того, как мы встретились. Дейвид забросал меня письмами. Ньевес поделилась своей версией. А оказавшись здесь, я только и слышал о тебе со всех сторон.
Она вспыхнула.
— Так ты намерен разобрать меня на части и устранить неполадки? — Она чувствовала, как в ней закипает гнев. Все, что угодно, лишь бы дать ему отпор.
— Готов попробовать.
— Какое великодушие!
Он улыбнулся, и она снова залилась румянцем и беспокойно задвигалась.
— Что ж, говори, если тебе есть что сказать.
— Конечно, есть. Так вот…
Он закинул ногу на ногу и обхватил руками колено.
— Это увлекательная история, — начал он. — Пока ты спала, я записал ее на бумаге.
— Неудивительно, — пробормотала она, опустив глаза. — Ведь ты писатель. Это твое ремесло.
— И я пишу о людях. А потом делаю из этих историй фильмы. Да ты их все видела, разве не так? Касс сказала, ты обожаешь кино…
Она не проронила ни слова.
— В этом конкретном сценарии речь идет об одной конкретной женщине.
— Естественно!
— В том-то и дело, что здесь нет ничего естественного. Умная, самостоятельная, независимая женщина.
Отец неизвестен. Воспитывалась в приюте. Ее сытно кормили, о ней заботились, она выросла сильной, здоровой, стала богатой, но отнюдь не мудрой. Особенно в том, что касается ее самой. Она думает, что безупречна, эдакая башня из слоновой кости — глядеть на нее сплошное удовольствие. Особенно для мужчин. Они и глядят, но не больше. Потому что башню окружает отрицательное силовое поле, и всякий, кто отважится к ней приблизиться, обращается в лед. Никто не знает, что там внутри. В башне ничего не происходит. Она просто стоит — как прекраснейший из повапленных гробов. Она так прекрасна, что всякий, увидев ее, восклицает: «Как она красива! Как совершенна! Как непоколебима! Как могущественна!» Но никто еще не сказал: «Как она мертва!»
Элизабет сидела неподвижно, опустив глаза, но она слушала. Жадно.
— И разумеется, никто не знал, что внутри прекрасной башни скрывается страшный склеп! До потолка набитый пленными чувствами — истерзанными, изувеченными. Они обречены томиться там в неволе, пока не обратятся в лед. Ведь они опасны. Они могут ранить.
А башня из слоновой кости для того и устроена, чтоб защитить свою владелицу от боли, мук и горя, что даны в удел человеческой плоти. Ибо давным-давно, так давно, что память об этом стерлась, хозяйка башни испытала боль. Такую жестокую, что была похоронена сама мысль о ней. А похоронив эту мысль, красавице пришлось похоронить и все то, что могло бы хотя бы косвенно о ней напомнить. Пришлось изгнать из своего сердца все чувства. Иными словами, выпотрошить себя, превратить в пустую оболочку. Она была совсем как живая. Она дышала, эта поразительно красивая женщина. При взгляде на нее у людей перехватывало дыхание. Ее прекрасное сильное тело горделиво двигалось.
Ее походка разила наповал. И она стала думать, что может переступить через любого. Но от всех этих мыслей вокруг башни только нарастал слой льда. И наконец прекрасная башня из слоновой кости стала ледяной.
Превратилась в великолепный белый сталагмит, необычайно гладкий, шелковистый на ощупь, но такой холодный, что всякий, кто дотрагивался до него, рисковал отморозить руку.
Но ей и дела не было до этих бедолаг. Поделом им, думала она. Ведь ей хотелось убить в себе все чувства: не тревожиться, не терзаться, не иметь желаний — вот что ее занимало. И еще вещи. Мертвые вещи. Картины, книги, мебель. А также изображение людей на экране, ведь там, как вам известно, все происходит не на самом деле и не может задеть. И музыку она любила. Музыка хотя и причиняла ей боль, но эта боль была сладкой… не в пример горькой острой боли, которую причиняют люди. Музыка волновала ее, но не мучила. Она воспринимала ее умом, а не сердцем.
Лицо Элизабет стало белым как мел, тени от ресниц казались царапинами на бледных щеках.
— Она ходила, говорила, дышала, но не жила. Она была мертва. В ней не было жизни. Она стала тем, чем и хотела стать из страха: ничем. Без чувств, без эмоций.
Она почему-то никогда не сомневалась в советах собственного разума. Он внушил ей, что чувства смертельно опасны, и все, что с ними связано, запрещено. Что чувства принесут ей горе. Что любовь равносильна смерти.
Привязанность к другому человеку чревата болью и страданием. Чувства опасны, им не следует доверять.
Вот она и не давала им воли.
Но вот как-то раз один человек увидел эту великолепную, но лишенную сердца башню и подумал: «Как она прекрасна!» В глубоком волнении он подошел поближе. И тут случилось чудо. Холодное силовое поле не превратило его в ледяную статую, что-то внутри его этому воспротивилось, и вот тогда он подошел совсем близко и заглянул внутрь, в самую глубину. И ужаснулся. Это же мертвая пустыня, подумал он. Страшная и трагическая. Тогда он решил хоть чем-нибудь помочь.
И ворвался внутрь. Но едва он туда проник, как все заточенные в склепе чувства стали рваться на волю с такой силой, что он был потрясен. Он ничего подобного в жизни не испытывал. Но он был рад, ибо это означало, что чувства еще живы. Он подбил их на бунт и помог вырваться из тюрьмы, но когда он вернулся к башне, то обнаружил, что двери крепко заперты.
Элизабет по-прежнему молчала.
— Моя история на этом обрывается, — сказал он. — Осталось придумать конец. Есть предложения?
— Полагаю, здесь не обойтись без доктора Фрейда? — спросила она язвительно, но голос ее дрожал.
— Оставим предположения, — сухо заметил он. — Ты уже предполагала, что напрочь лишена эмоций, но жестоко ошиблась. Впрочем, я забыл сказать, — продолжал он безжалостно, — что эта женщина скряга, она неусыпно печется о том, чтоб ни одна частичка ее драгоценного «я» не вырвалась наружу. Она себе не доверяет, а значит, себя не любит. Самоуничижение произрастает из ненависти. Да как ты можешь любить других, если не способна любить себя?
Она усмехнулась, но ее тихий голос дрожал от еле сдерживаемой ярости.
— Психоанализ вкупе с сексуальной терапией! Будь добр, избавь меня от своих скоропалительных диагнозов!
— В сексе я разбираюсь лучше, чем в психоанализе.
Больше практиковался. Но я много читал. А с тех пор, как встретил тебя, прочел еще больше… Ты просто подавляешь себя. И не ополчайся так на сексуальную терапию. Прошлой ночью она сделала с тобой чудеса.
Ее щеки и шея снова залились краской стыда.
— А сегодня ты опять только и думаешь, что о своем дурацком самоконтроле. Бьюсь об заклад, что вчерашний эпизод кажется тебе отвратительным развратом.
— Ты забыл прибавить — «и совершенно ненужным».
— Ну что ж, такова твоя точка зрения.
— Теперь мне ясно, кто ты такой! Просто распущенный тип!
— Да как ты можешь знать, кто я такой, если ты даже не в состоянии уяснить себе, что я тебе предлагаю?
Послушай. Я хочу помочь тебе трезво на себя взглянуть.
Не волнуйся, на самом деле для тебя не существует никаких запретов. Именно этого ты смертельно боишься.
На ее лице проступило мучительное осознание того, что он прав. Элизабет была уязвлена, беспомощна, загнана в угол. Однако она сама должна была докопаться до истины. Только так она могла ее принять. Чтобы расшевелить ее, он продолжал:
— Ты была бесподобна. Твои чувства только и ждали освобождения. И я благодарен тебе, что ты выпустила их на волю для меня.
При этих словах она сжалась. Откуда он это знает?
Жизненный опыт, ответила она про себя. Много женщин.
Она вглядывалась в его лицо в надежде найти там ответ, хотя понимала: Дэв хочет, чтоб она сама его нашла. Кто он такой? Она перебирала в уме все, что ей было о нем известно. Тридцать девять лет. Известный сценарист, испытывающий финансовые трудности.
Мужчина такой сексуальной притягательности, что с первого же взгляда на него она почувствовала себя поверженной, связанной по рукам и ногам, закованной в кандалы. И все же на девять десятых он оставался для нее загадкой. Она знала кое-что о нем, но не его самого.
Ей и в голову не приходило, что он способен так ее ошеломить, заставить разглядывать себя в увеличительном зеркале его проницательных глаз, сумевших проникнуть в святая святых той башни из слоновой кости, которой, по его словам, она стала. Она сразу поняла, что он говорит правду. И снова вернулась к вопросу: «Откуда он это знает?»
Ей следовало внимательней отнестись к словам Касс. По тому, что о нем говорили, как ждали его приезда, ей нужно было догадаться, что он не такой, как все.
Она никогда не встречала подобных людей. Даже не знала, что такие бывают. Он проникает взглядом так глубоко, видит так отчетливо. Он может научить видеть и ее. И чувствовать. И думать. Теперь ей придется думать о многом.
— Ты мне позволишь тебе помочь?
— Помогая самому себе? — Она пользовалась единственным имевшимся в ее распоряжении оружием.
— Разумеется! — Удар пришелся мимо цели. — Ничто человеческое мне не чуждо. Когда я вижу такую ошеломительно-красивую женщину, мной овладевает вульгарное старомодное желание ею обладать. Только в следующий раз мне бы хотелось, чтоб и ты и я понимали, что делаем, и делали это по доброй воле и обоюдному согласию.
При одном воспоминании о случившемся по телу Элизабет прошла горячая волна.
— Какое благородство! Ты затаскиваешь меня в постель, обрабатываешь и тут же описываешь мой случай по Мастере и Джонсон! А сам совершаешь невозможное, подтверждая свою легендарную репутацию!
— Все, чего я хочу, это сделать из тебя ту женщину, какой ты на самом деле являешься.
— Я уже стала той женщиной, какой хочу и всегда хотела быть!
— Лжешь. Ты лишь притворяешься ею… Чтобы быть настоящей женщиной, нужна смелость.
— Для тебя настоящая женщина — та, что скажет тебе «да»?
— Не только мне. Жизни.
Она лишь плотно сжала губы.
— Тебе необходимо, — продолжал он беспощадно, — освободиться от того, что тебя терзает, дать волю чувствам и страсти, которые я видел прошлой ночью. Тобой руководил голый инстинкт, остальному ты научилась по ходу дела. И то, как быстро и легко ты этому научилась, доказывает, что ты этого хочешь!
Он всегда был тут как тут, подстерегал ее за каждым углом.
— Нужно понять, отчего ты стала такой, отчего боишься раскрыться. Почему чувства тебя пугают, почему ты, намеренно или нет, отпугиваешь мужчин. Отчаянная самозащита всегда имеет под собой причину, в твоем случае — это страх душевной травмы. Нам нужно разобраться в том, что причинило тебе столь жестокую боль, что ты трепещешь до сих пор. Согласно моей теории, разгадку следует искать в тех пяти годах твоей жизни, о которых ты ничего не помнишь.
— Кто тебе об этом сказал?
— Харви… и что ты не помнишь своей матери… где-то там и лежит ключ к разгадке. Обычно мы пытаемся забыть то, о чем нам слишком больно помнить.
Побледнев, она вскочила с дивана и кинулась прочь.
Его жестокость, его непреклонность, само его присутствие были невыносимы. Она чувствовала, что не может здесь больше находиться: ее спокойствие, сама ее личность рушились под градом беспощадных слов.
— Я не нуждаюсь в лечении по Сэмюэлу Смайлзу.
Не твое дело, как я живу!
Она сгребла свою одежду с каминной полки, а вместе с ней и часы, которые ей пришлось с грохотом водрузить обратно. Затем метнулась на кухню. Оттуда она вышла полностью одетая, швырнула в него халат и крикнула:
— Пришли мне счет за консультацию! Но повторного визита не будет!
И хлопнула дверью.

 

Когда Касс, беспокойно метавшаяся из угла в угол, сказала: «Что-то мне не спится. Пойду немного прогуляюсь», — то Матти, мгновенно сообразившая, почему Касс вернулась без Дэва и Элизабет, произнесла:
— Я подарю тебе на Рождество ошейник с надписью: «Меня зовут Касс ван Доорен, я верная собака Элизабет Шеридан».
Лицо Касс болезненно вспыхнуло.
— Я вижу всех вас насквозь, — Матти театрально рассмеялась, — ты изнываешь от страсти к этой надменной суке, она сходит с ума по Дэву, а Дэв — по ней! Я видела, как они вели свою молчаливую игру прошлой ночью.
Касс бросилась прочь. Бегом. «Служи ей верой и правдой! — язвительно подумала Матти. — Посмотрим, как ты обломаешь зубы об эту зазнайку». Матти была уязвлена. Элизабет Шеридан постоянно вставала на ее пути. Теперь она расстроила ее планы касательно Дэва.
Услыхав, что Дэв возвращается на остров, Матти решила, что это очень кстати. Бог свидетель, она всегда его хотела, но с самого начала поняла, что, пока она любовница Ричарда Темпеста, она не может себе это позволить. Ричард простил бы ей других мужчин, как она ему прощала, но не Дэва Локлина. Она нутром это почувствовала, как только Ричард произнес его имя. Она одна не удивилась, когда произошел Великий Раскол. Но Матти твердо знала, что связь с Дэвом — вопрос времени. И ревности Ричарда.
Но Ричард мертв. А она вернулась к жизни, в которой секс занимал весьма почетное место. Но пока никакого секса не было. А Дэв прекрасно подходил на роль любовника. Так эта стерва прикарманила его! Матти почувствовала, что ее сталкивают со сцены. А она привыкла быть в самом центре. Но это слишком! Она опять почувствовала, что ее надули. Как он польстился на эту замороженную куклу, было выше ее понимания. Ведь это то же, что ложиться в постель с куском льда. Но Дэв не из тех, кто тратит время понапрасну. Значит, он что-то разглядел. Его проницательным голубым глазам всегда удавалось проникнуть за обманчивый фасад. Он и Ричарда видел насквозь. Но ей от этого не легче. А теперь и Касс бесится от ревности! Все посходили с ума…
Она почувствовала себя забытой, отвергнутой, брошенной. Касс ее предупреждала, но терпеть это нет сил!
Нужно что-то делать.
На полпути к пляжу в ярком свете луны Касс заметила мчавшуюся к дому Элизабет.
— Привет. А я как раз пошла взглянуть, как ты там.
Элизабет метнула в нее такой свирепый взгляд, что Касс отшатнулась.
— Отвяжись, Касс!
— Погоди, Элизабет. Говорю тебе, погоди минутку!
Она бросилась вдогонку за быстро удалявшейся Элизабет.
— Что за дьявол в тебя вселился? — Касс не решилась спросить «кто».
— Не суй нос в чужие дела! — Элизабет остановилась, трясясь от ярости. — Не смей ходить за мной по пятам! Я не желаю, чтоб меня преследовали! Не желаю, чтоб за мной шпионили! Поняла? Никто не имеет права мною распоряжаться! Никто! — Она кинулась бежать, а за спиной у ней таяли слова:
— Оставь — меня — в покое!
— Ну, хорошо, — прошептала Касс. — Хорошо.
Назад: Глава 8
Дальше: Глава 10