Глава 12
Конференция, на которую приглашала Марина, должна была, оказывается, состояться не вообще когда-нибудь, а в феврале. Вскоре после вечера в клубе на Остоженке Лера получила приглашение в конверте с логотипом международной феминистской организации и, почему-то вздохнув, послала факс, подтверждающий свое участие.
Она думала, что то неожиданное чувство угнетенности и тоски, которое появилось у нее после встречи с Мариной Зельдович, вскоре пройдет без следа. Но оно не проходило, и едва ли Марина была в этом виновата…
Странные мысли посещали Леру в те редкие минуты, когда отпускали дела и когда она не занята была Аленкой. И она старалась, чтобы таких минут было как можно меньше.
В эти минуты она осознавала такую безнадежную неприкаянность, как будто была странницей без приюта. Это было удивительно, потому что именно теперь Лера ездила гораздо меньше, чем в начале своей работы, когда приходилось мотаться по всему белу свету, налаживая связи, лично все проверяя и пробуя. Теперь же у нее было достаточно людей, в которых она могла быть уверена, ее «Московский гость» работал вполне успешно – а ощущение странничества пришло именно сейчас…
Она физически ощущала его, даже без перемещения в пространстве, и оно начало угнетать ее почему-то именно после разговора с Мариной.
Лера ведь и не видела ее больше в Москве, ни разу не поддавшись на уговоры Зоськи еще раз сходить в клуб на Остоженке.
– В Риме увидимся, – сказала она. – Я не хочу обязываться, ты понимаешь? Я специально переговоры с Альбертини перенесла на февраль, вот и поеду по делам. А заодно на конференцию зайду.
Переговоры с синьором Альбертини, за которые так старательно пряталась Лера, касались строительства бизнес-центра в Москве, в котором тот собирался принять участие вместе с холдингом «Горизонт» и который должен был стать центром всей «приемной» деятельности «Московского гостя» в столице. Это был большой проект, и у Леры были все основания ехать для предварительных консультаций в Италию.
Впрочем, не меньше оснований было просто пригласить синьора Альбертини в Москву, и хватило бы на переговоры одного дня.
Как и в первую свою встречу с феминистками в Москве, Лера опоздала к началу и вошла в конференц-зал отеля «Санта-Бальбина» как раз в тот момент, когда Марина Зельдович заканчивала свой доклад.
Но и усевшись наконец на свое место, Лера почти не слушала, о чем говорит Марина. Она смотрела на ее раскрасневшееся, взволнованное лицо, на то, как она поправляет тонкими пальцами прядь волос, падающую на глаза; слушала, как страстно звучит на весь зал ее голос.
Кажется, Марина говорила о том же, о чем говорила Лере – тогда, в вестибюле у зеркала: о равных правах, об антирасизме, о трудности преодоления традиционных русских представлений…
Это было неважно. Это было неважно потому, что Лере вдруг показалось, будто ясные, отчетливые слова звучат где-то у нее внутри – и слова эти никак не были связаны ни с тем, что говорила Марина, ни с ее взволнованным голосом…
Слова эти были печальны.
После Марины к микрофону подошла полная пожилая немка. Она говорила последовательно и четко, и Лера рассеянно слушала ее, ожидая момента, чтобы уйти. О равных правах на профессию, о необходимости скорректировать законодательство…
«Господи, – подумала Лера, – что я делаю здесь?»
Ее место располагалось очень неудачно – почти в центре небольшого полукруглого зала – и ей пришлось, извиняясь, второй раз пробираться по рядам, встречая недовольные и презрительные взгляды.
Она едва не плакала, выбравшись наконец в фойе и почти упав в огромное кресло у черного мраморного камина. Она смотрела на жаркие языки пламени и чувствовала, как дрожь поднимается у нее внутри.
– Лера, что с вами? – услышала она голос Марины и вздрогнула от неожиданности. – Вам плохо?
– Нет-нет, спасибо, – сказала Лера, поднимая голову и стараясь унять эту неожиданную дрожь.
– Мне показалось, с вами что-то случилось, – произнесла Марина, внимательно глядя на нее. – Вы стали такая бледная…
– Марина, извините меня, – сказала Лера. – Я не должна была сюда приходить, извините меня! Есть же вещи, про которые знаешь, что не должен их делать. Просто так, без объяснений, не должен и все, правда? И я не должна была сюда приходить… Я перестала чувствовать токи жизни, вы понимаете? И какие права могут сделать меня счастливой, если это случилось со мной?
Это были именно те слова! Лера смогла ясно произнести их только сейчас, но они давно печально звенели в ней: токи жизни… Forse de la nature, сила природы, волшебное чутье жизни – все это вдруг исчезло, и Лера почувствовала, как у жаркого камина пробирает ее озноб.
Это было хуже, чем просто одиночество, это была утрата чего-то, составлявшего самую суть ее души и судьбы, – то, что никогда не покидало ее…
– Вы не виноваты в этом, – поспешно добавила она, глядя, какое изумление и непонимание выражается на Маринином лице. – Это не из-за вас произошло, это раньше… Просто когда я оказалась среди вас, это стало для меня очевидным. Я утратила – и ничем не заменить. Я вот смотрю сейчас на огонь – и даже не вижу, какого он цвета… Извините меня за эти глупости, они не имеют отношения ни к кому, кроме меня. Не сердитесь, Марина!
С этими словами Лера встала и почти побежала вниз по широкой черномраморной лестнице.
– Погодите, Лера, куда же вы! – крикнула ей вслед Марина. – Куда вы сейчас? Прямо в Москву?
– Да. То есть нет, не в Москву, – ответила Лера, останавливаясь посредине лестницы. Ей показалось, что Марина собирается что-то поручить ей в Москве, и не хотелось обманывать ее ожиданий. – Я должна еще… У меня дела еще… Я сейчас в Венецию, да! – неожиданно для себя сказала она.
– Дела в Венеции, – усмехнулась Марина. – По дороге из Рима… Как занята эта женщина – ей нет дела ни до чего, кроме собственных дел!.. Что ж, желаю успехов в вашем бизнесе!
И, резко развернувшись на высоких каблучках, Марина быстро пошла обратно в конференц-зал.
Лера сама не знала, почему вдруг вырвались у нее слова о Венеции. Но все остальное было правдой. Она действительно не различала сейчас даже цветов, не видела ни огня, ни резного каменного кружева над камином в холле. Краски мира словно пропали для нее, утраченные вместе с неведомым, неназываемым и неизвестно когда исчезнувшим чувством жизни…
Собственно говоря, в таком состоянии совершенно нечего было делать в Венеции. Она и по римским улицам шла в какой-то странной растерянности. Ведь это Рим, вечный город, великий город! А это Малый Авентин – вон купол Святого Петра виднеется вдали над невысокими крышами…
Лера думала об этом – и понимала, что не чувствует ничего. Она несколько раз бывала в Риме, ее всегда восхищал этот город, и потому контраст с сегодняшним ее состоянием был особенно ощутим.
Пошел мокрый тяжелый снег, она медленно брела по виа Эрколе Роза к собору Святого Петра и заставляла себя думать: может быть, в такую же погоду шел по этой же дороге заговорщик Катилина, и тогда еще не было даже великого собора, а вечный город уже был… Да мало ли кто мог таким вот точно днем идти по этим улицам, мало ли кого видел этот город!
И вдруг Лере показалось, что именно величие мегаполиса подавляет ее сейчас, заставляет теряться в нем, исчезать, как снежинку, мгновенно тающую на рукаве пальто.
«А может быть, я не случайно сказала – в Венецию? – подумала она. – Может быть, надо сделать что-то самое простое – например, переменить пространство – и все встанет на свои места?»
Эта мысль показалась Лере такой точной и естественной, что она даже улыбнулась, даже вспомнила, что в сумке у нее есть зонтик и зря она мокнет в своем новом жемчужно-сером пальто под римским снегом.
И Венеция вспомнилась ей – удивительная, неуловимая в своем очаровании, как отражение в поднявшейся воде на площади Сан-Марко. Вот где сияла и трепетала волшебная forse de la nature, которой Лере так не хватало сейчас!..
Она быстро выбралась на широкую центральную улицу и тут же махнула рукой, останавливая такси.
На венецианский вокзал Лера приехала поздним вечером: пришлось довольно долго сидеть на вокзале в Риме, потому что она попала как раз в паузу между поездами.
Лера пила кофе в вокзальном кафе и смотрела сквозь стеклянную стену, как беззвучно ссорится парочка у газетного киоска. Девушка то и дело порывалась уйти, парень удерживал ее, потом поворачивался и уходил сам, потом возвращался, сделав не больше трех шагов…
В каждом движении этих рассерженных ребят кипела жизнь, взрывался темперамент, и видно было, что мир для них полон ярких красок, сильных чувств и безудержных желаний.
Лера едва не опоздала на поезд, разглядывая людей за прозрачной стеной кафе и думая о своем. Вернее, не думая, а пытаясь обуздать ту холодную, но лихорадочную дрожь, которую чувствовала у себя внутри.
Поезд напоминал подмосковную электричку – с толпой веселых небритых парней в коридоре, с хохочущими девушками и открываемыми бутылками. Время от времени парочки уединялись в купе – если можно было назвать уединением их объятия и поцелуи за прозрачными дверями.
Во всем этом шуме и веселье время шло быстро. Лера не заметила, как промелькнули шесть часов дороги.
Хотя сама она чувствовала себя совершенно выключенной из этой неутомимой жизни, как будто бы все еще наблюдала ее сквозь стену кафе.
«А мне-то казалось, что исчезла пугающая пустота, что она была связана только с тем, что произошло с Аленкой, – думала Лера, глядя, как мелькают за окном поезда маленькие, сияющие в темноте февральского вечера станции. – А она осталась, только изменилась немного – пустота и холод неприкаянности… Зачем я еду, куда?»
Холод был не только в душе. Лера совсем замерзла, стоя на причале прямо за углом железнодорожного вокзала и пряча нос в тонкий сиреневый шарф в ожидании катера. Она бывала в Венеции, и ей даже не надо было теперь расспрашивать, куда следует ехать, где можно снять комнату в пансионе и сколько это будет стоить. Она везде бывала, все видела, жизнь ее была в последние годы такой насыщенной, что ей позавидовал бы любой.
Но она не знала, зачем ей плыть на стареньком катере по Канале Гранде, куда она хочет попасть…
На мгновение ей показалось, что Венеция вообще исчезла – как исчезла картина с той, отраженной Венецией, которая так поразила однажды ее воображение в начале нового, неведомого пути.
Ей показалось, что нет города, который она когда-то знала и любила, еще ни разу в нем не побывав, а есть другой город – очень красивый, который она весь обошла не раз, в котором у нее есть деловые партнеры и в котором у нее нет никого.
Лера оглянулась на здание вокзала, как будто хотела вернуться, как будто можно было просто выйти на другой станции. Но над невзрачным зданием подтверждающе светилась надпись VENEZIA, и оттуда шли люди с чемоданами и дорожными сумками – наверное, прибыл следующий поезд. Люди спешили к причалу, выясняли расписание катеров, спорили и смеялись.
Наверное, она выглядела глупо, стоя на причале у воды, всех пропуская вперед и все никак не решаясь отправиться дальше – словно ей предстояло не ступить на палубу, а прыгнуть в темную поблескивающую воду.
– Сан-Марко, синьора! – крикнули ей наконец с подошедшего катера. – Поскорее, если вам надо на Сан-Марко, катера теперь долго не будет!
– Синьора сама не знает, куда ей надо, – пробормотала Лера.
Она уже собиралась что-то ответить мрачноватого вида мужчине, кричавшему с катера, а потом, может быть, все-таки повернуться и идти обратно, в здание вокзала – как вдруг услышала:
– Синьора, видно, еще не решила, в какую точку Европы ей отправиться.
Она узнала Митю прежде чем обернулась и прежде чем прижалась замерзшей щекой к отвороту его пальто.
Она никогда не удивлялась, видя его перед собою – в гулкой арке их двора, в стамбульском отеле или на холодном венецианском причале… Она просто не успевала удивиться, как ей уже казалось, что он был здесь всегда.
– Митя, – прошептала Лера, не отрывая щеки от его плеча, – а здесь что же ты делаешь? Изучаешь итальянскую музыку?
– Здесь я разыскиваю тебя, – сказал он, прикасаясь губами к ее виску; она слышала биенье его сердца сквозь пальто. – Разыскиваю тебя по всему по белу свету… Пойдем, подружка моя любимая, ты же совсем замерзла.
Они спустились по ступенькам причала и шагнули на катер – весь скрипящий, как будто он вот-вот должен был развалиться под их шагами.
– Но как же можно было меня здесь найти, Митя? – спросила Лера, не отпуская его руки, словно он мог исчезнуть.
– Не так уж трудно. Позвонил из Вены, мама сказала, что ты в Риме, Зоська дала, к моему огромному удивлению, адрес какой-то феминистской конференции. А уже в Риме, по указанному адресу, какая-то дама с горящими глазами и абсолютно холодным лицом сказала, что ты отправилась в Венецию.
– А если бы я не задержалась из-за поездов, если бы не стояла здесь неизвестно зачем? – спросила Лера. – Как же ты нашел бы меня?
– «Если бы» не бывает, – улыбнулся Митя, и Лера увидела, как утонул отраженный от воды свет в уголках его глаз. – Как я мог тебя не найти, когда я только это и делаю всю жизнь?
Катер плыл по Канале Гранде не слишком быстро, темнели палаццо, стоящие в воде, темнели и поблескивали Митины глаза.
– А вдруг туман будет? – спросила Лера. – Ты знаешь, какой здесь бывает туман? Неделями ничего не видно в двух шагах, даже катера не ходят, не говоря уже про самолеты.
– Знаю, – кивнул Митя. – У меня здесь были концерты в Ла Фениче, и я потом на неделю застрял из-за тумана. И какая это была неделя!.. Но сейчас тумана не будет.
Лера не спросила, откуда Митя знает, что тумана не будет. Раз он сказал, значит, тумана и быть не может.
Людей на катере было много, но ей казалось, что они одни на скрипящей, ржавой палубе. Она держалась за Митино плечо, ремень его сумки то и дело соскальзывал, Митя подхватывал его, приподнимая локоть, и Лерина рука вздрагивала на его плече.
– Сейчас – Риальто, – сказал он. – Ты знаешь, где хочешь выйти?
– Нет, – покачала головой Лера.
Он больше ни о чем ее не спрашивал, и они вышли на пристани Сан-Марко.
Ни в одном из окон маленького отеля, расположенного в лабиринтах узких улиц близ площади, уже не горел свет. Даже портье открыл не сразу.
– К сожалению, синьоры, у нас все занято, – начал было он, но тут же узнал Митю. – О, маэстро, неужели это вы? Но почему же вы не забронировали номер заранее, ах, как же это возможно! – Потом он удивленно оглядел их. – Вы без вещей? – спросил портье. – И даже без скрипки?
– Скрипка осталась в Вене, – объяснил Митя. – Я не знал, где и как долго мне придется разыскивать синьору, и, согласитесь, затруднительно было бы это делать, таская за собой Гварнери.
– Это очень жаль, – сказал портье, и сожаление действительно тут же отразилось на его крупном, дородном лице. – Я не могу забыть ваш концерт, маэстро, это сильнейшее впечатление моей жизни! Вы были так любезны, когда подарили мне контрамарку…
– На этот раз у меня не будет концертов, – сказал Митя. – И все-таки мне не хотелось бы, чтобы синьора замерзла на улице…
– Святая Мадонна! – ахнул портье. – Действительно, я держу вас на пороге уже два часа! Ах, маэстро, – продолжал он болтать, пока Митя и Лера входили вслед за ним в небольшой холл с мраморным полом и золотой лепкой на стенах. – Мне очень жаль, что вам достанется самый холодный номер, который, к тому же, тоже забронирован с завтрашнего вечера, и тогда придется…
– Но ведь сегодня номер свободен? – перебил Митя разговорчивого венецианца. – Вот и прекрасно, мы тут же поднимемся туда.
Поднимаясь на второй этаж по узкой мраморной лестнице с холодными перилами, Лера спросила:
– Откуда ты знаешь итальянский, Мить?
Он улыбнулся, услышав этот вопрос.
– Довольно много опер написано по-итальянски. Можно было научиться: некоторые я помню наизусть.
Митя открыл дверь, и они вошли в комнату, действительно показавшуюся Лере холодной как могила.
Он включил не верхний свет, а лампу под золотистым абажуром, стоявшую на столике у кровати и сразу осветившую комнату таинственным сиянием. Потом отвернул вентиль на батарее.
– Может быть, потеплеет, – сказал Митя. – Хотя скорее всего – не слишком… Я ведь как раз здесь и жил в туманную неделю. Это хороший отель, но теплом даже здесь не балуют.
Лера по-прежнему стояла на пороге, не в силах сделать ни шагу, хотя позади был нелегкий день и она, кажется, устала. Она не понимала, что с ней происходит. Вернее – понимала, но ничего не могла поделать с собою…
Номер был небольшой, в одну комнату. И широкая, застеленная кремовым покрывалом кровать под высоким балдахином, разверзалась перед Лерой как пропасть.
Митя повернулся, стоя у окна, и сразу наткнулся на ее остановившийся взгляд, устремленный на это кремовое ложе. Он быстро прошел через всю комнату к двери, на ходу снимая пальто. Лера не успела ничего сказать, как он обнял ее, прижал к себе так осторожно и нежно, точно она могла рассыпаться от его прикосновения.
Митя расстегнул ее пальто, снял и не глядя положил на кресло в углу. При этом ей казалось, что его руки не отрываются от ее плеч, и одновременно – его пальцы прикасаются к ее лицу, гладят лоб, щеки, губы…
– Что же ты, моя любимая? – прошептал он, и Лера вздрогнула: он никогда не называл ее так, и никогда она не слышала, чтобы у него был такой голос. – Что же с тобою сделала жизнь – ты и меня уже боишься?..
– Я не боюсь, Митенька, не боюсь… – прошептала она в ответ. – Но я пустая какая-то… Мне кажется, из меня ушла вся жизнь, утекла, как ручеек… Что мне делать?
– Ничего. – Он осторожно подвел ее к кровати, сел сам и ее посадил рядом. – Ничего тебе не надо делать. Надо уснуть и проснуться счастливой, зимой в Венеции, и больше ничего.
Лера потерлась щекой о его руку, лежащую у нее на плече, и почувствовала, как вздрогнули его пальцы.
– Но… Я ведь ничего не могу, Митя, ты понимаешь? Я ничего сейчас не могу, мне страшно и пусто… Мне страшно даже, когда я представлю, что снимаю платье…
– Здесь холодно, – сказал он. – Ты и в платье замерзнешь. Ложись и постарайся уснуть, вот все и будет хорошо.
С этими словами он привлек ее к себе и сам лег на кровать. Лера почувствовала, как, не отрываясь от его плеча, она оказывается рядом с ним, прижимается к нему в полумраке. Его дыхание чувствовалось над ее виском, и его руки сомкнулись на ее плече.
Она вовсе не собиралась спать, она понимала, что невозможно спать, да еще вот так, в одежде, когда он чудом нашел ее в февральской венецианской ночи, – это было бы слишком несправедливо по отношению к нему. Но, едва почувствовав виском тепло его дыхания, его руки на своих плечах, – она тут же поняла, что проваливается в сон, что ничего не может поделать с тем ощущением покоя, которое исходит от Мити…
– Митенька, я сейчас проснусь… – пробормотала она, засыпая и слыша, как с приглушенным стуком падают на пол ее туфли. – Я подремлю пять минут и проснусь…
