13
Мой муж хранит молчание до тех пор, пока мы не въезжаем на автостраду. Тут он входит в азарт и едет в своем привычном ракетном стиле. Неожиданно он становится весьма разговорчив. Говорит без умолку обо всем подряд: о болезнях, банкротствах, изменах, коррупции, катастрофах, интригах и одном нашем общем знакомом, маклере по недвижимости, вместе со своей любовницей сбежавшем на Кубу и оставившем жену, четырех детей и гору долгов в сорок миллионов франков.
— Слушай, я тебя умоляю, расскажи мне что-нибудь повеселей, — подаю я голос после полуторачасового рассказа о всевозможных несчастьях. — Подумай, а вдруг ты вспомнишь хоть что-то позитивное.
— Начинается! — обижается Фаусто. — Ведь это было крайне интересно!
— Но очень уж угнетающе.
— Разумеется, — раздраженно соглашается Фаусто, — жизнь, видишь ли, дорогая, состоит не только из роз и фиалок. Почти не бывает добрых, отзывчивых людей, готовых прийти на помощь. Люди — жестокие звери. Сплошь и рядом случаются убийства и драки, обман и предательство, каждую минуту кого-нибудь убивают…
— Вот именно! И поскольку на нас отовсюду безостановочно льется поток информации такого рода, сейчас я не хочу об этом слышать. Не отравляй мне эту прекрасную поездку в Париж, пощади хоть пару часов.
— Ты ничем не интересуешься, — сухо бросает Фаусто, — с тобой никогда нельзя поговорить.
— Можно. О квартирах, о делах. Об авеню дю Мэн, например. Ты ее уже продал?
— Нет!
— Почему?
— Глупый вопрос. Потому что никто не хочет покупать.
— Никто не хочет покупать? — повторяю я в растерянности. — Такую прелестную квартиру? Таких красивых апартаментов я еще никогда не покупала. Один камин в гостиной чего стоит!
— Значит, на этот раз ты промахнулась!
— Ты давал объявления? — спрашиваю я чуть погодя.
— Разумеется.
— Ну и? Кто-нибудь приходил?
— Шесть человек, — нехотя отвечает Фаусто.
— И никаких предложений?
Фаусто качает головой и закуривает сигарету.
— Не понимаю, — спокойно говорю я, хотя внутри у меня все кипит. — Ведь ты же знаешь, как высоко ценятся эти прекрасные старинные особняки. Я бы их продала с закрытыми глазами.
— Не те времена, — цедит сквозь зубы Фаусто.
— Так быстро времена не меняются. Что может измениться за пять недель?
— Все! — яростно восклицает Фаусто. — Теперь за каждым су побегаешь. Масса квартир и мало покупателей. Почему же я так занят, как по-твоему? Я веду суровую борьбу. Радуйся, что ты отошла от дел!
Мы молча мчимся дальше по направлению к Парижу.
— Что у тебя еще намечено на сегодняшний вечер? — робко спрашиваю я, когда мы сворачиваем с южной автострады на Периферик. Пора отпусков уже началась, и машин на удивление мало.
— Дела, дорогая. Я же не знал, что ты осчастливишь меня своим присутствием. У меня деловые встречи.
Но он не едет привычным маршрутом к Эйфелевой башне, а остается на левом берегу Сены и проносится вверх по улице Монж. Заметив мой изумленный взгляд, хохочет.
— Но сначала, милая Тиция, я приглашаю тебя на ужин. Ты же замужем не за дикарем, а за французом. Мы культурная нация и знаем правила хорошего тона.
— Спасибо, приятно слышать, — удивленно говорю я. — Знаешь, сейчас так тепло. Давай выпьем по бокалу шампанского на террасе в «Де Маго», а потом поедим там, где можно посидеть на воздухе.
— Ни за что на свете! — возмущенно восклицает Фаусто. — В таких местах я больше не бываю! Это для туристов и для тех, кто ничего не смыслит в еде. Я покажу тебе кое-что другое, настоящий Париж. Или, вернее, то, что от него осталось. Как было раньше, до того как понаехали все эти иностранцы.
— Ты имеешь в виду злых австрийцев?
— Этих особенно.
Фаусто ставит машину на улице де з’Эколь. Оттуда мы идем пешком, и я наслаждаюсь теплым вечером. Ах, Париж! После пятинедельного изгнания он кажется еще красивее. Париж — произведение искусства! Тут не просто шагаешь по обычным улицам, а будто проходишь сквозь театральные декорации, и каждая мелочь на своем месте.
Все радует мой глаз — и балконные решетки перед высокими окнами, отлитые с таким вкусом, и резные деревянные ворота, покрытые лаком, и высокохудожественные фасады домов, украшенные скульптурами и гирляндами цветов. Я вижу все будто впервые.
Кругом бурлит жизнь. Кафе, рестораны, отели, клубы, пивные, бистро. На каждом углу — что-то необычное. Мы не спеша идем по узкой живописной улице де ла Монтань Сент-Женевьев, круто уходящей вверх, к Пантеону. Народу — несметное количество. Все кафе забиты. Где-то посреди улицы мы ныряем в переулочек и затем сворачиваем налево. Тут я еще никогда не была.
Мне становится жарко. Здесь теплее, чем за городом. Хоть бы в ресторане был сад или терраса, хочется посидеть на воздухе.
— Как называется ресторан? — задаю я вопрос Фаусто, гордо вышагивающему рядом, с сигаретой во рту и с видом хозяина, купившего весь квартал.
— У него нет названия, он частный.
— Нет названия? Почему?
— Потому, любовь моя, — с наслаждением отвечает Фаусто, — что это индивидуалисты старой закваски. Им не нужна реклама, сюда ходят только свои. Чужак сюда затесаться не может.
— А на воздухе можно посидеть? — Нет!
— Жалко!
— Не жалей, пока не увидела, — поучает меня Фаусто, отбрасывая сигарету. — Ты же всегда говорила, что любишь все неординарное и всякая норма тебе противна. Смею тебя заверить, моя маленькая принцесса, что мой ресторан выходит за рамки всех норм. Могу поспорить, что ты его никогда не забудешь!
Я не спорю, а просто иду рядом с Фаусто, готовая к сюрпризам.
— Вот мы и пришли! — вдруг говорит он и останавливается. Открывает маленькую дверь в высоком, круглом, покрытом красным лаком портале. Мы попадаем в зеленый двор с большими каштанами в центре и поросшими плющом стенами домов. Настоящий зеленый оазис в центре Парижа.
Через длинный грязный коридор маленького убогого флигеля попадаем во второй, каменный двор. Здесь нас встречает шум, в нос ударяют кухонные запахи и дым. Входим в железную дверь.
Что это? Кухня алхимика? Пиратский притон? В зале низкий потолок бордового цвета. Из видавшего виды радио на стойке доносятся звуки вальса. Жуткая вонища и духотища. Все места заняты публикой самого низкого пошиба.
За грубыми деревянными столами, перед полными стаканами с красным вином и тарелками, из которых нещадно воняет, сидят живописные личности. Женщины с обведенными словно углем глазами, мужчины в матросских шапочках, с небритыми, испитыми физиономиями. В своем элегантном красном платье, с золотыми солнцами в ушах я похожа на пришелицу с другой планеты.
Фаусто тоже. Что ему надо в этой дыре?
К нам подходит высокий неряшливый мужчина с русой бородой, красным носом и шелушащейся кожей на лице. На нем коричневые брюки, коричневый жилет, коричневая широкополая шляпа и красная рубашка. Через правую руку перекинуто полотенце.
— Бонжур, патрон! — Он обнимает Фаусто как блудного сына, неистово хлопает по плечу и шесть раз целует в обе щеки. Что бы это значило? Может, он с ним в постель собрался?
— Бонжур, мадемуазель, — равнодушно здоровается он потом со мной и целует мне руку.
— Нет мест? — спрашивает Фаусто, не представляя меня.
— Есть, есть, внутри. Дорогу знаешь.
Под удивленными взглядами всех присутствующих проходим вдоль деревянной стойки и ныряем под полог из разноцветного бисера. Темный коридор, несколько ступенек вверх — и через вторую обитую железом дверь попадаем в большой зал. Ничего подобного я в своей жизни не видела.
Он выше, чем нижний ресторан, и вся левая стена — это один сплошной огромный камин, от пола до потолка. Такого я тоже никогда не видела: жутко зловонная, черная, прокопченная, дымящаяся дыра! В зале стоят шесть столов, покрытых чем-то белым, а у окна — еще один длинный стол, заваленный журналами по скачкам, бумагой, бланками. Что это? Тотализатор?
Мы садимся.
Тощая, чахлая женщина со спутанными черными волосами подбегает к Фаусто и осыпает его поцелуями и ласками. На меня она даже не смотрит. На ней бывший когда-то белым фартук, глаза у нее воспаленные. Покончив с церемонией приветствия, она ставит перед нами бутылку красного вина. К нему подается корзиночка с хлебом, горчица, перец, соль.
— Ты чего? — весело спрашивает меня Фаусто. — Ревнуешь, крошка?
Я молча трясу головой. Вот он, запах коптильни! Так всегда воняло от Фаусто, когда он несколько ночей кряду не приходил домой. Этот запах я никогда не забуду! Вот, значит, где он пропадал, и каждый раз дело кончалось скандалом!
Все помещение прокопчено насквозь — столы, стулья, салфетки, стены. Этот камин-монстр похож на гигантскую дьявольскую пасть, извергающую смрадное дыхание. Мне сейчас станет дурно.
— Что случилось? — участливо спрашивает Фаусто. — Ты выглядишь как теленок на бойне. Тебе здесь не нравится?
— Ты не мог бы открыть окно? — спрашиваю я слабым голосом.
— Это бесполезно. Здесь всегда так пахнет. Что скажешь об этом потрясающем камине? Как в замке! Он из эпохи Ренессанса!
— Ты здесь часто бываешь?
— Случается, — с вызовом говорит Фаусто. — Здесь встречаешь людей. Не обязательно всегда ходить в трехзвездочные рестораны. Оставляешь там целое состояние и уходишь голодным. А здесь за небольшие деньги получаешь гору еды. Слава богу, что в Париже еще существуют такие места!
Тощая женщина приносит меню. Это клочок бумаги, исписанный от руки, в пластиковой обложке.
С трудом вчитываюсь: печень, почки, куриные желудочки, свиные ножки, говяжье сердце, улитки. Чудовищное меню для вегетарианца!
— Скажи мне, пожалуйста, что я здесь должна заказывать?
— Тут есть отличные салаты, дорогая. И картофель — фри. Свежий, с хрустиком!
Жареный картофель я люблю. Но здесь? Ни за что! В кабаках, подобных этому, обычно жарят на конском жире. От одной мысли об этом мне становится дурно. К тому же аппетит у меня пропал.
Все люди здесь производят нездоровое впечатление! У меня лишь одно желание: ни к чему не притрагиваться. Отдраить руки с мылом. И прочь отсюда!
Но Фаусто в ударе. Восседает на своем стуле, как король во дворце. Заказывает паштет и, — бросив на меня взгляд исподтишка, — что-то, что я не могу разобрать.
— Это нельзя произносить вслух, — говорит он, прикрыв рот ладонью, худосочной женщине, — но мадам — вегетарианка! Она очень чувствительная, видите ли!
Официантка хихикает и записывает. Фаусто закуривает сигару и пускает дым мимо меня. Приносят закуски.
Я заказала редиску. Тут не может быть подвоха. Так мне казалось! Но она либо червивая, либо деревянная и старая. Теперь на очереди основное блюдо.
Салат для меня и Фаусто — я не верю своим глазам! Он решил поиздеваться надо мной?! Зная, что я не выношу даже вида этого? На его тарелке лежат бледные, голые лягушачьи лапки, величиной с жабьи. В студенистом, тянущемся соусе. Меня начинает тошнить. Вилка вываливается из моих рук и со звоном падает на пол. Фаусто ухмыляется.
— Ты не ешь, принцесса? — Он засовывает в рот лягушачью лапку, с удовольствием жует ее и выплевывает кости в камин.
Я, не поднимая глаз, смотрю в скатерть.
— Спасибо, мне нехорошо.
— Но отчего, дорогая?
— Ты прекрасно знаешь.
— Тебе же не может быть дурно от этих маленьких лягушат.
— Мне дурно от тебя! Ты это заказал, потому что хотел обидеть меня. Ты ведь знаешь, что я не могу их видеть!
— Я их заказал, потому что мне захотелось лягушек, — беззаботно отвечает Фаусто. — Я люблю лягушек, улиток, кузнечиков, у меня более изысканный вкус, чем у вас, в вашей стране вальсов!
— Ты можешь есть что угодно! Майских жуков, личинок червяков, мокриц! Но не тогда, когда я вынуждена смотреть на это! — Слезы наворачиваются мне на глаза. Я прикусываю губу и отворачиваюсь. Он не должен видеть меня плачущей. Нет, этой радости я ему не доставлю!
— Ну как, вкусно? — спрашивает хилая женщина, принесшая новую бутылку красного вина.
— Замечательно!
Я встаю. Мне вдруг стало очень жарко. Я должна выйти на свежий воздух!
— Надеюсь, ты не собираешься закатывать сцену, — говорит Фаусто, уплетая за обе щеки,
— Не волнуйся! — Я беру свою сумку. — Все сцены позади!
Спешно ретируюсь из кабака, прощаюсь с неряшливым мужчиной в шляпе, который, слава богу, больше не целует мне руку. Пересекаю оба двора и, тяжело дыша, стою, наконец, на улице. К горлу подкатывает комок, чувствую себя оплеванной. Что предпринять?
Скоро десять!
Охотнее всего я бы где-нибудь спряталась. Но я не могу идти сейчас одна домой, ложиться в постель и ждать — чего? Что Фаусто появится послезавтра? Нет! Ведь я приняла решение на башне собора в Бурже.
Тогда я одна отпраздную свое свидание с Парижем. Сама пойду в кафе «Де Маго», выпью бокал шампанского на террасе и буду наслаждаться моими любимыми розовыми сумерками. А потом первыми звездами над Сен — Жермен-де — Пре.
С помощью кредитной карточки выуживаю наличность из банка-автомата. Ночь удовольствий может начинаться! Разглядываю свое отражение в витринах магазинов. Я молода и красива! Несмотря на страдания, которые мне постоянно причиняет Фаусто!
На бульваре становится все более людно. У меня вдруг такое ощущение, что я в пчелином рою. Короткий отрезок от улицы де Буси до улицы Бонапарт напоминает восточный базар. Художники, музыканты, пожиратели огня, жонглеры, продавцы украшений, торговцы коврами! Туристы! На тротуаре ни одного свободного дюйма. Разыгрываются пантомимы, играют шарманщики, бьют в барабаны, торгуют пахучим африканским жасмином.
Вот я уже шагаю вниз по живописной улице Карм, потом по бульвару Сен-Жермен в сторону Одеона.
Перед старой церковью тоже толпы народа. Я чудом нахожу местечко на террасе «Де Маго». Сижу с бокалом шампанского. Наблюдаю за пузырьками и благодарю Бога, что этой мерзости, Фаусто, нет рядом.
Но после первого же глотка меня охватывает глубочайшая меланхолия. Оглядываюсь вокруг. Повсюду счастливые парочки. Сияющие, раскрепощенные лица. Мужчина за соседним столиком кормит свою подругу оливками. Она открывает рот, блаженно закрыв глаза. Вот он целует ее в кончик носа. Он веснушчатый блондин. Датчанин? Швед? А кто поцелует меня?
Сколько времени прошло с того дня, как мы сидели здесь вдвоем с Фаусто? Счастливые, влюбленные. Два года, не меньше. И вот пять недель он не притрагивался ко мне.
Жизнь прожита напрасно.
Наблюдаю за соседней парой. Могу поспорить, что они еще ни одной ночи не провели вместе. Они еще даже по-настоящему не целовались. Первый поцелуй еще предстоит. Ах, первый поцелуй!
Он должен быть мягким. Нежным и округлым, без углов! Первое объятие тоже. Ласковым, плавным. Надо прижиматься друг к другу и таять от блаженства. Никакой грудной клетки, расплющивающей груди, никакого колена, вонзающегося между ног. Никаких углов! Иначе все это не имеет смысла.
Поднимаю голову к небу. Первые маленькие сияющие звездочки уже появились. Я так мечтаю, чтобы меня поцеловали, что ощущаю физическую боль. По моим щекам катятся слезы. Я их не вытираю. Скольжу взглядом по столикам.
Нет ли где-нибудь объекта для любви?
Где он, тот нежный, ласковый, чувственный мужчина, глубоко заглядывающий мне в глаза и медленно подносящий свои губы к моим?
Темноволосый американец возле лавровой изгороди, пожирающий меня пламенными взглядами? Стройный юноша в очках, все время украдкой разглядывающий меня? Он тоже один, как и я. Но это не мой тип.
Чуть поодаль сидит мужчина, напоминающий Поля, но я его вижу только в полупрофиль. Такие же черные вьющиеся волосы. Перед ним лежит карта, а сверху книга. Турист, скорее всего.
Закрываю глаза и представляю себе, как он меня целует. Мне становится ужасно стыдно — будто я его изнасиловала. Бедный парень тут совсем ни при чем.
Хватаюсь дрожащей рукой за свой бокал шампанского и допиваю его. Вот теперь мне получше. Целый день у меня не было ни крошки во рту, и я моментально пьянею. Все вокруг меня плывет, из глаз продолжают катиться слезы. Я ведь так была уверена, что сегодня произойдет что-то необычайное и золотые солнца принесут мне счастье в любви. Однако я ошиблась!
Молодой человек, напомнивший мне Поля, неожиданно оборачивается и улыбается мне. Вытаскивает белый носовой платок, машет им и вопросительно смотрит на меня. Я киваю. Вот он уже подходит к моему столику.
Господи, да ведь это и есть Поль! Собственной персоной! Поль, о котором я неделями мечтала без малейшей надежды когда-нибудь увидеть его вновь и которого считала безвозвратно потерянным.
Я вскакиваю, и мы бросаемся друг другу на шею. Он крепко прижимает меня к себе, и мы целую вечность не можем оторваться друг от друга.
— Тиция! — благоговейно говорит Поль и берет мои руки в свои. — Наконец-то я тебя нашел! — «Ты» слетает с его губ совершенно естественно. — Я тебя повсюду искал! Пять раз был «У Максима». Неделями каждый божий день заглядывал в галерею месье Кальмана. Тебя нигде не было. Где ты пропадала?
— В ссылке, в деревне.
Мы оба сияем. Случилось чудо!
— Ты кого-нибудь ждешь? — спрашивает Поль.
— Нет, садись ко мне.
Он приносит карту и книгу. Протягивает мне свой платок.
— Как ты поживаешь? Я вытираю слезы.
— Плохо. А ты?
— Хорошо. Ведь я нашел тебя. — Он внимательно смотрит на меня. — Что с тобой? У тебя кто-нибудь умер?
— Нет, домашние проблемы.
Поль откидывает назад черные локоны.
— С суперковбоем в белом «роллс-ройсе», полагаю?
Я киваю.
— Ты замужем за ним?
— Замужем — да, но детей нет. А ты? У тебя есть семья?
— Нет, одна любовная тоска. Ты разведешься?
— Может быть. Выпьешь со мной бокал шампанского?
— С удовольствием. Ты выглядишь потрясающе. Я тебя с трудом узнал. Ты похожа на… солнечный луч!
— Это все серьги, я их только вчера купила.
— И волосы стали длиннее, тебе идет. — Он вглядывается в меня и улыбается. — Я ничего о тебе не знаю. Ты домашняя хозяйка? У тебя есть профессия?
— Я декоратор, обставляю квартиры. А еще дома, номера в отелях, замки. А ты?
— Я изучал сельское хозяйство.
— Уже закончил?
— Да, год назад. Мне сразу же предложили работу. — Он смеется. — На фабрике в центральной Франции. По изготовлению искусственного витамина д, чтобы коровы давали больше молока!
— Звучит ужасно!
Мы оба хохочем.
— Я прохожу практику на одной ферме, — рассказывает Поль, когда мы наконец успокаиваемся. — Чистая и хорошая работа, я там многому научился. С удовольствием бы имел собственное садоводческое хозяйство и питомник для редких, красивых сортов. А еще оранжерею с лилиями и кактусами.
— Звучит неплохо. А кто это будет финансировать? У тебя есть сбережения?
— У моего отца большие владения в Нормандии. Может, он сдаст мне землю в аренду. Пока мои намерения выглядят для него не слишком убедительно. Он хотел бы собрать побольше информации.
— Вы хорошо ладите друг с другом? Поль колеблется.
— Это долгая история. Моя мать — англичанка. Она его оставила. Я вырос в Бате, но учился во Франции, и здесь мы опять сблизились с отцом.
— Это он тебя взял с собой к «Максиму»? Поль кивает.
— Чем занимается твой отец?
— Он был президентом компании «Газ де Франс», а сейчас на пенсии.
— Президентом? Его фамилия Валентен? Поль делает большие глаза.
— Ты его знаешь?
— Он перестраивал свой дом, и ему там что-то разонравилось. Томми Кальман представил меня ему, и я должна была поправить дело.
— Ах, это ты была! Он мне о тебе рассказывал!
— Почему он так и не позвонил? Отдал заказ кому-то другому?
— Нет. Он все передвинул на осень. Из-за меня. — Поль показывает на книгу и географическую карту. — Мы постоянно разъезжаем и осматриваем сельскохозяйственные угодья. Поедем и в Италию, и в Швейцарию, и в Австрию. Завтра опять отправимся в путь.
— Надолго?
— До начала сентября.
— На все лето? — Я разочарована.
— Да, к сожалению. Теперь, когда я нашел тебя, я бы предпочел остаться в Париже. — Он склоняется ко мне и выразительно смотрит в глаза. — Увидев тебя в первый раз в автобусе, я сразу почувствовал что-то особенное. Я почти каждый день вспоминал о тебе.
Это звучит как объяснение в любви.
— Давно хотела тебя спросить. Почему ты тогда поднес к окну книгу «Кухня японского храма»?
— Это рецепты без мяса. Я всегда хожу обедать в вегетарианский ресторан на улице Дону у Оперы. Я надеялся, что ты догадаешься и придешь туда.
— Ты не ешь мяса? Поль качает головой.
— Я тоже. Уже десять лет. А ты?
— Всю жизнь. Моя мама — врач-диетолог. Она никогда не готовила мяса, потому что очень любит животных, а отец не отказывает себе в удовольствии поохотиться. Потому она и ушла от него. Он не женился снова. Подружки бывали, но ничего постоянного. А ведь он симпатичный человек.
Подходит официант и принимает заказ.
— Я тебя приглашаю, — говорит Поль и улыбается. В одну его улыбку можно влюбиться. С каждой минутой он становится мне все роднее и роднее. С таким не страшно пойти поужинать. Он не будет мучить меня лягушками и улитками. Не хочу думать о том, что с ним можно делать еще.
Поль рассказывает о своем детстве в Бате. О сестре Мириам, изучающей вокал и беременной сейчас от индонезийского дипломата. Он женат, и она не знает, оставит ли ребенка. Полю двадцать восемь, я думала — меньше. Он много путешествовал, так же, как и я. Был в Индии, в Америке. В равной степени хорошо владеет английским и французским. Был когда-то влюблен в студентку со своего курса, вышедшую замуж за немца. С тех пор ему не нравилась ни одна женщина.
То, что ему нравлюсь я, видно невооруженным глазом.
Приносят шампанское. Мы поднимаем бокалы и, глядя друг другу в глаза, чокаемся.
— За нас, — улыбается Поль, — за тебя и меня!
Что тут скажешь?!
Бывают такие мужчины: встретишь его в автобусе — и уже знаешь, он твой. Внутренний голос нашептывает: рано или поздно я пересплю с этим красавцем. Потом проходят месяцы, и наконец вы случайно встречаетесь вновь. Случайно находятся общие знакомые, случайно у обоих свободен вечер — и все ясно: это ниспослано свыше, вы созданы друг для друга.
Так я себе это представляла, когда увидела его после разлуки. Но завтра он уезжает, и значит, все будет иначе.
— Ты все время молчишь. — Поль прерывает свой рассказ. — Тебе здесь больше не нравится? Знаешь, пойдем куда-нибудь в другое место. В джаз-клуб за углом. Там поет черная американка. Или… или тебе пора домой?
— Нет-нет. Я пойду с тобой.
Поль встает и протягивает мне руку. У него красивый рот, полные губы. С удовольствием бы их поцеловала. Но завтра он уезжает. Он на голову выше меня, как раз удобно положить ему руку на талию. Меня так и тянет это сделать. Но ведь завтра он будет неизвестно где!
— Ты такая грустная, — замечает Поль. — Вот увидишь, музыка тебя развеселит!
Мы уходим из кафе. Поль непринужденно кладет мне руку на плечи. Моя рука уже на его талии. Потрясающее ощущение.
Мы шагаем молча в ногу.
Клуб называется «Ле Бильбоке».
Он известен на весь мир, здесь пели все звезды джаза — от Луи Армстронга до Эллы Фидцжеральд, отсюда они завоевывали Европу. Это самый старый джаз-клуб в Париже, и ночь обещает быть замечательной: красный бархат, интимный свет, приветливые официанты и фантастическая музыка!
Пианист, контрабасист, ударник — я их уже слышала до радио. И, конечно, певица! Черная, как уголь, и весит не меньше десяти пудов. От ее пения сотрясается вся сцена. У нее низкий, выразительный голос, она вращает глазами, смеется, раскачивает в такт бедрами. На негритянке белое платье с длинной бахромой, колыхающейся при каждом ее движении, на лбу и шее — сверкающие украшения. Сейчас она поет «Штормовую погоду», и я того и гляди расплачусь.
— Тебе хорошо? — спрашивает, заглядывая мне в глаза, Поль. Мы сидим вплотную на маленьких табуретках, обтянутых бархатом. Клуб забит до отказа.
— Бесподобно!
Наши пальцы переплелись как бы сами по себе. Я безмерно счастлива.
Самое главное: Поль видит только меня. К разряженным созданиям вокруг него он абсолютно равнодушен. Его соседка справа пухленькая и темпераментная, ее серебряная шаль соскальзывает на пол. Фаусто сразу бы отреагировал: «Ах, мадемуазель, разрешите помочь? О, какая изумительная шаль! Позвольте накинуть ее на ваши безукоризненные плечи!» Поль туда даже не смотрит, он полностью сосредоточен на мне. Я и не подозревала, что это так прекрасно!
Оказывается, уже три часа ночи. Огни гаснут, клуб закрывается. Что нам делать? Домой не пойдем ни в коем случае!
Рука об руку прогуливаемся по маленьким переулочкам, по улице Монсиньор ле Принц и забредаем в какой-то полутемный бар, открытый до самого утра. Когда несколько часов спустя мы, наконец, покидаем его, солнце светит вовсю и кафе открывают свои стеклянные фасады.
Повсюду бурлит работа. Стулья опускаются со столов на пол, включаются кофейные машины, выжимаются апельсины, подвозятся корзины с булочками и круассанами. Парижские улицы наполняются свежим запахом кофе. Что делать нам двоим? Конечно, позавтракать.
Мы сидим на террасе красивого кафе напротив церкви Сен-Жермен-де-Пре. Мы первые посетители, зеленый бульвар еще пуст, движения нет. Слушаем чириканье воробьев и наслаждаемся друг другом.
Фаусто забыт. Выпиваем по большой чашке кофе со сливками, едим теплые, хрустящие круассаны. Наши ноги соприкасаются, а в остальном мы соблюдаем дистанцию. Мы даже не целовались в баре, хотя было очень соблазнительно. Не целуемся и теперь, потому что я так хочу. Не желаю сегодня влюбляться, а завтра прощаться, вернее даже вот-вот, ведь время мчится как сумасшедшее, а в полдень ему нужно уезжать.
— Ты успеешь вовремя в Нормандию? — спрашиваю я, когда мы, подкрепившись, идем к стоянке такси. — Уложишься до двенадцати?
Поль смотрит на часы.
— Если сейчас сразу поеду, то да.
— Будь осторожен, прошу тебя. — Протягиваю ему обе руки. Он крепко держит их и долго-долго смотрит на меня своими добрыми темными глазами, в которых можно прочесть все.
— Это был самый прекрасный вечер в моей жизни, — говорит он медленно и размеренно.
— Но слишком короткий, — замечаю я, и мы оба смеемся.
— Мы это наверстаем, когда я вернусь, — обещает Поль. — Я сразу позвоню. Можно?
— Ты обязан это сделать. Если меня не застанешь, то Глория Мане всегда знает, где меня найти.
Поль медлит.
— Я передам отцу привет от тебя?
— Самый нежнейший. Заказ меня очень интересует.
— Я все сделаю, чтобы ты его получила.
Долго обнимаемся и целомудренно целуем друг друга в щеку.
— Адье, Поль! Счастья тебе и хорошо съездить. Хорошего лета!
— Адье, Тиция! До скорой встречи!
Он бежит в сторону подземного гаража Сен-Жермен, черные кудри развеваются по ветру. Я провожаю его взглядом до самого конца.
Потом сажусь в такси и еду домой.
Как я и предполагала, Фаусто дома нет. Последние несколько недель Лолло почти не видела его. Но мне теперь все нипочем. Я будто хлебнула волшебного эликсира, и меня не покидает хорошее настроение.
Пружинящим шагом расхаживаю по комнатам, глаза блестят, строю планы на будущее, вспоминаю о Поле и складываю в голове подходящий ответ для моей анонимной мучительницы. Я уверена, что она объявится, и на следующий же день это происходит. Ровно в девять утра звонит телефон.
— Привет, белобрысая змея! Собирайся в дорогу, а не то… — Но на этот раз она меня не испугает.
— Лучше загляните на чай, — приветливо перебиваю я ее. — Может, прямо сегодня, в четыре?
— Что? — У нее явно перехватывает дыхание. Такого она не ожидала и вешает трубку. Отлично, от этой я на какое-то время избавлена. Такая публика довольно труслива. Они хотят, чтобы человек от страха лишился сна, но стоит перехватить инициативу, как они становятся ручными.
Днем приезжает Фаусто и привозит мои чемоданы. Он не один, с ним Мелина. Она радостно приветствует меня, будто безумно соскучилась. На мне мои новые серьги, и она это сразу замечает.
— Бонжур, Тиция! Как ты похорошела! Серьги тебе очень к лицу. Правда, веснушки потемнели.
Потом мы втроем пьем ледяной лимонад на кухне и говорим о жаркой погоде. В Париже нечем дышать, 35 градусов в тени.
Когда тема исчерпана, они с Фаусто исчезают в его комнате. Меня туда не приглашают.
Через час оба собираются уходить.
— Ганимед обручается, — сообщает мне Мелина, когда я провожаю их до двери. — Ты уже в курсе? С беленькой кошелкой.
— С кем? — удивленно спрашиваю я. Слово мне незнакомо.
— Со старшей дочерью нашего соседа в Шантийи. — Она хихикает и толкает меня в бок.
— Ты это серьезно?
— Конечно. Так хочет папа.
— Бедная девочка, — говорю я, — мне ее жаль.
— А мне нет. Помолвка в сентябре. Родители дают большой прием. Если не хочешь, можешь не приходить.
Фаусто до боли сжимает меня на прощание.
— Пока, дорогая. Извини, но ты же видишь, у меня совсем нет времени. Мне опять пора. Я все время на бегу.
— Куда ты должен ехать?
— В деловую поездку. Очень важные заказы. Я тебе позвоню. Не забывай меня!
Он уходит без чемодана, с одной лишь полупустой холщовой сумкой. Через час он звонит.
— Ты едешь в Вену, дорогая?
— Может быть.
— Если надумаешь, сообщи родителям, хорошо? Целую тебя, родная. Я постоянно думаю о тебе.
— Когда мы увидимся?
— При первой же возможности. Чем раньше, тем лучше. Адье! — Фаусто кладет трубку.
А я на несколько дней вычеркиваю Фаусто из своей жизни. Я, разумеется, не поеду в Вену, я же не сумасшедшая! Это было бы сейчас слишком рискованно. Есть один неотложный вопрос, и я должна его решить, пока я одна. Теперь или никогда!
Бегу в комнату Фаусто. Дверь заперта. Ну ладно, подожду до завтра. Для верности. Вдруг что-то забыл и вернется.
А завтра начинаю действовать!
Проблема, которая меня мучает, проста: я должна посмотреть, что происходит с моей квартирой на авеню дю Мэн.
Я об этом не говорила, но квартиру я купила на свои деньги. Которые получила от продажи своих апартаментов на улице Валадон. Поэтому она так дорога мне и я постоянно спрашиваю о ней. Она моя собственность. И поскольку больше я в этом мире ничем не владею, мне становится все тревожнее.
Фаусто нет! Он не вернулся этой ночью, и я одна в квартире на авеню дю Президент Вильсон. Я не грущу о нем, я полна энергии. После встречи с Полем у меня превосходное настроение, и я собираюсь его использовать с толком.
Комната Фаусто заперта, и я не могу войти?
Вызываю слесаря, плачу четыреста франков, и я уже там!
С австрийской педантичностью обыскиваю его письменный стол. Вот то, что я искала: ключи от авеню дю Мэн и документы о владении.
Сажусь в свой голубой «гольф-кабрио» и отправляюсь в путь: через Сену, мимо Дома Инвалидов, мимо золотого купола, под которым покоится Наполеон, мимо великолепных особняков, садов, ресторанов, кафе по бульвару Монпарнас, затем направо, по туннелю — и вот я у цели. Поездка — одно удовольствие. Половина Парижа загорает у моря, в изобилии места для стоянок, нет ни привычного шума, ни автомобильных пробок. Голубой молнией проношусь по улицам. Я, наконец, желаю знать, что с моей квартирой. Там что-то не так, но что? Вот и дом!
Внутри приятная прохлада. Полная мрачных предчувствий, взлетаю вверх по лестнице на четвертый этаж. Сердце рвется из груди, наступает момент прозрения. Открываю дверь и вхожу. Боже! Что здесь произошло?
Я не узнаю квартиру. Может, я ошиблась адресом? Я покупала четыре красивые комнаты, с мраморными каминами и лепниной, с застекленными двустворчатыми дверьми и симпатичными старинными изразцами на кухне и в ванной. Знаменитый парижский уют. Аромат эпохи рококо. Они исчезли. Их словно ветром сдуло! Здесь бесчинствовали и разоряли. Я испытываю физическую боль.
Затаив дыхание, прохожу по комнатам. Красивого блестящего дубового паркета — нет! Изумительная лепнина — исчезла! Элегантные двери с гранеными стеклами — пропали!
И самое ужасное: нет великолепного мраморного камина в салоне. Ту стену, где он стоял, теперь уродует современный монстр из красного кирпича.
А что уж говорить о кухне! Так вот он куда попал, гранит из Версаля. Куда ни бросишь взгляд, всюду зеркальная серая поверхность. Чувствуешь себя, как в госпитале. Новые, отвратительные выключатели. Неон на потолке. От этого можно заболеть!
А ванная? Можно не сомневаться, что она тоже изуродована. С опаской открываю дверь: кафель, повсюду кафель! Все выложено серым кафелем, из ванной веет стужей морозильной камеры. Дневной свет тоже исчез. Единственное окно закрыто зеркалом. Его еще можно открыть, чтобы проветрить, но ни один солнечный луч уже не пробивается.
Из последних сил тащусь в салон. Прислоняюсь к стене и реву. Фаусто и валькирия, что они натворили! Таращусь на плитки у моих ног. Положены небрежно, зазоры неравномерные, даже не потрудились соскоблить брызги цемента. Боже, кто же проделал такую плохую работу?
Этого я Фаусто не прощу никогда!
Он знает, что я ненавижу плитку. Особенно в красивых старых парижских квартирах. Кафель уместен в жарких странах, он хорош в морозильниках, моргах, на мясо и рыбозаводах, в общественных туалетах. Но не дома! Как я продам эту кафельную крепость? Неудивительно, что никто не хочет ее покупать!
Иду к телефону. Спрошу Филиппа, нашего помощника из Оверни. Может, он прояснит ситуацию. Он сразу снимает трубку.
— Бонжур, Филипп!
— Алло: Кто это?
Раньше он всегда узнавал меня по голосу.
— Мадам Сент-Аполл. Вы меня забыли? Несколько секунд он в замешательстве молчит.
Потом удивленно спрашивает:
— Мадам Тиция? Бонжур, мадам. Это действительно вы?
— Да, почему бы и нет?
— Я думал… мне сказали… э… что вы уехали в Вену и больше не вернетесь в Париж.
— Кто это сказал?
— Мадам… мадам…
— Другая мадам Сент-Аполл?
— Да, мадам Одиль.
Одиль! Так вот как ее зовут, никакая она не Брижит. Я так и думала. Знала бы я еще ее фамилию и адрес, я бы тут же поехала к ней! Филипп откашливается:
— Мадам Тиция! Нескромный вопрос: вы развелись?
— Нет еще. А что?
— Я только хотел сказать, что больше не работаю на господина Фаусто.
— Почему?
— Долгая история.
— Авеню дю Мэн делали вы? Я оттуда звоню.
— Да, частично. Но для мадам Одиль я был чересчур медлительным. Вы ведь знаете, как я работаю, мадам Тиция! У нас никогда не было проблем, ведь так? Я делаю работу аккуратно и тщательно, и тогда получается хорошо! Я ей сказал, на плитки мне нужно десять дней. Она сказала, хватит и недели. Потом приходила каждый день и все критиковала, все ей не так… Тогда я все бросил и не пришел на работу.
— Браво! Это вы здорово сделали!
— Уж и не знаю. Теперь сижу без работы. В Париже ничего не происходит. Скажите, а вы больше не работаете, мадам Тиция?
— Я отошла от дел, но осенью, вероятно, начну снова.
— Вспомните тогда обо мне, хорошо?
— Обязательно. Если мне повезет, я получу крупный заказ в Нормандии. Целый этаж в роскошном старинном здании. Вас это интересует?
— Еще как! Когда это может быть?
— Возможно, уже в сентябре.
— На меня вы можете рассчитывать.
— Чудесно. До свидания, Филипп, до скорого.
— До скорого, мадам Тиция. Желаю вам хорошо провести лето!
Вешаю трубку. Кто-то звонит в дверь. А вдруг это она, эта чудовищная Одиль? Тем лучше, ее-то мне и надо.
Но это консьержка. Маленькая смуглая испанка, изящная и опрятная, в голубом платье-халате, с красной сеточкой на волосах.
— Извините, мадам. — В руках она держит лист бумаги. — Квартира уже продана?
— Нет, еще нет. А что?
— Вчера здесь была одна дама и оставила свой телефон. Она хотела бы посмотреть квартиру. Она уже давно ищет в этом районе, ее дочь живет тут неподалеку.
Хватаюсь за листок, как за спасательный круг.
— Как выглядела дама?
— Очень элегантно! Седые волосы, маленькая красная шляпка.
Я вздыхаю. Шляпки носят романтические натуры, а они не любят кафельного царства. Читаю адрес. Бульвар дю Монморанси. Аристократическое место. Мадам Полина Луазо. Все же позвоню ей. А вдруг произойдет чудо, и она купит!
— Рабочие оставляли много грязи? — Спрашиваю я консьержку.
— Терпимо. Но мне приходилось ежедневно по нескольку раз мыть лестницы. Постоянно появлялись белые следы, а жильцы сразу жаловались.
Даю ей двести франков.
— Это за ваши услуги!
— Большое спасибо, мадам, — радостно благодарит она, — очень великодушно с вашей стороны. Спасибо!
Мы вместе спускаемся вниз.
— Когда квартиру осматривали в последний раз?
— Уже давно никого не было, целый месяц.
— А месье Сент-Аполл? Он здесь часто бывал?
— Каждый день, забирал свою жену. Она архитектор. Высокая такая, дородная особа, которая за всем тут присматривала.
— Если вчерашняя дама опять появится, позвоните мне сразу, пожалуйста!
— Непременно, мадам. И еще раз большое спасибо! — Через полчаса я опять дома.
Снимаю пропотевшую блузку, становлюсь под душ и смываю с себя страх. Значит, меня уже списали. Валькирия уже стала мадам Сент-Аполл. И Фаусто все время был в Париже. Приятно узнать. Вода хлещет по моему телу. Спокойствие постепенно возвращается. Мою заодно голову и освеженная выхожу из душа. Надеваю легкое белое платье из хлопка, оборачиваю волосы голубым полотенцем и шлепаю босиком в зимний сад.
Как же здесь хорошо!
Все окна открыты, жара идет растениям на пользу.
Все цветет пышным цветом, этот зеленый оазис не знает никаких потрясений. Включаю вентилятор, сажусь в красивое кресло, на белые мягкие подушки и чувствую себя, как в отпуске в тропиках.
В тропиках? Нет, гораздо лучше!
Ведь тут нет ни москитов, ни скорпионов, ни ядовитых пауков, ни муравьев-убийц, ни гигантских тараканов, нет жалящих, ползающих, кусающих насекомых, нет червей, ввинчивающихся в пятку, здесь меня не подстерегают тиф и малярия. Нет, спасибо, мне достаточно Парижа. И кроме того, в каких тропиках есть Эйфелева башня?
Я не могу оторвать глаз от молодцеватой гигантской буквы А, уверенно и гордо стоящей на другом берегу Сены и ослепительно сверкающей в лучах полуденного солнца. Этот вид всегда придает мне сил. Пока стоит Эйфелева башня, я не пропаду!
До самой темноты сижу в зимнем саду и напряженно размышляю. Не мигая, смотрю прямо перед собой, ничего не ем, не пью и почти не двигаюсь.
Как сделать из морозильной камеры уютное гнездышко? Если бы не спешка, я бы заказала гардины. Гардины творят чудеса! Но у меня мало времени, на счету каждый день. Я должна продать квартиру, пока держится жаркая погода. Кафель в дождливую погоду абсолютно безнадежен! Но если жара усилится, да так, что люди будут плавиться на бульварах, и миловидная дама, придя красной и вспотевшей в кафельную прохладу, сможет там снова дышать и оживет, как в холодном гроте, тогда у меня появится небольшой шанс!
