Глава 8
Три дня, прошедшие до его отъезда, по закону подлости были так полны дел, что они почти не виделись.
А в самый день отъезда вообще была назначена премьера того самого спектакля по пьесе Вишневецкого, который Аля терпеть не могла. Режиссер с их курса ставил пьесу своего литинститутского друга, в которой все реплики казались Але такими однообразными, что она терялась, не зная, как их произносить.
– Сплошная сцена на коммунальной кухне, – говорила она, сидя накануне вечером в кресле под торшером. – Ах, как все жизненно, я еще по старой квартире всю эту бытовуху помню! А декорации – ты бы видел… Одно непонятно: при чем театр ко всей этой разборке?
– Это у него прием такой, – успокаивающим тоном сказал Андрей. – Он думает, что это реализм.
– А я что должна думать? Мне скучно произносить пустые слова, я за ними ничего не чувствую! – возмутилась Аля.
– А ты произнеси один раз – и забудь.
Андрей улыбался, глядя на нее, и она видела, как щурятся его глаза за стеклами очков и лучами расходятся от них морщинки.
– Андрюша, – смущенно произнесла Аля, – совсем я одурела. Ты уезжаешь завтра, а я…
– Ничего. – Он произнес это слово так спокойно, что Але на мгновение показалось: так оно и есть – ничего… – Все ведь нормально, правда? Я сейчас уеду, ты отыграешь спектакли, сдашь экзамены, отпразднуешь выпускной и приедешь ко мне.
Ей так хотелось верить его словам! Да она и верила, что все это возможно – в ту минуту, когда он говорил…
– У тебя будет много работы… там? – спросила она.
– У меня сейчас будет спокойная работа, – сказал Андрей. – Я ведь довольно много понастроил за последнее время, знаешь? И теперь буду почти что отдыхать. Выдумывать, что в голову взбредет.
– Откуда мне знать? – вздохнула она. – Я ведь даже не видела…
– Приедешь – я тебе покажу, – успокоил Андрей. – Мы с тобой много гулять будем, по всей Испании проедемся. У меня там машина знаешь какая? – Он говорил таким голосом, каким счастье обещают ребенку. – Шикарная, пижонская, мажорная, красного-прекрасного цвета – вот какая! Здесь на такой ездить нельзя – и стыдно, и скорости слишком много, – а там мы с тобой носиться будем, как два идиота.
– Ладно, – засмеялась Аля. – Раз такое дело – приеду!
– Я тебе буду звонить, – сказал Андрей все тем же спокойным тоном. – Ты здесь будешь жить?
– Ты не обижайся, Андрюша, – смущенно ответила Аля, – но мне не очень хочется здесь без тебя жить…
– Я не обижаюсь, – перебил он. – Мне здесь тоже не слишком уютно было, когда родители умерли. Я ведь этот дом сам и не обжил – я тогда просто не умел… В нем только память о них осталась, а моего как будто и ничего. Да, кстати, о бытовых проблемах, – вспомнил он. – Я же того товарища темпераментного видел недавно.
– Кого, Рому?! – поразилась Аля. – Почему же ты мне ничего не говорил?
– Вот, говорю. Ты что так смотришь? – улыбнулся Андрей, поймав ее встревоженный взгляд. – Ищешь синяков и огнестрельных ранений? Не волнуйся, все спокойно было.
– Что же он тебе рассказывал? – стараясь казаться спокойной, спросила Аля. – И где ты его вообще нашел?
– Да я его и не думал искать, – пожал плечами Андрей. – И он меня тоже. Он тебя возле театра ждал, а тут как раз я подъехал. Он, правда, пытался что-то рассказывать, да мне его слушать было ни к чему. Ну, он извинился за инцидент, сказал, что затмение на него нашло от любви к тебе. Чему я, между прочим, охотно верю.
– На тебя тоже затмение от любви нашло? – поинтересовалась Аля.
– А что, не похоже? – улыбнулся он. – В общем, не волнуйся, все теперь будет нормально.
– Да, – помедлив, произнесла Аля. – Везде все нормально… Ты не обижаешься, что я тебя проводить не смогу?
– Нет. Я тебя в театр отвезу, ключи от машины тебе оставлю и поеду в Шереметьево на такси. А вещи ты потом сама в Тушино перевезешь. Алечка, я не хочу, чтобы ты перед спектаклем думала об этом, – сказал Андрей, глядя ей прямо в глаза своим непонятным, необъяснимым взглядом.
Аля смотрела, как он сидит на том самом диване, положив руку на резной подлокотник в виде головы сердитого грифа. Любимая ее рубашка расстегнута у него на груди, а загар уже слегка сошел, и все его тело кажется светлым… Прикоснуться сейчас к волосам над высоким лбом – и польются между пальцами, как вода, и карие глаза просветлеют за дальнозоркими стеклами.
– Давай я хоть вещи твои сложу, – вздохнув, сказала Аля. – Прямо сейчас, ладно?
– Сложи, если хочешь, – кивнул Андрей. – А лучше ты меня поцелуй…
Может быть, если бы сегодняшний спектакль увлекал ее хоть немного, ей не было бы так тоскливо в этот вечер. Но о спектакле Аля не думала совсем и молчала всю дорогу от Пироговки до ГИТИСа, стараясь не смотреть на Андрея, чтобы не заплакать.
Лето уже началось, наступление сумерек было неощутимо, и они ехали по светлому, прозрачному в июньской дымке городу – мимо маленьких мединститутских скверов, мимо памятников Сеченову и Пирогову…
– В Барселоне жарко уже, – сказал Андрей. – Ты приедешь, а я опять черный буду, соленый и по тебе истоскуюсь.
Аля слушала его со странным чувством, которого не могла объяснить даже себе. Она не то чтобы не верила его словам – как она могла ему не верить, когда он говорил такое? Но ей казалось, что слова его живут отдельно от голоса, ровного и ласкового. Ей всегда так казалось, кроме тех мгновений, когда бессвязные и страстные слова, срываясь с его губ, сливались со своим смыслом. Или когда он произнес всего однажды: «Ласточка моя…»
Сейчас он опять говорил спокойно.
Аля почти с ужасом ждала минуты, когда Андрей выйдет из машины, достанет из багажника чемоданы и обернется к ней с тем странным выражением в глазах, которого она так и не могла объяснить.
О том, что будет, когда кончится спектакль, когда она выйдет из ГИТИСа на улицу и увидит его машину, припаркованную напротив японского посольства, и поймет, что он в это время уже так далеко, как будто в другой жизни… Об этом лучше было совсем не думать!
– Не думай об этом, Сашенька, – сказал Андрей так тихо, что Аля едва его услышала, а услышав – вздрогнула: так легко он угадал ее мысли. – Не надо об этом думать. Все это не так страшно, я постараюсь… Я потом так часто приезжать буду, что ты и не заметишь, правда, милая моя, хорошая…
Он обнял ее так легко и мимолетно, что Аля не заметила, что машина уже остановилась. Андрей открыл дверцу.
Ей вдруг показалось, что и он боится этого мгновения – последнего объятия и последнего поцелуя, хотя она никогда не чувствовала, чтобы он чего-нибудь боялся. Даже когда стоял на набережной, загораживая ее от пистолета… Та удивительная легкость, которую Аля чувствовала в нем, словно спасала его от страха – всегда, но не сейчас.
Сейчас Аля чувствовала горячий, сжигающий трепет, которым весь он был охвачен.
Андрей опустил глаза. Аля вглядывалась в него так неотрывно, как будто навсегда хотела запомнить – светлые волосы, карие глаза, легкая походка. Все остальное невозможно было ни запомнить, ни даже назвать.
– Все, – сказал он, поднимая голову. – Мне пора.
«Как глупо, как же глупо, боже мой! – едва не плача, думала Аля, глядя на бесконечную, совершенно неподвижную пробку по всей длине Ленинградского шоссе. – Полчаса бы назад – и успела бы…»
Но полчаса назад еще никто не мог сказать наверняка, состоится ли спектакль.
Не пришла Лика, игравшая главную роль первой коммунальной красавицы. Вообще-то Аля подозревала, что литинститутский драматург именно для Лики и создал свой реалистический шедевр, но сейчас она меньше всего думала об этом. Каждая минута стучала у нее в висках, отдавалась в коленях, и ноги вздрагивали от нетерпения. Все кругом нервничали, строили самые невероятные предположения, гадали, что случилось с первой красавицей курса, обрывали телефон…
Аля только смотрела на часы, и медленный, неотвратимый бег минутной стрелки заставлял ее дрожать, как в ознобе.
Когда Лика наконец позвонила, Аля была уверена, что в аэропорт уже не успеет. Это с ума ее сводило, она даже не пыталась вместе со всеми ахать и ужасаться тому, что Лика подвернула ногу на ровном месте, «и вот думала, что просто растяжение, сделают заморозку, и все, а оказался перелом»…
– Черт, сколько народу зря пришло! – услышала Аля раздосадованный голос Родьки Саломатина. – А я-то, дурак, надеялся перед Спесивцевым блеснуть!
Кто перед кем надеялся блеснуть – об этом думать она уже не могла.
– Родька, как тебе не стыдно только? – укоряюще произнесла сердобольная Лина Тарас. – Ты о человеке можешь подумать или только о карьере своей сомнительной?
– Не все же рожать сюда пришли, – бесцеремонно заявил Родька. – Кое-кто и актером собирается быть!
Под эту перепалку, под общий гул Аля потихоньку попятилась к двери, выскользнула в коридор и побежала вниз по лестнице. Она едва сама не подвернула ногу на гладком, как каток, полу нижнего гитисовского холла, но даже не остановилась, чтобы успокоиться и собраться.
А может, это и хорошо было: она не заметила той самой минуты, которой так боялась – когда выбежала на улицу и увидела его пустую машину напротив посольства…
И вот теперь Аля проклинала пробки, светофоры, дымную линию выхлопов над Ленинградским шоссе – все, что отделяло ее от Шереметьева, что не давало увидеть Андрея еще хотя бы на минуту.
Аля никогда не приезжала сюда за рулем, да и вообще была здесь всего дважды. Последний раз – когда прилетела из Барселоны. Второпях она перепутала поворот на прилет-вылет, объехала круг, вернулась… К платной стоянке тянулась длинная автомобильная очередь, у выхода из здания стояли мрачные мафиозные извозчики. Аля растерянно оглядывалась, не зная, где оставить машину, и уже готова была бросить ее посреди дороги.
То и дело поглядывая на часы, она понимала, что до конца регистрации осталось не больше пятнадцати минут. А Андрей ведь и поехал давно… Скорее всего, и теперь уже поздно!
Наконец Аля наудачу отыскала местечко невдалеке от мафиози и, торопливо закрыв машину, побежала ко входу в здание аэропорта. Раздвинулись стеклянные двери – и она беспомощно остановилась под табло с расписанием.
Вечером в воскресенье все Шереметьево гудело, шумело, перекликалось на разные голоса; люди крутились в его стеклянном резервуаре стремительно, как в миксере.
Аля поняла, что найти Андрея в этом круговороте невозможно. И как только она поняла это, как только почувствовала, что даже плечи у нее опускаются под тяжестью этой бессмыслицы, она увидела его.
Андрей стоял к ней спиной у левой таможенной стойки, чуть в стороне от недлинной очереди, и разговаривал с какой-то женщиной. То есть это Аля потом поняла, что он где-то стоит, с кем-то разговаривает, а сначала она увидела только его – как в безвоздушном пространстве…
Она стояла довольно далеко, людей было много, то и дело кто-нибудь закрывал от нее Андрея. И все равно Аля ясно и отчетливо видела его прямые плечи, чуть откинутую назад светлую голову и тот особенный, легкий жест, которым он взялся за металлическое ограждение – как будто мог улететь, подхваченный порывом ветра.
Аля обрадовалась тому, что все-таки успела его увидеть, и поэтому довольно долго не двигалась с места – только смотрела. А когда все-таки опомнилась и хотела подбежать к нему, то наконец увидела не Андрея, а женщину, которая стояла прямо перед ним.
«Он высокий какой… – медленно, со странным чувством подумала Аля. – Или это она маленькая, что так в лицо ему снизу заглядывает?»
Женщина была не просто маленькая – она была изящна, как выточенная из слоновой кости фигурка. В ее облике не было ни следа тяжеловесности, присущей любому материалу, кроме того, из которого природа создает легких людей…
Все это Аля рассмотрела, подойдя совсем близко к Андрею и его маленькой собеседнице. Он по-прежнему стоял отвернувшись и не видел Алю, а женщина ее не знала.
«Да хоть бы и знала, – подумала Аля. – Все равно ей не до меня».
Темно-русые волосы Андреевой собеседницы были собраны в низкий узел и плавными волнами лежали на щеках. Только одна воздушная прядь все время падала ей на лоб, и она то нетерпеливо сдувала ее, то отбрасывала сердитым жестом.
Она что-то говорила, горячо и быстро, как будто убедить его в чем-то пыталась. Але казалось, что Андрей молчит. Но ведь и слов женщины она не могла расслышать в шереметьевском шуме, только видела, как быстро двигаются ее губы.
На минуту Але показалось, что эта женщина – иностранка. Слишком уж изящно и непринужденно она была одета: в какой-то длинный серебристо-серый плащ с широкими рукавами. Но тут же Аля поняла: нет, наша, конечно, наша. Поняла по той неповторимой живости, которая ясно чувствовалась в тонких чертах удлиненного лица и даже почему-то в этой воздушной темно-русой пряди.
Она поняла это почти в ту же минуту, как и догадалась о том, что перед Андреем стоит не случайная собеседница.
«Да ведь это жена его», – мелькнуло у нее в голове, и Аля похолодела от этой мысли.
Хотя что в ней было ужасного? Даже если и бывшая жена – стоят в аэропорту, разговаривают. Та, может быть, тоже за границу летит, она ведь музыкантша какая-то, кажется.
«Флейтистка! – вспомнила Аля. – Он так и сказал тогда – флейтистка, и я представила какой-то легкий силуэт».
Теперь ей казалось, что как раз этот силуэт она и представляла в тот вечер, когда Андрей сидел на жестком диване в гостиной и в его лице чувствовалась только мертвенная неподвижность.
Аля так растерялась, увидев его совсем не таким, каким ожидала увидеть, что не могла понять: подойти или, может быть, наоборот – бежать отсюда подальше?
Неизвестно, что решила бы Аля через минуту, но именно в эту минуту Андрей, кажется, наконец что-то ответил своей миниатюрной собеседнице. Та кивнула и, взяв его руку в свою, приподнялась на цыпочки и поцеловала его в щеку. Аля не могла понять, поцеловал ли он ее в ответ или только пожал руку – но и его жест был таким же легким, живым и быстрым, как ее. Так прощаются давно знающие и хорошо понимающие друг друга люди.
«А как мы с ним простились сегодня? – совсем уж глупо мелькнуло у нее в голове. – Я забыла…»
Эта мысль на секунду заслонила от нее Андрея, а когда Аля вынырнула из своих смятенных мыслей, он уже шагнул за таможенную стойку, и небольшая толпа скрыла его.
