3
Поднявшись с колен, Вики начала спускаться по лестнице. Она не могла согнуться в талии, так что приходилось приседать. Сейчас Вики держалась одной рукой за перила, а другой собирала блоки конструктора «Лего», которые Элис рассыпала по всей лестнице. У Вики перехватило дыхание от затраченных усилий, и ей пришлось передохнуть несколько секунд, прежде чем отправиться в спальню девочек, куда надо было отнести конструктор.
В детской царил чудовищный беспорядок, одежда была раскидана вперемежку с игрушками. Взглянув на все это, Вики устало откинула волосы со лба. В последние дни у нее хватало сил только на то, чтобы полусонно бродить по дому. Вот и сейчас она повернулась и закрыла за собой дверь комнаты, испытывая при этом привычное чувство вины. Вики вовсе не была помешана на домашнем хозяйстве, но очень не любила полностью отпускать вожжи, хотя прекрасно сознавала, что слишком вымотана своим состоянием, чтобы держать их достаточно крепко.
На другой стороне лестничной площадки была комната, приготовленная для младенца, и, прежде чем снова спуститься на первый этаж, Вики на несколько секунд остановилась на пороге. Колыбелька уже успела послужить Мэри и Элис, белая краска была слегка облуплена, но на кроватке были новые шторки и покрывало, а в ящичках комода лежали новые крошечные вещички. Специальная корзина для младенцев со сложенными белыми одеяльцами была приготовлена для Гордона, который возьмет ее с собой в больницу. В этой корзинке они принесут ребенка домой.
Вики подумала о том, как через несколько дней она вернется сюда с новорожденным. Она будет сидеть в этой комнате среди ночной тишины и кормить ребенка грудью, наблюдая за гримасами крошечного лица, пока ребенок сосет ровно льющееся из груди молоко. Сейчас грудь Вики болела. И еще неприятно ныла поясница, так что приходилось неловко откидываться назад, чтобы немного уменьшить боль.
Внизу Элис сидела на диване и смотрела телевизор. Она притащила с собой одеяло из кроватки, и один кончик одеяла вместе с большим пальцем был засунут в рот малышки. Элис ходила в детский сад только с утра. Вики медленно подошла к дивану, и девочка, не отрывая глаз от экрана, подвинулась, чтобы освободить матери место.
— Устала, мамочка? — автоматически произнесла Элис.
— Правильно, устала.
Вики с тяжелым вздохом опустилась на диван, и дочка пристроилась поудобнее возле нее. Вики обняла девочку за плечи, и они стали вместе смотреть телевизор.
Голенькая ручка ребенка была полной и гладкой, вокруг запястья все еще видна была детская складочка, под ногтями виднелись следы пластилина, а от волос поднимался влажный запах сена.
— Этот дяденька глупый, — сказала Элис, указывая пальчиком на экран телевизора.
— Правда?
Вики вдруг задумалась о том, как растут ее дети, как, невидимые глазу, умножаются их крошечные клеточки, разветвляются вены, строятся кости, заставляя их расти, все больше отдаляя от нее и Гордона. И еще о том, как в один прекрасный день заботы взрослых людей, принадлежащие сегодня ей и Гордону, перейдут к Мэри и Элис. Вики представила, как под пушистыми волосиками постоянно работает мозг девочки, фотографируя в деталях мир, который окружает Элис, накапливая эти фотографии, создавая свой, особый шифр, который позволит ей наполнять свою растущую с каждым днем оболочку чувствами легкости и уверенности в себе. Маленькое существо, прислонившееся к матери, показалось вдруг Вики полным почти невыносимого совершенства.
Вики всегда испытывала острое физическое удовольствие, ощущая рядом крошечные тельца своих детей.
Это похожее на эротическое, но все-таки совершенно иное чувство было знакомо ей с того момента, когда после рождения Мэри медсестра вложила ей в руки крошечный сверток, и у Вики все сжалось внутри от нахлынувшей любви и нежности. Она вспомнила, как шесть лет назад Гордон брал иногда по утрам грудную Мэри в их кровать, и они с Вики склонялись над ее крошечным голеньким тельцем, без устали разглядывая это материальное воплощение и как бы продолжение их любви.
Шесть лет назад — не сейчас. Вики улыбнулась, ощутив вдруг, какой разительный контраст представляет их сегодняшнее существование с тем, что было раньше. Теперь у Гордона было гораздо больше работы, он дольше отсутствовал, а утро давно уже превратилось для Вики в сумасшедший дом, ведь надо было одновременно собирать девочек в школу и в детский сад, Гордона на работу. У них было теперь так мало свободного времени. Впрочем, Вики знала, что все пары, у которых есть маленькие дети, страдают от того же самого. Ничего, у них еще будет время. Вики была в этом уверена. Вики попыталась изменить положение, как вдруг боль в спине сделалась невыносимой.
— Элис, сбегай, пожалуйста, на кухню и принеси мне из большого буфета чистое полотенце, — вдруг резко сказала она.
Элис немедленно побежала исполнять просьбу матери, чуть напуганная жесткими нотками, прозвучавшими в ее голосе. У Вики отошли воды.
Гордон ехал с работы домой.
Он позвонил матери Вики, и она тут же выехала, чтобы забрать девочек. Марсель Уикхем заедет за Мэри в школу и побудет с ней и Элис, пока не приедет их бабушка. Гордон сосредоточился на дороге, но мысли вновь и вновь возвращались к тому, как он приедет сейчас домой, а затем повезет Вики в больницу. Гордона вызвали с совещания, и вместе с мыслями о Вики в его голове все еще вертелись обрывки речи, которую он собирался произнести.
На перекрестке была пробка, но Гордон быстро прикинул, что, если он присоединится к очереди из машин, это займет меньше времени, чем если он поедет в объезд. Пока Гордон ждал, в голову опять полезли мысли о том, что ему предстояло — долгие часы в родильном отделении. Он вспомнил момент рождения Мэри и Элис, напряженное лицо Вики, ее крики и стоны, то, как беззвучно раскрывался ее рот, когда она тужилась, и, наконец, ее триумф, когда, как по мановению волшебной палочки, на свет появлялись сначала маленькие головки, а потом — тельца их дочек. Каждый раз появление ребенка почему-то очень удивляло Гордона. Как будто бы долгие месяцы приготовлений, ожидания, посещений школы молодых родителей были нужны сами по себе, а не ради того, что должно за ними последовать. Каждый раз появление кого-то третьего из того, что было когда-то им и Вики, казалось Гордону непостижимым. И вот теперь это должно произойти еще раз, опять появится новый человек, для которого им всем придется перестраивать свой образ жизни. Гордон хотел мальчика. В последнее время обилие женщин в доме начало подавлять его.
Машина почти достигла перекрестка. Была середина ноября, и все кругом казалось серым, но некоторые деревья все еще не сбросили свои осенние наряды. Яркие цвета вдруг напомнили Гордону о той, новой женщине, которую он встретил на вечеринке у Эндрю, и о том, в какие цвета окрасил ее лицо и волосы случайно упавший на нее луч прожектора. Гордон миновал перекресток и прибавил газу.
Дженис приехала посидеть с Вики, пока Марсель, захватив с собой Элис, съездит в школу. Обе женщины сидели на кухне. Подбородок Вики был прижат к груди: она полностью сконцентрировалась на правильном дыхании. Услышав шаги Гордона, она подняла голову. Увидев мужа, Вики испытала облегчение. Гордону захотелось взять ее на руки, как Элис, и одновременно он вдруг почувствовал желание тряхнуть ее хорошенько и вновь увидеть перед собой Вики, которую знал когда-то, а не ту раздобревшую мать семейства, которой она стала сейчас. Гордон взял жену за руку и улыбнулся.
— Все хорошо, я уже здесь, — Гордон говорил ласково, как с ребенком. — Начались схватки?
— Пока не очень сильные, но довольно часто, — ответила Вики. — В больнице сказали: немедленно ехать к ним.
Гордон видел, что каждое слово дается Вики с трудом.
— Ну что же, тогда поехали, — мягко произнес он.
— Ее сумка в прихожей, — сказала Дженис. — Там все, что надо. А вот пальто.
Они накинули пальто Вики на плечи и помогли ей подняться.
— О девочках не беспокойся, — сказала Дженис, сажая подругу в машину. — Ну, с Богом.
Дженис стояла в дверях и махала им на прощание, как будто они уезжали в отпуск.
До больницы было минут пятнадцать езды, но к тому моменту, когда они доехали, Вики была уже сильно напугана. Санитар и медсестра, увидев, что они подъезжают, выкатили наружу кресло на колесиках. Вики видела их лица сквозь пелену боли и волнения.
Дни шли за днями. У Нины установился определенный распорядок дня. Рано утром она поднималась наверх в студию и работала примерно до полудня. Затем, если погода была хорошая, она выходила на прогулку. Будничность повседневной жизни действовала на Нину успокаивающе, она обнаружила, что, строго соблюдая придуманное ею расписание, она таким образом отвлекается от мрачных мыслей. Иногда Нина прогуливалась по центру города, разглядывая витрины новых магазинов и вывески ресторанов, пристроенных к старым домам. В другие дни Нина шла в противоположном направлении, через один из новых районов — к границе города, за которой начинались ухабистые дороги, ведущие к пустым полям, по которым гулял ветер, и дальше за город. Нина шла быстро, засунув руки в карманы пальто и жадно впитывая каждую черточку сельского пейзажа, как будто вычерченного тонкими карандашными линиями. Вечером, вернувшись домой, Нина обычно читала или перезванивалась со своими лондонскими друзьями, успокаивая Патрика и всех остальных и объясняя, что она не чувствует себя одинокой и пока еще не сошла с ума.
Да она и не проводила все свое время в одиночестве. Постепенно Нина почувствовала себя втянутой в кружок графтонских парочек.
Первый шаг в этом направлении сделала Дженис Фрост. Однажды утром она позвонила Нине и пригласила ее на ланч, и Нина согласилась, прежде чем успела придумать какую-нибудь отговорку.
На этот раз Нина отправилась к Фростам пешком, с интересом разглядывая попадавшиеся навстречу дома, утопающие в зелени садов. Когда-то одна из подружек Нины жила в таком же доме, и сейчас у Нины было чувство, что с тех пор ничего не изменилось. Разве что на улицах стало больше машин, но здесь дороги были довольно спокойными, и спокойствие, казалось, висело над крышами домов и верхушками деревьев. Нине стало любопытно, что произошло бы, останься она в Графтоне. Неужели тоже вышла бы замуж и обосновалась в одном из этих домов?
Нина уже подходила к калитке Фростов, когда позади нее затормозила машина. Обернувшись, Нина увидела «БМВ», за рулем которой сидела жена Дарси Клегга. Женщины одновременно оказались у входной двери.
— Привет, — сказала Ханна. — Джен только что позвонила мне и пригласила позавтракать с вами. Я оставила Менди приглядывать за магазином.
Видимо, предполагалось, что Нине известно и о магазине, и о Мэнди. Дженис открыла им дверь. На ней были джинсы и какой-то балахон, но глаза были подкрашены, и выглядела она моложе, чем тогда, на вечеринке. Она поцеловала Ханну и пригласила обеих женщин внутрь.
В кухне было тепло, аппетитные ароматы носились в воздухе. Стол был накрыт на троих. У каждого прибора лежала белая льняная салфетка и стоял бокал. Нине налили белого вина, и она прислонилась к одному из кухонных столов, на котором Дженис как раз резала зелень. В окно ей был виден сад с фруктовыми деревьями и футбольными воротами.
— Я рада, что вы пришли, — сказала Дженис. — Тогда, во время вечеринки, у меня не было времени поговорить с вами: здесь был такой сумасшедший дом. А потом я все мучилась тем, как негостеприимно это, должно быть, выглядело.
— Ну что вы, — возразила Нина. — Я еще помню, что такое устраивать вечеринку в своем доме.
— Фросты потрясающе гостеприимны, — вмешалась в разговор Ханна Клегг. — Если бы не они, жители Графтона вообще не встречались бы друг с другом.
Ханна сидела на табуретке, закинув ногу на ногу. На ней были замшевые брюки и легкий мягкий свитер, волосы заколоты наверх, так что видна была ее нежная белая шея. Очень скоро Ханне предстояло перейти границу, которая отделяет пышную женщину от полной, но сейчас она была сказочно красива — нежно-розовая кожа, чувственные губы. Нине она показалась слегка пресыщенной. Должно быть, Дарси очень внимателен к ней в постели. Собственное одиночество заставляло Нину чувствовать себя по сравнению с Ханной сухой и угловатой. Это сравнение заставило ее как бы ощутить одновременно каждую свою морщинку и почувствовать между ключицами ноющую боль от постоянной необходимости высоко держать голову, даже если ты не совсем в настроении.
— Я люблю устраивать вечеринки, — сказала Дженис. — Мне нравится, когда в доме много народу. Ведь у меня у единственной в нашей компании нету работы, надо же хоть чем-то заняться. Я пригласила сегодня и Марсель, но у нее как раз урок Она работает демонстратором блюд в кулинарной школе.
Ханна рассмеялась:
— Не слушайте ее, Нина. Может, Дженис и не работает, но зато она занимается всем остальным, что только можно придумать в Графтоне. Она заседает во всех комитетах Графтона — «Друзья Собора», ПТА, и еще каких-то таких, что и не выговоришь. Кроме того, в трех благотворительных обществах. И везде, если вы хотите чего-то добиться, вы в первую очередь спрашиваете миссис Фрост. Ее энергия всех нас восхищает.
Нина улыбнулась. Она постепенно все больше узнавала об этой женщине с ее аккуратно причесанными темными волосами и слегка покровительственными манерами. И то, что она узнавала, ей очень даже нравилось.
— Давайте есть, — сказала Дженис, — а то что-то мы совсем заболтались. — Все трое сели к столу.
Дженис угощала их горячей грибной закуской и пирогом с овощами. Ханна все время пила вино, а Дженис следила за тем, чтобы их бокалы не пустели. Нина рассчитывала сегодня еще поработать, но сейчас она не могла удержаться — много пила и жадно ела. Уж стишком приятно было сидеть вот так и наслаждаться вкусной домашней пищей. С перспективой вернуться сегодня в мастерскую Нина рассталась без сожаления. Гораздо интереснее посидеть и поболтать с Дженис и Ханной.
Неожиданно Нине пришло в голову, какой, должно быть, сухой и высокомерной она выглядит, безукоризненно следуя правилам хорошего тона. Она чувствовала внутри себя какую-то напряженность.
В какой-то момент вино и непритворное дружелюбие Дженис и Ханны подействовали на Нину расслабляюще. Она почувствовала, что может быть здесь такой, как она есть, вместо того, чтобы пытаться казаться равнодушной светской дамой.
И вдруг Ханна сказала что-то такое… Нина сразу же забыла, что именно, что-то про то, каким, должно быть, огромным и тихим был дом на Аллее Декана, — и неожиданно Нина разрыдалась.
Она часто плакала, когда оставалась одна, но никогда не позволяла себе этого в присутствии посторонних, да еще к тому же незнакомых людей, разве что в первые дни после смерти Ричарда. Чувствуя, как катятся по ее лицу слезы, Нина испытала одновременно шок и облегчение.
Обе женщины, обойдя стол, подошли к Нине. Ханна коснулась ее плеча.
— Ты это из-за того, что я сказала о твоем доме? Извини, я не думала…
Нина взяла бумажную салфетку, которую протянула ей Дженис, и высморкалась.
— Все в порядке, — пробормотала она. — Дело не в вас. Со мной иногда случается. Сейчас пройдет.
Они все понимали, обе. Ведь Нина говорила тогда, на вечеринке, Дарси Клеггу, что ее муж умер полгода назад. Было бы наивно с ее стороны думать, что переехав сюда, она сможет начать новую жизнь. Ведь от себя-то никуда не денешься. И багаж своих тревог и горестей не так просто скинуть с плеч. Что ж, наверное, с этим нужно смириться. Также как и с тем, что сейчас ей явно необходимо объяснить хотя бы часть того, что она чувствует, этим милым дружелюбным женщинам, молча, с любопытством глядящим на нее.
Нина вздрогнула.
— В начале этого года умер мой муж, — начала она. — Я решила переехать сюда, потому что подумала, что так мне будет легче, чем если я останусь в Лондоне, где все напоминает мне о Ричарде. Иногда мне действительно легче. Но иногда так невыносимо ужасно бывает вспоминать, что его больше нет. Кажется, что это невозможно вынести. Но выносить приходится. Вот и все. Мне очень жаль, что я оказалась вам в тягость. Ведь мы так недавно знакомы…
— Вы нисколько нам не в тягость, — протестующе заговорила Ханна. — Если кто и сморозил глупость, так это я.
Дженис кивнула, подтверждая слова подруги.
— И мы уже достаточно хорошо знакомы. Можешь все рассказать нам, если хочешь. Или лучше просто забудем об этом, если тебе так больше нравится.
Нина почувствовала, что минутная слабость прошла. Нина, конечно, была благодарна Ханне и Дженис за их сочувствие, но ей приятно было, что она уже может взять себя в руки.
— Пожалуй, так будет лучше, — мягко сказала она.
Женщины сели на свои места. Дженис достала из бара напротив Нины еще бутылку и потянулась за штопором. Через секунду вино опять заискрилось в бокалах.
Нина повернулась к Ханне.
— Расскажите мне, пожалуйста, о вашем магазине, — попросила она.
Ей казалось важным продолжать разговор, все равно о чем. Нина была тронута заботой Ханны и Дженис, но ей было как-то неловко принимать эту заботу. Теперь ей хотелось показать этим двум женщинам, что она не сдается, хотя это и было нелегко.
Ханна с готовностью принялась заглаживать свой неловкий поступок:
— Это магазин готового платья. «Ля Кутюр». Дарси купил мне его вскоре после свадьбы. Чтобы у меня было какое-то развлечение. Он очень удивился, когда я сумела повести дела так, что торговля оказалась прибыльной.
— Вам обязательно надо пойти туда взглянуть на все самой, — вмешалась в разговор Дженис. — Это на Саутгейт, напротив книжного магазина. Я-то не хожу туда, потому что ничего не могу себе там позволить. Ведь там, кажется, нет ничего дешевле девяноста фунтов, а, Ханна?
Ханна пропустила последнюю реплику мимо ушей.
— Мне удалось так преуспеть потому, что в Графтоне очень много денег, — Ханна сделала характерный жест пальцами, потерев их один о другой. — А люди любят время от времени обновлять свой гардероб, чтобы демонстрировать его соседям. Например, на вечеринках Джен. По крайней мере, до сих пор было так. Сейчас у нас депрессия, и неизвестно, что будет дальше. Я думаю, что деньги у большинства по-прежнему есть, только теперь они не уверены, что надо всем это демонстрировать.
«Вам с Дарси не о чем беспокоиться», — подумала Нина. Она также вспомнила о деньгах Ричарда, как бы возвышавшихся невидимой стеной за ее плечами. По лицу Дженис она видела, что та не очень одобряет деятельность Ханны и ее грубовато-жизнерадостные манеры. Нине стало интересно, как же на самом деле относятся друг к другу эти женщины, да и остальные члены их компании. Действительно ли они нравятся друг другу? Сейчас Нине как бы удалось подглядеть обратную сторону этих, казалось бы, дружеских отношений.
Нина допила вино и прикрыла свой бокал рукой, когда Дженис, вопросительно глядя на нее, подняла бутылку. Женщины, посмеиваясь, начала обмениваться свежими графтонскими сплетнями. Все трое испытывали явное облегчение от того, что им удалось благополучно забыть срыв Нины.
— Я отвезу тебя домой, — предложила Нине Ханна, когда пришло время уходить. — Я, кажется, слегка перебрала, но тем не менее рискну сесть за руль. Я всегда так делаю. Правда, Джен?
В резком смешке Ханны Нине послышалось что-то такое, что заставляло задуматься о том, в каких еще случаях та привыкла рисковать, а также о том, не было ли это сказано специально, чтобы позлить Дженис. Та пропустила все мимо ушей. Дженис пошла проводить их до машины. Она положила руку на запястье Нины и мягко произнесла:
— Что же, вы знаете, где мы живем…
— Да, — ответила Нина, опять отмечая про себя, что Дженис ей нравится.
Ханна вела машину очень невнимательно, к тому же гнала вовсю. Она высадила Нину около лужайки перед собором.
— Придешь посмотреть мой магазин? — спросила она.
— Да, конечно, — пообещала Нина.
— Извини, что я такая дурочка. Дарси — единственный человек, которому это до лампочки. — С этими словами Ханна резко тронулась с места.
Ребенок Вики Рэнсом был извлечен на свет при помощи кесарева сечения через шесть часов после того, как муж привез ее в родильное отделение. Сначала акушер надеялся, что роды пойдут нормально, ведь как-никак Вики уже родила двоих детей самостоятельно. Но затем мониторы показали, что ребенок слабеет, а осмотр выявил к тому же неправильное положение плода: ребенок шел не головой, а плечиком. Да и сама Вики была измучена и начинала паниковать.
— Нет смысла пытаться развернуть плод, — объяснил врач. — Лучше давайте перевезем ее в операционную.
Гордону дали маску и зеленый хирургический халат, чтобы он мог сопровождать Вики. Действия хирургов напоминали какой-то диковинный обряд. Гордон наблюдал за операцией, чувствуя свою полную беспомощность, хотя он и держал Вики за руку и нашептывал ей что-то ободряющее. Ребенок выпрыгнул из располосованного чрева Вики, как будто какое-то диковинное морское животное из волн бушующего океана.
— Хорошенькая маленькая девочка, — послышались голоса акушерок и врачей.
— Девочка? — переспросила Вики.
Ребенок закричал, его передали акушерке, которая запеленала крошечное тельце и дала подержать Гордону. Затем бригада врачей занялась Вики.
Гордон почувствовал, что его подташнивает. Ему удалось справиться с подступившей дурнотой, рывками вдыхая пропахший дезинфекторами воздух операционной. Наклонив голову, он поглядел в иссиня-черные глазки своей новорожденной дочери.
Вики перевезли в палату, положили на кровать и, задернув цветные шторки на дверях, оставили наедине с мужем.
Ребенком занимались теперь педиатры, но Рэнсомам уже успели сообщить, что с ним все в порядке.
— Мне очень жаль, — со вздохом сказала она.
— Почему жаль? — Гордон чувствовал себя усталым и раздраженным.
— Что я не смогла родить сама. Это было ужасно, да? Для меня это позор.
— Да нет же, это не было ужасно. С какой стати? Это было красиво — Гордон чувствовал, что врет не очень убедительно и в душе проклинал себя за это. Он знал, что существуют какие-то слова, которые заставят лицо Вики просиять, сделают его радостным, как это было после рождения двух первых детей, но никак не мог догадаться, что же это за слова, только чувствовал, что его ответ разочаровал жену.
— Я знаю, ты хотел мальчика, — сказала Вики.
Супруги разговаривали шепотом. Верхний свет в палате уже погасили на ночь, и они сидели под ночником над головой Вики. Усталость ее прошла, она чувствовала себя возбужденной, кожа на щеках блестела. Гордон понимал, что жене очень хочется сейчас поговорить с ним, хотя медсестра предупредила, что он может только зайти посмотреть, как устроена Вики. Он подумал о доме — тишина, пустая постель. Девочки наверняка уже у бабушки с дедушкой.
— Мне все равно, кто у нас родился, лишь бы с ним и с тобой все было в порядке. И ты прекрасно это знаешь. — Гордон нагнулся и поцеловал сложенные на груди руки жены.
— С ней. С ней все в порядке. Ведь это девочка.
Голос Вики дрожал. Гордон понял, что Вики сейчас расплачется, и ему захотелось вдруг встать и выйти, чтобы жена могла успокоиться и заснуть.
— Хорошенькая девочка. Еще одна маленькая сестренка, — ласково сказал он.
— Хелен, давай назовем ее Хелен, ты не против?
Это было одно из многих имен, которые они обсуждали. Гордон предпочитал имя Оливия для девочки и Оливер — для мальчика. Но сейчас он прошептал:
— Конечно, если тебе так хочется.
Гордон утешал Вики, как утешают ребенка, чтобы тот мог спокойно заснуть, позабыв обо всех горестях минувшего дня. Когда родилась первая девочка, они с Гордоном спорили, какое имя лучше — Мэри или Элис, и тогда сдалась Вики.
— Мистер Рэнсом, — послышался через занавеску голос медсестры. Гордон немедленно встал и, нагнувшись, коснулся губами лба Вики.
— Спи, дорогая, — сказал он. — Я приеду завтра, как только смогу вырваться.
Гордон вышел, и вскоре звук его шагов затих в глубине больничного коридора.
Собор был почти пуст. Последние туристы, которых и так-то было немного в эти зимние дни, уже успели разъехаться, а время хористов, которые любили собираться на хорах, чтобы поболтать перед вечерней спевкой, еще не настало. Ступени, ведущие к алтарю, и кафедра были освещены, но в нефе и боковых исповедальнях царил полумрак. Мимо прошел служка, неся стопку гимнов, кто-то начал потихоньку наигрывать на органе. Величественное спокойствие собора как бы растворяло звуки и преломляло их таким образом, что сквозь музыку слышалось что-то вроде эха — какой-то невнятный шепот.
Гордон сидел в глубине нефа, держа на коленях «дипломат». Рядом с ним на деревянном сидении лежали документы, касающиеся проекта работ по реставрации собора. Подняв голову, Гордон разглядывал хорошо знакомые очертания купола, в то же время отмечая про себя эрозию и другие дефекты, находившиеся в ведении Комитета по охране собора. Звуки органа, летящие под сводами арок и пилястров и неожиданно прерывающиеся, весьма красноречиво свидетельствовали о том, как обветшало здание за семь веков своего существования.
Тогда, в двенадцатом веке, на смену каменщикам, закончившим свою работу, пришли художники, увековечившие свои имена с помощью позолоты и красок. Каждая стена и перегородка была искусно расписана, а позолота лежала на каменных стенках, как кожа на костях, предохраняя известняковые стены от эрозии. Шли годы, жили и умирали служители и посетители собора, и постепенно оригинальная роспись исчезла со стен — стерлась. Кое-где поверх старых фресок наносили новые, исполненные в бледно-пастельных тонах классицизма, в других же местах камень оставался голым, ничем не защищенным от пагубного влияния диоксида серы.
К сегодняшнему дню Гордон Рэнсом вместе с остальными членами Консультативного комитета по охране собора готовился более двух лет. Через несколько дней сюда приедут рабочие со специальным оборудованием, которые воздвигнут леса, а вслед за этим начнутся работы по реставрации разрушающихся участков купола. Гордон пришел сюда прямо с очередного заседания Комитета, на котором декан сообщил, что Фонд реставрации, во главе которого стоял принц Уэльский, собрал дополнительно миллион фунтов к выделенному ранее, который позволяет начать второй этап реставрационных работ. На эту работу потребуются годы, но сознание того, что он был одним из тех, кто приблизил момент ее начала, наполнял Гордона профессиональной гордостью.
Гордон встал и собрал свои вещи. Он еще не знал точно, куда теперь пойдет. Очень не хотелось возвращаться в пустой дом. Вики пробудет в больнице еще несколько дней, а девочки по-прежнему были у ее родителей. У Гордона не было сейчас никаких обязанностей, кроме работы и ежедневных визитов к Вики и Хелен. Эта временная свобода была достаточно приятна, но одновременно Гордон не очень понимал, что с ней делать. Он настолько не привык к этому состоянию, что был несколько скован, как бы боясь сделать неверный шаг, наткнуться на какой-то невидимый барьер. Время от времени он получал приглашение от одной из графтонских парочек, но предпочитал вежливо отказываться.
Гордон вышел через боковую дверь, тихонько закрыв ее за собой и оставив за спиной эхом отзывавшуюся под сводами органную музыку. Еще не стемнело, но лужайка выглядела не слишком привлекательно — сырость, пожухлая трава, опавшие листья. Гордон застыл в нерешительности. Казалось, святые и пророки пристально смотрят на него из своих ниш. Он направился вниз по Аллее Декана. Пройдя ее где-то до середины, Гордон столкнулся лицом к лицу с Ниной.
Сначала он обратил внимание только на лицо, показавшееся ему знакомым и в то же время незнакомым, как будто увиденным когда-то во сне. Потом Гордон вспомнил, кто это.
На Нине был дождевик, резиновые сапоги и зеленый шерстяной шарф. Волосы были зачесаны наверх и собраны в хвост на затылке. Она довольно долго гуляла, и от лица ее веяло свежестью. Гордон и Нина уже прошли мимо друг друга, как вдруг одновременно остановились и оглянулись, оба сомневаясь, достаточно ли они хорошо знакомы, чтобы окликнуть друг друга на улице.
— Я — Гордон Рэнсом, — напомнил Нине Гордон. — Мы встречались на вечеринке у Фростов. И даже танцевали вместе.
— Я помню, — в этот момент они как раз подошли к Нининому дому. Нина поднялась на одну ступеньку и смотрела теперь на Гордона сверху вниз. Гордон был бледен, глаза покраснели и вид был невыспавшийся. — Я слышала о ребенке. Примите мои поздравления.
— Спасибо.
Гордону хотелось, чтобы Нина не сходила с места, и он мог как можно дольше видеть над собой ее сияющее лицо, он пытался придумать, что бы еще сказать. Но молчание прервала Нина, спросив его, не хочет ли он зайти к ней выпить чаю.
Они вместе сидела на кухне и обменивались ничего не значащими репликами о доме, о переезде Нины в Графтон. Нина поднялась, открыла буфет, достала чашки, поставила на поднос заварной чайник, и все это время Гордон не отрывал от нее взгляда. Она была высокой, длинноногой, слегка угловатой. Гордон вдруг подумал, что он может представить себе ее маленькие ступни, каждый палец, изгиб спины, выпуклости ягодиц так же ясно, как если бы видел Нину голой. Нина была такой же аккуратной, изящной, как и все, что ее окружало. Кухня была чисто убрана, на рабочих столиках ничего не стояло и их поверхности были натерты до блеска. Для Гордона это было необычно, далеко от того, что творилось на кухне у Вики. Вики считала, что надо развивать в детях свободу творчества и что это важнее мытья полов, поэтому стены были вечно изрисованы, а на полу валялись игрушки.
— Как Вики? — спросила Нина.
— Не так хорошо, как после первых двух родов. Не удивительно, — чтобы оправиться после кесарева сечения требуется гораздо больше времени. Ей придется пролежать в больнице еще с неделю. Но, слава Богу, с ней все хорошо и с ребенком тоже. Вики все делает правильно. Материнство явно ее жизненное предназначение.
— Правда?
— В ней это всегда было, даже до того, как мы завели своих детей. Она всегда так внимательна к детям. К тому же, это отчасти ее профессия. Вики — психотерапевт. Она работает с трудными детьми в специальной школе, которая у нас тут есть. Конечно, она давно уже работает неполный рабочий день, но она очень хороший специалист.
Нахваливая жену, Гордон вдруг почувствовал себя так, как будто он пытается засыпать море песком в момент прилива.
Нина остановилась около него с подносом в руках.
— Мы можем взять все это с собой наверх и устроиться там поудобнее, — предложила она. — Вот только камин я, к сожалению, сегодня не разжигала.
— Я могу разжечь его сам, — предложил Гордон.
Он взял из рук Нины поднос и последовал за ней наверх. Через открытые ставни комнаты, выходящей на лужайку, открывался чарующий вид на фасад собора.
— А что же будет Вики делать дальше?
Сначала Гордон не понял вопроса, но потом сообразил, что речь идет о карьере его жены.
— Как только сможет, наверное, будет работать по утрам. По соседству живет женщина, которая приходит иногда посидеть с нашими детьми, когда Вики на работе. Ей можно полностью доверять.
— Это хорошо, — сказала Нина, ощутив вдруг полное равнодушие к теме разговора. Во всем сказанном был какой-то подтекст. Нина ясно это чувствовала, но не могла понять, что же именно кажется ей странным.
Около камина стояла корзина с дровами и щепками для растопки. Гордон опустился на колени перед камином и положил в него бумагу, к которой тут же поднес спичку. Затем он сделал из дров что-то вроде пирамиды, постепенно подкладывая более толстые поленья поверх более тонких. Огонь занялся и начал разгораться. Секунду Гордон не шевелился, глядя в огонь. Блики пламени изменили комнату, сделали ее теплее и уютнее.
Для Нины компания Гордона была неожиданным подарком. Ей доставляло огромное удовольствие смотреть, как он стоит на коленях перед камином, спокойно и уверенно делая то, что для Нины было настоящей пыткой. Ее собственные попытки разжечь камин обычно приводили лишь к тому, что дрова обугливались, а комната наполнялась едким кисловатым дымом. В последнее время Нина перестала даже пытаться. Ей-то все время казалось, что, как любая девушка, участвовавшая в детстве в играх бойскаутов, она с легкостью может разжечь любой костер. Оказалось, что нет. Со дня смерти Ричарда Нине пришлось сделать не одно подобное открытие.
Гордон обернулся. Заметив улыбку на лице Нины, он решил, что, должно быть, выглядит смешно, стоя на коленях перед камином.
— У вас нет дров покрупнее? — спросил он.
— Садитесь пейте чай, — ответила Нина. — Я еще не выяснила, где здесь можно достать дрова. Надеюсь, это не очень сложно.
— Я могу организовать, чтобы вам их привозили. Если хотите, конечно.
Когда Гордон поднялся, подошел к столу и сел напротив, Нина почувствовала, что он ей, пожалуй, нравится. Она поняла это довольно отчетливо, и почти тут же ее бросило в жар. Неожиданно задрожали руки, и чашка, которую Нина передавала Гордону, мелодично звякнула о блюдце.
— Да, пожалуй, — ответила Нина на вопрос Гордона. — Это было бы очень любезно с вашей стороны.
Гордон не смотрел на нее. Нина была ему благодарна и одновременно слегка разочарована. Она никак не могла отогнать от себя образ его беременной жены и двоих детей, которых она, впрочем, никогда не видела. Они представлялись ей похожими на маленьких херувимчиков, изображенных на витражах собора. Гордон смотрел в окно.
— Какой отсюда прекрасный вид, — произнес он наконец.
Пока Гордон занимался камином, солнце зашло и уже включили освещение у западного портала собора.
— Я и моя комната кажемся, наверное, по сравнению с этим великолепием чем-то совсем тусклым, — задумчиво сказала Нина.
— Только не мне, — ответил Гордон. — Знаете, что должно произойти в скором времени?
Нина медленно поставила чашку на стол. Гордон смотрел на ее руки. На левой блестело бриллиантовое кольцо, надетое поверх обручального, и Гордон опять вспомнил, как на вечеринке у Фростов луч синего света скользнул по лицу и волосам Нины.
— Так что же произойдет в скором времени? — вывел его из оцепенения вопрос Нины.
— Начнется реставрация собора. Сначала снаружи, а потом — внутри. Вы видите, что статуи разрушаются?
Гордон кивком предложил Нине следовать за ним, они встали и подошли к окну. Казалось, что от фигур напротив исходит сияние.
— Они такие старые, — мягко произнесла Нина, как бы защищая статуи.
— Они такие старые и хрупкие, что, если мы не предпримем необходимые меры, могут рассыпаться. Слава Богу, у нас появилась наконец возможность кое-что предпринять. Завтра должна приехать первая бригада рабочих. Они начнут строить леса. Вот та часть портала будет закрыта. — Рука Гордона, показывая направление, оказалась так близко от плеча Нины, что ее вновь охватило волнение. — После этого можно будет начинать работать по-настоящему.
— Это ваша работа? — спросила Нина.
— Вообще-то я не реставратор, а инженер, — ответил Гордон, — но мы тоже работаем на этот проект.
Нина смотрела на непроницаемые лица статуй.
— И как же им можно помочь? — спросила она.
— Все разрушения — от наростов кристаллической серы. Они попадают в мельчайшие трещинки на камне с каплями дождя. Затем солнце высушивает их, они опять превращаются в кристаллы, и ветер уносит их вместе с частичками камня. Чтобы этого избежать, необходимо нанести тонкое известковое покрытие, знаете, вроде медицинской пленки, которую напыляют на палец при ожоге или порезе.
Гордону нравилось говорить об этом. Восстановление собора казалось ему не просто работой, а как бы служением чему-то гораздо более важному, чем все остальные жизненные проблемы. Он вообще живо интересовался механическими и химическими процессами, которые применяют реставраторы в своей работе. Но в то же время Гордон понимал, что камень и леса — не лучшая тема для разговора с очаровательной женщиной.
Нина, однако, казалось, всерьез заинтересовалась проблемой.
— Но ведь лица святых таким образом не вернешь на место? — спросила она.
— Реставраторы знают способ восстановить их, — сказал Гордон.
— Вы не знаете, как именно? — последовал вопрос.
Да, определенно, разговор был ей интересен — это видно было и по голосу, и по выражению лица. Гордон почувствовал удовлетворение.
— Они оборачивают статуи специальным материалом, пропитав его предварительно известью, то есть одновременно очищают камень от пыли и грязи и наносят покрытие.
— И придают ему новую силу.
— Вот именно. А уже потом можно нарастить с помощью той же извести облупленные носы, недостающие пальцы, а то и целиком головы.
Нина живо представила себе, как ряды пророков и архангелов как бы просыпаются ото сна, опять целые и сияющие, в новых известковых одеждах.
— Боже мой, это будет напоминать день Страшного суда в миниатюре, — сказала она скорее самой себе, чем Гордону.
— Да, и я подумал о том же, — откликнулся он.
— Или о том, чтобы причислить к лику святых весь Совет по охране собора? — улыбнулась Нина.
— О, нет. Конечно, мы — всего лишь инструмент, которым орудуют высшие силы, — поддержал шутку Гордон.
Секунду они стояли молча, как бы оценивая масштабы работы, которую предстоит проделать, прежде чем цель будет достигнута. Их разделяло несколько футов, но обоим казалось, что они чувствуют прикосновения друг к другу.
— А сколько здесь статуй? — спросила наконец Нина.
— Триста двенадцать, если считать все — от Мадонны с младенцем до великомучеников в верхнем ряду.
— Мне будет интересно посмотреть на ход работ, — произнесла Нина после паузы.
— Самих работ видно почти не будет. Боюсь, что вас лишат этого прекрасного вида только лишь для того, чтобы заставить любоваться строительными лесами.
— Что же, переживу и это, — сказала Нина.
Гордон взглянул на часы. Увидев, сколько времени, Гордон вдруг осознал, что провел в этом доме гораздо больше времени, чем ему казалось, между тем как уже давно пора было идти в больницу к Вики и Хелен. Затем Гордон обнаружил, что не отрывает глаз от роскошных волос Нины и гадает про себя, что случится, если он возьмет и накрутит на палец одну из этих огненных прядей. Гордон откашлялся. Он напоминал сам себе возбужденного неопытного юнца.
— Если вам так все это интересно, — сказал он наконец, — можем как-нибудь зайти внутрь, и я покажу вам, какие работы планируется провести там.
— С огромным удовольствием, — ответила Нина.
Сейчас они стояли лицом к лицу, и невидимым прохожим на лужайке, должно быть, были хорошо видны их силуэты.
— Я позвоню завтра в это же время, и мы договоримся, — быстро выпалил Гордон, направляясь к двери.
Нина кивнула. Да, да, она будет очень ждать этого звонка, а потом они будут ходить под сводами собора, разглядывая готические арки и изящно скрытые вентиляционные отверстия.
Когда Гордон ушел, оставшись одна в пустом доме, Нина почувствовала, что уже начинает по нему скучать.
