15
Прошло две недели. Сегодня понедельник 9 августа. Я живу на улице Коперника и чувствую себя превосходно как никогда. Шок я уже преодолела, и самое страшное позади. Все-таки я пережила лавину, и меня не возьмешь голыми руками.
За последнее время многое произошло. Филипп расписал квартиру, а в салоне, вокруг камина, построил книжные стеллажи. Я посвятила в свою тайну Лолло и перевезла сюда свои вещи: мою красивую античную мебель, картины своего отца, мои кресла, тибетский ковер, мои коврики, лампы, мою посуду, одежду, мои растения, пальмы, белье, обувь и, наконец, украшения.
Переселение было молниеносной акцией. И на это есть своя причина.
Во Франции не существует воровства между мужем и женой. И во времена таких острых кризисов квартиру очищает тот, кто первым до этого додумается.
Примеров предостаточно: жена приходит домой, а там ничего нет. Ни трюмо, ни стула, ни кровати, голые стены!
Мне тоже грозило подобное. Уверена, что валькирия это замышляла.
Я в свою очередь могла бы сделать то же самое, и Фаусто оставалось бы только дивиться на пустом паркете. Я бы все могла украсть: картины дяди Кроноса, его сокровища, коллекцию его серебра, прекрасную мебель эпохи Людовика XVI, все, что, мне по душе, и никто бы не смог привлечь меня к суду. Но я этого не сделала.
Лишь одно я взяла с собой: серебряную музыкальную шкатулку с накладками из разноцветной эмали и синей птичкой-колибри, которая поет и вращается, если ее завести. Я рассматриваю ее как залог.
Фаусто должен мне мою долю от прибылей прошлого года. Если я ее получу, я отдам шкатулку.
С самого первого дня я чувствую себя здесь как дома.
Сплю, правда, пока на диване, но уже заказала в Англии кровать с балдахином, и через три недели она должна прибыть.
Телефон подключен, и автоответчик делает доброе дело. Лолло, мой ангел-хранитель, спасает меня от всех Сент-Аполлов. Если меня кто-то разыскивает, она говорит: «Мадам придет сегодня позже!», потом наговаривает мне информацию на пленку, и я отзваниваю, будто ничего не изменилось. Пока никто не знает, что я съехала.
Сегодня прохладный день.
В дивном настроении лежу на спине, на строительных лесах в салоне и расписываю потолок фризом в стиле тридцатых годов: зеленые виноградные листья и синие грозди, вьющиеся вокруг черной лозы. Будет здорово! В Лондоне я закончила курсы фресковой живописи и знаю толк в этих вещах!
Вдруг раздается телефонный звонок. Автоответчик не включился. Подойти или не подойти? Скорей всего это Глория. Я осторожно спускаюсь вниз и снимаю трубку. Звонит мой свекор. Его только не хватало! Откуда он знает мой номер?
— Тиция, доченька! — Голос расстроенный. — Я слышал, ты сняла себе ателье и больше не появляешься дома? В чем дело? Скажи ради бога!
Секунду колеблюсь, а потом говорю как можно спокойнее:
— У Фаусто есть любовница.
В ответ молчание. Потом глубокий, тяжелый вздох.
— Та самая, которая пишет вам письма с угрозами. У нее двое детей! Думаю, мне лучше всего развестись!
— Я запрещаю тебе это! — выпаливает Гермес. — Она только того и ждет! Да пусть у нее хоть десять детей будет! О разводе не может быть и речи. У тебя все преимущества. Ты красивая женщина. А эта особа больше напоминает боевого коня. Ты бы ее видела. Фаусто любит только тебя! Как отец я это знаю. Ты нужна ему. Ни в коем случае не уезжай в Вену. Слушай, как должна поступить умная, интеллигентная женщина: поскорей возвращайся домой. Будь снисходительной к Фаусто! Нежной и кроткой, и прежде всего — не задавай никаких вопросов! Делай, что он хочет. И я тебе гарантирую, что через неделю он будет у тебя в руках, будет, как щенок, слушаться тебя, а осенью ты забеременеешь!
— Сомневаюсь, — неуверенно говорю я.
— Ты не знаешь французов, — продолжает Гермес, — они сплошь и рядом имеют любовниц! Если бы все жены стали разводиться, во Франции бы не осталось браков. У нас с маман тоже были кризисы. Мужчины слабы и не могут устоять перед соблазнами. В браке сильной должна быть женщина, иначе все развалится. — Он переводит дух. — Нельзя просто взять и убежать, на горячую голову, только потому что тебя обидели. Надо остаться и сделать вывод. Ты хочешь все подарить другой? Ты что, из армии спасения? Нельзя оставлять ей поле боя. Это было бы крайне неразумно. Подумай об этом, дочка!
— Уже подумала. Он вздыхает.
— Тиция, — говорит Гермес, — ты часть нашей семьи. Все тебя любят. А с этой особой мы не хотим иметь ничего общего. Она никогда не будет нами признана, ей нужны только деньги. Дядя Кронос вывел ее на чистую воду. Ее никогда не примут в «Каскаде», она всем ненавистна. Это ненормальная женщина. Если ты уйдешь, Тиция, то наперекор нашей воле. Лучше всего нам встретиться и поговорить. Я завтра буду в городе. Встретимся днем? У тебя найдется время?
— Конечно, папа!
— Давай в час, в отеле «Крийон». В переднем ресторане, там не так людно и можно спокойно поговорить.
— Хорошо, папа.
— Значит, завтра в час. И никому ни слова!
На следующий день идет дождь. Я надеваю легкое белое трикотажное платье, закрывающее колени, просторный голубой плащ и голубые туфли, в ушах золотые солнца. Волосы скромно заколоты. Не забыты и обручальное кольцо с тринадцатью бриллиантами и рубиновый браслет Фаусто, чтобы не уступать элегантным посетителям в фешенебельном отеле «Крийон».
Свекор любит, когда я надеваю украшения, и не скупится на комплименты. Предупредителен ко мне, как никогда. Он почти уговорил меня. Но когда я возвращаюсь в четыре домой, с полным животом и в легком опьянении (я съела два десерта и выпила полбутылки «Тэтинжера»), все выглядит иначе. Я стою у окна, смотрю в раздумье на красивые водоемы Пасси, на чаек и уток, на розы, цветущие кусты и освеженную дождем траву и вдруг четко понимаю: нет, я остаюсь здесь! Кроме того, в мое отсутствие пришло письмо от Фаусто. Снимаю плащ и стоя читаю его.
«Дорогая Тиция! Мое единственное сокровище! Моя безграничная любовь!» Пробегаю глазами строчки. Ага, он напустил на меня детектива и поэтому знает, где я. Отцу тоже он сказал. Извиняется за инцидент на Авеню Малакофф в конце июля. Все было недоразумением, ему очень жаль. Хочет все обсудить, должен увидеть меня. Лучше всего прямо сегодня. Я не должна ничего предпринимать, не поговорив с ним.
Он любит только меня и не может без меня жить. И т. Д. и т. п. В конце еще любовный стишок.
Бросаю письмо в корзину, переодеваюсь, забираюсь на леса и вновь принимаюсь расписывать потолок. Весь вечер я прилежно работаю, а в полночь, умирая от усталости, валюсь в постель. В два часа ночи меня будит телефон.
— Алло? — не совсем проснувшись, откликаюсь я.
— Алло! Это Фаусто! Ты получила мое письмо? Я сразу прихожу в себя.
— Тиция! Ты прочла мое письмо?
— Да! Большое спасибо.
Фаусто что-то говорит, но я не могу разобрать. Его голос заглушается шумом. Гудки, крики, что-то металлическое с грохотом падает, словно выбросили пивную банку. Звучит жутко и тревожно.
— Где ты? — кричу я в трубку.
— Среди дикарей! Один на улице. Бездомный! Бегаю всю ночь и думаю о тебе. Я люблю тебя! Ангел мой, Тиция! Я должен увидеть тебя!
— К сожалению, ничего не получится!
Фаусто вешает трубку. Через полчаса он обрывает звонок в дверь. Это апофеоз! Но я не двигаюсь с места. Зарываюсь с головой под подушку. Он звонит и звонит. Потом начинает стучать. Я продолжаю лежать. Лишь бы не разбудил соседей. Опять звонки, опять барабанная дробь в дверь. Мне кажется, что это будет продолжаться целую вечность. Но он сдается. Слышу, как спускается в лифте вниз.
Через две минуты опять звонок по телефону.
— Даже дикари открывают умирающему дверь! — орет он. — Тиция, у тебя нет сердца! Неужели тебе не стыдно? Меня мог бы хватить удар, так я перенервничал. — Фаусто начинает плакать. — Ах, Тиция! Моя маленькая овечка! Ты так нужна мне! Я не могу без тебя! Никогда бы не подумал, что ты такая черствая! Неужели ты хочешь моей смерти? Ведь я же твой муж!
— Уже недолго!
— Тиция! Не говори так!
— Я разведусь!
— Ты хочешь угробить меня!
— Тебя ничто не проймет!
Фаусто стонет.
— Это обманчивая внешность! Раз я большой и сильный, все думают, что я второй Геркулес. Но это не так. Я раним как ребенок. Я испытываю нечеловеческие страдания. У меня ведь есть сердце! Тиция, родная! Если бы ты меня сейчас увидела! Я похож на клошара. Постарел на двадцать лет, выгляжу как старик. Жизнь кончена. Тоска по тебе сведет меня в могилу. Можно я приду к тебе? Ты откроешь мне дверь?
— Нет! Я вешаю трубку! Спокойной ночи!
— Пожалуйста, не надо! Я должен слышать твой голос. Тиция! Я брожу как привидение, я потерял ориентацию. Я брошусь в Сену! Я не переживу эту ночь. Мои башмаки продырявились, ноги сбиты. Мне надо срочно принять ванну. Разреши мне прийти к тебе. Я не буду тебе досаждать, только тихонько лягу в ванну. Даже не попрошу потереть мне спину…
— Принять ванну ты можешь и на Авеню дю президент Вильсон!
— Нет! Там я совсем один! Туда я не пойду!
— Тогда купайся у своей Одиль! Мне надо спать! Спокойной ночи!
Я вешаю трубку и включаю автоответчик. Отключаю звонок. Воцаряется покой.
На следующее утро на пленке семь Фаусто. Одна запись душераздирающее другой. Оказывается, он может звонить. И лишь когда он нужен мне, его нигде нет. Где он был, когда я прозябала в «Еловом доме»? Неделями был полный штиль. Ему не знакомо сострадание. Только бы сделать по-своему. Нет, он меня не сломит!
Сижу на своем диване и прослушиваю последнюю запись. Он наговорил ее срывающимся голосом.
— Тиция! Ангел мой! Душа моя! Слушай меня хорошенько. Сейчас половина девятого утра. Я готов! Ты толкаешь меня к смерти! Перед твоей дверью лежат цветы. Они для тебя. Когда ты их найдешь, меня, быть может, уже не будет в живых! Прощай, Тиция! Прощай, любовь моя!
Я отключаю магнитофон.
Цветы? Под дверью? Посмотреть? Я не могу оставить без воды бедные цветы! А вдруг их заберет кто-то чужой.
На цыпочках крадусь к выходу. Прислушиваюсь. Все тихо. Неуверенно открываю дверь. В самом деле! Перед дверью лежат розы! Великолепные, большие, красные розы. Огромный букет в целлофане.
Хорошо, что я привезла сюда свои вазы. Смотрю на этикетку. Цветы из самого дорогого магазина на Авеню Виктор Гюго. Запах изумительный! Я вдруг испытываю радость. Цветы всегда улучшают мне настроение. К тому же в новой квартире это первые.
Подрезаю кончики и ставлю в стеклянную вазу собственного дизайна. До чего же красиво! Вазу ставлю на пол возле дивана в спальне. Комната смотрится менее пустой. Неожиданно вновь раздаются яростные звонки в дверь. Фаусто!! Этого следовало ожидать. Он звонит непрерывно. Что мне делать, черт побери?
Я вскакиваю. Снимаю ночной крем бумажным носовым платком. Нос не блестит? Нет, матовый. Причесываться нет времени. Растрепанные волосы падают на плечи. Я открываю дверь.
Вот он, великан с несчастными глазами. Молча стоит и смотрит на меня.
— Спасибо за цветы, — говорю я через пару секунд.
— Тиция! Я сломленный человек! — Его волосы всклокочены, на нем разорванный грязный, бывший когда-то белым пуловер, из-под которого торчит голубая рубашка, светлые брюки в песке, белые туфли в зеленых пятнах от травы. Зрелище чудовищное, будто он и в самом деле провел ночь под мостами.
— Ах, любовь моя… — Он ловит мою руку. Я бессознательно прижимаюсь к этому сильному телу и чувствую себя в безопасности. Дома. Фаусто начинает плакать. Всхлипывает как ребенок.
— Тиция! Пожалуйста, не покидай меня. Ты нужна мне. Теперь я это понял. Я наделал столько ошибок. Я идиот! Я так раскаиваюсь. Я не знал, что ты так много дня меня значишь. Прости, родная! Прости, прости, прости! — Он обнимает меня и кладет свою голову на мою. Его всклокоченная грива гладит меня по щеке. Тесно обнявшись, мы стоим в дверях.
— Входи, — говорю я наконец и отделяюсь от него.
Рука об руку мы переступаем порог. — Где ты был всю ночь? Ты выглядишь ужасно!
— Повсюду! На Пляс Пигаль. У Сены. Жизнь без тебя не в радость мне. У меня больше нет сил. Пожалуйста, родная, не отталкивай меня. Ты все для меня. Я был слепцом!
— Наполнить тебе ванну?
— Да, дорогая!
Он снимает свои грязные туфли. Я напускаю горячую воду в ванну. Пока он купается, готовлю завтрак. Кофе с горячим молоком, яйца всмятку, тосты, масло, апельсиновый джем, ореховый крем, свежевыжатый виноградный сок.
У меня еще нет обеденного стола. Расставляю все на полу, на белой салфетке возле дивана, торжественную сервировку довершает ваза с букетом роз.
Доверху наливаю красивые стеклянные чашки. Фаусто выходит из ванной и садится рядом со мной. На нем ничего нет, кроме белого махрового полотенца на бедрах. Его вид доставляет эстетическое наслаждение.
— Как красиво здесь, — говорит он в восхищении. — У тебя такой хороший вкус, Тиция, ты настоящий талант.
Он приступает к еде.
— Хорошо-то как, — замечает он через какое-то время. — Я постепенно опять оживаю. Ты со мной, мы почти дома!
— Почему ты не сказал мне правду? — спрашиваю я, когда он, наевшись, благодушно откидывается на мягкие подушки. — Почему все утаил от меня? Может, я все равно бы вышла за тебя? Ты никогда не думал об этом?
— Нет, никогда! — Фаусто искренне удивлен. — Такое не говорят женщине, которую хотят завоевать. Я был влюблен в тебя! И все еще люблю тебя! — Он встает, берет меня за руки и нежно целует их. — Ты должна мне верить! Ты такая красивая и свежая. У тебя красивые ноги, и ты всегда веселая. Такое нечасто встречается. И потом… — он выпускает мои руки, — ни одна женщина не отвергала меня так долго. Ни одна! Клянусь! Три месяца! Я с ума по тебе сходил. Ты доводила меня до безумия. Я хотел тебя! Именно тебя! Наследство было не так уж и важно.
Допиваю свою чашку и ставлю ее на пол.
— А как ты представлял себе дальнейшую жизнь?
— Никак, — с обезоруживающей честностью признается Фаусто. — Я хотел наконец обладать тобой. И наслаждаться! А потом все как-нибудь образуется!
— Она поставила тебе ультиматум? Через какое время ты должен был уйти от меня?
— Через три месяца! — Фаусто опускает глаза. — Потом через шесть. Последний срок был первая годовщина нашей свадьбы. Тут у нее лопнуло терпение. В этот день она озверела. Потребовала, чтобы я взял ее с собой в Версаль. Я сказал, что это невозможно, но пообещал потом к ней приехать. И сделал это, а она расцарапала мне лицо. Ты не можешь себе представить, как она себя вела. С этих пор у меня не было ни минуты покоя.
— Ты можешь мне сказать, что тебе нравится в этой женщине?
— Ты действительно хочешь это знать? — ошарашенно спрашивает Фаусто.
— Разумеется. Почему бы нет?
— Это не принято здесь. В Париже не говорят с одной женщиной о другой. Каждая хочет быть единственной и слышать ничего не желает о сопернице. Поэтому нужно лгать, иначе от тебя убегут обе, и ты останешься ни с чем.
— А меня это интересует. Что в ней такого потрясающего?
Фаусто глубоко вздыхает. Ответ явно дается ему с трудом. Очевидно, он впервые должен сказать мне правду, и ему это тяжело.
— Я знаю ее целую вечность, — выдавливает он наконец покорно, — и она всегда любила только меня. Безудержно. Я нужен ей. У нее нет родителей. Она… она как родственница мне?
— Сколько она жила за городом? — спрашиваю я после короткой паузы. — В «Еловом доме»?
— Полгода. Но наездами часто бывала в Париже.
— Почему же она не осталась там подольше?
— Слишком одиноко. Она не хотела быть так далеко от меня.
— А Гелиос? Разве между ними ничего не было?
— Самое большее «кратко и сладко». Не заслуживает и упоминания.
Наливаю два полных бокала виноградного сока и протягиваю один Фаусто.
— Спасибо, дорогая. — Он пьет и неотрывно смотрит на меня. Потом ставит бокал на пол, по-прежнему не спуская с меня глаз. Его взгляд неотразим.
— Тиция! Поцелуй меня, — заклинает он. — Пойди ко мне, мой ангел! Я так скучал по тебе. Я десять дней был болен, будто наркоман без наркотиков. Я люблю тебя!
— Ты продаешь квартиру? — гну я свою линию. Фаусто неохотно кивает.
— Почему? Такую красивую квартиру ты больше никогда не найдешь.
— Одиль не хочет туда переезжать. Дядя Кронос унижал ее там, и она ненавидит эту квартиру. Но если ты вернешься, Тиция, я, разумеется, не продам!
— Где она сейчас, твоя Одиль?
— Она больше не «моя Одиль», — бурно протестует Фаусто, — между нами все кончено!
Не верю ни одному его слову, но вслух этого не произношу.
— И где она сейчас живет? — повторяю я спокойно.
— У своего брата, наверное.
— Блондин из ресторана?
Фаусто кивает. Весь разговор ему явно неприятен, но он не уходит от него
— Ты купил весь дом, — продолжаю я, — и так дорого. Ради чего?
Фаусто вздыхает.
— У него были сложности, долги. Одиль хотела ему помочь, а если она чего-то захочет — ты ведь теперь ее знаешь! Она такая импульсивная! До смертоубийства дойдет, но на своем настоит!
— Вы купили «дом в облаках»? На Авеню Малакофф?
— Разумеется, нет, — говорит с отвращением Фаусто. — Тиция! Ты не можешь подвинуться ко мне поближе?
— Еще один вопрос: как ей удалось завести детей? Меня это страшно интересует.
— Мы думали, что она бесплодна, — бурчит, не глядя на меня, Фаусто. — Годами ничего не было. А потом она вдруг дважды забеременела.
— Ты любишь детей? — Фаусто кивает.
— Тогда женись на ней! И признай их!
— Но я женат, — громко протестует он, — ты моя жена, а я твой муж! Я воспринимаю наш брак серьезно! И я клянусь тебе, Тиция, жизнью своей, больше между нами никого не будет! Ты должна простить меня! Теперь я буду верен тебе! Ты веришь мне? Я люблю тебя! — Он обнимает меня и крепко прижимает к себе. Мы целуемся.
Я женщина страстная. Два месяца ко мне не притрагивался ни один мужчина. Я изголодалась по теплу и ласке. А он такой родной, не один год мы спали вместе. Фаусто — моя большая любовь, разом больше или меньше — не имеет значения.
Фаусто снимает с меня голубой халат и сбрасывает полотенце со своих бедер. Гладит меня по всему телу. Закрывает глаза. Его руки дрожат.
— Тиция, малышка! — шепчет он. — Наконец-то! Мне так тебя недоставало! Ты такая шелковистая, такая приятная и снаружи, и изнутри. Ты потрясающе хороша в постели…
Мы начинаем заниматься любовью. Фаусто входит в меня. Как больно!
Четыре коротких, один долгий — и маленькая пауза после самого глубокого толчка. Мне неприятно! Его член слишком велик. Короткие удары еще сносны, но глубокий больше напоминает удар электрического тока. Я корчусь, чтобы не пустить его слишком глубоко. Фаусто замечает это и уменьшает напор.
— Расслабься дорогая. Попробуй кончить.
Он начинает целовать меня внизу. Попадает языком в нужное место. Старается как никогда. Но я не испытываю желания. Мне кажется, что меня насилует кто-то чужой.
— Ты можешь кончить?
— Да, да!
Инсценирую оргазм, подрагиваю в притворном экстазе. Фаусто опять внедряется в меня. Четыре коротких, один долгий. Просто мука. Этот огромный член вдруг превратился в моего врага. Я вижу его отдельно от Фаусто, в образе жирной Одиль. Нет! Не хочу! Четыре коротких, один долгий — и долгожданная пауза. Когда это наконец кончится?
Надо мной нависло лицо Одиль. Ее рыжие брови, оранжевый рот. Она осклабилась, и ее огромные зубы внушают мне ужас. Спасите! Я не хочу этого мужчину! Я должна ему сказать, что не переношу его больше. В этот момент Фаусто начинает стонать. Скулит как щенок. Хрипит, подергивается и опускается на меня. Потом как труп скатывается вбок и тут же засыпает.
Я лежу тихо. Значит, все-таки имеет значение — одним разом больше или меньше. Этот раз был лишним! То, что не сообразила голова, великолепно чувствует тело: Фаусто причинил мне слишком много страданий! Сейчас он подобен яду для меня!
Разглядываю белокурого красавца возле себя. Значит, я всегда была «потрясающе хороша» в постели. И впервые он потерял бдительность. Не спросил, опасно ли сейчас, передоверил это дело мне. Поздно! Фаусто Сент-Аполл, все позади! Я больше ничего не хочу от него. Ни поцелуя, ни объятия, а уж тем более — ребенка. (Слава богу, сейчас не опасный период!) Я хочу только одного: покоя! Мои нервы нужны мне для более важных вещей: моей работы, моих проектов, моей карьеры. Своей жизнью я буду опять распоряжаться сама!
Я осторожно встаю.
Основательно моюсь, надеваю зеленый рабочий халат, завязываю высоко на затылке волосы, на цыпочках выхожу в салон, забираюсь на леса и расписываю дальше свой фриз. Прилежно тружусь до темноты. Фаусто все еще спит. Он всю ночь проспит.
Ложусь рядом с ним.
Он занимает полдивана и дышит спокойно, как ребенок. Пахнет от него не так хорошо, как раньше (не беря в расчет прокопченные дни). Волосы разметались по моей щеке. Мне он неприятен. Куда охотнее я была бы одна.
Нет! Я не могу спать с Фаусто в одной постели.
Беззвучно поднимаюсь — еще нет и одиннадцати — и сажусь за свой рабочий стол. Рисую эскиз кофейной чашки, давно созревший в моей голове. Мне всегда не нравилось, что напитки так быстро остывают. Китайцы нашли хорошее решение — красиво расписанную крышку. Но крышки, знаю по опыту, имеют обыкновение быстро разбиваться. Я придумала нечто более надежное: чашка с двумя блюдцами.
Одним большим, широким и одним маленьким, с ручкой сбоку, которое при желании может служить крышкой.
Чашка покоится на двух блюдцах, как цветок на двух листьях. Работа нелегкая, но эскиз получается очаровательный. Потом долго колдую над красками.
Лучше всего лазурно-голубой с золотой каемкой и золотыми крапинками. Когда найдет озарение, начерчу кофейник и сахарницу. Пока я их еще неясно представляю себе.
Смотрю на часы. Что? Без четверти три? Надо ложиться. Выбора у меня нет.
Тихонько заползаю под одеяло, чтобы не разбудить Фаусто. Поставила будильник на семь, но сплю плохо и в шесть уже просыпаюсь. С трудом открываю глаза.
У меня еще нет штор, и в окнах я вижу серые тучи и маленький клочок голубого неба. Будет ли сегодня хорошая погода? Где моя кровать с балдахином? Жизнь имеет иные измерения, если, просыпаясь, ты смотришь на цветущий сад. А от этого голого потолка я чувствую себя еще подавленнее, хотя казалось бы, дальше некуда, лежа с нелюбимым мужчиной.
Но что это? Все вдруг засияло! А надо мной, на белом потолке заискрились тысячи маленьких волн, будто я лежу на пляже. Зачарованно слежу за золотыми змейками, от дивана до самого окна. Надо мной вдруг — волнующееся море, комната становится южной и теплой, так и хочется в отпуск.
Я знаю, в чем дело. Показалось солнце, и поверхность прудов отражается над моей головой. Я вскакиваю, распахиваю окно и выглядываю вниз. Большой водоем полон до краев, солнечные лучи разбиваются о волны. Поют дрозды, чирикают воробьи, ласточки со свистом разрезают воздух. Просто рай! Чайки садятся на воду, утки проплывают под моим окном. В меня вдруг вселяется уверенность. Я знаю: все будет хорошо!
— Тиция! — Фаусто проснулся. В его голове сквозит паника. — Что случилось? Ты уходишь?
— Мне нужно. Но ты можешь спать дальше.
— Куда ты идешь?
— На одну стройплощадку.
— Какую стройплощадку?
— Угол бульвара Сен-Жермен и Сольферино. Прекрасный старый дом. Я там помогаю Глории. В восемь придет обойщик. Я должна присутствовать, чтобы все было в порядке. Материал — большая ценность, из старинного китайского шелка, расписан вручную. Не дай бог порвется, ничем не заменишь.
— Сколько я проспал? — спрашивает, помолчав, Фаусто.
— День и ночь.
— Что?! — Он вскакивает. — Мне надо идти. — Одевается в мгновение ока. — Тиция! Когда мы можем поговорить? Мне так много надо тебе сказать! — Смотрит на меня глазами преданной собачонки. — Есть тысяча недоразумений, которые должны пояснить. Ты свободна сегодня вечером?
— К сожалению, нет. Я ужинаю с Глорией и Джорджем, а завтра иду на концерт. Если хочешь, в начале следующей недели? Тебя устроит?
Фаусто отводит глаза.
— Я не смогу. Меня не будет в Париже.
Ясное дело! Совсем забыла. Ведь стоит август, и Одиль, наверное, с детьми на море, а он поедет к ним.
— Знаешь что, — непринужденно говорю я, — позвони, когда вернешься. Ты примерно знаешь, когда это будет?
— В сентябре.
— Отлично! Когда приедешь, тогда и приедешь. Пока, Фаусто. Счастливо съездить. — Он долго целует меня и крепко обнимает.
— Адье, любовь моя. Не забывай меня. Я люблю тебя! — Он сбегает вниз по лестнице. Я закрываю дверь и чувствую большое облегчение.
Опять легко отделалась, — думаю я, заваривая себе на кухне кофе. Какое счастье, что я не забеременела от Фаусто. Я не хочу отнимать у детей отца. Ведь бедняжки ни в чем не виноваты! А если бы у меня был ребенок, началось бы перетягивание каната. Вся жизнь была бы наполнена недоверием, ревностью и скандалами. С ребенком мне было бы труднее развестись, и у Фаусто был бы настоящий гарем.
Через пару лет начинаются болезни, мужчины слишком много пьют, дети страдают неврозами, нет уж, мерси! Своей драгоценной жизнью я распоряжусь поинтереснее! Я стану знаменитой! А пока я буду развлекаться.
Начинаю прямо с завтрашнего дня. Буду жить, как до замужества. Днем работа, вечером — выход в свет. Не собираюсь сидеть дома и ломать себе голову. Все это пройденный этап. Поля тоже ждать не буду. Хотя от него и пришли четыре открытки — две из Швейцарии и две из Австрии, но последние две недели — ни слуху, ни духу. Две недели — слишком большой срок. Больше я не жду. Ни одного мужчины! Если он не думает обо мне, я тоже не стану тратить на него время.
Итак — да здравствуют удовольствия! А там посмотрим!
