Глава 14

Наступила печальная годовщина смерти родителей. Во время службы в церкви о них было сказано много теплых слов. Все вспоминали, какими добрыми были Кэт и Бертрам, какими отзывчивыми, как их все любили. Дети Уинфилдов сидели на передней скамье, внимательно слушая добрые слова в адрес родителей и время от времени утирая слезы. Они с гордостью ощущали себя продолжением Кэт и Берта.

После службы Эдвина пригласила на ленч нескольких друзей их родителей. Это был первый прием после их рокового путешествия на «Титанике».

В этот апрельский день они еще праздновали седьмой раз день рождения Алексис. Миссис Барнс испекла красивый пирог, и этот грустный день превратился в теплый домашний праздник. Знакомые их семьи, с которыми Эдвина давно не встречалась, засыпали ее приглашениями — ведь траур давно кончился. Многие заметили, что Эдвина все еще носит на левой руке обручальное кольцо, но Эдвина была красивой молодой девушкой, и поэтому никто не сомневался, что пройдет время, и она осчастливит своим согласием какого-нибудь мужчину.

Бен обратил внимание, как на нее смотрели молодые люди, и почему-то ему это не очень понравилось.

— Чудесный был день, — тихо сказал он Эдвине, сидевшей на качелях в саду.

— Правда? — Она была довольна и улыбнулась Бену:

— Им бы понравилось. Он улыбнулся в ответ и кивнул:

— Да. Они бы гордились вами. — Особенно старшей дочерью, хотел добавить он.

Какой удивительной женщиной она стала. Тяжелые испытания, выпавшие на ее долю, превратили Эдвину из беззаботной девочки в мудрую мужественную женщину.

— Ты проделала невероятную работу за этот год.

Эдвина польщенно улыбнулась, но она знала, что предстоит сделать еще больше. Каждый из детей нуждался в ее помощи, особенно Филип, который ужасно волновался из-за своего предстоящего поступления в Гарвард.

— Иногда я жалею, что не могу сделать большего для них, — призналась она Бену, — особенно для Алексис.

— Тебе не в чем себя упрекнуть, — успокоил ее Бен.

К Эдвине подходили люди, благодарили ее, говорили теплые слова о ее родителях, и, когда ушел последний гость, она почувствовала себя очень уставшей. Дети сидели на кухне с Шейлой и миссис Барнс и доедали именинный торт. Эдвина с Беном расположились в библиотеке и делились впечатлениями о празднике.

— Ты, кажется, получила кучу приглашений. — Он был рад за нее, но все же, к собственному изумлению, почувствовал укол ревности Как будто он рассчитывал, что она всегда будет в трауре и видеться будет только с ним.

Эдвина лишь слегка улыбнулась в ответ.

— Да, все были так добры ко мне. Но все равно ничего особенно не изменится, у меня по-прежнему забот полон рот, а многие этого не понимают.

Облегчение? Почувствовал ли он облегчение, спрашивал себя Бен, не в силах разобраться в своих чувствах. Она ведь дочь его лучшего друга… Но он испытывал к ней совсем не отцовские чувства, боясь признаться в этом самому себе, и нахмурился, когда Эдвина, улыбаясь, протянула ему рюмку шерри.

— Ну, не будьте таким мрачным.

— Вовсе я не мрачный, — солгал он.

— Да-да. Вы напоминаете мне тетю Лиз. Чего вы боитесь? Что я опозорю имя Уинфилдов? — поддразнила его Эдвина.

— Едва ли. — Он отхлебнул шерри, поставил рюмку и решительно посмотрел на нее. — Эдвина, что ты собираешься делать в этой жизни?

Он взглянул на кольцо на ее левой руке и подумал, не сочтет ли она его сумасшедшим. Сам-то он считал, что давно уже сходит с ума.

— Я серьезно, — сказал Бен с настойчивостью, удивившей Эдвину, — этот год прошел… Что ты собираешься делать теперь?

Она задумалась на минутку, но ответ ей был ясен еще с той страшной апрельской ночи.

— Мои планы не изменились. Я буду заботиться о детях. — Ей это казалось таким очевидным. У нее не было выбора, только долг и любовь, и обещание, что она дала родителям, садясь в спасательную шлюпку. — Мне больше ничего не нужно, Бен.

«Но не в ее же возрасте! У нее вся жизнь впереди», — с горечью подумал он.

— Эдвина, когда-нибудь ты пожалеешь об этом. Ты слишком молода, чтобы отказываться от собственной жизни ради братьев и сестер.

— А разве я отказываюсь? — Она улыбнулась, тронутая его беспокойством за нее. — Что в этом плохого?

— Плохого ничего нет, — мягко сказал Бен, не отрывая от нее глаз, — но нельзя на это тратить жизнь. Тебе нужно гораздо больше, Эдвина. Твои родители всегда были вдвоем.

Они одновременно вспомнили, как утром священник говорил о Кэт и Берте, и Эдвина подумала, что она тоже собиралась начать свою жизнь с Чарльзом, но потеряла его. А больше ей никто не нужен… Только Чарльз…

Но Бен смотрел на нее выжидающе.

— Разве ты не понимаешь, о чем я говорю, Эдвина? — Он нежно улыбнулся, и она на секунду смутилась.

— Понимаю, — спокойно ответила она. — Вы хотите, чтобы я была счастлива, но я счастлива здесь, с детьми.

— И это все, что тебе надо? — Бен поколебался, но только мгновение. — Я хочу предложить тебе нечто большее.

Ее глаза широко открылись от удивления.

— Вы? Бен…

Она никогда даже не думала, не подозревала, что он любит ее. Да он и сам тоже сначала не знал, а в последние месяцы понял это и с Рождества, кроме Эдвины, не мог ни о ком думать. Он обещал себе не говорить ей ничего хотя бы до апреля… пока не кончится траур, но сейчас вдруг испугался, что надо было еще подождать. Может, в конце концов что-нибудь и изменилось бы.

— Я никогда не думала… — Она вспыхнула и отвернулась, как будто сама мысль о его любви стесняла ее и причиняла боль.

— Прости. — Он подошел к ней и взял ее руки в свои. — Мне не надо было ничего говорить, да, Эдвина? Я люблю тебя… давно люблю… но больше всего на свете я боюсь потерять нашу дружбу… Ты для меня все… и дети тоже… Пожалуйста, Эдвина… я не хочу терять тебя.

— Вы не потеряете, — прошептала она, заставляя себя посмотреть на Бена. Она стольким ему обязана, и она любит его, конечно, но как папиного самого близкого друга, не больше. Иначе она просто не может. Не может надеть ради него свадебную фату… Она любит Чарльза. В глубине своей души она все еще его невеста и всегда останется ею.

— Я не могу, Бен… Я люблю вас… но я не могу. — Она не хотела причинять ему боль, но и не хотела лгать.

— Может, я слишком рано заговорил об этом? — с надеждой спросил он, но Эдвина отрицательно покачала головой. — Из-за детей? — Он тоже любил детей, но она снова покачала головой, и его объял страх потерять ее. Что, если она никогда с ним не захочет больше говорить? Он совершил ошибку, что признался ей в любви.

— Нет, не из-за детей, Бен, и не из-за вас… — Она улыбнулась сквозь слезы и решила быть с ним честной. — Из-за Чарльза… Я бы чувствовала, что изменила ему, если б…

Слезы мешали ей говорить, и Бен опять стал упрекать себя, что поторопил события. Может быть, придет время… но не сейчас.

Он рискнул — и проиграл, проиграл погибшему возлюбленному Эдвины.

— Даже вдовы снова выходят замуж, — попытался переубедить ее Бен. — Ты имеешь право на счастье, Эдвина.

— Может быть, — неуверенно сказала она. — Может быть, говорить об этом рано… — Однако в глубине души она знала, что никогда не выйдет замуж. — Но, чтобы быть честной, я не думаю, что когда-нибудь выйду замуж.

— Как это глупо!

— Возможно, — она виновато улыбнулась, — но так легче, из-за детей. Я не смогла бы дать мужчине того, что он заслуживает, Бен. Я слишком занята детьми, и любой нормальный мужчина рано или поздно обиделся бы.

— Ты думаешь, и я такой? — Он выглядел расстроенным, и она опять улыбнулась.

— Может быть, и вы. Ведь вам требуется все мое внимание, а я не смогу его уделять никому целиком по крайней мере лет пятнадцать, пока Тедди не уедет учиться в колледж. Слишком долгий срок.

Бен покачал головой и усмехнулся. Он потерпел поражение, он знал это. Она была упрямой девушкой, и если что говорила, значит, держала свое слово. Он уже хорошо это знал и, кстати, любил и за это. Он любил ее мужество, ее принципы, упорство… ее смех, ее волосы, глаза, восхитительное чувство юмора. И он знал, что она тоже любит его, но не так, как ему бы хотелось.

— Пятнадцать лет многовато для меня, Эдвина. Мне будет тогда шестьдесят один, и ты" может быть, не захочешь за меня замуж…

— Но вы наверняка будете моложе меня, Бен. Дети меня состарят к тому времени… — Она серьезно посмотрела на него. — Моя жизнь принадлежит им.

Она пообещала маме заботиться о них, что бы ни случилось. И она не может думать о себе, прежде всего — дети. И как бы она ни любила Бена, она знала, что не хочет быть его женой и вообще ничьей. Но он нахмурился; он безумно боялся ее потерять.

— Мы можем остаться друзьями?

Ее глаза наполнились слезами, и она кивнула с улыбкой.

— Конечно, можем. — Она встала и обняла его. Он был ее лучший друг, ее самый любимый друг, не просто друг отца. — Я бы не справилась без вас.

— По-моему, ты отлично справляешься, — кисло произнес он и на мгновение крепко прижал Эдвину к себе.

Он не пытался поцеловать ее, не спорил с нею. Он был рад, что не потерял ее привязанность и дружбу, и, может быть, так оно и лучше.

Но все же уходил он с тяжелым сердцем. Садясь в машину, Бен оглянулся, помахал Эдвине рукой и уехал, жалея, что все так получилось.

На следующий день пришла телеграмма от тети Лиз: в годовщину гибели Берта и Кэт умер дядя Руперт.

Эдвина с грустью сообщила об этом детям и весь день была очень тиха и задумчива, вспоминая разговор с Беном. Она была взволнована его признанием, но не сомневалась, что поступила правильно.

Дети не особенно расстроились, узнав про смерть дяди. Филип после обеда помог Эдвине сочинить телеграмму тете Лиз. Они написали, что очень ей сочувствуют и молятся за дядю. Эдвина решила не упоминать, что они надеются вскоре увидеть тетю, уж слишком долго они приходили в себя после ее визита три месяца назад.

Эдвина размышляла, не надеть ли снова траур, но потом решила, что не стоит: ведь они едва знали дядю, да и не слишком-то любили его.

Она неделю ходила в сером, а потом вернулась к своей обычной одежде и даже стала надевать красивую бледно-голубую шаль, которую подарил ей Бен. Он, кстати, приходил к ним почти так же часто, как и раньше. Правда, порой он казался несколько смущенным, хотя Эдвина вела себя так, будто между ними ничего не произошло. Дети и вовсе остались в полном неведении, только Филип раз или два посмотрел на них внимательно, но ничего, кроме привычной дружеской привязанности, не обнаружил.

В мае Эдвина впервые вышла в свет. Она приняла приглашение на обед от старых друзей родителей и, хотя поначалу чувствовала себя скованно, провела очень приятный вечер. Правда, одна вещь ей не понравилась: она подозревала, что ее пригласили ради развлечения хозяйского сына, и, приехав в этот дом во второй раз, Эдвина в этом окончательно убедилась.

Этот красивый молодой человек двадцати четырех лет имел прекрасное имение около Санта-Барбары, много денег и мало мозгов. Разумеется, он совершенно не заинтересовал Эдвину, как и другие молодые люди, с которыми ее знакомили в гостях. Ее собственные подруги почти все уже вышли замуж, обзавелись детьми, и, навещая их, Эдвина не могла не думать о Чарльзе, о том, что и они могли бы жить так же.

Это было очень тяжело, и с друзьями родителей Эдвина чувствовала себя лучше: у них с ней было даже больше общего, ведь она воспитывала детей такого же возраста, как и у них. К тому же ее не донимали молодые люди, некоторые, правда, поняли, что лучше ее оставить в покое. Эдвина не снимала обручального кольца и продолжала думать, что принадлежит только Чарльзу. Она жила лишь воспоминаниями о нем да бесконечной заботой о детях.

В августе она с облегчением покинула город и поехала на озеро Тахо. Это было особенное лето для всех: месяц назад Филипа приняли в Гарвард, и в начале сентября ему предстояло ехать на учебу. Эдвина, конечно, переживала, что он уезжает, но и радовалась за него. Филип предлагал остаться дома и помочь справляться с малышами и хулиганистым Джорджем, но Эдвина даже слушать ничего не хотела. Он поедет учиться — и точка.

А пока они собрали вещи и отправились на поезде до озера Тахо.

Однажды лунным вечером Филип наконец отважился задать вопрос, который давно его беспокоил.

— Ты когда-нибудь была влюблена в Бена? — смущенно спросил он сестру.

Эдвина пришла в замешательство, причем даже не столько от вопроса, сколько от вида Филипа. Он смотрел так, словно она принадлежала только ему и детям. Растерявшись, Эдвина даже не знала точно, что и ответить.

— Нет.

— А он?

— По-моему, это не так важно. — Эдвина говорила мягко, потому что бедняжка Филип в самом деле очень разволновался. Она глубоко вздохнула, думая о фате, спрятанной в шкафу. — Я все еще люблю Чарльза… — прошептала Эдвина, — …наверно, я всегда буду его любить…

— Я рад. — Но потом Филип виновато вспыхнул:

— То есть я хотел… я имел в виду… Эдвина улыбнулась ему:

— Я догадываюсь, что ты хотел.

Она принадлежит им… они не хотят, чтоб она выходила замуж. Она их собственность до тех пор, пока не умрет или не станет им больше нужна. Эдвина понимала это и ничуть не обижалась на эгоизм братьев и сестер.

Странно, думала Эдвина, почему родители имели право принадлежать друг другу, а она, как считают дети, должна любить только их. Даже Филип так думает. Он имеет право уехать учиться, а она останется здесь, с детьми, и будет его ждать.

— Если б я любила его, то что бы изменилось? Ведь я б не стала вас меньше любить, — попыталась объяснить Эдвина, но Филип недоверчиво смотрел на нее. Она поняла, что он еще ребенок, хоть и едет в Гарвард, и поцеловала его. — Не волнуйся так. Я всегда буду здесь. — Те же слова она произнесла, когда умерла мама:

— Я люблю вас… не бойтесь… я всегда буду здесь… Спокойной ночи, Филип, — прошептала она, когда они подошли к домикам, и он с улыбкой посмотрел на нее. Он очень ее любил, и все дети тоже.

Она теперь опора, как раньше мама с папой. А они ее надежда, ее жизнь… А на полке лежит свадебная фата, которую никогда не наденет… А на пальце сверкает обручальное кольцо Чарльза.

— Спокойной ночи, Эдвина. Она улыбнулась и закрыла дверь, стараясь вспомнить, было ли когда-нибудь все иначе.