16
— К вам миссис Клегг, — сказала медсестра, заглянув в тесный кабинет, который занимал Майкл в больнице, во вторник утром.
— Пригласите ее, — сказал Майкл.
Долгий день и толпа пациентов казались ему сегодня чем-то вроде приговора, который будет приведен в исполнение, и все это надо пережить, прежде чем вечером он увидит наконец Ханну.
— Майкл?
Он улыбнулся в трубку.
— Ты чудом застала меня. Я уже собирался на обход.
— Кое-что произошло. С Дарси.
— Сердце?
На него вновь нахлынули все страхи и сомнения, не раз посещавшие его в последнее время. Майкл почувствовал, как его сердце подпрыгнуло.
— Нет. С сердцем все в порядке. Дело не в этом.
— Что же тогда?
— Все это совершенно непостижимо. Вчера вечером сюда приехала полиция с ордером на обыск. Они забрали все книги Дарси, картотеку, в общем, все, что имело хоть какое-то отношение к его бизнесу.
— А что говорит Дарси? Он дома?
— Да. Он говорит, что это ошибка. Вчера, после того, как ушли полицейские, он позвонил адвокату. Тот только что приехал, и они с Дарси заперлись у него в кабинете. Это значит, что я не могу увидеться с тобой сегодня вечером, хотя мне очень этого хочется. Мне надо быть дома на случай, если я понадоблюсь Дарси, ведь ты понимаешь?
— Ну конечно. Не беспокойся. Это действительно какая-то ошибка, раз Дарси так говорит.
Говоря это Ханне, Майкл прокручивал в уме различные ситуации, пытаясь понять, насколько велика вероятность, что Дарси действительно замешан в чем-нибудь противозаконном. Дарси всегда купался в деньгах, да и его помпезное гостеприимство теперь, когда для этого появились причины, казалось весьма и весьма подозрительным.
— Надеюсь, что ты прав, — прошептала Ханна.
В голосе ее были тревога и сомнение, ни тени обычной уверенности. Майкл понял, что отговорки Дарси убедили Ханну не больше, чем его.
— Послушай, — начал Майкл. Сегодняшний вечер явно не мог состояться, но ему пришла в голову мысль, вернувшая надежду вскоре увидеть Ханну. — На следующей неделе я собирался на медицинскую конференцию на два дня — среду и четверг. Я уже говорил об этом с Марсель. Я должен представлять там одну работу. Но Дэвид Кин, мой соавтор, попросил меня сегодня уступить ему возможность прочитать эту работу на конференции. Так что нам двоим там делать нечего. Вместо этого, если бы ты тоже смогла вырваться, мы могли бы провести эти два дня вместе. Ты сможешь?
Поскольку новые неприятности Дарси оборачивались для Майкла и Ханны тем, что они вряд ли смогут в ближайшее время встречаться в Графтоне, Майкл ухватился за эти два дня, которые можно было провести вне дома, как утопающий за соломинку.
— Я не знаю, — в голосе Ханны не было слышно энтузиазма, да ее и трудно было в этом упрекнуть, но уж очень хотелось, чтобы она согласилась на это предложение, так неожиданно созревшее в его мозгу.
— Пожалуйста, — просил Майкл.
— Я… я думаю, что смогла бы. Если, допустим, сказать, что я еду обновить ассортимент магазина. Если у меня пройдет этот номер…
— Обязательно получится. И тогда… — Майкл увидел в конце коридора несколько человек в белых халатах. Он уже почти что опоздал на обход. — Я должен идти, Ханна. Я люблю тебя.
Он уже говорил ей об этом, в их чудесном шатре, там, в магазине. Тогда он даже не был уверен, что говорит правду. Но здесь, в мрачном помещении его убогого кабинета, да еще в такой момент, узнав о неприятностях Ханны, казалось, лучше, как-то благороднее, испытывать эту любовь, не сулившую никому ничего хорошего, чем не испытывать ничего.
— Действительно? — Ханна тоже явно не очень доверяла его словам, но у Майкла уже совсем не было времени, чтобы попытаться ее в чем-то убедить.
— Я позвоню тебе завтра, — пообещал он.
Вечером того же дня Кэтти и Люси Клегг сидели на втором этаже, в комнате, которую Ханна отвела под гостиную для старших детей Дарси. Из комнаты открывался очень красивый вид на сад и поля, тянущиеся от Уилтона к Графтону, но сама гостиная имела по сравнению со всем остальным домом вид довольно запущенный. Занавески были просто полосатыми кусками холста, висящими на простых деревянных палках-карнизах, стены были практически голыми, если не считать модных когда-то плакатов, которые начали уже выцветать. По обе стороны неработающего камина стояли небольшие диваны, заваленные журналами и потрепанными книжками в мягких обложках. Возле одной из стен был складной стол, принадлежащий Барни. В прошлом комната служила близняшкам и Барни убежищем от Ханны и от бьющей через край экстравагантности, царившей в Уилтон-Манор.
Сейчас Люси сидела на одном из диванов, закинув руки за голову. Кэтти лениво перелистывала какую-то книгу. Казалось, они сидят здесь вечность.
— Ненавижу это проклятое ожидание, — нарушила тишину Люси. — Ужасно висеть между небом и землей — ни вперед ни назад. Я не знаю, что мне делать, а тут еще папа. Что будет дальше?
Она встала и подошла к окну. Кэтти наблюдала за сестрой со своего места на диване. Девушки дожидались приезда Барни, поскольку Дарси сказал, что хочет поговорить с ними тремя. Дом наполняла обманчивая тишина, за которой все пытались скрыть свое смятение.
— Я не знаю, — ответила Кэтти на вопрос сестры. — Я не могу понять, что происходит. Я знаю только одно — ты не можешь больше тянуть. Надо на что-то решиться.
Люси, не шевелясь, стояла у окна.
— Он даже ничего не собирается предпринять, — прошептала она. — Я думала, что, может быть, он придет позже, после того, как я дам ему время осознать все это. Понять, что это наш ребенок — мой и его. И тогда как бы это выглядело, если бы я уже успела сделать аборт?
— Джимми не собирается приходить к тебе, пойми ты это! — сказала Кэтти. — Да и как бы он мог? Подумай о последствиях.
Они уже не в первый раз обсуждали этот вопрос.
— Но он даже не позвонил мне.
— Я знаю. Люси, ты собираешься тянуть дальше и родить ребенка?
Люси скрестила руки на груди и стала потирать локти. Вплоть до сегодняшнего дня она жила сумасшедшей надеждой, что Джимми, опровергнув все, что стало о нем известно в последнее время, все-таки придет ей на помощь. То, что он этого не сделал, было не удивительно, но Люси все равно жалко было расставаться со своей надеждой — она приобрела как бы самостоятельное значение. И Люси продолжала за эту надежду цепляться.
Но надо было думать не только об этом.
Дарси всегда казался своим детям незыблемой величественной скалой, возвышающейся посреди их жизни. И вот пожалуйста. Сначала эта болезнь, открывшая всем уязвимость Дарси, а теперь — еще одно доказательство его ненадежности. Люси могла только догадываться о том, что же значили визиты полисменов и адвокатов, срочные телефонные звонки, Ханна, едва скрывающая слезы, но она смутно чувствовала, что из-под нее выдергивают какую-то опору, которая казалась до сих пор незыблемой, надежно обеспечивающей безопасность всей семьи. Люси начинала побаиваться, что отец может не просто перестать быть для нее защитником от всех превратностей судьбы, которые ждут ее в этом жестоком мире, но больше того, сам может стать человеком, который нуждается в защите.
Мысль эта заставляла Люси чувствовать себя абсолютно беззащитной и неуверенной в себе, но одновременно более мудрой, как будто она неожиданно стала намного старше. Люси прижала кулак к животу, как будто хотела добраться до того, что было внутри.
— Нет, — сказала она Кэтти. — Я не собираюсь тянуть и заводить ребенка одна.
— Тогда есть только один выход, не так ли? — Кэтти подняла голову. — Слушай. Мне кажется, Барни уже здесь.
Они действительно услышали голос Барни и невнятное бормотание отца. Открылась дверь, и они появились на пороге комнаты. На Дарси был какой-то старый, казавшийся бесформенным свитер, плечи его были уныло опущены.
Люси вдруг разом поняла, насколько он стар, и ее охватила паника, гораздо более сильная, чем даже тогда, когда с Дарси случился сердечный приступ. Дарси — старик.
Дарси подождал, пока дети рассядутся. Барни вопросительно глядел на сестер, всем видом показывая, что не больше, чем они, понимает, что значит вся эта атмосфера недосказанностей и полумистических предчувствий.
Сам Дарси не стал садиться. Вместо этого, он начал расхаживать по комнате, стараясь не встречаться ни с кем глазами. Он пригласил их, чтобы сообщить то, что и так скоро станет достоянием гласности.
— Меня обвиняют в краже, — сказал Дарси. — Мой клиент Винсент Темплмен и его бухгалтер утверждают, что я с помощью подделок и фальсификации бухгалтерских отчетов использовал средства, принадлежащие частной компании Темплмена, в своих интересах.
Дарси продолжал мерять шагами комнату. Казалось, что он считает в уме шаги и прикидывает, через сколько еще можно сообщить детям очередную ужасающую новость. Барни и девушки сидели неподвижно, не сводя глаз с отца. Люси открыла, было, рот, чтобы что-то сказать, но Барни нежно взял сестру за руку, беззвучно призывая ее к молчанию.
— Полицию поставили в известность, поэтому они и обыскали вчера мой кабинет. Они забрали мои книги и множество других документов, без которых я не могу продолжать заниматься бизнесом. Мой адвокат считает, что скоро они предъявят обвинения, на которые придется что-то отвечать. Я еще не знаю, что последует за этим. Но я думаю, что дело получит… огласку, прежде чем во всем разберутся и все наладится. Поскольку я занимался делами здесь, дома, все это ляжет не только на мои плечи, но коснется также Ханны и всех вас. Поэтому я и решил все рассказать вам.
Дарси подошел к окну. На этот раз он остановился и стал смотреть в сад, как это делала незадолго до того Люси.
— Я хотел сам все объяснить вам и сказать, что мне очень жаль.
В комнате стояла зловещая тишина — только сейчас до всех начал доходить наконец ужасный смысл слов Дарси.
Люси выпрямилась.
— Они не могут обвинять тебя, — воскликнула она. — Не могут утверждать, будто ты сделал что-то, чего ты на самом деле не делал. У нас свободная страна, а не какое-нибудь… какое-нибудь полицейское государство.
Барни все еще держал ее за руку. Он понял вдруг, что делает ей больно, пытаясь удержать на одном месте. Люси удалось наконец вырваться.
— Папа?
Дарси обернулся, и по его лицу все поняли, насколько же ему тяжело.
— Я знаю, что ты не делал этого, отец, — сказал Барни. — Но что послужило основанием для обвинения?
Дарси вымученно улыбнулся, так что эта улыбка напоминала скорее минутный приступ удушья.
«Он держится молодцом, — подумала Люси. — Он держится молодцом, потому что ничего другого ему не остается».
— Я не сделал ничего противозаконного. Но вы знаете, кто я. Я не всегда действую в рамках установившихся традиций. Ведь я всю жизнь работал в одиночку. И если бы я не нарушил ни одного правила, то не стал бы тем, чем я стал.
Дарси беспомощно пожал плечами. Он пытался бодриться, пытался изобразить перед ними того отца, которого они знали всю свою жизнь — неотразимого, уверенного в себе, и эта попытка обнаружила еще очевиднее те перемены, которые произошли с ним в последнее время. Все были в замешательстве — не знали, что бы сказать, чтобы не выдать себя, не дать Дарси понять, что его отговорки абсолютно неубедительны. Все трос сидели, пытаясь переварить до конца свалившиеся на них новости, догадаться о том, что было недосказано, составить единую картину происходящего.
— Что ж, нам все ясно, — сказала наконец Кэтти. Она устала и подошла к отцу. Дарси благодарно обнял ее, поглаживая по волосам, и Кэтти прильнула к нему.
— Девочка моя, — дрожащим голосом произнес Дарси.
Люси и Барни последовали примеру сестры. Они обняли отца, и сила всех троих, соединенная вместе, еще раз напомнила о слабости отца.
— Не волнуйся, папа, — сказала Люси.
— Я и не волнуюсь. За себя, по крайней мере. Только из-за того, чем это обернется для вас троих, для Лауры, для Фрэдди. Если бы не моя болезнь, я привел бы все в порядок. Вот я и не беспокоился. Все это казалось мне делом времени.
Никому не хотелось выслушивать подробности. Все и так было ясно.
— Вот так-то, дорогие мои, — сказал Дарси, вновь пытаясь изобразить самоуверенность. — Теперь вы знаете все, что вам необходимо знать. Спасибо, что вы такие хорошие дети. А мне пора отправляться вниз к вашей маме.
После неловкой паузы Дарси поправился.
— То есть к Ханне, я хотел сказать.
Ханна сидела в гостиной. Комната, полная тепла и уюта, рассеянного света и блестящих полированных поверхностей, мягких, ниспадающих складками драпировок, показалась Дарси особенно дорогой, но чувство это не было сейчас приятным из-за терзавших его страхов.
— Ты сказал им? Они поняли? — спросила Ханна.
— Да, конечно. Как они могли не понять? — ответил Дарси, как мог, бодро и уверенно. Ему казалось сейчас особенно важным сохранить свою обычную жизнерадостную манеру. Дарси подошел к серебряному подносу и взял одну из бутылок, стоящих в ряд вдоль стены. Алкоголь поможет ему немного успокоиться, Дарси знал это, хотя и понимал, что не решит таким образом ни одной из своих проблем. — Давай выпьем, хорошо? Отпразднуем, что дожили до сегодняшнего вечера.
Наверху заплакала Люси. Жалобные всхлипы вырывались из ее перекошенного рта. Барни нежно посмотрел на сестру, его обычно такое веселое лицо было сейчас задумчивым, полным заботы и внимания.
— Папа во всем разберется, — утешал он сестру. — Хотя сейчас и не похоже на то, но думаю, все наладится, и довольно скоро.
— Дело не только в этом. — Люси порывисто вздохнула, сквозь потоки слез глядя на брата. Когда Люси плакала, лицо ее было чудовищно некрасиво, просто безобразно. — Я беременна, — почти что выкрикнула она. — Я не знаю, что делать. Я хотела сказать об этом отцу. Но как я могу сказать ему это сейчас?
Барни медленно обернулся к Кэтти, которая мрачно кивнула, подтверждая слова сестры.
— Кто? — спросил Барни.
— Джимми Роуз, — со злым выражением лица выпалила Люси.
Сестры пристально смотрели на лицо Барни, пока он переваривал услышанное.
— Тогда ты не смеешь говорить об этом с отцом. — Барни злился очень редко, но это был как раз один из таких моментов. — Не смеешь обрушивать на него еще и это. Ты что же, не понимаешь, что с ним сейчас происходит?
Люси вновь затряслась от рыданий. Ей казалось, что в жизни не существует для нее больше ничего, кроме рыданий, боли и отчаяния.
— А как же я? — стонала она.
— Мне очень жаль тебя.
— Да уж, по тебе заметно!
— Барни! — сказала Кэтти. — Ну посмотри же на нее.
Барни вздохнул.
— Мне действительно очень жаль тебя, Люси, правда. Но ты не должна прямо сейчас бежать к отцу, именно в такой момент, когда все и так пошло прахом, и сообщать, что его лучший друг сделал тебе ребенка. И как тебя вообще угораздило связаться с Джимми Роузом? Он и сам годится тебе в отцы. Как все это могло произойти, как ты могла допустить такое?
— Таблетка. Я иногда забываю принять. И я была уверена, что люблю его.
— Джимми Роуза? — Теперь Барни издал звук, похожий на стон. Затем Барни кивнул, в знак того, что он понимает чувства сестры, хотя и делает это весьма неохотно. — Ну хорошо, теперь я понимаю, в чем дело. Бедная Люси, но ты все равно не можешь рассказывать об этом отцу. К тому же, ты ведь уже рассказала мне. И первое, что я сделаю, это немедленно отправлюсь к Джимми Роузу и выверну этого негодяя наизнанку.
— И засунешь его яйца в кофемолку, — злорадно пробормотала Кэтти.
— Да. А кое-что еще насажу на шампур. Как мелкую крысу.
Люси издала звук, который не был ни рыданием, ни стоном. Это был издевательский смешок, прорвавшийся сквозь ее горе и отчаяние.
— Вот так-то лучше, — сказал Барни. Он сел рядом с сестрой, обнял Люси и положил ее голову к себе на плечо. Затем зашептал ей в ухо, пытаясь утешить, ободрить, убедить, что она не одинока в своем горе:
— Ведь мы можем уладить все это сами, правда?
Люси медленно кивнула головой.
— Я хочу сделать аборт. И уехать из Графтона.
— Ну разумеется, — согласился с ней Барни.
Нина открыла входную дверь и увидела на пороге Барни.
— Ты работаешь? спросил он.
— Да, — кивнула Нина.
— Можно мне все-таки войти?
Нина распахнула перед ним дверь. Она не удивилась, увидев Барни. Он уже не в первый раз приходил без звонка, как будто чувствуя, что ей гораздо легче будет отказаться от встречи по телефону, не видя его перед собой. Что в действительности удивило Нину, так это то, что вторжение Барни посреди рабочего дня не вызвало у нее ни неудовольствия, ни раздражения.
Барни прошел за Ниной на кухню. Спросив жестом ее разрешения, Барни подошел к холодильнику, открыл его и достал оттуда банку пива, которое она держала теперь специально на случай его прихода. Нине даже нравилось, как легко и быстро освоился он v нее в кухне, где Барни вел теперь себя абсолютно по-хозяйски. Это создавало иллюзию, что в доме все-таки кто-то живет. Барни потянул за металлическое колечко, и прежде чем отпить из банки, спросил, шевеля губами над полоской пены:
— Ну, и как дела? — Он всегда задавал один и тот же вопрос.
Это не вызывало в Нине раздражения. Напротив, непосредственность Барни как бы заставляла и ее чувствовать себя моложе, быть частью того мира, в котором работа и чувство ответственности были лишь неприятными препятствиями, которые надо было преодолевать ежедневно, чтобы иметь возможность заняться наконец настоящим делом — получать удовольствие от жизни.
Нина рассмеялась.
— Спасибо, хорошо, — ответила она на вопрос Барни. — Я много работала. Ездила в Лондон договориться о новой сделке. А ты?
Барни отпил еще немного пива.
— А у меня все не так хорошо, — сокрушенно сказал он.
Нина взглянула в лицо юноши, ожидая рассказа о дорожной катастрофе или о неприятностях в колледже.
— Расскажи мне, — попросила она.
Барни встал из-за стола, за которым сидел, и подошел к Нине. Он двигался немного неуклюже и в то же время грациозно, и еще прежде, чем он подошел к ней, Нина знала, что ей приятно будет его прикосновение. Когда Барни обнял ее, она нежно прильнула к нему.
— Пойдем наверх? — спросил Барни, поцеловав Нину.
— Мы не можем все время подниматься наверх и укладываться в постель, — возразила Нина.
— А почему нет?
— Хм, сейчас, когда ты спросил, я не могу придумать конкретной причины. Просто человек не должен все время потакать своим желаниям. Это вопрос принципа. Самодисциплины.
— Ерунда, — прервал ее Барни.
В конце концов они все-таки поднялись в спальню.
В постели Барни был таким же, как и в жизни — одновременно грациозным и неловким. Барни понимал, что он чересчур порывист и иногда делает что-то не то, и, когда юноша начинал беззвучно посмеиваться над собой, Нина, прижавшись лицом к его лицу, думала, что он напоминает ей улыбчивого, здорового зверя. Если она пыталась слегка направить его действия движением рук или бедер, черты лица Барни тут же заострялись, он становился настороженным и сосредоточенным, тоже как чуткое животное, и Нина тут же спешила приободрить его улыбкой или другим проявлением нежности, чтобы он не понял ее попытку как недовольство тем, что делает он сам, и не обиделся.
Когда Барни оказался в ее постели во второй или в третий раз, Нина спросила его, со сколькими женщинами он занимался любовью.
— С полдюжины. С шестью, — поправился Барни, поняв, что «полдюжины» может звучать как отговорка, нежелание отвечать. — Включая тебя.
— Так же, как и я. Я имею в виду любовников.
Это признание как бы сделало еще короче дистанцию между ними. Но, в отличие от Гордона, Барни не заставлял ее рассказывать о Ричарде и о ее прошлой жизни. Барни больше интересовало настоящее. После Гордона и того неприятного осадка, который оставил их разрыв, порывистость Барни казалась такой естественной, как бы неизбежной и оттого еще более приятной.
Ладонями Нина ощупывала его мускулистую спину, затем принялась мечтательно глядеть в потолок, но страсть Барни постепенно захватила ее и заставила стать не менее активной, чем он, как это случалось каждый раз. И это, как и многие другие вещи, касающиеся Барни, одновременно удивляло и радовало Нину.
— Ты говорил, что что-то случилось, — сказала Нина, когда все было закончено. — Ты из-за этого пришел ко мне?
— Нет, — Барни нежно провел пальцем по ключице Нины. — Но кое-что действительно случилось. Рассказать тебе?
— Ну, конечно.
Сначала Барни рассказал о Люси и Джимми Роузе. Нина внимательно слушала, и хотя рассказ Барни звучал достаточно бесстрастно, скорее как отчет, он заставил Нину оглянуться на пятнадцать лет назад и вспомнить себя в возрасте Люси.
Через год после того, как Нина покинула Графтон, она впервые влюбилась в художника, рисовавшего тяжеловесные абстрактные полотна, которые никто не хотел покупать, и преподававшего живопись в художественной школе, где училась Нина. Через три месяца Нина забеременела, и спустя несколько недель художник исчез с ее горизонта, вернувшись, судя по слухам, к жене и двум маленьким детям.
Выслушав рассказ Барни, Нина рассказала ему свою историю. Его звали Деннис О'Мэлли. И у него было довольно много общего с Джимми Роузом. Я не вспоминала о нем уже тысячу лет.
— А что ты сделала тогда?
— Аборт.
Мысли о Люси Клегг воскресили воспоминания и об этом неприятном событии. Нина с удивлением обнаружила, что прекрасно помнит буквально каждый болтик на металлических каркасах мебели в кабинете, где недоброжелательный врач задавал ей вопросы, улицу на окраине Лондона, которую она раз двадцать прошла взад-вперед, прежде чем решилась наконец войти в клинику, страх, одиночество и злость, смешанные с горячим желанием иметь ребенка и тем более мучительным, поскольку это желание пришлось все-таки подавить, убить. Когда все закончилось, Нина чувствовала себя убитой, какой-то пустой внутри.
Эти несколько недель, полные страха, были единственными в жизни Нины, когда в ней зародилась новая жизнь. Когда Гордон Рэнсом восхищался ее упругим и плоским животом, Нина сказала ему не всю правду. Ведь она не сдержала обещание, которое дала себе, оказавшись опять на той же лондонской улице перед клиникой, когда все было кончено — никогда больше в своей жизни не связываться с женатыми мужчинами.
Нина подумала о Стелле Роуз, о ее полной достоинства холодности, с которой держалась она на графтонских вечеринках, старательно отворачиваясь от пошловатых шалостей мужа, о дружбе, предложенной ей Нине. Интересно, сколько еще таких Люси пришлось ей пережить за годы жизни с Джимми Роузом и знала ли о них Стелла. И потом, как это часто бывало с ней в последнее время, Нина подумала о Вики Рэнсом. Нина чуть отвернулась от Барни и стала смотреть в потолок.
— Люси тоже собирается делать аборт, — нарушил тишину Барни.
— Если она так хочет, значит, это правильно. А Джимми?
— Джимми — пустое место.
— Да, конечно.
Барни подвинулся поближе к Нине. Нина чувствовала тепло его кожи, даже в тех местах, где тела их не касались друг друга.
— Есть еще дополнительные сложности, — сказал Барни. — Это касается Дарси. Может быть, мне не следует тебе этого рассказывать, но я не могу просить тебя о помощи, ничего не объяснив тебе, ведь правда?
Нина вздохнула.
— Я не знаю. По-моему, ты считаешь меня гораздо более мудрой, чем я есть на самом деле. Я же и сама полна смятения и терзаюсь противоречиями.
— Ну пожалуйста, мне так надо поделиться с тобой.
— Тогда рассказывай.
Нина снова слушала, а Барни рассказывал, на сей раз — о визите полицейских, о напряженности, царившей теперь в Уилтон-Манор, о вымученных, совершенно неубедительных объяснениях отца. Нине очень жаль было Ханну, да и самого Дарси, потому что оба они нравились ей, хотя, пожалуй, она не могла бы поручиться, что Дарси Клегг не способен присвоить чужие деньги.
Вдруг перед глазами Нины ясно возникла картина графтонских парочек, танцующих по двое, какими они увидела их впервые на Хэллоуин в доме Фростов. Только улыбки их казались теперь Нине масками, за которыми были чужие, незнакомые лица, ненадежные и что-то скрывающие от нее, да и друг от друга — от всего мира. И она увидела среди них себя, сначала с Гордоном, а потом, как будто по мановению палочки невидимого танцмейстера, меняющей партнера на Барни. И пары вокруг тоже менялись партнерами и продолжали танцевать, по-прежнему пряча свои настоящие лица за улыбающимися масками.
— Ты спишь? — прошептал Барни.
Нина лежала очень тихо, но ей слышно было каждое слово Барни. Он не спросил мнения Нины, ему даже на секунду не пришло в голову, что Дарси может быть виновен в том, в чем его обвиняют. И этим он нравился Нине еще больше. Она подумала о том, что все домашние, конечно же, поддерживают Дарси.
— Нет, я не сплю, — сказала Нина, поворачивая голову к Барни. — Бедный Дарси. Мне так жаль его.
Нина поцеловала Барни и обняла его. Сейчас она, как никогда, чувствовала, что их разделяют годы.
— Понимаешь, что это значит? — продолжал Барни. — Люси хочет рассказать отцу о том, что с ней произошло. Надеется, что он ей чем-то поможет. Ведь он всегда помогал всем нам, как только возни кали проблемы. Но она ни в коем случае не должна говорить ему этого сейчас. Его нельзя тревожить еще и этим.
— Думаю, ты прав, — поддержала его Нина.
— Но дело в том, что Люси сейчас в таком состоянии, что на нее нельзя положиться. Ей так нужен кто-нибудь, кто знал бы, что делать, чтобы помочь сестренке пройти через это все. Вот я и решил попросить тебя… Это не слишком большая наглость с моей стороны?
— Нет, конечно же, нет. Я могу дать Люси телефон моего гинеколога. Это на Харди-стрит. Хотя есть множество других больниц и клиник, куда Люси может обратиться. Но я уверена, что мистер Уолш поймет состояние Люси, скажет, что и как нужно сделать. Думаю, что он сможет устроить все так, что Люси проведет в клинике всего пару дней.
— Сколько это будет стоить?
На Нину опять нахлынули воспоминания о лондонской клинике, врачах за металлическими столами на металлических креслах и собственное одиночество и отчаяние. Она не знала, стоит ли вмешиваться в жизнь Люси Клегг, но раз уж она зашла так далеко, она должна идти дальше.
— Можешь сказать Люси, — стараясь, чтобы голос ее звучал как можно заботливее, произнесла Нина, — что и с этим я тоже ей помогу. Когда-нибудь она рассчитается со мной.
Барни коснулся кончиками пальцев щеки Нины, затем — ее губ. В глазах его Нина прочла облегчение. Нине приятно было помочь Барни и Люси, но еще она делала это ради Стеллы. Если Стеллу удастся хотя бы временно уберечь от этого всего, будет уже хорошо.
— И если Люси негде остановиться в Лондоне — до и после аборта, — мы всегда можем попросить Патрика приютить ее.
— Спасибо тебе, — благодарно прошептал Барни.
— Не за что, — пробормотала Нина. Ответом был горячий поцелуй Барни, и Нина почувствовала, как в ней вновь просыпается желание.
Шел дождь. Тяжелые струи дождя лились с неба, разбиваясь о воздух и превращаясь в тонкие ледяные нити, падающие на тротуар. Ханна и Майкл, промокшие до нитки, с прилипшей к телу одеждой, бежали рука об руку. Они бежали до тех пор, пока Ханна не почувствовала, что задыхается и не начала спотыкаться — каблуки ее были стоптаны.
— Я не могу больше бежать!
— Уже недалеко, — успокоил ее Майкл, пытаясь перекричать дождь.
На улицах было полно такси, но ни одному из них даже не пришло в голову воспользоваться машиной. Майкл так и тащил Ханну за собой через текущие под ноги ручьи дождевой воды, пока, завернув за угол, они не увидели наконец свой отель. Портье немедленно выбежал им навстречу с бесполезным уже зонтом, они проскочили сквозь вращающиеся двери в зеркальный вестибюль отеля.
— Спасены, — объявил Майкл. Он был сильно возбужден их пробежкой под разверзшимися небесами. Он взял мокрую руку Ханны и повел ее к лифту. Они поехали вверх в сопровождении множества своих отражений в зеркальных стенах лифта. Идя по коридору к номеру, они оставляли за собой мокрые следы.
— Дай мне вытереть тебя, — сказал Майкл, выходя из ванной с целым ворохом полотенец в руках. Расстегнув одежду Ханны, Майкл медленно раздел ее и, опустившись на колени, стал снимать с нее туфли. Он накинул на Ханну полотенце и стал нежно промокать ее лицо, глядя, как черная тушь для ресниц стекает по ее щекам. Дождь барабанил за окном, отделяя их от всего белого света в этом гостиничном номере с его потертой мебелью и пустыми шкафами. Майкл подумал о том, что все это очень волнующе, возбуждающе и одновременно грустно, но, когда он попробовал справиться либо с грустью, либо с возбуждением, в результате от него ускользнуло и то, и другое. Теперь ему неловко было стоять в мокрой одежде перед обнаженной, завернутой в полотенце Ханной.
— Мне холодно, — сказала Ханна.
— Прими горячую ванну и забирайся в постель, — посоветовал Майкл. — Я закажу нам чаю.
Было пять часов. Они уже провели вместе одну ночь перед серым глазом телевизора, стоящего в ногах кровати. Майкл так неистово пытался слиться с Ханной, что его настойчивость заставила ее наконец спросить, полушутя:
— Что вы пытаетесь доказать, мистер Уикхем? Это не соревнование!
— Я просто хочу тебя, — ответил Майкл, — и ничего не могу с собой поделать. А ты разве хочешь, что бы все было по-другому?
Но дело было в том, что, сколько не сжимал Майкл в своих объятиях это роскошное тело, он все равно не мог слиться с Ханной воедино, и эта невозможность приводила его в отчаяние. Ханна по-прежнему оставалась собой, была все такой же желанной, но между ними чувствовалось какое-то пространство и отчужденность. Майкл поймал себя на том, что думает о Марсель и детях и их образы встают между ним и Ханной, и нет никакой возможности избавиться от их образов, от их лиц.
Сегодня Майкл сопровождал Ханну в салоны известных модельеров. Он сидел в стороне на неудобных креслах для посетителей, пока манекенщицы демонстрировали Ханне последние модели. Ему нравилась эта необычная, деловая сторона ее жизни, но Ханна на попытки заговорить об этом только пожимала плечами.
— Я просто выбираю то, что мне нравится, то, что будет хорошо продаваться. На самом деле, нет даже особой необходимости мотаться по всем этим салонам. Я просто все это делаю, чтобы обеспечить себе алиби на эти два дня.
Объяснение польстило Майклу, но не уменьшило дистанции между ним и Ханной. Они позавтракали в ресторане, который Майкл выбрал по «Справочнику хорошей кухни», потом, стараясь не показать друг другу своего разочарования, пошли в Национальную Галерею, побродили с туристами по залам, а затем вышли под дождь.
Пробежка под проливным дождем прибавила Майклу бодрости и энергии, и отчужденность между ним и Ханной как будто бы смыло этим ливнем. Когда она вышла к нему после горячей ванной, вся розовая и сияющая, Майкла охватило желание уже без вчерашней примеси меланхолии. Официант в белом халате принес чайный поднос с серебряным чайником и тонким китайским фарфором, но, как только он вышел, стало ясно, что чай так и остынет на столике, возле кровати. Майкл встал на колени рядом с лежащей на кровати Ханной и припал к ее полуоткрытым губам.
Этой ночью Майкл чувствовал себя так же, как в первый раз в магазине у Ханны — очистившимся, опустошенным, готовым к обновлению.
Затем, посмотрев на Ханну, откинувшуюся на подушки, Майкл с изумлением увидел, что она плачет.
— Что такое? Ханна? Что я такого сделал?
Сначала Ханна ничего не отвечала, только трясла головой, и из ее закрытых глаз катились крупные слезы.
— Ты должна сказать мне, — настаивал Майкл. — Ведь если я не знаю, о чем идет речь, как могу я что-то исправить? — Но он был, казалось, бессилен убедить Ханну, и это слегка раздражало.
— Все в порядке, — повторяла Ханна. — Это не имеет к тебе никакого отношения. Нет, действительно. Просто я почувствовала себя вдруг такой одинокой.
— Одинокой? В тот момент, когда я рядом с тобой? — Майкл улыбнулся, прижавшись губами к щеке Ханны, пытаясь утешить ее. Но к нему тут же вернулось ощущение той дистанции, которая их разделяла, к тому же было ясно, что и Ханна чувствует то же самое. Глядя на волосы Ханны, Майкл заметил, что корни были намного темнее самих прядей цвета меда. Неожиданно открывшаяся уязвимость Ханны действовала на него угнетающе.
Ханна поплакала еще несколько минут, прижавшись мокрой щекой к его плечу. Затем она подняла голову и потянулась за бумажными носовыми платками, лежащими на тумбочке.
— Извини, — сказала она.
— Не говори глупостей. Но мне, конечно же, не нравится, когда ты плачешь.
Это была правдой. Майклу нравилась мужественная, жизнерадостная Ханна, своеобразный антипод его собственной трусости и малодушию, ему нравилось то эротическое чудо, которое он открыл для себя под сводами восточного шатра в «Ля Кутюр». Но его нисколько не волновала та слезливая, тяжело вздыхающая женщина, которая лежала сейчас рядом с ним.
— Я беспокоюсь о Дарси. Боюсь того, что случится дальше. А от него ведь все равно ничего не добьешься, кроме заверений в том, что все скоро наладится.
— Ну конечно, ты беспокоишься, — Майкл погладил Ханну по волосам.
— А еще я боюсь, что не смогу справиться с тем, что последует дальше. Арест, судебный процесс. Я не знаю, что еще. Я должна пережить все это рядом с Дарси плечом к плечу, но я боюсь, что у меня не хватит сил.
На глаза Ханны опять навернулись слезы, которые она стала промокать бумажной салфеткой.
— Я абсолютно уверен, что ты справишься со всем, — убежденно сказал Майкл. — Я достаточно хорошо тебя знаю, чтобы ни секунды в этом не сомневаться.
— Ты так думаешь?
— Я знаю.
Ханна потянула носом.
— Наверное, мне просто требовалось хорошенько поплакать. — Ханна вымученно улыбнулась. — Теперь мне легче. Глупо, правда? А еще собралась поддерживать Дарси.
— Ты жалеешь, что поехала со мной сюда?
— Нет, — подумав, сказала Ханна. — Не жалею. — Она придвинулась поближе к Майклу и обняла его одной рукой.
— Что будем делать сегодня вечером? — спросил Майкл.
— Ничего. Лежать вот так и смотреть телевизор. А потом закажем чего-нибудь в номер.
Майкл дотянулся до переключателя и начал щелкать кнопками, подыскивая подходящий канал.
Они лежали среди подушек и одеял и смотрели конец «Новостей Четвертого канала». У Майкла было такое чувство, словно хрупкая оболочка их близости пережила шторм и ее выбросило, намокшую и потрепанную, но все еще целую, в более спокойные воды.
Майкл привез с собою в Графтон чувство своеобразного обновления. Ханна уехала утренним поездом, а Майкл один ехал на машине. Майкл чувствовал, что это недолгое и не очень удачное время, проведенное вместе, все же оставило после себя ощущение счастья, которое скрасило унылую обратную дорогу. Майкл включил радио и начал что-то бодро насвистывать. Он чувствовал сейчас любовь ко всему белому свету, был великодушен и терпим ко всем его недостаткам и преисполнен самых нежных чувств к жене и детям.
Подъезжая к дому, Майкл как будто в первый раз увидел свой сад, аккуратно обработанное вишневое дерево, вокруг которого был аккуратный, ровный круг, засыпанный гравием, куст пиона, ветки которого гнулись под тяжелыми багровыми бутонами, машину Марсель, стоящую у двери гаража. Майкл думал, что в это время дня Марсель будет в школе. Вылезая из машины, Майкл все еще насвистывал. Он отпер дверь и вошел. В доме было тихо, но из кухни доносился приятный запах еды.
Майкл прошел в кухню. Марсель была там. Она стояла возле одного из рабочих столиков в окружении обычного набора кухонной утвари. Когда Марсель взглянула на мужа, лицо ее напоминало застывшую ледяную маску.
— Как конференция? — спросила она.
Майкл на секунду заколебался, пытаясь понять, к чему клонит Марсель, затем ответил:
— Хорошо. Как любая другая конференция. Что-то интересно, что-то нет. А ты почему не в школе?
— А твой доклад хорошо принят?
— Да, очень хорошо.
Майкл взял с подноса кучу писем, которые пришли ему за это время и пробежал их глазами, не очень-то вникая в смысл. В воздухе витало напряжение, оно ощущалось, как некий удушливый ядовитый запах, так не похожий на аромат готовящейся пищи.
— Что ты готовишь? — спросил Майкл.
Марсель не ответила. Майкл внимательно посмотрел на жену. Она сыпала в миску муку. Легкое белое облачко висело в воздухе.
— Я не знаю, — прошептала Марсель. — Разве не забавно? Понятия не имею о том, что делаю.
Голова Марсель упала на грудь, рот искривился, и она разразилась рыданиями. Остолбенев от неожиданности, Майкл пристально посмотрел на жену.
— Ты не был на конференции, — выдавила наконец Марсель.
Майкл представил себе поток обвинений, упреков и лжи, которые последуют, если он попытается отрицать.
— Да, не был, — согласился он.
— Где же ты был?
— В Лондоне.
— Почему же ты солгал мне? — Обвиняющее выражение покинуло лицо Марсель. Теперь оно выражало лишь жгучую боль. Майкл вжал голову в плечи, как бы желая спрятаться от этого всего.
— Просто не хотел сделать тебе больно, — ответил он на вопрос жены.
— И с кем же ты был?
— Марсель, неужели тебе обязательно это знать? Какое это имеет значение? — Майкл сделал несколько шагов к жене и попытался взять Марсель за руку.
Марсель склонила голову набок, как бы внимательно обдумывая полученную информацию.
— Думаю, что нет, — сказала она наконец. — Думаю, это не так и важно по сравнению с тем, что между нами все кончено. — Марсель взмахнула руками, и над миской вновь поднялось белое мучное облако. — Вот так и заканчиваются браки, не правда ли? Я думаю об этом с тех пор, как в среду встретила Каролину Кин, и она стала щебетать, как они с Дэвидом благодарны тебе, как это было великодушно с твоей стороны разрешить ему поехать вместо тебя на конференцию и прочитать доклад. Вот так все и кончается, — думала я все эти дни. Даже для нас. Кончается — и все.
Майкл пытался вспомнить то время, когда они с Марсель были счастливы в этом самом доме. Он хорошо помнил, что такое время было, но не мог сейчас припомнить даже приблизительную дату, хотя бы год, когда это перестало быть правдой. Может, когда дети были поменьше? Или вообще до их рождения? Видимо, та нежность, которую испытывал Майкл, возвращаясь из Лондона, была не более чем сентиментальностью, усиленной чувством вины.
— Ну что ж, раз ты так считаешь… — безо всякого выражения произнес Майкл.
— Я звонила в Уилтон, — продолжала Марсель. — Кэтти сказала мне, что Ханна на пару дней уехала в Лондон.
Каролина Кин, думал Майкл. Господи, Боже, ведь они с Марсель не встречались, пожалуй, не меньше года. И надо же им было наткнуться друг на друга именно в этот самый день! Майкл тут же удивился этим мыслям. Да ведь так всегда и случается, разве нет? Так и выводят на чистую воду неверных жен и мужей.
— Все это не имеет прямого отношения к Ханне, — сказал он. — Это прежде всего касается тебя и меня, Марсель, разве ты не понимаешь? Ханна — лишь следствие изменений в наших отношениях.
Марсель опять заплакала. Это были вовсе не те театральные слезы, которые хотелось промокнуть платочком, как это делала Ханна.
— И что же ты хочешь сделать теперь? — спросил Майкл.
— Я хочу, чтобы ты ушел. Нечего являться сюда, помахивая дипломатом и довольно улыбаясь в ожидании, что тебя здесь накормят, погладят, словом, подзаправят горючим для следующего приключения. Ты потерял меня, детей, дом. Ты ведь и так уже наполовину ушел, так почему бы не уйти совсем? Попробуй теперь пожить без нас. Может, так тебе понравится больше. Наверное, Ханна сумеет сделать для тебя больше, чем я. Если только посчитает нужным. Если прикинет и поймет, что это не будет стоить особых хлопот, что для этого не надо будет ломать хоть один свой цепкий красный ноготок.
— Ты злишься, Марсель. Но не надо злиться на Ханну. Что бы ты ни думала о ней в эту минуту, у Ханны достаточно сейчас своих сложностей, и ей тоже приходится нелегко.
— Да, ты прав. Я действительно злюсь.
В уголках рта Марсель показались пузырьки слюны. Она облизала губы и провела рукой по нерасчесанным волосам, не обращая внимания на то, что пальцы были в муке. Майкл поймал себя на том, что боится ее.
— Я так зла, что готова убить тебя. Мне хочется сделать тебе больно. Я хочу, чтобы… — голос Марсель сорвался, руки сжались в кулаки, она смотрела на побелевшие костяшки пальцев, будто бы не веря, что это ее руки, — чтобы ты побыл хоть раз в моей шкуре и почувствовал себя так же, как я сейчас.
Марсель резко повернулась к мужу спиной, подошла к окну, и плечи ее вновь затряслись от плача.
— Мне очень жаль, что я привел тебя в такое состояние. Если можешь, прости меня за то, что я сделал, — беспомощно сказал Майкл.
Марсель резко обернулась к нему.
— Я хочу, чтобы ты ушел, — пронзительно закричала она. — Убирайся!
— А что ты сказала детям? Как они отреагируют на то, что их отца вдруг не станет с ними?
— А почему ты не подумал об этом? — Марсель подскочила к Майклу и залепила ему хорошую пощечину, вновь подняв в воздухе мучное облако. Майклу пришлось защищаться, чтобы удержать Марсель от новых ударов.
— Прекрати, мать твою, — закричал он.
В этот момент раздался звонок в дверь.
— Это дети! Дженис забирает их по пятницам. — Марсель, тяжело дыша, отступила от мужа. Она вытерла рот тыльной стороной руки и убрала со лба непослушную прядь волос.
Майкл медленно направился к входной двери. Через непрозрачное стекло он мог различить темные головки детей и возвышавшийся за ними силуэт Дженис.
— Привет, — крикнула она через дверь. — У вас там все в порядке?
Майкл открыл дверь и впустил Джонатана и Дейзи. Дети казались бледными.
— Да, спасибо, Дженис. Желаю приятно провести выходные.
Он запер дверь.
— Привет, ребята! Ну, как дела сегодня?
Голос Майкла был таким же фальшивым, как красный нос клоуна в цирке.
— Где мама? — серьезно спросил Джонатан.
В кухне мальчик и девочка остановились по обе стороны Марсель. Дрожащими руками она обняла их за плечи.
— Папа хочет что-то сказать вам, — объявила она.
— Марсель, — предостерегающе произнес Майкл. — Не надо при детях.
— А почему? Почему нет? Теперь тебе стыдно? А тебе не кажется, что дети имеют полное право знать, что вытворяет их отец.
Дети переводили округлившиеся глаза с матери на отца и обратно.
— Все о'кэй, — сказал Джонатан, борясь с желанием заплакать.
— Ну почему всегда вот так, — не выдержав, разразилась слезами Дейзи.
Джонатан не выдал своих чувств, но голос девочки звучал обвиняюще.
«Интересно, они всегда так реагировали на наши ссоры?» — подумал Майкл. Он и не предполагал, что их с Марсель несогласие таким образом отражается на детях, так глубоко затрагивает их. Сейчас его мучило ощущение собственного бессилия, полной невозможности хоть как-то утешить Джонатана и Дейзи.
— Подойдите сюда, — попросил он, раскрывая руки для объятий. Но дети остались стоять рядом с матерью. Майкл ненавидел сейчас Марсель, которая искусственно проводила черту между ним и его детьми, но он тут же вспомнил, что вполне заслуживает упрека в том, что черту эту провел, и уже давно, он сам. Тем не менее, было такое ощущение, что Джонатан и Дейзи всегда принадлежали прежде всего Марсель, и уж только потом — ему. И такой порядок завела в доме Марсель.
Майкл опустил руки. Он заговорил быстро, чтобы как можно скорее покончить со всем этим:
— Ваша мама очень зла на меня, и она имеет на это право. Я сказал ей неправду про то, где был эти два дня. Но это — не единственная наша проблема. Мы давно уже не счастливы друг с другом. Уверен, что и вы уже не первый день об этом догадываетесь.
— И что же теперь будет? — сквозь плотно сжатые губы спросил Джонатан.
— Думаю, мне придется уйти. И какое-то время пожить в другом месте.
Джонатан быстро-быстро закивал головой, как будто давая понять, что он вполне доволен, для него главное было узнать факты.
— Папа, я люблю тебя, — пронзительно закричала Дейзи.
Девочка подбежала к отцу и, рыдая, обхватила его за пояс. Поверх ее головы Майкл ненавидящим взглядом смотрел на жену. «Да, действительно, вот так вот все и кончается», — думал он.
Смотри! Видишь, что ты наделала? — сказал Майкл.
— Я не делала этого. Это сделал ты, — выплюнула она ему в лицо.
Майкл встал перед девочкой на колени, чтобы видеть ее лицо.
— Я тоже люблю тебя. И всегда буду любить. И мы всегда будет твоими родителями, что бы ни случилось.
Дейзи начала истошно вопить.
— Нет! Не-е-ет! Я этого не вынесу, я так не могу!
Майкл вновь поднялся на ноги. Стараясь не сорваться, он подвел дочурку к матери, вышел из кухни и поднялся наверх, пристально разглядывая по дороге дыры в обоях и лупящуюся краску перил — почетные шрамы семейной жизни. Он упаковал еще один чемодан, кроме того, с которым ездил в Лондон, и вновь спустился вниз. В доме снова было тихо. Майкл не представлял себе, как следует прощаться в таких случаях, поэтому он не стал ничего говорить. Просто тихонько закрыл за собой входную дверь.
